Глава третья

Петля на осине

«Наш путь — степной, наш путь — в тоске безбрежной,

В твоей тоске, о Русь!

И даже мглы — ночной и зарубежной —

Я не боюсь».

Рейхскомиссариат Московия, окрестности Архангельска. 25 декабря, 1961 год.

— Анафема, приём, цель прибыла на объект, — затрещал у меня в ухе японский наушник.

— Принято, Броня, — прижав почти ко рту микрофон, ответил я.

Прекрасно. Добыча попалась прямо в силки охотнику. Это значит, что пора двигаться к точке рандеву. Мой двадцатидневный переход через почти всю Московию наконец-то завершается.

Отлипнув от окуляра бинокля, я убрал его в кожаную кобуру, висящую на поясе, закинул за спину старую добрую трёхлинейку с оптическим прицелом, лежащую рядом со мной на снегу, и встал на лыжи. Для того чтобы добраться до места встречи, мне понадобиться меньше пяти минут. На лыжах я чувствую себя как рыба в воде, даже если передвигаться приходиться по незнакомому лесу. Я на них и раньше, ещё до войны хорошо ходил, а сейчас, после изнурительных тренировок в сибирских лесах, мне воистину не было равных.

До точки сбора я, как и ожидал, добрался раньше напарника. Мне пришлось ждать ещё минут пять, прежде чем его силуэт замелькал среди заснеженных елей на опушке леса. Нет, он тоже неплохо держался на лыжах, иначе, его бы просто не послали на это задание. Просто я в этом деле был бесподобен.

— Броня, — поприветствовал я Артёма кивком головы.

— Анафема, — Броня ответил мне тем же самым.

— Доложи обстановку, — приказал я ему.

— По существу докладывать нечего. Шесть грузовиков, по одному бронеавтомобилю в начале и конце колонны. Впереди поновее машина будет, объект наверняка там. Численность противника уточнить не могу, чем вооружены тоже не скажу. На всех машинах — Андреевский крест, но сам понимаешь, это ничего не значит. Могут быть и немцы. Хотя грузовики — старьё, «кресты» обычно на таком говне не катаются. Им бы всё больше с понтом…

— Понял тебя. C моей стороны всё тихо было, — я ещё раз окинул взглядом военную базу, стоящую в чистом поле, на расстоянии примерно километра от нас. — План действий у нас такой. Ждём пару часов до темноты, затем по-пластунски подбираемся к базе. Берём языка, узнаём, где находится объект. Затем следует ликвидация и бегство. Уходить будем, скорее всего, с боем, на одном из грузовиков. Перед уходом желательно совершить ещё какую-нибудь диверсию, чтобы, если не сорвать погоню, то хотя бы её отсрочить. Понял, лейтенант?

— Понял, — Артём шмыгнул носом. — Значит, с наступлением темноты?..

— Да, с наступлением темноты.

***

Когда Алеутов, мой бывший комбат, а теперь глава разведывательного управления «Стальная рука», предложил мне план этой операции, я согласился даже не думая. Единственным моим условием был Артём. Я, несмотря на все возражения, настоял на том, чтобы мне позволили взять его с собой. Молодой оперативник, только-только закончивший обучение, он приглянулся мне уже давно. Я заприметил его ещё в пятьдесят пятом, когда этот голодный и тощий оборванец, дрался с такими же, как он сам, доходягами за кусок хлеба. Это ещё было до того знаменитого казахского рейда генерала Батова, который отбросил степняков за Оренбург и хоть немного решил вопрос с продовольствием. Но до того знаменательного события было ещё два года, и поэтому вся Чёрная Армия добывала себе пропитание с боем, вырывая сантиметры пашни у промёрзлой сибирской земли.

Не знаю, чем меня зацепил тот маленький, двенадцатилетний оборванец, который так отчаянно боролся за своё выживание на тёмных улицах Свердловска. Наверное, он разом мне напоминал всех нас. Голодный, худой, одетый в лохмотья, и кишащий вшами, он снова и снова меткими ударами маленького кулачка сбивал с ног своих обидчиков, которые изо всех сил пытались отобрать у него краюху чёрствого, измазанного в дождевой грязи хлеба. Их было больше, намного больше, человек пять, не меньше, но они всё равно оказывались биты. Пятеро против одного, и все хотя бы раз оказались уложенными на лопатки. Он один олицетворял всех нас: таких же избитых, раненых и голодных. Но, несмотря на всё это, не допускающих даже самой мысли о капитуляции. В тот день я вмешался в его судьбу. Разогнал его противников, привёл пацана к себе в казённую квартиру, отмыл, накормил и обрил его шевелящиеся от насекомых волосы. А через неделю отдал в училище. Теперь же передо мной стоял невысокий (детское недоедание всё-таки сказалось на его организме), но крепкий восемнадцатилетний юноша, способный разобрать пятьдесят четвёртый «гевер» с закрытыми глазами, прекрасно владеющий ножом и в совершенстве разговаривающий на трёх языках: русском, немецком и японском. Прибавьте ко всему, что в свои юные годы он уже ходил в чине младшего лейтенанта разведки, что означало собственное жильё и стабильный офицерский паёк. Может быть, где-то в сытых и безбедных странах это ничего и не значило, но в Чёрной Армии это был предел мечтаний.

