Глава 47. Локация 5. От перемены гендерной принадлежности количество населения не увеличивается, зато число идиотов возрастает.

Расположившись за стеклянным столом, а заодно усадив Кона в качестве четвёртого члена их маленького коллектива, Дима медленно осмотрел пустой зал. Сегодня он был дежурным, но в голову никакие мысли по обустройству не лезли. И только после долгой паузы он обратился к Господству:

— Кон, изобрази вокруг открытый космос.

Мгновенно зал накрыла кромешная темень, утыканная миллиардами звёзд, засветившими в виде сказочной полусферы.

— Мягкая подсветка столешницы, — продолжил дежурный демиург раздавать команды.

Толстое стекло невообразимым образом засветилось холодным голубым светом, окуная сидевших в креслах в атмосферу приватности. Причём источник света не определялся, словно излучало стекло само по себе.

Никто не кинулся устанавливать своё местоположение во вселенной. Все просто любовались, крутя головами. Наконец Вера с придыханием дала оценку творению:

— Красиво.

— Красиво? — удивился Дима. — Я, вообще-то, просто хотел напомнить, в гостях у кого мы находимся, чтобы не расслаблялись.

— Да пошёл ты, зануда, — развязно, но беззлобно выругалась брюнетка, закидывая ногу на ногу и откидываясь на спинку, — без тебя…

Что «без него» она договорить не успела, так как вместо Кона материализовался звёздный элемент Разума. Только на этот раз не в виде Царевны-Лебедь, а в образе Солнце Моё. Рыжее создание с ухмылкой, но при этом прожигающим взглядом уставилась на Веру, от которого брюнетку, похоже, пот прошиб. По крайней мере, она резко сменила позу с расслабленной на напряжённую. И ноги на пол поставила, как приличная девочка, сев прямо, вытянув спину в струнку.

— Первое предупреждение, — мелодично и очень спокойно проговорила рыжее создание, продолжая гипнотизировать девушку светящимися зрачками, в сумраке обстановки напоминающими прожекторы. — Я лишаю тебя возможности преобразования мира.

По реакции Веры, она была готова зареветь от обиды. Дима попытался заступиться:

— Она не виновата, Солнце Моё. Просто клипы оказались для девочки провокационными. Ты же знаешь, что она больна.

Звёздный Разум перевела прожекторы зрачков на Диму и, проявив на лице удивление, ошарашила защитничка:

— Ну так лечи.

Дима аж воздухом поперхнулся от подобного заявления.

— Я? — в недоумении уставился он на рыжую красотку, тыкая пальцем себе в грудь. — Я что, по-вашему, психопатр какой-то? Да меня самого скоро лечить надо будет по ходу этого грёбаного обучения.

И тут у него в голове из хаоса мыслей сверкнула одна, словно озарение: нужность друг другу. Он резко осознал, в чём именно он может быть полезен обеим сокурсницам. И она заключалась не в том, чтобы одну вылечить, а другую одушевить, а в самом процессе, декларируя основной принцип всех лузеров: главное не победа, а участие.

— Правильно, — улыбнулась Солнце Моё, резко смягчая черты, — только не забывай думать медленно.

С этими словами звёздная надзирательница эффектно преобразилась, уступая место улыбающемуся Кону. Вот так заявилась, по-быстрому наказала, озадачила и киношно исчезла.

Очередное напряжённое противостояние. Все уставились на Диму в ожидании. Вера с надеждой. Танечка с любопытством. Кон просто уставился за компанию. Молодой человек тем временем внушал себе новую мантру: «думай медленно», как можно старательнее растягивая слова. И так же медленно пытаясь размышлять над вопросом: «И как эту ведьму лечить?» Но тут промелькнула очередная шальная мысль: «Клин клином вышибается».

— А что, — зацепился он за эту идею, проговаривая вслух, — в этом что-то есть.

Он перевёл хитрый взгляд на съёжившуюся брюнетку, а затем поинтересовался у старичка-профессора:

— Кон, мы же можем делать со своими телами всё, что угодно?

Тот кивнул. Дима вновь уставился на зашуганную Веру и весело спросил:

— Слышала такое выражение: «Клин клином вышибается»?

— Что ты имеешь в виду? — встретила она вопрос в штыки, непонятно о чём подумав, но явно не о хорошем.

