Глава 3. Спорт для наглого мужчины обязателен: если с боксом не задалось, то стать легкоатлетом — жизненно необходимо.

Со стороны входа послышался шум. Дверь не распахнулась, как принято: ни влево, ни вправо. Не поднялась, как в «Ламборджини». Не упала за́мковым мостом через ров. Её просто сняли, как крышку с кастрюли, и отставили в сторону. И сделал это огромный бурый медведь с выпученными глазами, изображая жуткий запор.

— Мля, — только и выдавил из себя ошарашенный Дима, разглядывая в полутьме громадного зверя.

По габаритам он вряд ли бы пролез в узкий дверной проём, но мохнатый и не собирался этого делать. Медвежья морда просунулась в щель и пристально разглядывала постояльцев, воротя нос с одного на другого. Наконец идентификация присутствующих закончилась, и чудовище противным бабским голосом выдало:

— Туточки они.

После чего косолапый отпрянул назад и, чуть ли не визжа, заголосил:

— А ну, робята, хапай лиходеев!

Во входную дыру моментально принялись десантироваться ряженые кто во что горазд бородатые мужики, как бойцы спецназа из люка БМП, лихо спрыгивая на пол и рассредоточиваясь в стороны. Здоровяков с буйной растительностью на лицах оказалось шестеро. До зубов вооружённые холодным оружием, поблёскивающим в свете лампадки: в одной руке меч, в другой кинжал. У всех морды радостно-злые в предвкушении развлекательного месилова. Видать, где-то изрядно скучали до этого «робята», дорвавшись наконец до развлечения.

Дима с Васей, вскочившие со своих лежанок, замерли по центру заземлённого сарая, даже не подумав хвататься за пояса с оружием, что остались валяться на соломе у кроватей. Группа захвата, увидев только двух мерянских пацанов, не взявшихся за мечи, видимо, посчитав за падлу рубить безоружных, свои режики со зловещим шелестом убрали в ножны и принялись закатывать рукава, выказывая намерения крутить лиходеев путём рукоприкладства.

Дима откровенно струхнул. Он как-то сразу понял, что его сейчас будут бить. Вот ни капли сомнения даже нигде не просочилось по этому поводу. САР-ключи не работали, словно их извне заблокировали. Хоры включались, но как-то неправильно, с помехами и лишним шумовым сопровождением.

Нырнул в эмоции кодлы бандитской наружности, а там запредельная радость и ничего более. Словно мужики только что прокатились на захватывающем дух аттракционе и никак от эйфории не отделаются. Это ещё больше напугало переросшего мальчика, до сих пор не научившегося драться, да так, что мысли со страха покинули светлую голову, ударившись в панику. Поэтому, совсем отупев, он отчаянно заметался в поиске выхода из тупиковой ситуации, истерично спросив у рядом стоящего Копейкина:

— Что им надо?

— Шоколада, — рявкнул басом Вася и с воплем рванул на группу бородачей, поднимая ручищи и уподобляясь рогатому буйволу.

Бойцы пока не понятно какого фронта ещё больше возбудились, приветствуя его дружным возгласом бурной радости, но всем скопом кидаться не стали, выдвигаясь на амбала по одному. Придурки. Васе, похоже, только этого и было нужно. Удар — нокаут. Второй удар — второй нокаут. Дима героически прикрыл тыл напарника, спрятавшись за его спиной, но старался держаться не слишком близко, чтобы не лечь от дружественного локтя.

Только после второго нокаута захватчики сообразили, что так их тут всех по одиночке уложат, и кинулись на Копейкина кодлой, но опять же не всей, что осталась на ногах, а лишь трое. Потому что четвёртый, обойдя Васю по дуге, бросился на Диму.