Так что, я настоял на том, чтобы моим напарником в этом предприятии стал именно Артём, получивший в нашей организации позывной «Броня». Это от фамилии — Броневой. Алеутов, конечно, сперва возражал насчёт его кандидатуры, настаивал на том, что Артём ещё желторотый юнец, не нюхавший пороха, а операция особой важности. Но возражения бывшего комбата я отмёл, потому что, во-первых, видел успехи своего подопечного во время выпускных экзаменов. А во-вторых, и это, наверное, самая главная причина, я бы уверен, что для действительно полного успеха операции мне и был нужен такой вот юнец.

Ночи мы дождались спокойно. Я успел даже пару часиков подремать, зарывшись в сугроб чуть ли не с головой. Артём, правда, всё это время бодрствовал, но ему это, если честно, только на пользу. Пусть не расслабляется, молодой ещё слишком. Так что, когда солнце окончательно зашло над всем Русским Севером, мы с Артёмом ползли по-пластунски, один за другим, закутанные с головы до пят в белые, как снег, маскхалаты. Собственно говоря, они и были нашей единственной маскировкой, защищающей нас от губительного света прожекторных лучей, изредка проскальзывающих над нашими головами. Каждый раз, когда часовые на наблюдательной вышке направляли их на нас, мы были вынуждены утыкаться головой в снег, обжигая ледяными иглами лица, но, зато, оставаясь незаметными для наблюдателей. Впрочем, никаких особых проблем мы с этими вояками не испытывали, так как они, видимо, понятия не имели о несении караульной службы и даже не смотрели вниз. И очень зря, могли бы очень много интересного для себя обнаружить. Конкретно — двух вооружённых до зубов головорезов, уже час как ползущих от лесной опушки до военно-морской базы, которую им было поручено охранять.

Как только мы оказались около хилого забора, представляющего из себя сетку рабица, натянутую на врытые в землю бетонные столбы, Артём облегченно выдохнул. Рановато он. Как по мне — самая трудная часть работы была ещё впереди. Так и иначе, мы начали действовать. Мой напарник передал мне кусачки, и я несколькими отточенными движениями проделал нам проход на территорию базы. Немецкие прихлебатели видимо, настолько обленились и так сильно расслабились, что даже не пустили ток по своему хилому ограждению. Впрочем, оставалась возможность, что их новые хозяева просто экономили электричество на своих слугах, справедливо считая, что такую-то сволочь русские бабы ещё нарожают.

Теперь мы были внутри. Пока всё шло поразительно легко. Настолько легко, что даже настораживало. Впрочем, не нужно путать приграничные территории, где гарнизоны рейхскомиссариата всегда настороже, а в отражение наших рейдов частенько вмешиваются регулярные немецкие части, с глубоким тылом, военной базой, где на приколе стоят три единственные, никому не нужные подлодки Московии. Здесь порядки совершенно другие, не те, к которым привык я, десятки раз переходивший линию фронта для совершения диверсий. И даже официальный визит человека, имя которого не упоминается честными людьми без глубочайшего презрения в голосе, не может эти порядки изменить. Тем более, предатели ведь действительно всерьёз не ожидают, что кто-то в таком месте посмеет покуситься на жизнь и здоровье их трижды проклятого вождя.

Артём выпрямился и на полусогнутых ногах подошёл к ближайшему зданию, прижавшись к его стене и взяв оружие наизготовку. Я последовал его примеру. По всей базе стояла темень, не видать ни зги. Лишь над дверьми некоторых, видимо, особо важных строений, горели белым, печальным светом электрические лампочки. Караульных или патрульных тоже нигде не было видно.

— Во, блин, дают, — прокомментировал эту ситуацию мой товарищ.

На самом деле, было о чём задуматься. Наш план заключался в том, чтобы незаметно захватить какой-нибудь армейский патруль, а затем выпытать у него местонахождение объекта. Пустые же улицы военной базы перечёркивали такой ход событий на корню. Нам оставалось либо искать буквально ощупь, заходя в каждое плюс-минус административное, не похожее на казарменный барак, здание, либо брать языка в солдатских казармах, заполненных спящими власовцами. Впрочем, второй вариант я рассматривал лишь от безысходности. Я не строил иллюзий насчёт боеспособности здешнего гарнизона, но в таком случае мы вдвоём оказались бы против сотен. Схватка была бы обречённой и безнадёжной. Так что, нам оставалось лишь понадеяться на авось и прочёсывать каждое здание по очереди.

Удача нам улыбнулась почти сразу. В первом же помещении, которое мы решили проверить, горел свет. Два солдата, очевидно караульные, которым по уставу полагалось сейчас патрулировать улицы, внимательно глядя по сторонам и высматривая в зимней ночи врагов рейхскомиссариата, сидели за столом возле почерневшей от времени печки-буржуйки и резались в карты.

— Анафема, смотри, — кивком своего новенького «гевера» Артём указал на окно, в котором мелькали их силуэты.

— Вижу, Броня, тише, — я поднял вверх ладонь, призывая соблюдать тишину.

Задача, на самом деле, стояла абсолютно тривиальная. Судя по тому, что я видел в окне, оружие они отбросили куда-то в дальний угол комнаты. А значит, сопротивления можно было не ожидать.