— Преобрази своё тело в мужчину. В того, кого ненавидишь. Побудь в шкуре мерзкого мужлана со всеми его достоинствами и недостатками.

— Зачем? — округлила глаза Вера, впав в ступор от подобного предложения, а заодно резко забыв, что обиделась за наказание.

Но Дима не ответил, так как у него уже родилась следующая идея, только уже на счёт Танечки. Он тут же крутанулся к лыбящейся блондинке, оценившей шутку с Верой, и настоятельно потребовал:

— И тебе надо сделать то же самое.

— А мне-то зачем? — вскинулась блондинка, в мгновение став такой же недоумённой, как и подруга.

— Осуществишь свою мечту по поводу оргазма, — усмехнулся Дима. — Мужской — он тебе не женский. Там научаемость не требуется. Там сплошная физика из курса «Трение». Вызовешь в свои апартаменты эскортницу-ротодельницу, и не захочешь, да получишь.

Опять молчаливая пауза размышлений. Каждый думал о своём, но, по сути, об одном и том же.

— Тогда и тебе придётся пол сменить, — холодно приговорила Вера распоясавшегося самца к всеобщей гендерной толерантности.

Она уже оклемалась от потрясения и загнала эмоции ниже плинтуса, продолжив:

— Ты маячишь передо мной, как красная тряпка перед быком. Раздражаешь.

Дима хотел было опротестовать приговор, но почти сразу согласился:

— А что? Давай попробуем. Это ж когда ещё такое в жизни представится? Прикольно будет попробовать.

Очередная пауза со смешливым переглядыванием друг на друга. Троица напоминала пакостных ребятишек, только что придумавших очередную бяку от безделья. Их глазки блестели в предвкушении отпадного, на грани запретного развлечения и оттого щекочущего нервы до самого «невтерпёж». Они, как по выстрелу стартового пистолета, одновременно сорвались с мест и бегом кинулись каждый к своей двери. Развлекалово началось.

Дима уже минут десять стоял столбом перед зеркалом в чём мать родила и тупо пялился на отражение. Да и какой он после всего этого Дима? Молодой человек превратился в чертовски соблазнительную шатенку, отдалённо напоминающую Солнце Моё. Притом настолько сексуально привлекательную, что собственный клитор опух от напряжения, а между ног ощущалось нечто мерзко мокрое.

Титьки ещё эти. Сосками прямо глаза выкалывали. Хорошо, что изначально запросил двоечку, а не больше. И с этими-то ощущение было такое, будто на грудь два мешка с песком навесили. Выглядели они в зеркале как родные, а чувствовались как нечто чужеродное. Это был полный пипец.

Причиной его неадекватного ступора было то, что, поменяв тело, мозги-то остались прежними, его собственными. Вот теперь этот клубок нейронных связей и творил с ним беспредел, заставляя возбуждаться от собственного отражения, воспринимая клитор по ощущениям как детородный орган. «Вот так бы и оттрахал бы», — мелькнуло в голове, и мысль ему не показалась прикольной.

Он разглядывал своё сглаженное лицо, которое словно отутюжили. Притом сгладили не только кожу, но и по костям черепа фрезой прошлись. Личико сделалось округлым, с мягкими плавными линиями. Дима это осознавал, даже не касаясь его. Губки, носик, бровки, так и хотелось ко всем чертам применять исключительно уменьшительно-ласкательные формы. Даже глаза превратились в глазки, хотя радужка вроде бы как и не поменялась.

Собрал губы в куриную жопку. Они беспрекословно послушались, но по ощущениям казались чужими. Дима с наскока даже самому себе затруднялся объяснить, почему эти ощущения были не его и в чём отличие. Пошевелил пальцами. Такая же хрень. Прижал ладони к бёдрам, погладил себя по ягодицам, проверяя тактильные ощущения. Опять чужеродность. Всё было мягкое, гладкое, а пальцы чувствительней, словно раньше он ко всему прикасался в резиновых перчатках, а теперь их снял.

Возбуждение достигло таких пределов, что дальше обследовать новое тело не было никакой возможности. Мозг захватила презренная похоть. Ему не оставалось ничего, кроме как помочь себе в этом деле пальчиками. Ну не мужика же запрашивать у Кона. До этого он ещё не дотолерантнился. Мозги бы не поняли подобного извращения.

Помог, что получилось довольно легко. Вот только в отличие от мужского туловища, это успокаиваться не собиралось. А если собиралось, то не сегодня.