Сычёв, недолго думая, а вернее, совсем не соображая, рванул вглубь комнаты, героически отступая от превосходящих сил противника и принимаясь отрабатывать на преследователе тактику на выматывание. Он петлял, словно заяц, носясь по кроватям и накручивая круги вокруг каменного очага, всё порываясь схватить лампадку и плеснуть содержимым в рожу здоровенному амбалу. Но тот, несмотря на крупные габариты, оказался достаточно шустрым и подвижным. Хотя, как оказалось, не шустрее Димы.

Вася работал чётко. Если его удар проходил, то противник из драки вываливался, но, как оказалось, ненадолго. В какой-то момент против него уже встали все пятеро. Причём злющие мужики были до состояния озверения. Морды и бороды у всех в крови. Трое уже где-то шлемы потеряли. И нападали теперь не по одному, а всей пятёркой, под натиском которой Копейкин вынужденно пятился в глубь помещения, где носилась парочка истребителей, накручивая виражи.

Продолжалось это, к сожалению, недолго. Васю тараном сбили с ног, и вот тут уже принялись месить его по полной всеми конечностями. Одному бородатому упырю места не хватило, и, покрутив головой, он кинулся на помощь напарнику, ловившему Диму. Последнего тут же на пару поймали. Один взял в захват, заломив руки за спину, а второй делал из красивого Диминого личика винегрет с кровавыми соплями. В общем, убили пришельцев быстро и качественно. Сычёв предположил, что его лично отправили на перерождение с первого удара, так как кроме него ничего не помнил.

Очухался Дима на соломе лежанки с чувством, что морду пчёлы покусали. Причём целый улей и не по одному заходу. Остальное не болело, из чего сделал вывод: убивали только через лицо. Вскочил на ноги, понимая, что наступил день сурка и медведь с бабьими воплями заявится с минуты на минуту.

Со своего лежбища, покряхтывая, еле-еле поднялся Вася с кислой рожей. Но тут же повалился обратно, судя по всему, ему при убийстве ногу сломали. Одно обрадовало: фантомная боль прошла достаточно быстро. Пару десятков секунд, и язык у Димы зашевелился, а там и вся боль улетучилась.

— Где мы? — пробасил Вася, словно с глубочайшего похмелья держась за голову. — И что это было?

— Подъём, напарник, — обозлённо зашипел Сычёв, лихорадочно перебирая в голове возможные варианты развития событий. — Мы там же, где и были. Просто для нас наступил день сурка. Вчера нас убили. Сейчас по новой придут. Давай, поднимайся. Хватай пояс и попробуем сделать ноги, пока группа захвата не заявилась.

Дима со скоростью света метнулся за своим поясом и тут же уже был у двери. А вот Вася тормозил, явно не въезжая в непривычную картину мира. Он больше удивлялся исчезнувшей боли, задаваясь вопросом: «Как это?», чем что-либо полезное соображал.

— Васа, давай резче! — шипел на него в отчаянии Дима, рванув к напарнику и хватая одной рукой за рукав Копейкина, а другой — его пояс с мечом. — Драгоценные секунды теряем!

Но только стоило им добраться до двери, ту, как крышку от кастрюли, сняли, и в проёме обнаружился жирный мужик с закопчённой до черноты рожей, облачённый в медвежью шкуру с черепом косолапого на голове вместо шапки. Вот тут Дима не сплоховал. Бросив оба пояса и одурманенного от перерождения Копейкина, он схватил толстяка за ногу, которой тот наступил на порог, и резко крутанул стопу. Раздался хруст и сопровождающий его ультразвук визга.

Дима со всей силы ещё и дёрнул упавшего ряженного за травмированную конечность, запирая медвежьей тушкой проход наглухо. Вот только это не помогло. За дверью оказался большой предбанник, сложенный из жердей, и в его глубине, как двое из ларца, нарисовалась пара лучников, которые без промедления выпустили стрелы, попав храброму Сычёву одной в глаз, а другой в грудь. Но это он осознал лишь после очередного перерождения по фантомной боли.

