Глава 51. Локация 5. Нас ищет то, что ищем мы, а найдя, заворотив зенки, проходим мимо.

Устроившись за стеклянным столом на фоне инопланетного пейзажа, троица молча сидела минут пять. Дима, впав в оцепенение, думал. Натан по традиции изучал собственные руки. Похоже, этот бзик как-то был связан с процессом его мышления: ему требовалось что-то ими делать либо на кухне, либо вот так гадать на ладонях. Кон, откинувшись в кресле, делал вид, что задремал. Наконец, фиолетовый Дима подвёл итог своим тяжким думам:

— Ни хмуля не понимаю.

Он встал и, заложив руки за спину, принялся ходить вокруг стола, шелестя странной травой, по фактуре похожей на бумагу, и продолжая размышлять вслух:

— При чём тут гениальность и то, что нам показали? Пикассо скорее доводил своих женщин до их гениев в головах, сводя с ума, чем добирался до собственных. У меня вообще сложилось такое впечатление, что он гений липовый.

— Скорее, маковый, — не согласился с ним Натан. — Опиумный. Вся его гениальность, похоже, закончилась ещё при Фернанде вместе с наркотиком. По сути дела, кубизм — это и есть единственный продукт его гениальности. Всё дальнейшее творчество заключалось лишь в том, что он на все лады изгалялся в этом направлении, делая вид, что постоянно творит нечто новое.

— Кон, — встрепенулся Дима, остановившись у кресла Искусственного Разума, — а ты не мог бы нам поведать историю, как Пикассо изобрёл кубизм?

Господство открыл глаза-космос. Тяжело вздохнул с выражением «как ты мне надоел» и старческим голосом ошарашил:

— Он его не изобретал. Название течения, как это часто бывает, возникло совершенно случайно. В 1908 году жюри Осеннего Салона в Париже отвергло картину Жоржа Брака «Дома в Эстаке». Один из членов жюри, знаменитый Анри Матисс, высказался, что эта странная картина «написана кубиками». Критики подхватили и тут же окрестили мазню Брака «кубизмом», но сам по себе стиль рисовать мозаикой возник годом раньше — в 1907 году. Последователей этого направления было достаточно много. Перечислять бесполезно, ты всё равно из них никого не знаешь. Пикассо стал лишь одним из сонма подражателей.

Дима вновь принялся ходить, всё больше распаляясь от непонимания. С одной стороны, после просмотра клипов сложилось впечатление, что Пикассо — никакой не гений. Он ничего нового в изобразительном искусстве не изобрёл, пользуясь и видоизменяя то, что было создано до него. Но с другой — Царевна-Лебедь однозначно утверждала, что все три представленные особи для изучения являются гениями.

— Мля, — обозлился он на самого себя, вновь пристраиваясь в кресло. — Кон, так в чём гениальность этого мудака? Что он в своей мазне сотворил такого, чего до него не делал никто?

Ангельский консультант не ответил, но состроил такое выражение лица, что молодой человек по одной его мимике понял: он только что обозвал его дебилом. Но Диме от этого было ни холодно ни жарко. Молодой человек с фиолетовой причёской невидящим взглядом уставился в открытый космос глаз Господства, продолжая лихорадочно думать. Его накрыло ощущение, что он что-то упускает в своих размышлениях. Что-то очень важное. Это что-то постоянно мелькает в голове, но ухватить эту дрянь никак не получается.

— Ди, — осторожно вмешался Натан в их гляделки, — мне кажется, надо проанализировать начало. Ну не с самого детства, а с того момента, когда он перестал нормально рисовать и принялся экспериментировать. Что-то же его натолкнуло на это?

— Точно, — растянулся Дима в хищной улыбке, из всей речи блондина вычленив лишь одно слово «проанализировать». — Анализ и синтез эмоций. Овеществление чувств. Вот в чём его ноу-хау! Он первым декларировал подобный подход к живописи. А что его подтолкнуло к этому?