— Нимфомантка недогрёбаная, — обозвал себя Дима, заодно насладившись собственным нежным голоском, заценив его как зачётный.

Наконец, бросив смотрины к чёртовой матери, он решительно направился остывать под душ. Но его решимость закончилась на первых же шагах. Повело, как пьяного. Тело слушалось и не слушалось одновременно. Привычная моторика не работала. Вернее, работала, но больше сводя собственный вестибулярный аппарат с ума, чем выполняя команды, кругом пошедшей головы.

Добрался по стеночке. Долго стоял под прохладными струями, утирая лицо и борясь с тошнотой, которой центральный аппарат выражал протест неадекватностью ответов от периферии.

— Кон, — взмолился Дима, — и как долго это будет продолжаться?

— Пока нейронные связи не перестроятся под новые реалии, — обрадовал Искусственный Разум баритоном с потолка. — Должны выработаться новые условные рефлексы.

— Мля, — выругалась мокрая рыжуха, заканчивая процедуру намокания и мысленно уговаривая себя, что она теперь женщина, а значит, думать о себе надо как о женщине, чтобы его обленившееся сознание быстрее приспособилось к резко изменившемуся мироустройству.

Стоя обтекающим столбиком, Дима тупо пялилась на гладь бассейна, при этом совершенно ни о чём не думая. Мыслительный процесс сам себя вогнал в ступор. Она закрыла глаза и прочитала мантру «я — ведущая», заставив обозлиться на себя. Тут же вспомнив новую установку и растягивая гласные, на длинном выдохе медленно проговорила: «Думай медленно».

Помогло. Уже через считанные секунды она перестала пугаться собственных телодвижений, пустив их в режим автопилота, и, высушившись, попросила Кона одеть её в деловой костюм, не решаясь пока на откровенное платье. Хотя какой-то продвинутый бюстгальтер для демонстрации декольте нацепила. Просто в качестве эксперимента. Интересно стало ощутить на себе, как они с этим ходят. От туфель на шпильке отказалась категорически, понимая, что в этом состоянии на первых же шагах отправится в реанимацию.

Прежде чем выйти в «открытый космос» центрального зала, уже по традиции сделала стену прозрачной. В сумраке единственного светильника в виде стеклянного стола, походкой навалившего в штаны мужика, ковылял длинноволосый чернявый парень. На негнущихся ногах и раскинув руки в стороны, ни то для равновесия, ни то кого отлавливая, он шаркающей походкой обдриставшегося зомби двигался на свет.

Дима не выдержала и залилась смехом со слезами в два ручья, представив себя вышагивающей ему на перехват. Приступ хохота скрутил хрупкое тело в бараний рог, и, держась за прозрачную стену, она повалилась на колени, нечаянно хлопнув по двери рукой. Та исчезла. Рыжуха не удержала равновесия и, продолжая припадочно веселиться, вывалилась наружу. В «открытом космосе» центрального зала царила групповая истерика.

Встав на корячках, Дима увидела, как широкоплечий парень в чёрных джинсах и такой же чёрной рубашке, гогоча басом, схватился за живот и попытался обернуться в её сторону. Ноги подломились, и он повалился на пол. Не прекращая ржать, как конь, свернулся на бочок и во всю глотку завопил: «О-о-о!»

«А-а-а», — раздался визгливый возглас от стола, и только тогда рыжая обнаружила сквозь слёзы стройного блондина, корчащегося на месте Танечки в конвульсивном припадке. Притом, судя по динамике и жестикуляции, у этого красавца, в отличие от остальных, не было проблем с локомоторными функциями. Хотя, может быть, и показалось.

Истерика длилась долго. Пока чернявый поднялся. Пока доковылял до кресла Веры. Пока Дима, даже не собираясь принимать вертикальное положение, на четырёх конечностях добралась до своего. Пока отпыхивались и приводили себя в рабочее состояние уже с помощью Кона. Только после всего этого кое-как успокоились и принялись рассматривать друг друга.

Вера превратилась в своего близнеца мужского пола, только раза в два увеличив габариты. Она однозначно не конструировала образ, а тупо «обра́тилась», оставив в чертах лица чёткую узнаваемость. А вот Танечка, наоборот, кардинально отошла от ДНК носителя и смоделировала красавца блондина, ни то скандинава голубых кровей, ни то эльфа с подстриженными под человека ушами. Хотя вряд ли. Кудрявая голова под барашка вроде как не подходила ни для одного, ни для другого. И если скандинава ещё можно представить завитого плойкой, то вот кудрявый эльф — это уже моветон.