На следующий раз сборы были оперативней. Вася явно ещё не понимал, что происходит, но подорвался с лежака быстро и у дверей оказался раньше Димы. Вот только, выбив её как пробку внутрь предбанника, они тут же схлопотали по стреле. Оказывается, на момент их пробуждения ряженный с вооружёнными мужиками уже стояли на пороге, но не спешили врываться. Видимо, главарь подслушивал, приложив ухо к двери. По крайней мере, когда Вася её выбил, то медведь улетел вместе с ней в глубину предбанника. Даже стены из жердей пошли ходуном, угрожая развалиться.

На следующее перерождение оба вскочили, как по команде «Рота, подъём!». Но вместо каких-либо действий уставились друг на друга, каждый ожидая от напарника предложений.

— Давай сдадимся без боя, — предложил Дима. — Посмотрим, что им от нас надо.

— А вот хрен тебе, — не согласился с ним Вася. — Русские не сдаются. Давай перебьём их по одиночке. Первый раз я их щадил, а сейчас буду убивать. Хватай нож или что у тебя там, и к двери. Я с одной стороны, ты с другой, чтобы под стрелы не подставляться. По одному запускаем и режем. Их всего шестеро, не считая жреца.

— С чего ты взял, что этот ряженый — жрец? — поинтересовался шёпотом Дима, тем не менее вынимая кинжал из ножен и вдоль стеночки, крадучись, заходя справа от входной двери.

— Похож, — выдвинул предположение Вася вполголоса, занимая позицию слева. — На нём, кроме шкуры, на шее бусы висели.

— Какие бусы? — продолжил шептать Дима, пристально наблюдая за входной крышкой.

— Из зубов, — прошипел в ответ Копейкин, поигрывая массивным резаком. — Причём из человеческих.

Они затихли, прислушиваясь. Из-за двери доносился еле слышный гул грубых голосов и лязг вынимаемого из ножен оружия. Наконец крышка входа откупорила проход, и в проёме нарисовалась морда медведя. Засада прижалась спинами к бревенчатой стене, делая вид, что никого дома нет. «Эх, — поздно сообразил Дима, — надо было муляж на лежанках соорудить или лампадку потушить, чтобы совсем темно было».

Морда медведя сунулась и тут же спряталась обратно, освобождая проход.

— Туточки они, — взвизгнул бабьим голосом жрец откуда-то уже из глубины предбанника. — Вокурат по краям затихарились.

— Вот же сука глазастая, — в сердцах выругался Вася.

На этом очередной день сурка закончился.

На следующую попытку задули лампадку. Мрак, хоть глаз коли. Наощупь заняли позиции. Дождались открытия дверей. Но ситуация оказалась патовой. Ни они врага не видели, ни враг их. Оставалось убивать, как ниндзя с закрытыми глазами, опираясь на внутреннее чутьё. Но, как оказалось, это дело было обоюдоострым. Как только один из десантирующихся захрипел от кинжала, не пойми куда ему воткнутого, так захватчики принялись зайцами проскакивать внутрь и рубить темноту наотмашь.

Четыре раза пробовали этот план, пока Вася не сдался.

— Хрен с тобой. Давай посмотрим, что они от нас хотят.

Парни остались сидеть на лежаках, когда жрец их идентифицировал и приказал убивцам вязать лиходеев. Дима с Васей не сопротивлялись. Тем не менее оба, прежде чем их связали по рукам и ногам, получили по мордам. За что? Да, похоже, просто так. Чтобы сразу боялись.

Мало того, вытащив наружу, пленников привязали к жердинам и понесли на плечах, как туземцы добычу, подвешенную за руки, за ноги. Причём если Диму несли двое, то Васю четверо, ещё и ругаясь, мол, отожрался кабан до непристойности. Ворчали они на жреца, заставившего его нести, а не пинать под зад, когда бы пленник топал ножками. На что толстяк в шкуре медведя огрызался и повизгивал, порываясь всякий раз осадить недовольных, мол, он тут главный, и не вякайте.