Продолжая неотрывно смотреть на старичка-профессора, он вежливо, но не без доли ехидства попросил:

— Кон, поведай нам, пожалуйста, что его подвигло к этому открытию согласно писанных биографий.

Такую постановку вопроса Искусственный Разум проигнорировать уже не мог. Хотя и отвечать не стал. Он наигранно тяжело приподнялся с кресла и, достав непонятно откуда, выставил на центр стола старинную деревянную статуэтку, от которой прямо повеяло дикой Африкой с её чёрной магией. Дима с нескрываемым любопытством уставился на грубо отёсанную скульптурку из потемневшего, почти чёрного дерева. Натана статуэтка просто парализовала, вогнав в ступор с широко распахнутыми глазами.

Но тут из зелёной двери порталов выскочила, как ошпаренная, разъярённая Вера. Она переоделась в чёрный брючный костюм с чёрной полупрозрачной сорочкой без признаков лифчика под ней. Вернула волосам родной цвет — крыла ворона. Навела на лице привычный боевой макияж. В общем, вся стала чёрной, как и положено быть приличной ведьме. А золотой амулет, выставленный на обозрение на фоне траурного одеяния, только подчёркивал экстрасенсорный статус его владелицы.

Девушка, обнаружив оторвавшийся от неё коллектив, быстро, почти бегом, резкой рваной походкой в состоянии психа направилась на своё место, всем видом показывая, что она не в духе. Мало того, она просто в ярости, и её сейчас лучше не трогать.

Отрывисто и резко испепеляющим взором оглядела присутствующих, каждого из троицы наградив презрительным укором. Заметила странную статуэтку, тут же её схватив загребущими ручонками. Повертела со свирепым выражением на красивом личике, словно хотела ей голову оторвать. Но, видимо, не определив, где голова, где жопа, со злостью брякнула обратно. После чего плюхнулась в кресло и в негодовании подвела итог своему фееричному выходу:

— Все мужики козлы!

— Приз в студию, — ехидно лыбясь и рассматривая красивую бестию, издевательски спокойно проговорил Дима.

— Да тут и на «Оскар» потянет, — поддержал его шутливый тон Натан.

— Да что вы, пацаны, мелочитесь, — неожиданно подал голос старичок профессорского вида, — сразу надо выдвигать на Нобелевку за такое открытие.

Девушка неверующе уставилась на Господство, явно не ожидая от ангельской сущности ничего подобного. Затем резко размякла, словно из неё воздух выпустили, а вместе с ним и всё напряжение. Скривила улыбку из разряда «а я сошла с ума» и с явным довольством тихо произнесла:

— Ну точно козлы.

— Проехали, — прервал спектакль одной актрисы Дима, закрыв глаза и растирая лоб ладонью, — вернёмся к нашим баранам, — и, вопросительно уставившись на Кона, спросил: — Что это?

— Старинная статуэтка Иберии, привезённая во Францию из колоний Северной Африки. Эта безделушка попала в руки Пабло на одной из творческих богемных вечеринок.

— Это не безделушка, — тут же возмутился Натан, — это оригинальный магический артефакт. Я его чувствую.

— Неважно, — отмахнулся ангельский консультант. — Пикассо вертел статуэтку в руках весь вечер, изучая каждый миллиметр, а на следующий день посетил парижский этнографический музей, где впервые познакомился с творчеством народов Африки, Океании и Полинезии. Художник был потрясён. Как я уже говорил, он в тот момент находился в творческом поиске. Причём в поиске длительном и отчаянном. А согласно одному из правил Вселенной: нас ищет то, что ищем мы.

— Правила? — переспросил Дима. — Не закона?

— Правила, — подтвердил ангел. — В нём есть исключения.

— В смысле?

— Например, если то, что ты ищешь, столь же отчаянно не желает, чтобы его нашли. В этом случае возникает конфликт интересов, и правило не срабатывает. Но в случае с Пикассо оно отработало на сто процентов. Он нашёл то, что искал. Или оно его нашло.