— А из вас неплохая девушка получилась, — выдал свою оценку смазливый блондинчик, масляным взором ощупывая приглянувшуюся ему шатенку.

— Ну вы тоже получились мальчики зачётные, — не осталась в долгу теперь единственная девушка коллектива, оглядывая по очереди то одного, то другого. — Я так понимаю, нам придётся поменять имена.

Парни задумались. Первым представился брюнет:

— Моё имя Верон.

— Ну тогда я Натан, — тут же среагировал блондин, пока другие как-нибудь обидно не обозвали.

— Рада познакомиться, мальчики, — кокетливо улыбнулась шатенка, — а я леди Ди.

Верон буркнул, словно подавился. На самом деле сдерживая смех, но воздерживаясь от комментария. Натан изобразил галантный поклон, приветствуя, а заодно напоминая о необходимости продолжения игры в душевность со стыдливостью. Леди Ди подтвердила своё участие в пьесе «кивком» ресниц, которые у неё оказались длинными, как у коровы.

— Мне сдаётся, — продолжила она, — что мы некоторое время будем не способны ходить по локациям. Требуется время для акклиматизации к новым телам.

— Согласен с вами, леди Ди, — смущённо проговорил Натан, вживаясь в роль застенчивого мальчика, — предлагаю это время потратить с пользой. Продолжим начатую дискуссию по поводу суеверия?

— Я не возражаю, — откликнулась шатенка, плотно сжав ноги и укладывая на них руки, отыгрывая пай-девочку. — С этим вопросом действительно следует разобраться.

Только брюнет, хмуро разглядывая паяцев, никак не желал включаться в игру сокурсников. Пока они обменивались любезностями и витиеватыми фразами, он пребывал в задумчивости, видимо, взвешивая все «за» и «против». В конечном итоге, сложив руки на груди, прервал воркующих голубков басовитым: «Нет».

Натан и Ди в недоумении уставились на хмурого Верона, не понимая его протеста. Да и вообще не понимая, какого хмуля он так грубо влез в их приватную беседу.

— Что «нет»? — ехидно поинтересовалась Ди. — Вы не собираетесь разбираться с механизмами суеверия? Так вас никто не заставляет. Мы с Натаном сами разберёмся.

— Я не буду играть в ваши игры, — обиженно пробурчал здоровяк. — У меня со стыдом и так всё норм.

— Да флаг тебе в зубы, барабан на шею, а палочки сам знаешь куда себе затолкать, — забыв о выбранной маске приличия, включила режим гопника шатенка.

— А что по поводу суеверий? — встрял в зарождающийся конфликт кудрявый блондин, стараясь переключением темы похоронить его на корню.

— У меня мама в нашем местном драмтеатре администратором работает, — казалось бы, невпопад, расслабленно улыбаясь, ответил Верон.

— И что? — непонимающе продолжала таращиться на него Ди.

— А то. Она мне такого про их внутреннюю кухню порассказывала. Волосы дыбом. Артисты — самый суеверный народ.

— Ну-ка, ну-ка, — поддержал Натан, обрадованный, что Верон подключился к общей беседе и на этот раз не выпадет из команды.

— Ну вот, например, уронил какой-нибудь косорукий актёр сценарий, то на него, не поднимая, тут же надо сесть. И не важно, куда он упал: хоть в грязь, хоть в лужу. Посидеть. Затем достать из-под себя, прижать к груди и только после этого вставать. Как вам?

— Идиотский обряд, — выдала заключение леди Ди.

— Ну как сказать. Служители Мельпомены верят в него безоговорочно, — не согласился с ней Верон. — Ещё: порог гримёрной переступают только левой ногой. А в самой гримёрной нельзя рассыпать грим. Это как в простонародье — рассыпать соль. Обязательно между собой поцапаешься.

— Как будто они без этого мирно живут, — вновь влезла рыжая со своей колокольни. — Там, наверное, за главные роли любят друг друга так, что рукастый Отелло отдыхает.