Из пререканий выяснилось, что ряженного зовут Белян, а несут их к вождю на суд, чьё имя Красибор. В чём их обвиняют и что им за это светит, попаданцам выяснить не удалось. Никто об этом не проговорился. Начинало светать, поэтому уже вполне различались контуры пейзажа. Несли вдоль Москва-реки, что шелестела волнами слева по ходу. Минут через пять неспешной но́ски справа Дима увидел высокий холм, где на вершине горел костёр, в свете которого выступала высокая худая фигура. Сычёв сразу признал в нём Укко.

Тот стоял на краю обрыва с длинным посохом и отслеживал их торжественный пронос мимо. Круча была странная, незнакомая. Такой Сычёв в своей памяти не припоминал. Если это Боровицкий холм, как утверждал Укко, то выглядел он явно не так, как в его реальное время. Он больше походил на нос большого корабля, а ангельская сущность на нём напоминала знаменитый мем из «Титаника». Ему только руки надо было ещё развести в стороны — был бы один-в-один.

Дима тогда ещё подумал: «К нему что ли несут? А не опупел ли доморощенный божок! Что за хмуль тут творится?». Но тут же мысленно принёс Укко извинения, так как их пронесли по паромному мосту через заросшую осокой речушку, которую Сычёв идентифицировал как Неглинку, и понесли прочь от холма.

Ещё минут через десять но́ски, остановились перед небольшим, но глубоким оврагом, на дне которого журчал ручеёк. Дима задумался: «Черторой, что ли? Так их что, обратно на Девкино поле несут?». В голове тут же возникло предположение, что их уже заочно за что-то осудили, а заодно и приговорили на секс со светящимися Громо́вницами с последующей кремацией.

Но всё оказалось ещё хуже. Его с Васей сняли с жердей и волоком, вперёд ногами, суки, стали перетаскивать через овраг. Хорошо хоть ручей оказался небольшой. Не успели захлебнуться, но вымокли насквозь. Даже из ножных мешков, когда поднимали наверх, вода выливалась. Ну, естественно, и в грязи изваляли по уши. После подъёма ни ставить на ноги, ни подвешивать обратно на жерди не стали. Тащили по земле так. Причём не меняя конфигурации — вперёд ногами.

Первое, что сразу бросилось в глаза, — костры на поле. Горели они близко. Можно сказать, рядом. Пару минут волоком, и пленники были доставлены на место. Вот тут их подняли, брякнули башками об вкопанные в землю массивные столбы и обильно смотали верёвками, не пожалев перевязочного материала. Словно гусениц в кокон запаковали. И только когда перед глазами перестали маячить рослые бородатые супостаты, закончив свою подарочную упаковку, Сычёв увидел всю картину происходящего. Благо совсем рассвело, а костры от себя утренний туман разогнали.

На возвышенности со спуском к Москва-реке какое-то дикое племя домосковских аборигенов соорудило походный лагерь. Причём ни женщин, ни детей видно не было. Одни мужики с бородами разной длины и конфигурации. Но лагерь странный, больше походивший на выездной пикник. Посредине стоял столб, вкопанный в землю, с вырезанной на нём фигурой человека, в руках которого красовалась то ли кривая палка, то ли имитация молнии. Вокруг круглый окопчик, выкопанный по колено, где на одной стороне кое-где сидели мужики, а на другой, перед ними, — жратва с пойлом.

— Перун, — пробасил вполголоса Вася, привязанный рядом, словно услышал мысли напарника. — Похоже, это кривичи.

— Да насрать, кто они такие, — брезгливо, но с неким удивлением ответил ему Дима. — Ты хоть понимаешь, куда нас приволокли?

— На Девкино поле. На самый край, — выказал свою сообразительность Копейкин.

— Правильно, — подтвердил Дима. — А где охранные Грамо́вницы? Как это Укко допустил такой косяк?