Собственно говоря, мы просто зашли. Спокойно открыли дверь и наставили на горе-картёжников оружие. Власовцы заметили нас сразу же. Лица их в удивлении вытянулись, глаза полезли из орбит. Один попытался было вскочить, но тут же сам собой понял, что занятие это абсолютно бесполезное. Так что им ничего не оставалось, кроме как обречённо поднять руки и, в своём немом удивлении, медленно опуститься на колени. Я же прижал палец к губам и произнёс:

— Хоть один звук, суки власовские, и ваши мозги окажутся на стенке. Всё ясно? — полушёпотом поставил я их перед фактом.

Они торопливо закивали.

— Броня, обоим руки перетяни. Оружие ваше где, козлы?

Пленники одновременно кивнули в угол комнаты, где, прямо под портретом Вишневского, лежали два «гевера». Новые, пятьдесят четвёртые, смазка блестит от огня мирно потрескивающей печки. Расщедрились-таки немцы, выдали своим лизоблюдам хорошее оружие. Подачка с барского стола.

Пока Броня вязал им руки верёвкой, я подошёл к автоматам и, не сводя с власовцев глаз, тихонько разрядил оружие. Как раз в этот момент Артём закончил со связыванием и вопросительно глянул на меня. Я согласно кивнул ему. Через несколько секунду рты обоих предателей были заткнуты тряпичными кляпами. От одного из них тут же раздалось возмущённое мычание, однако небольшая оплеуха по затылку быстро разрешила все недоразумения. Вот теперь можно было говорить по-настоящему:

— Значит так, мразь, слушай меня внимательно, — я спокойно, не производя шума и не повышая голоса, начал свою речь. Артём положил обоих на пол и сидел на их спинах, упираясь коленями, и готовый в любой момент полоснуть каждого ножом по горлу. — Мне от вас нужен ответ лишь на один вопрос. Ответите на него — останетесь живы. Полежите здесь до утра с кляпами во рту, это да. Но жизнь себе сохраните. А теперь, прежде чем я задам вопрос, давайте договоримся. У моего напарника, который сейчас находится в намного более выгодной позиции, чем вы, в руках нож из Златоустовской стали. Слышали про Златоуст? Вот и замечательно, что слышали. Поэтому, давайте условимся, что говорить вы будете только по делу. Я задаю вопрос, мой товарищ вытаскивает вам кляпы, и вы на него отвечаете. Никаких криков, никаких свистов, никаких попыток позвать помощь. Иначе, сами понимаете, узнаете на личном опыте, насколько хорошо наши оружейники выполняют свою работу. Всё понятно?

Власовцы разом кивнули.

— Замечательно, — их ответ меня более чем удовлетворил. — Теперь сам вопрос: где сейчас находится генерал-комиссар Андрей Власов?

На секунду они замерли. Потом переглянулись. Потом ещё раз согласно кивнули.

— Это, как я понимаю, знак того, что вы готовы к сотрудничеству? Отлично. Броня, сними кляп. С одного, с левого.

Приказ был незамедлительно выполнен.

— Власов в административный корпус заселился. Это около доков, большое четырёхэтажное здание с пологой крышей. С четвёртого этажа всех писак выгнали, он там скорее всего. Больше ничего не знаю, честно, — от страха его голос слегка дрожал.

— А ты что скажешь, — указал я на правого, пока Броня затыкал левого посредством того же самого слюнявого кляпа.

— Скажу, что из административного корпуса он не выходил целый день, — ответил тот, когда Артём освободил ему рот. — Я в карауле стоял около администрации. Он как туда зашёл, так носа оттуда не показывал. Это всё что мы знаем, честно. Ребят, не убивайте, пожалуйста. Мы солдаты простые, не офицеры. Мы же русские, как и вы, не немцы. У нас же матери…

Знакомая шарманка. Обычно, правда, поют про семью и детей. Но эти двое ещё слишком молоды, чтобы заикаться про голодных детишек, плачущих от голода и в отчаянии зовущих папку. Сами не так давно бриться по-настоящему начали. Едва ли старше Артёма, а уже нацепили на форму Андреевский крест. Нет, такую сволочь нужно давить в зародыше.

Я посмотрел на Артёма.

— В расход.

Они попытались было сопротивляться. Что-то яростно замычали, задёргались, пытаясь сбросить моего напарника со спины, но куда уж там. Два коротких замаха ножа — и всё кончено.

— Сапоги не запачкай, — я указал ему на огромную лужу крови, натёкшую из-под власовцев.

— Хорошо, — ответил Броня бесцветным голосом, поднимаясь. Лицо его, освещенное печным огнём, было бледным как мел.

Я подошёл и обхватил его голову руками, заставив смотреть мне в глаза.