Верон только одобрительно хмыкнул, растягиваясь в улыбке, и продолжил:

— А когда актёр гримируется, никто не должен заглядывать в зеркало через его плечо, как это обычно делают парикмахеры. За такие дела и глазки могут повыцарапать, и последние волосики повыдергать.

— Правильное суеверие, — неожиданно на полном серьёзе поддержал артистов Натан, но в чём эта правильность, пояснять не стал.

— Со сценой много примет, — тем временем продолжил рассказчик. — Если найдёшь на ней гвоздь, значит, получишь новую роль. В декорации никогда не используют живые цветы. Категорически запрещено. Нельзя желать удачи перед выходом на сцену. А ночью она должна быть освещена. Все театралы верят, что по ночам там играют призраки — когда-то игравшие на этой сцене, но уже умершие. Естественно, в каждом театре свои, и раз в неделю им надо отдавать сцену полностью. Обычно это понедельник. А для живых в этот день — выходной. Ну и так далее. Притом это общие для всех суеверия, а у каждого артиста есть ещё набор своих, персональных. Притом это для них как обязаловка. Но об этом мало известно. Личные суеверия обычно скрывают. Хотя о некоторых я слышал…

— Слышал, — на автомате поправила его Ди.

— Слышал, — усмехнулся Верон, пойманный на оговорке. — Фаина Раневская перед тем, как облачаться в реквизит и гримироваться, всегда курила, стоя голая перед зеркалом, и очень радовалась, когда её за этим делом кто-нибудь застукает. Это означало для неё особо удачную игру.

— А Пугачёва никогда не выходит на сцену без какого-то заговорённого крестика, — неожиданно ожил Натан. — Танечка как-то с мамой ходили на её концерт. Его задержали почти на два часа. Как позже выяснилось, она дома оставила крестик, и пока за ним не съездили, она на сцену не вышла.

— Кон, — неожиданно прервала их леди Ди, — предстань пред нами, пожалуйста.

Ухмыляющийся дедушка-профессор тут же материализовался, складывая руки на груди.

— Скажи, пожалуйста, — продолжила она, предпочитая общаться с Господством, имея визуальный контакт, — я так понимаю, что у всех хоть что-нибудь значащих персон в человеческом муравейнике были свои заморочки по поводу суеверий.

— У всех, — с лёгкостью ответил ангел, — суеверие — основа веры. В том числе и в себя, как что-то собой представляющего.

— Будь добр, приведи нам примеры значимых людей.

— Например, Людвиг ван Бетховен никогда не брился, приступая к работе. Кроме того, он специально создавал вокруг себя хаос: разбросанные нотные листы, тарелки с недоеденной едой, раскиданная одежда, книги. Так называемый творческий беспорядок. Проводил ежедневный утренний ритуал: выпивал чашку кофе, сваренный ровно из шестидесяти четырёх зёрен. Слуга каждый раз отсчитывал, он пересчитывал, и горе слуге, если в кучке было хоть на одно больше или меньше. К этому ритуалу он особенно строго относился. Перед началом самой работы в обязательном порядке выливал себе на голову ведро холодной воды.

— Ну это всё довольно безобидно. А были у великих какие-нибудь неординарные заскоки? — поинтересовался бывший ученик Суккубы в надежде на пикантность.

— Заскоки имелись у каждого гения, — неожиданно жёстко ответил Господство, указывая, что на это следует обратить особое внимание. — У Фридриха Шиллера, например, развилась нездоровая любовь к яблочным червям. Его рабочий кабинет всегда был завален гнилыми яблоками и просто кишел червями. Он ими питался во время работы, так как без этого ничего не мог написать.

— Фу, меня сейчас стошнит, — скривился Верон.

— Чарльз Диккенс тяготел к некрофилии. За вдохновением он ходил в морг. Подкупал ночных сторожей и целую ночь непонятно чем занимался с трупами.

— А что-нибудь менее чернушное? — вновь эмоционально отреагировал брюнет, — и избавь, пожалуйста, меня от тошноты.

Видимо, избавил, так как длинноволосый облегчённо выдохнул. А Кон продолжил.

— Менее чернушное? Да пожалуйста. Лорд Джордж Гордон Байрон боялся солонки на столе. Этот элемент кухонной посуды приводил его в бешенство. А ещё он был ненасытным любовником, бисексуалом и фетишистом. Только во время одного путешествия по Венеции он поимел по разным постелям 250 женщин. Количество мужчин неизвестно. У каждой любовницы он срезал прядь лобковых волос, упаковывал в конверт и подписывал. Коллекция набралась приличная. Долгими зимними вечерами Байрон любил нюхать эти волосы и при этом заниматься рукоблудием.