— Значит, так надо, — отрезал Вася.

— Только что, — вынужден был согласиться с ним Сычёв. — Значит, расслабляемся и машем. Посмотрим, что за спектакль сегодня дают в этом колхозном театре под открытым небом.

Тут мимо важно прошествовал мужик в Диминой собольей шапке, явно красуясь перед её бывшим владельцем. Пленник от такой наглости даже рассматривать достопримечательности перестал, зло провожая его недобрым взглядом.

— Вот же сука, — выругался он, — мою шапку прихватизировал, сволочь.

— Да хрен с ней, — пресёк его недовольство Вася. — Вон, похоже, по нашу душу идут.

Дима вернул внимание обратно на лагерь, от которого в их сторону направлялась целая делегация. Толстый жрец в медвежьей шкуре, заискивая, лебезил перед богато одетым мужиком лет под сорок. За ними четверо воев, вооружённых до зубов. Но сильно отличающихся от тех, что их вязали. Эти были явно побогаче. И одёжа одного фасона, а не вразнобой, и оружие золотом поблёскивало. Да и шлемы не кожаные, а металлические.

Дима тут же сообразил, что к ним пожаловал сам вождь Красибор с ближниками или телохранителями. Пойми их, как они тут назывались. Руководитель делегации, как его для себя определил Сычёв, подошёл и остановился в метрах пяти, хмуро осматривая мокрых и грязных пленных. Взгляд его был цепким. Дима тут же влез в его эмоции, а там только любопытство и ничего для них предосудительного. Это несколько успокаивало. По крайней мере, сразу голову рубить не будет, а будет исполнен некий ритуал собеседования.

Вперёд выдвинулся один из сопровождающих вояк, примерно одного возраста с шефом. Был он поменьше Васи ростом, но по ширине как под копирку. Походка лёгкая, тренированная. Он даже не старался притворяться увальнем или неумехой, всем видом показывая своё превосходство с самого начала.

— Да, это они, — пробасил он очень похожим на Копейкина голосом, что-то разглядев в изгвазданных грязью рожах пленников. — Это Друз, сын Кирляпы, — ткнул он короткой дубинкой в связанного Диму, продолжив: — пройдоха, вор и пустобрёх. Врёт много, бегает быстро. Не догонишь. А это, — ткнул он Васю, — Веса, сын Токмака. Лихой меря и убийца на заказ. Не гнушается ничем. За како добро и мать с отцом прибьёт. Ничего святого.

После чего отступил на шаг, чтобы его видели оба привязанных, и наигранно грозно поинтересовался:

— Какого ляда припёрлись в наши края, ироды? Како зло замыслили?

Дима понял его вопросы как приглашение к диалогу. А ещё он понял, что в этих краях они ещё ничего не натворили. Их просто кто-то опознал за прежние прегрешения и стуканул, куда следует. Вот их на всякий случай и повязали, подозревая в планируемой диверсии.

— Наговоры это всё, Красибор, — ответствовал Дима, но не вопросившему, а главному в делегации. — Мы, меря, уважаемые, можно сказать, почтенные, но врагов-завистников имеем множество. Вот и сквернословят они на нас за глаза, потому что при нас не смеют. А в ваши края мы даже не по делам пришли, а за излечением. Захворал я. И Весу колено мучает. К синь-камню Укко припасть хотим. И нет у нас никаких злых умыслов.

— Врёшь, скот неверующий, — неожиданно зло прошипел визгливый Белян, с силой воткнув длинный посох в сырую землю, который тут же увяз в грунте, отчего шаману пришлось его с трудом выковыривать.

— С чего это не верующий? — взвился в негодующем протесте Дима, всем видом показывая, что служитель культа его только что смертельно оскорбил. — Не верующих не бывает. Без веры люди дохнут.