— Артём, слышишь меня? Смотри на меня. Ты не людей убил, слышишь! Это власовцы были, власовцы, — я яростно шептал ему это, чувствуя, как парня колотит мелкая дрожь. — Они не люди уже давным-давно. Это предатели, душегубы и мучители. Что, на жалость тебе надавили, про мамочку свою плакать начали? Русскими себя назвали? Не русские они ни черта! И матери у них нет никакой! Мать их своё чрево прокляла, когда узнала, что её сын форму носит с Андреевским крестом. Дети, если у них они были, батьке в рожу плюнули и из дому ушли. Жена с радостью забылась в объятиях другого. Потому что они предатели, понимаешь, предатели! С ними только так: ножом по горлу, и никак по-другому. Пока я на фронте дрался, они тыловые деревни грабили. Когда наши люди по четыре смены у станка стояли, они вместе с немцами шли, в одном ряду, плечом к плечу с завоевателями. Ты за кусок хлеба в детстве дрался, а они водку жрали и шлюх своих тискали. У них ни матерей нет, ни отцов, ни крови, ни чести. Они это всё предали, продали, променяли на сапоги немецкие. Это не люди нихера уже. Это собаки бешеные. Ты для них подарок сделал, отправил на суд Божий. Там у них хотя бы шанс оправдаться есть, потому что на суде человеческом, мирском, им пощады точно не будет.

Постепенно, чем дольше я распинался, Артём успокаивался. Под конец моей речи дрожь окончательно унялась. Пацан ещё ни разу никого не убивал по-настоящему, чтобы не в пылу схватки, а вот так, хладнокровно и по приказу. Вот и тряхануло его. Не, ну каков боец, а? Приказ исполнил чётко, быстро, ни секунды не раздумывая. Только после того, как дело было сделано, пришло осознание, что он кого-то убил.

— Я в порядке, Анафема. Спасибо, — он отодвинул мои руки. — Нужно посмотреть, нет ли у них сигарет, — он кивнул на трупы.

— Ты куришь разве? — я удивился. Никогда не видел, чтобы Артём дымил.

— Очень редко, — он улыбнулся. — Сам же знаешь, табак у нас в дефиците. Пусть, в таком случае, хоть эта сволочь поделится.

— Ладно, давай, шмонай. Только быстро, нам ещё дела делать.

Тут он был, конечно, прав. Со времени Последней войны курево было в крайнем дефиците. Дон и Волгу полностью оккупировали немцы, так что единственно место, где мы могли выращивать табак, были казахские степи. Очень быстро степняки смекнули, что махорка — это настоящая золотая жила, и начали растить её специально нам на продажу, заламывая при этом цены до небес. Не помог даже тот самый знаменитый рейд Батова, благодаря которому степняки теперь носа не показывают дальше Оренбургской степи. Почти все земли, полученные Чёрной Армией в ходе той операции, были отданы под пашню. Так что, желание Артёма поживиться немецкими сигаретами, было вполне оправдано.

Как только он закончил, довольный собственным приобретением, я встал на его пути, сложив руки на груди и загородив выход. Он грустно вздохнул.

— У них на двоих было семнадцать штук. Я отдам тебе восемь.

— Отлично, — согласился я на такой обмен, кладя в нагрудный карман маскхалата восемь белых цилиндриков. — Теперь пошли. Время не ждёт.

Нужное нам здание мы нашли быстро. Это был здорово выделяющийся на фоне остальных одноэтажных бараков кирпичный дом. Четыре этажа, не считая цокольный, окна которого чёрными провалами выглядывали из-под нечищеных сугробов. Рядом со входом в здание стояли в карауле двое полусонных часовых, оперевшись на свои автоматы. А вот это уже было хоть какое-то подобие дисциплины. Впрочем, солдаты, как мне показалось, больше заботились о том, как бы не замёрзнуть, чем об охране такого высокопоставленного лица. Они то и дело переминали с ноги на ногу, совали руки в карманы или дышали на них, надеясь отогреть, постоянно курили и перебрасывались ничего не значащими фразами. Одним предателям такая оплошность уже стоила жизни. И для этих такая безалаберность тоже кончится плачевно.

Немного посовещавшись, мы с Артёмом решили выманить их с поста и разобраться поодиночке. Для этого было решено подползти к окнам цокольного этажа и прикладом выбить одно из них, одновременно затаившись рядом. Как только один из них придёт проверить, что произошло, тут же скрутить и ожидать второго. Собственно говоря, как только я подполз к противоположной от караульных стене здания, мы начали приводить план в исполнение. Я ударил прикладом своей трёхлинейки, которую я до сих пор предпочитал новомодным штурмовым винтовкам, по окну, огласив ночную тишину грохотом разбиваемого стекла.

Пару минут было тихо. Потом, из-за поворота наконец-то показался власовец, беспечно поглядывающий по сторонам. Когда он подошёл к разбитому окну, задумчиво наклонившись и уставившись в черноту подвала, я набросился на него сзади, одной рукой зажимая рот, а другой — нанося меткий удар по затылку. Предатель закономерно отключился. Мне оставалось лишь аккуратно просунуть его тело в подвальное окно и залечь обратно в сугроб, на место своей засады.

Второй власовец соображал дольше. Минут пятнадцать он ждал своего напарника, прежде чем нервы не выдержали. Он вышел из-за поворота гораздо осторожнее, чем его напарник. Даже водил стволом автомата по сторонам, но делал это настолько бестолково, что у меня начало закрадываться подозрение, что эти, так называемых, солдат, вообще ничему не учат. В принципе, такая теория имела право на существование, ведь, несмотря на всё подобострастие РОА, которая готова была немцам ноги мыть и воду пить, они всё также не доверяли русским. И правильно, хочу сказать, делали.