— Господи, какие вы все мужики извращенцы, — вновь влез Верон, никак не соглашаясь, что временно сам им стал.

— Раз уж начал обобщать, то не забудь про себя, мужлан, — презрительно хмыкнула леди Ди. — Обобщение — верный признак ошибочности утверждения, — но тут же, переведя взгляд на консультанта, поинтересовалась: — Ну ладно деятели искусства. Они все с прибабахом испокон веков. А среди гениальных учёных? Они же в основном научные атеисты.

— Альберт Эйнштейн никогда не носил носки и, стыдясь этого, на светские приёмы надевал ботинки с высокими берцами, — тут же выдал Господство, расплываясь в улыбке. — А вы помните его знаменитую лохматую шевелюру?

Троица, не сговариваясь, кивнула. Кон продолжил:

— Он очень редко мыл голову и вообще не использовал моющие средства, потому что разводил на голове вшей. И ни убеждения жены, ни настоятельные рекомендации семейного врача не заставили Альберта избавиться от них. Он фанатично верил, что эти маленькие паразиты двадцать четыре часа в сутки стимулируют нервные окончания коры головного мозга, что способствует стимуляции кровотока и его гениальности.

Он ехидно оглядел ошарашенных учеников, у которых как у одного распахнулись рты от удивления.

— Кроме того, — решил добить ангел-консультант душными фактами, — Эйнштейн переспал со всеми своими родственницами: тётями, сёстрами, племянницами, и всё только из сакральных убеждений.

— Вот кобель, — в очередной раз не выдержал Верон, почему-то ни разу ещё за весь разговор не загнавший свои эмоции под плинтус.

А тем временем Кон продолжал рубить правду-матку:

— А Зигмунд Фрейд что вытворял? Вы знаете, что он никогда не пользовался туалетной бумагой, а подтирался пальцами? И это тоже из разряда личных суеверий. В результате от него всегда пахло фекалиями, и знающие доктора люди никогда не здоровались с ним за руку.

— Фу. Достаточно. Лично я уже поняла, — вскинулся Верон, чуть ли не вскакивая с кресла.

— Понял, — в очередной раз поправила её леди Ди.

— Да понял я, понял, — согласился Верон, зло зыркнув на доставшую его шатенку. — Все гении с тараканами в башке, что лишний раз доказывает, что они ненормальные.

Наступила тишина. Кто-то обмозговывал услышанное. Кто-то приводил свои эмоции в порядок. Кто-то пытался анализировать. Неожиданно голос подал Натан, притом, казалось, совсем из другой оперы:

— Скажи, Кон, а уходил ли кто из великих за грань другими способами, не такими разрушительными, как наркотики или запредельные эмоции?

— Сальвадор Дали практиковал «послеполуденный отдых с ключом» или «секундная сиеста», как он это называл, — тут же ответил Господство. — Он садился в кресло. Брал в руку большой медный ключ. Рядом ставил металлическую миску. Как только начинал засыпать, ключ падал, раздавался звон. Дали просыпался и тут же кидался к холсту, если что-то интересное мелькнуло на границе сна и бодрствования.

— Мля, — не скрывая изумления, воскликнула леди Ди. — Вот тебе вполне нормальный способ перехода в неадекватное состояние. Без химии и психа. А меня интересует другое. Есть какая-нибудь классификация суеверий? Их вообще кто-нибудь изучал на этот предмет?

— Конечно, изучал, — ответил Кон, — но не в таком ключе. По крайней мере, классификации нет.

— Можно прикинуть самим, — предложил Натан. — Например, приметы. Они могут быть как отрицательными, так и положительными. Если что-то начал, а тут появляется плохая примета, то надо остановиться. А если благая, то начатое непременно следует доделать до конца. Приметы — это как светофоры на дороге. Красный — запрет. Зелёный — разрешение. А вот ритуалы, ну как, например, у Бетховена с кофе, тут всё не так просто. Во-первых, ритуал, который ты себе инициируешь, должен иметь уровень закона, а не правила.

— В смысле? — вопросительно уставилась на него Ди, не особо понимая разницу.