— Я этим правилом постоянно пользуюсь, — неожиданно ожила брюнетка, то ли смирившись с тем, что все мужики скоты рогатые, то ли пожалев противоположный пол за их скотскую натуру. — Только до сегодняшнего дня я полагала, что это закон. У меня он всегда срабатывает, только не всегда явно. В большинстве случаев завуалировано или в виде скрытых подсказок. Поэтому-то я ищу, находясь в «ангельском режиме», чтобы не пропустить скрытого. Хотя признаюсь. Было несколько случаев, когда я не нашла то, что искала. Как ни старалась. Но я тогда подумала, что просто плохо искала.

— Прикольно, — выдал заключение новым знаниям Дима, — надо будет запомнить, — и, переключившись на Господство, спросил: — И что же он там нашёл?

Но вместо ангельской сущности ему ответил загипнотизированный артефактом Натан:

— Да то, что искал — овеществление эмоций, — и с этими словами ткнул пальцем на деревянного идола, поинтересовавшись у Димы: — Ты видел когда-нибудь настоящие африканские маски?

— Ну видеть видел в музее, хотя в руках ни разу не держал.

— Обрати внимание, — блондин с каким-то трепетом взял деревянную поделку, внимательно рассматривая со всех сторон. — Вместо лица — африканская маска. Идол передаёт не образ, а суть божества и исходящую от него энергию, то есть определённое чувство. Именно в этом ключе Пикассо и стал работать. Он переносил на холст не то, как человек выглядит, и не то, как его крошили анализом до мозаичного состояния другие художники. Он принялся писать суть человека и его эмоции. Изображаемый превращался в идола с ликом ритуальной маски, которая и несла в себе магию запечатлённого чувства.

— Браво, — наигранно захлопал в ладоши старичок Кон, подтверждая правоту его заключения. — Первой картиной в этом ключе стало знаменитое полотно, известное как «Авиньонские девицы». Хотя сам Пикассо назвал эту картину «Философский бордель».

За спиной Господства, над головой, материализовалось вышеупомянутое полотно. Огромная квадратная картина, два с половиной на два с половиной метра, с пятью розовыми обнажёнными тётками с разной степенью уродства. Причём слева направо отчётливо прослеживался градиент трансформации обычного лица в стопроцентную африканскую маску. Кон, подняв указательный палец, продолжил:

— Картина, выставленная на одной из закрытых выставок, эдакого богемного междусобойчика, произвела эффект разорвавшейся бомбы среди друзей и соратников по ремеслу и однозначно была принята в штыки. Дошло даже до того, что коллеги обвинили художника в убийстве искусства как такового.

Кон сделал паузу, медленно, с улыбкой киношного дьявола осмотрев присутствующих, после чего продолжил с театральной загадочностью:

— Но магия, которую ему удалось воплотить в холсте, сделала своё дело. Равнодушных к этой картине не было ни одного. Она так или иначе вторглась в сознание каждого, кто на неё посмотрел. И когда испуг от убийства в кавычках прошёл, художественную богему захлестнуло ликование. У творцов неадекватного искусства от открывшихся перспектив захватило дух, и многие кинулись подражать живому гению.

Наступила тишина. Дима разглядывал девиц на полотне, стараясь определить, где у них что. Натан, наверное, как и Пикассо в своё время, крутил в руках статуэтку, внимательно разглядывая деревяшку со всех сторон. Вера с нескрываемым восхищением пялилась на Кона, заворожённая его актёрской игрой, напрочь, кажется, ничего не замечая вокруг. Она с одухотворённым ликом только что не крестилась на величие Господства этого мира. Так уж её проняло его лицедейство, такое понятное в её ведьминском восприятии.

Кон изображал… непонятно кого. Он, не прекращая лыбиться, устремил взгляд к потолку и скрестил ладони на груди, словно наиграно восхищался гением психологического садиста. Чем-то эта пафосная сцена Диме не понравилась, и он решил прервать данный перфоманс, переведя посиделки в практическое русло. Он, тоталитарно избрав себя председателем общего собрания, торжественно открыл пленарное заседание:

— Подведём итоги, — и, не встретив возражения, добавил: — У кого какие соображения по существу вопроса о природе гениальности вообще?