Второй власовец тоже заметил разбитое стекло, и, повторив ошибку своего напарника, подошёл к нему, тут же разделив его судьбу. Когда и со вторым караульным было покончено, я сделал рукой знак Артёму, чтобы он полз ко мне.

Через окно мы спустились в подвал. В помещении было достаточно тепло, и, судя по огромному количеству труб и технических котлов, именно здесь располагалась котельная. С нас тотчас же начали стекать струйки растаявшего снега. Хотя, сейчас нам было на это наплевать. Нам нужно было переодеться во власовскую форму. Просто потому что к двум рядовым, пусть и незнакомым, у любого встречного будет намного меньше вопросов, чем к двум незнакомцам в маскхалатах. Поэтому мы, не сговариваясь, принялись раздевать двух оглушённых караульных. Они оба были слегка выше нас ростом, сказывалось хорошее питание, но с этим уж ничего не поделать, пришлось закатывать рукава. Я-то ещё ничего, а вот на Артёме форма болталась, словно мешок. Впрочем, нам в ней и не на парад идти.

— Никогда не думал, что нацеплю власовскую форму, — презрительно сказал мой напарник, рассматривая синий крест на белом фоне, пришитый к его левому рукаву.

— Не переживай, Броня, мы это говно временно нацепили. Исключительно для пользы дела.

— Это и успокаивает. А с этими что делать будем? — он кивнул на двух мужчин, раздетых до трусов и лежащих на грязном бетонном полу котельной.

— Как и с прошлыми, — я пожал плечами. — Ножом по горлу и дело с концом. Тебе помочь? — спросил я, видя как Артём мнётся.

— Нет, — твёрдо отказался он. — Я сам.

И действительно, не медля больше ни секунды, он подошёл к одному, а затем и второму бессознательному телу, и скупыми, профессиональными движениями оборвал жизнь часовых.

— С этими легче, — сказал он, вытирая клинок от крови. — Эти не скулят. Пошли, что ли?

— Пошли.

Сказать, правда, оказалось легче, чем сделать. Мы провозились минут пять, пытаясь в непроглядной тьме, среди хитросплетения труб и датчиков найти выход из подвала. В конце концов, нам это удалось. Выходом являлся огромный деревянный люк, обитый железом и имеющий солидное металлическое кольцо вместо ручки. К счастью, он оказался незапертым.

Мы с Артёмом аккуратно потянули крышку люка от себя. Он был достаточно тяжёлым и, что самое страшное, насквозь проржавевшим. Тем не менее, когда мы вылезли-таки из котельной и оказались в каком-то подсобном помещении, никто и не подумал прийти на адские скрипы, которые ещё недавно издавало это ржавое чудовище. Везение? Нет, скорее закономерные последствия отвратительно дисциплины, царящей у власовцев. И правда, интендант, которого мы увидели, когда вышли из кладовки, мирно спал за своим деревянным столом, уронив голову на грудь. Артём достал нож, непрозрачно намекая на то, что и этого предателя можно было бы отправить к праотцам, но я отрицательно покачал головой. Руки, конечно, очень сильно чесались, но я прекрасно понимал, что сейчас, когда между нами и целью находились всего лишь три несчастных этажа, лишняя кровь была нам ни к чему.

Минут десять мы искали лестницу. Когда нашли — не спеша, замирая на лестничных пролётах и чутко вслушиваясь в сонливую тишину, поразившую административный корпус. Ничего. Как будто во всём здании не было ни одной живой души. Караул либо спал, либо занимался чем угодно, кроме своих непосредственных обязанностей. Впрочем, мне начинало казаться, что охраны у Власова вообще не было, не смотря на то, что под его нужды освободили целый этаж. Видимо, совсем уже осмелел, собака, смерти не боится. Что ж, баба с возу — кобыле легче.

Первого бодрствующего человека в этом царстве сна мы встретили сразу, как только вошли на четвёртый этаж. Это был совсем молодой рядовой, который стоял на тумбочке и, дико выпучив глаза, до белизны в костяшках сжимал автомат.

Артём сразу потянул меня обратно.

— Анафема, что делать будем? Давай я его попробую ножом, того… Я, правда, боевой нож никогда не кидал...

Я ехидно улыбнулся.

— Расслабься. Не надо ничего кидать. Просто повторяй за мной.

И, не слушая больше Артёмкиных возражений, пошёл прямо в сторону часового, как можно отчётливее гремя сапогами. Оказавшись на расстоянии не более трёх шагов, я козырнул солдату, который при моём приближении окончательно окаменел в стойке «смирно». Артём, слава Богу, не додумался его ни пырять, ни стрелять. Просто также спокойно козырнул и прошёл дальше.