— Первый закон вселенной: закон не имеет исключения. Закон, получивший исключение, преобразовывается в правило. Даже Всевышний не может создать для себя исключение ни в одном из законов бытия. Появление исключения превращает закон в правило, а это моментально разрушит Мироздание. Поэтому, придумав себе ритуал, надо возвести его в ранг закона и не делать исключения ни при каких условиях. Иначе ритуал перестанет работать. И чем дольше ты поддерживаешь ритуал-закон, тем отдача от него существеннее.

— А много ты знаешь законов вселенной? — задумчиво поинтересовалась Ди.

— Основных — семь. Первый — это закон законов, о котором я только что сказал. Второй звучит так: абсолютности не существует. Третий: ничто не вечно. Четвёртый: в мироздании всё взаимосвязано. Пятый нам постоянно декларирует Четвёрица: всё есть баланс. Любой объект, явление, событие — есть система балансов разновекторных воздействий. Шестой: деградация константна, из которого вытекает, что эволюция — это преодоление деградации. И седьмой: цель мироздания единственна — эволюция вселенной.

— И всё? — удивилась рыжая красотка, переведя недоумённый взгляд на Господство.

Тот лишь одобрительно кивнул.

— Какие-то они больно простые?

— Это только кажется, — не согласился с ней Натан, — если их начать раскрывать, то по каждому можно будет писать отдельную диссертацию, да ещё и в нескольких томах.

— А к ритуалу применим только первый закон или все семь? — после долгой паузы размышлений спросила леди Ди.

— Хороший вопрос, — мгновенно отреагировал Кон, который стал похож на кота, обожравшегося сметаной.

— Да, интересный вопрос, — задумавшись, проговорил Натан. — С этой позиции я эту тему не рассматривал. Я лично знал о применении к ритуалу только первого закона. Давай попробуем проанализировать остальные. Допустим, разберём «Бетховенский кофе» из шестидесяти четырёх зёрен.

— Давай, — оживилась Ди.

— Итак. Кофе варим только из шестидесяти четырёх зёрен. Это закон. Если кофе правильный — это прибавляет тебе капельку в твою бочку гениальности. Если же в количестве ошибёшься — всё содержимое бочки — на землю.

— А не слишком? — подключился к разговору Верон.

— Не слишком. Иначе ритуал не будет работать, — обрезал его Натан. — В жёсткости исполнения закона его сила, — и после короткой паузы сам себя спросил: — Как к этому ритуалу применить второй закон: абсолютности не существует?

Он замолчал, пребывая в задумчивости. Верон и Ди уставились на него в ожидании предложения, но его так и не последовало. Поэтому шатенка, недолго думая, обратилась к консультанту:

— Кон, а ты можешь прокомментировать этот закон? Несколько раскрыть его.

— Нет ничего абсолютного, — не стал артачиться Господство. — Есть лишь разная степень приближения к нему. Нет ничего жёстко предопределённого, и каждую предопределённость можно выразить через процентное отношение достижения определённости. Благодаря этому закону Всевышний защищается от возможности стать Абсолютом. Являясь бесконечным к нему приближением, он получает право на ошибку. Притом он не обязан ошибаться, а имеет на это право, которым при необходимости может воспользоваться. А вот что в этом случае произойдёт, пожалуй, даже ему неизвестно.

— Да, — почесала леди Ди свою рыжую шевелюру, волосы которой почему-то зашевелились, — понятней от твоего комментария не стало. А разъяснять, как мне кажется, ты не будешь.

— Не буду.

— Могу предположить, — заговорил Натан, — что ритуал имеет право на ошибку. Когда я предположил, что правильный кофе даёт каплю к гениальности — это не совсем так. В результате может быть пшик, пустышка, а может и ведро сразу налиться. О какой-то абсолютности результата не может быть и речи. Ты должен понимать, что даже отсутствие результата — это тоже результат, а не опрокинутая бочка с гениальностью.

— Логично, — согласилась с ним единственная девушка, вопросительно смотря на Кона.

Тот в ответ лишь пожал плечиками, мол, вам решать. Моя хата с краю. Но и возражать не стал, что давало надежду на правильное решение.

— Хорошо. Что там на третье? — уже уверенная, что они угадали, поинтересовалась рыжая.

— Третье? — вышел из размышлений блондин, переключаясь на следующий аспект. — Вечности не существует. Всё имеет начало и конец.