Подобный выпад обескуражил Беляна до состояния ступора, заклинив его с открытым ртом. Он, видимо, хотел было продолжить размазывать по столбу дикаря, поклоняющегося каменюке вместо деревяшки, но контрзаявление оппонента выбило у него религиозно-просветительную почву из-под ног.

— Что значит не бывает? — с улыбкой пренебрежения, но при этом не теряя интерес к говорливому пленнику, к диалогу подключился Красибор.

Он явно прибывал в хорошем настроении. Похоже, только что покинул застолье. На вид был сыт и пьян. Как пить дать, всю ночь праздновал, непонятно по какому поводу.

— Потому что с верой человек рождается, — пафосно заявил Сычёв, стараясь сделать грязное лицо умным. — Вот народился ребёнок, ума нет, а веры — полна голова. Человечек с детства познаёт мир на веру, потому что по-другому не умеет. Покажешь на синие, а скажешь «красное» — он поверит и будет всю жизнь считать, что синие — это красное. У него ни ума, ни знаний — одна вера. Отними её у дитя — он умрёт.

Делегация резко приняла вид задумчивости. Вроде фигню глаголит меря, а вроде так оно и есть. Но тут опять не по делу влез Белян:

— Тебя не о пустоверии спрашивали, балда, а про веру в бога нашего Перуна.

— А вера в бога, Белян, — тут же отбрил его Дима, — называется религией, как заморские умные мужи сказывают. А религия — это не вера, а инструмент управления народом. Вот пастух, — он мотнул головой на Красибора, — вот стадо, — говорун обвёл людей вокруг, — а ты — религия, которой пастух, когда надобно, тебя в плеть оборачивает, а когда надобно — в елейную дудочку.

Белян заткнулся, бешено вращая зенками, явно пытаясь сообразить, что это ему только что наговорили. Обидели или возвеличили? Главарь хмурился. Опять же, вроде дело говорит меря, а вроде крамолу какую несёт.

— Красиво брешешь, — наконец прервал Красибор свои размышления. — Только я не пастух, да и люди мои не стадо. Стадо пастуха не выбирает, как люди своего вождя.

— Ну ты же понимаешь, что я говорю образно, — продолжил собеседование Сычёв. — Только твои выборы предопределены. Каждое стадо верит, что само выбирает себе пастуха. Каждый пастух верит, что это он подбирает под себя стадо. А на самом деле и пастух, и стадо имеют то, что заслужили.

Красибор резко нахмурил брови, и от него повеяло пьяной злостью. Не понравились ему слова пленника. То ли не расслышал, то ли не въехал, то ли сообразил, но не согласился с высказыванием. Он положил руку на рукоять меча, чем показал пример остальным, так как ближники сделали то же самое. Может быть, и порубили говоруна тут же, не отвязывая от столба, но спас недалёкого ума Белян, в очередной раз влезая в умные разговоры с тупыми претензиями ни к селу ни к городу:

— Велик и могуч наш Перун! — запищал он в эйфории фанатизма. — Это он в дитя неразумное свою веру вкладывает. Все люди с его верой рождены и с верой в него живут праведной жизнью.

— Очнись, Белян, ты серишь, — сквозь смешок ответил ему наглый меря, почему-то совсем не страшась вооружённых судей и палачей в одном лице. — Все твои верующие верят в твоего Перуна лишь на всякий случай. И делают это исключительно для своего блага и удобства. Потому что в стаде главное: все должны быть как все. А я птица вольная, а значит, никому и ничего не должная.

Наглость чумазого скота мерянского, привязанного к жертвенному столбу, зашкаливала. Делегация хозяев жизни в отдельно взятой местности мгновенно возбудилась. Мечи вынули, рожи скорчили, в эмоциях злоба и жажда крови, то есть справедливости. Но по понятиям главаря убивать вязанных просто так, видимо, было неприемлемо, поэтому расправу над беззащитными он решил сопроводить разговорами, которые при любом раскладе приведут пленных к обвинению в преступной ереси с немедленным приговором и его исполнением. На этом стоял, стоит и будет стоять суд сильно справедливого или справедливо сильного (нужное подчеркнуть).