Кабинет Власова найти оказалось не сложно. Особенно, учитывая тот факт, что он был обозначен вычурной дубовой дверью, резко контрастирующей с остальным одинаково блеклым декором здания. Я склонился над замочной скважиной и принялся в ней ковыряться, совершенно не боясь быть замеченным. От того оловянного солдатика мы отошли уже на порядочное расстояние, включающее в себя пару поворотов, так что мы совершенно не волновались. К тому же, он был так сильно занят фанатичным разглядыванием стены, что навряд ли бы услышал лязганье отмычки

Замок оказался совсем простеньким, так что вскрыл я его без особых проблем. Мы вошли в кабинет. На фоне тёмного провала окна, блестящего ночными звёздами, колыхались зелёные официальные шторы. Форточка, не видавшая в своей жизни бомбардировок, несмотря на зимние морозы, оставалась открытой и заполняла всё помещение щекочущей ноздри прохладой. Посредине помещения стоял огромный, массивный стол, того самого типажа, что обычно стоят в кабинете больших начальников. Да и вообще, помещение в целом производило серьёзное впечатление. Полки с документами, ковёр и бесчисленное количество телефонов для связи со всеми первыми лицами рейхспротектората: от Владимира Вишневского, самого генерал-губернатора, и до Франца Гальдера — руководителя частей Вермахта, дислоцированных в Московии. Здесь была даже солидных размеров кровать, предназначенная, наверное, для того, чтобы хозяин кабинета мог с чистой душой работать допоздна. В данный момент, правда, на этой кровати, свесив ноги на пол, сидела заспанная рожа, с отвратительными оплывшими щеками, высоким лбом, и огромными лопоухими ушами. Мерзкое, до тошноты отвратительное лицо, которое я десятки раз видел на пропагандистских плакатах. Генерал Власов.

— Господа, вы кто? — сонно проворчал он.

— Немезида, — зачитал приговор я. И рванулся вперёд.

Мы не дали ему опомниться. Мой ботинок с силой врезался ему в челюсть. Брызнула кровь и обрюзгший старик, в которого Власов превратился со времен Последней войны, с мерзким всхлипом упал на пол. Экзекуцию продолжил уже Артём, насев на ублюдка сверху и молотя его кулаками по лицу. Всё это время, пока Артём наслаждался действом, Власов отчаянно пытался позвать на помощь, но меткие удары моего напарника, снова и снова обрушивающийся на его физиономию, не оставляли предателю ни единого шанса. В конце концов, он прекратил и эти жалкие попытки, и просто закрывал лицо ладонями, тихонько поскуливая.

Артём наконец-то прервался.

— Ну и, что нам делать с ним?

Я протянул ему моток верёвки, предусмотрительно взятый с собой.

— Вешай.

— Я? Один? — кажется, мне удалось его удивить.

— Ты. Один, — подтвердил я.

— Но, почему, Анафема? — он всё ещё не понимал.

— Потому что я так приказал, Броня. Ты же не задавал вопросов, когда перерезал глотки двум власовцам в том бараке? Почему же сейчас спрашиваешь? Ты солдат, точно такой же, как и я. А солдат должен выполнять приказы. Даже если ему мерзко, противно и неприятно. А иначе, солдат рискует очень скоро превратиться в предателя, и конец его будет незавиден.

Мы оба, не сговариваясь, посмотрели на корчившегося на полу Власова.

— Хорошо. Но потом ты объяснишь мне причину. Солдат имеет на это право?

— Имеет, — согласился я. — Но сперва дело.

Артём принялся вязать узел. У него это не особенно хорошо получалось, в конце концов, он был солдатом, а не палачом. Так что мне пришлось прийти к нему на помощь. Когда петля была закончена и водружена на место люстры, генерал-коллаборационист, до этого безмолвно взиравший на нас, наконец-то понял, что его ждёт и, мыча своим беззубым окровавленным ртом, из последних сил попытался уползти. Артём не дал ему такой возможности. Подхватив его под мышки, он приподнял Власова над полом, водрузил на небольшой казенный табурет и просунул его голову в петлю.

— Ваше последнее слово, товарищ Власов? — спросил я.

Боже мой, он действительно попытался что-то сказать. Даже не пороге смерти он пытался, подумать только, оправдаться, сказать нечто, что, по его мнению, поможет ему спасти свою никчёмную жизнь. Ничтожество.

Артём, слава Богу, не дал ему такой возможности. Одним ловким пинком он выбил табурет из-под предателя. Тело Власова дёрнулось, верёвка натянулась, передавив дыхательные пути. И после этого не осталось никаких разговоров. Лишь предсмертные хрипы.

— И всё же, почему я? — спросил Артём, когда Власов прекратил дёргаться.

Я усмехнулся.

— А что тебе не нравится, Артём? Радуйся, теперь ты герой. Настоящий герой, всамделишный. Ты казнил самого Власова, генерала-предателя, человека, который в самый критический момент для своего Отчества, посмел поднять оружие на своих же кровных братьев. И это в восемнадцать лет. Ты имеешь полное право гордиться собой.

— А ты? — мальчишка никак не хотел угомониться.

— А что я? — я постарался придать голосу как можно больше напускного равнодушия. — Я, как и любой другой на моём месте, безмерно горд своим воспитанником. Ты и вправду молодец. Твой оглушительный успех мы обязательно отпразднуем. У меня, представляешь, завалялась где-то бутылочка «Рижского бальзама»…

— Не придуривайся, Гриша, — Артём серьёзно посмотрел на меня. — Ты прекрасно понимаешь, о чём идёт речь. Не стоит держать меня за малолетнего дурачка, я сам прекрасно знаю, что теперь я считаюсь героем для всей Чёрной Армии. Но почему ты не захотел им стать? Почему не захотел быть всенародным любимцем?