После паузы с переглядываниями слово взял Натан.

— У меня по Пикассо остался ряд не выявленных моментов.

— Каких ещё? — скривился Дима, которому не хотелось больше трясти грязное бельё этого морального урода.

— Степень его суеверия, — ответил блондин, искоса поглядывая на вновь задремавший Искусственный Разум. — Был ли Пикассо суеверен? И если да, то являлся ли фанатом собственной гениальности?

— Да, Пикассо был крайне суеверным, — не открывая глаз, сонно принялся отвечать Кон, — как и все в его окружении. Но фанатом собственной гениальности никогда не был. Хотя очень любил, когда его так называли. Он воспринимал подобное лишь как почётный титул обожествляющих его творчество людей, и не более. Но фанатом он всё-таки был. Правда, в другой области: Пикассо фанатично верил в свою исключительность.

— Самовлюблённый подонок, — вставила свои пять копеек мужененавистная ведьмочка.

— Мне кажется, — поддержал её Дима, — мы ещё намучимся с этим при изучении его величия.

— Похоже на то, — согласился с коллегами Натан, но тут же, переведя взгляд на фиолетового коллегу, поинтересовался:

— А в каком эмоциональном состоянии Пикассо находился во всех этих клипах? Судя по твоей реакции, он везде был одинаковым.

— В том же, что и его женщины, — не задумываясь, ответил Дима. — Он им сопереживал, но вместе с тем параллельно смотрел на них, как художник разглядывает модель перед тем, как рисовать, подмечая мелочи, нюансы. Но он не выходил за грань реальности. Это точно. Я бы почувствовал.

— С его больной фантазией этого, наверное, и не требовалось, — зло высказалась Вера, имея в виду фантазию извращенца.

— Больной фантазией, говоришь? — задумался Дима. — А что? Не дотягивая в эмоциях до границы с гениями, он вполне мог нафантазировать искусственную виртуальность подсознания, в которой разлагал на цветные фигуры бурлящие чувства.

— И безоговорочно уверовать, что это его дар свыше, — дополнил Натан.

— Так это что получается? Он унижал и стравливал женщин для того, чтобы лишний раз пофантазировать по поводу своей мазни? — вскинулась Вера. — Вот же урод!

— А что? — повеселел Дима, наблюдая за невиданными ранее эмоциями брюнетки. — Оригинальная техника. И на грани сумасшествия не балансируешь, и неадекватное мышление имеешь. Пикассо, похоже, придумал для себя некий словарь для перевода эмоций в цвета и формы. Вот только работал этот переводчик на высоком напряжении, поэтому он и изгалялся над своими пассиями. Самостоятельно-то себя на такие чувственные пики было не поднять самовнушением. Он не урод, Вера. Он паразит. Самый обыкновенный психологический паразит.

— Да чтоб он сдох, — не мудрствуя лукаво пожелала взбудораженная ведьмочка.

— Да сдох он, сдох. Угомонись, — рассмеялся Дима, успокаивая разошедшуюся брюнетку. — Зато дал нам ещё один инструмент для достижения гениальности.

— Псевдогениальности, — поправил Натан.

— Ну пусть будет псевдо, — согласился Дима. — Но инструмент-то рабочий! Фантазия, если она ещё и извращённая, может иногда и покруче гениев фортеля выкидывать. А если фэнтезийный мир регулярно обихаживать, уточнять и детализировать, то со временем такой человек в азарте фантазий не сильно будет отличаться от шизофреника.

— Согласен, — растянулся в улыбке Натан.

— Согласна, — поддержала его хмурая и недовольная Вера.

— Так, всё. Закончили с этим уродом. В принципе, мне лично с ним всё понятно. Предлагаю сделать перерыв на перекур, после чего сядем за мозговой штурм общей формулы. Кто куда, а я домой.

Он поднялся и, даже не поинтересовавшись мнением остальных на своё единоличное решение, отправился в апартаменты.