— Ты, сучий сын, совсем страх потерял? — грозно вопросил он, добавляя к алкоголю, залитому в зенках, капли крови из капилляров, взбалтывая в бешеных глазах коктейль «Кровавая Мери».

— Чё?! — резко скривил грязную рожу Дима, отыгрывая дворового гопника, дёргаясь в вязанке, типа пытаясь высвободить руки для распальцовки. — Ты кого щенком назвал, борода ты в жопе вымазанная?

Вождь гордого племени с народом за спиной и представителем культа Перуна впали в ступор. То ли прикидывали связь «сукиного сына» со «щенком», то ли онемели от столь наглой реакции будущего покойника. Вот только трус Дима страха не терял. Он, наоборот, воодушевился, что, кажется, не придётся начинать этот цирк с самого начала. И на то были у него все основания.

Во-первых, за спинами делегации из предрассветного тумана подоспело подкрепление в виде конницы амазонок с сиськами наголо́. Семь подсвеченных Громо́вниц выбежали широким фронтом и, рассыпаясь веером, принялись жечь всё, что попадало в их шаловливые ручки. Во-вторых, от Васи отчётливо потянуло дымом с запахом горелой верёвки. А это говорило о том, что САР-ключи наконец-то разблокированы.

Дёрнувшись в коконе, Дима не столько пытался руки вытащить, сколько развернуть ладони в сторону агрессивной делегации. Наконец уложив их себе на ягодицы, он, не теряя больше времени, врубил в голове трагический хорал Стыда всеобъемлющего и облегчённо выдохнул, когда у бородачей мечи из рук выпали, на глаза навернулись слёзы и ноги-руки задрожали.

На заднем плане, в глубине импровизированного лагеря кривичей, тем временем разгорался огненный Армагеддон. Вспыхивало даже то, что по идее гореть вроде бы не должно. Странно, но никто не порывался убежать в панике. Мужики орали, оставаясь на месте, словно к земле приклеенные, и в бега кидались, только когда по ним проходились Облачные Девы. Вот пылающие факела бегали, но недолго. А остальные дожидались с воплями жути своей очереди.

Сычёв поменял выражение на лице с «кривого гопника» на «бога всемогущего» и тоном районного прокурора приступил к давлению на совесть.

— Красибор, — торжественно начал он свою обличительную речь, — тебя разве не предупреждали, что это поле заповедное?

Тут наконец-то вспыхнул Копейкин. Довёл-таки верёвки до возгорания. Вот интересно: жар горящего Васи заставил Диму скривиться и отклонить голову, а пироману было хрен по деревне, два по селу. Дима тогда ещё мельком отвлёкся на мысль: «Надо будет его потом в пожарные отдать. Такой талант поджигателя пропадает».

— Перун всемогущий, пощади, помилуй! — вместо Красибора, как всегда, не по делу заверещал Белян, стоя уже на коленях и утирая слёзы грязными ладошками. — Прими меня в свои чертоги небесные добровольной жертвой. Дай мне возродиться в новом обличии.

Дима прифигел от подобного, сбиваясь с прокурорского тона.

— Вот же фанатик грёбаный. Белян, вера в то, что конец — это новое начало, неверна в корне, придурок. Конец — он твой. А вот начало — извини. Не цапай чужое конченными ручонками, — только и успел высказаться по этому поводу Сычёв, так как сбоку налетела электрическая шахидка, прошивая насквозь всю делегацию за один пробег.

Жуткие вопли резанули по ушам, и Дима зажмурился. А что ему ещё оставалось делать? Уши было не закрыть — руки связаны. Голая и очень радостная Громо́вница ещё раз прошлась сквозь пылающие факела́ Красибора с ближниками и кинулась связанному Сычёву на шею. У того, бедного, аж сердце биться перестало. Вот только от её объятий с Димой ничего плохого не произошло. Лишь волосёнки на всём теле встали дыбом, да верёвки пеплом осыпались. Причём одежду это колдовство не задело. Даже не высушило. Как был мокрым, как мышь в унитазе, таким и остался.