— Гришей я для тебя, Броня, стану, когда вернёмся домой. Пока мы на операции, попрошу либо обращаться по форме, либо использовать позывной, — резко осадил я своего товарища. Дружба дружбой, а устав ещё никто не отменял. — А что до твоего вопроса, я на него уже когда-то Алеутову, нашему общему начальнику, ответил. Власова должен был повесить именно ты, молодой, совсем не помнящий наших прошлых неудач, русский парень. Потому что наше время уже прошло. Мы, те, кто хорошо помнят тот, старый Союз, мы свою войну уже проиграли. Мы пустили немецкие танки в Ленинград, не смогли выбить их десант из Архангельска, позволили прорвать нашу линию обороны на Волге. Именно из-за нас ты был вынужден драться в детстве за еду. Мы проиграли свою войну, просрали её с треском и грохотом. Всё, что мы можем — это плевать немцам в колодец, огрызаться и упёрто цепляться за узкую полоску земли на Урале. Многие из нас, представляешь, всё ещё верят в идиотские идеалы Маркса. Они хотят строить свой любимый социализм на вот этом вот узком перешейке, растянутом на участке от Казахстана и до Карского моря. Им плевать на Россию, плевать на русский народ. Главная причина краха Союза для них — отступление от постулатов Маркса, немец для них — брат-пролетарий, которого лично Геринг плёткой на войну гонит.

На мгновения я аж задохнулся от переполняющей меня ярости.

— Но ты, брат, я знаю, не такой. Даже сейчас, по прошествии стольких лет, на меня глядят глаза того голодного мальчика, которого я когда-то спас в свердловском переулке. Мальчика, который теперь возмужал, и прекрасно понимает, кто его настоящий враг. Враг, которого он ни за что в жизни не будет ни жалеть, ни щадить. Просто потому что он прекрасно помнит, с каким отчаяньем дрался за ту несчастную краюху хлеба. Те старые, никому не нужные коммунисты, они лишь цепляются за власть, не хотят уступать насиженные кабинетные кресла. Вы же, ты и тысячи других русских парней, что сегодня входят в лета, вы все не этого хотите. Не высоких чинов, и не золотых погон. Всё, что вас интересует — это месть. Месть тем самым тварям, что заставляли вас голодать. Месть тем людям, что засыпали ваши дома бомбами, а родителей травили собаками. Я прекрасно понимаю ваши чувства, броня. И сегодня, поверь, вы сделали первый шаг к своей цели. Сегодня ты своими собственными руками смыл пятно позора с русской истории. Сегодня, Артёмка, ты по-настоящему начал мстить.

Выглянув в окно, хлопающее своей незакрытой форточкой, я сказал:

— Пойдём, Броня. Посмотри на эту мразь в последний раз, и пойдём. Путь нас ждёт совсем неблизкий.

Меньше чем через минуту мы оба вышли из кабинета, где висел коллаборационист Власов, и быстрым шагом направились к лестнице. Прежде чем покинуть эту, забытую Богом военную базу, нам нужно было ещё, как минимум, разобраться с тем пареньком-часовым…

***

Чёрная Армия, Свердловск. 12 января, 1962 год.

— Ты уже уходишь? — игриво спросила меня Аня, высовывая голову из-под одеяла.

— Да, уже ухожу, — холодно ответил я, стоя перед зеркалом и заправляя рубашку в форменные брюки. — Меня уже ждут в штабе.

— Могут подождать и подольше, — она откинула одеяло и, встав с кровати, обняла меня сзади. — Ты ведь у нас герой, только что с операции вернулся и имеешь полное право отдохнуть.

Всё это она говорила, водя по моей груди ладонью, и всё теснее и теснее прижимаясь губами к уху. При этом, судя по той картине, что я наблюдал в отражении, одеться она не удосужилась.

— Вернись в постель. — равнодушным тоном ответил я на её заигрывания. — Окно открыто, простудишься.

Форточка в комнате действительно была открыта, давая полную вольницу уральскому морозу. Анина рука тут же исчезла с моей груди. Сама она отстранилась, и, возмущённо фыркнув, вернулась в кровать, закутавшись в одеяло и повернувшись ко мне спиной. Обиделась.

Я же тем временем продолжил свои сборы. Застегнул воротник чёрной рубашки, накинул на неё сверху такой же чёрный китель с белой, пятиконечной звездой на рукаве, перетянул его массивным армейским ремнём. Сев на краешек кровати, натянул высокие тяжёлые сапоги. Анька при этом не издала ни звука.

Я перебросил через шею лямку своего офицерского планшета и направился к выходу из квартиры. Лишь в прихожей до меня донёсся обвиняющий голос из спальни:

— Для тебя всегда служба была важнее, чем я! — плаксивым голоском запричитала Аня.

Вот же взбалмошная девица. Мне ничего не оставалось, кроме как ответить своей обычной для таких скандалов фразой:

— Мы это уже обсуждали.

Хлопком тяжёлой входная дверь, я отсёк от недовольных криков моей же любовницы. Сразу стало заметно тише. Поправив воротник рубашки, я широким шагом пошёл к выходу из подъезда. Всего-то через два лестничных пролёта, обшарпанных и заплёванных до самого нельзя, я оказался на зимней свердловской улочке. Холодный воздух тут же освежил мои мысли и подчистую вымел раздражение, направленное на несносную девчонку. В конце концов… в конце концов, это ведь Аня. Чего ещё я от неё ожидал?