— То есть и у ритуала должно быть начало и конец. Точка старта, включения и момент, при котором действие его должно заканчиваться. То есть ритуал должен содержать в себе замкнутый цикл. Ну, с началом понятно: момент отсчёта зёрен. А конец?

Тут он перевёл вопросительный взгляд на Господство. Тот вновь пожал плечиками.

— Скорее всего, помытая чашка, — вступил в разговор Верон.

— Или последний глоток, — предположил Натан.

— А как же гадание на кофейной гуще? — не согласился с ним брюнет.

— Да какая разница, — влезла наконец леди Ди, — мы этот момент сами определяем. Главное — знать, что он должен быть, чтобы ритуал приобрёл законченную форму. Так, — потирая ручки, продолжила захваченная азартом шатенка, — что у нас четвёртое?

— Взаимосвязь ритуала со всеми элементами мироздания, — подсказал Натан.

— В том числе и с Высшими Силами, — задумчиво уточнила рыжая.

— Точно, — спохватился Верон, — пока пьёшь, обращаешься за помощью. Своеобразная, заранее подготовленная молитва-обращение. Которая для действенности тоже должна иметь статус закона, чтобы наверняка работала.

— Принимается, — удовлетворённо согласилась девушка, одаривая Верона похвальной улыбкой. — Так, и этот закон в принципе закрыли. Следующий.

— Деградация константна. Эволюция — это процесс преодоления деградации.

— Типа: через тернии к звёздам? — хмыкнула леди Ди.

— Типа: подъём по эскалатору, спускающемуся вниз, — уточнил блондин. — Ритуал, скорее всего, сам по себе должен каким-то образом эволюционировать. Совершенствоваться.

— Но ритуал — это закон. Он не может меняться, — вставил свои пять копеек Верон.

На что шатенка тут же выкрутилась:

— Но он может обрастать другими микроритуалами для усиления или для стабилизации результата, чтобы пшиков было меньше. Как та же молитва-обращение.

— Согласен, — поддержал её Верон.

— Да. В этом что-то есть, — пробубнил под нос Натан и тут же продолжил: — И, наконец, последний: единственность цели: эволюция вселенной.

Все замолчали, размышляя, как подобное утверждение можно приклеить к ритуалу кофеварения.

— Мне в голову приходит только нечто обобщённое, — начала обсуждение леди Ди. — Ритуал должен быть направлен на развитие гениальности реципиента, как на неотъемлемую частицу мироздания.

— И цель должна быть единственная, — поддержал её Натан, — и никаких побочных целей ритуал преследовать не должен.

— Точно, — поставила точку в рассуждениях леди Ди, торжествующе уставившись на деда-профессора.

— Молодцы, — пренебрежительно заявил тот, — возьмите с полки пирожок.

— Кон, — хитро сощурившись, спросила леди Ди, — а у ангелов есть ритуалы, суеверия или вы все оголтелые атеисты?

— У нас, в первую очередь, нет такого убожества, как человеческий мозг. Нам нет необходимости его конструировать.

— А вот сейчас не понял. То есть не поняла. А причём тут суеверия и конструирование мозга?

— Вера во что-нибудь или в кого-нибудь — это атрибут седьмой системы вашего жизнеобеспечения, — менторским тоном принялся поучать Господство. — Под воздействием веры, как упорядоченным набором суеверий, вы меняете конструкцию головного мозга, превалируя те поля и подполя больших полушарий, которые вы для этого интенсивно используете. Под воздействием веры эти участки мозга увеличиваются за счёт экспансии соседних.

— То есть, — выпала в осадок рыжая, — суеверия, которые костерят в хвост и в гриву как нечто вредоносное и антинаучное, на самом деле имеют прикладное значение для совершенствования нашего мозга? А что, по-другому никак нельзя эти области увеличить?

— По-другому нельзя. Седьмая система жизнедеятельности — это абстрактное мышление, то есть виртуальность вашего внутреннего мира, необходимого для мышления. Простая тренировка мыслительного процесса увеличивает связи. Тренировка с верой, кроме увеличения количества связей, увеличивает и размеры областей, в нём участвующих. А то и создаёт новые подполя, не имеющие аналогов.

— Вот это ты меня огорошил, — опешила леди Ди, падая на спинку кресла. — Это же в корне меняет мотивацию. Над этим надо подумать как следует.

На этом все затихли, и надолго.