А тут и Вася наконец догорел, сбрасывая коптившую пеньку. Встрепенулся, как мокрая собака, да ещё с рыком, и, отойдя от полыхающего столба, принялся ощупывать себя: всё ли целое. И, в отличие от Димы, выглядел сухим и чуть ли не выглаженным.

Вся эта вакханалия закончилась резко. Нет, догорало ещё долго, но уже без жуткой динамики носящихся и орущих дурным матом факелов. Голые девки то ли убежали, то ли растворились, как в прошлый раз. Дима не заметил. Трупы кривичей как-то быстро превратились в кучки пепла. И только сейчас Сычёв с ужасом осознал, что люди горели не снаружи, а изнутри, потому что на кучках пепла преспокойненько догорали остатки одежды.

Добры молодцы оглядели остатки вечеринки. Димин столб тоже превратился в пепел, потому что сгорел изнутри, а вот Васин горел плохо. Больше дымил. А ему ещё тлеющие верёвки добавляли едкой вони. А так как ветра не было, то композиция создавала вокруг себя дымовую завесу химической атаки, что подвигло молодых людей отойти подальше. Пламя в скором времени и там погасло, превращая столб в искрящую и дымящую головешку.

Сычёв, хапанув дыма от Васиной коптилки до слёз, хотел было утереть их рукавом, памятуя, что руки грязные, но, поднеся его к лицу, понял, что тот не чище. Поэтому, задрав голову, принялся быстро моргать, выжимая слёзы на лицо.

— Ты что, ревёшь? — напугал его своим басом сердобольный Копейкин. — Ожог?

Дима тяжело вздохнул, опустил голову и выдал:

— Шапку соболью жалко. Девки-сучки, хоть бы папаху мою у них отобрали, прежде чем жечь.

— Ты серьёзно? — хмыкнул здоровяк, потешаясь над меркантильностью напарника.

— Конечно, — зло подтвердил Дима. — Твой дым глаза разъедает, поджигатель хренов. Вон смотри, как девочки чисто отработали. А твоя коптильня ещё сутки, наверное, отравлять атмосферу будет.

— Я тебе не Громо́вница, — надулся обиженный Вася. — Как умею — так и жгу. Ты сам попробуй, умник.

Дима задумался на пару секунд. Затем быстро подошёл к тлеющему столбу и, включив в голове трансформаторный хор, поднёс светящиеся шарами руки к головешке. Тот моментально ослепительно вспыхнул, будто в него молнией ударило, а Дима от неожиданности отскочил назад, усаживаясь на задницу, в очередной раз извозюкав штаны и руки в грязи. Но, вскочив на ноги, довольно выдал радостное:

— Ес!

Коптивший столб осыпался пеплом, порождая волну белой пыли, валом обдавшей горе-поджигателей.

— Мо-ло-дец, — похвалил его с кислой рожей Копейкин, картинно хлопая в ладоши. — И что теперь? Куда пойдём мы с пяточком?

Дима, конечно, обиделся на подобную интерпретацию, но ненадолго. Потому что, действительно, их пара очень походила на мультяшных героев. Но всё равно быть свиньёй ему не нравилось, поэтому он не стал продолжать эту тему, переведя разговор в деловое русло.

— Видел, когда несли, на холме, как на носу «Титаника», Укко у костра красовался? — указал он в направлении Ведьмина-Боровицкого холма.

— Ну, — глубокомысленно изрёк Вася.

— Вот пойдём набьём этому божку морду.

— За что?

— А просто так.

— Да из тебя ещё тот драчун. Один нахрап.

— Зато я бегаю хорошо, — не остался в долгу Дима.