Когда мы впервые познакомились, я не думал, что у нас с ней так далеко всё зайдёт. Точнее, я вообще не думал, что увижу её во второй раз. Это было, насколько я помню, на мой двадцатый день рождения. Подумать только, уже тринадцать лет прошло с тех пор. Я тогда ещё не вступил в ряды разведки и, как и многие молодые люди моего возраста, прозябал в армейских казармах на краю Свердловска. Конечно же, у меня, как у любого здорового парня в моём возрасте, свербило в одном месте. Поэтому, в день своего двадцатилетия, я, старший сержант отдельного мотострелкового батальона имени генерала Конева, решил утолить свою тоску по женскому полу и направился в близлежащий бордель. Раньше, при социализме, проституция у нас в стране была запрещена, но хочется задать вопрос: где этот социализм сейчас? Маршал Жуков правильно сделал, что разрешил бордели. Особенно учитывая тот факт, что вся наша страна, по сути, превратилась в одну огромную военную базу. Каждый здесь солдат, каждый ведёт свою собственную войну. Кто-то — против голода, кто-то — против болезней, кто-то — против немцев, не прекращающих своих разрушительных бомбардировок и устраивающих рейды с целью прощупать нашу оборону. А солдаты, впрочем, не только они, чтобы не сойти с ума, обязаны развлекаться. В том числе бабами, водкой и куревом. Бабами — в первую очередь. Потому что если у гражданских, ещё была хоть какая-то возможность обустраивать свою личную жизнь, то у этих бедолаг, к которым в то время принадлежал и я, такой возможности не было.

Аню я выбрал сразу. Это не была какая-то любовь с первого взгляда, отнюдь нет. Мне, если честно, иногда кажется, что я любить вообще не умею. Она мне просто понравилась. Какими-то особенными предпочтениями в постели я никогда не отличался, тем более в юности, поэтому мне бы подошла любая симпатичная молоденькая девушка. Анька таковой и являлась. На два года младше меня, ей едва исполнилось восемнадцать лет. На голову ниже меня, шатенка, но тогда красила волосы в рыжий. Яркие синие глаза. Вот, собственно, и весь портрет. Нам тогда хватило двадцати минут и мы, отдышавшись после действа, недоумённо глядели друг на друга, не понимая, что нам, собственно, делать дальше. Я решил взять инициативу в свои руки и пригласил её посидеть в кафетерии, который при борделе также был. Денег у меня тогда было немного: лишь скудные увольнительные и свои небольшие сбережения. Но, собственно, мы и не заказывали мраморной говядины, кувшин водки и свежих морепродуктов. Так, выпили по чашке суррогатного, почти безвкусного кофе, поговорили о какой-то ерунде, меня ещё раз поздравили с днём рождения, а потом Анька убежала. График, наверное, плотный был Я же, ещё чутка посидев, тоже отправился в казарму.

А через неделю зашёл ещё. А потом ещё через неделю. И сам вдруг не заметил, как Аня стала «скрипкой одного скрипача» и по совместительству моей солдатской женой. Других клиентов она быстро перестала обслуживать, дожидаясь только моего прихода. Конечно, держать такую сотрудницу борделю было совершенно невыгодно, так что, через пару лет таких «отношений», я, уже к тому времени оперативник «Стальной руки», забрал её к себе. Наверное, Аня являлась единственной на всю Чёрную Армию домохозяйкой, так как за все те десять лет, что мы сожительствовали, она ни разу не вышла на работу.

Хотя, какая работа может быть в Чёрной Армии для бывшей проститутки? Только обратно на панель. А подкладывать Аню под других мужиков, несмотря на то, что совсем её не любил, я не собирался. Других же вариантов у неё не было. А в условиях огромного военного лагеря, которым стала теперь Россия, работа у человека могла быть двух видов: либо производить оружие, либо им пользоваться. Тем же, кто не умел ни того, ни другого оставалась лишь дорога в общество нищих, бандитов и шлюх.

Такова была наша недобрая действительность. Четырнадцатичасовые смены, казарменные построения, бесконечные дежурства на оборонительной линии Карбышева и дикий рёв реактивных бомбардировщиков Люфтваффе, до сих пор не прекращающих своих разрушительных налётов. Вот главные составляющие нашей жизни. Не гремят своими оркестрами театры, не трещит киноплёнкой кино, не скрипят перьями писатели. Только хищно лязгают затворы автоматов да громыхают заводские станки. Всё, что осталось от некогда великого народа, управляющего половиной Евразии, теперь заперто в клетку своей последней цитадели протянувшейся по всей длине Уральских гор. Нескончаемый труд, вечная война ради выживания, ради удержания той последней черты, что у нас ещё оставалась — вот наша судьба. Отступать больше некуда, позади — бездна. Та самая бездна, что смотрит на нас волчьим оскалом гестаповских клыков и непомерно прожорливой пастью японской кэмпейтай. Ненависть и жажда отмщения — всё, что поддерживает нас на плаву. Вера в то, что в один прекрасный день мы воспрянем, очнёмся от нашего бесконечного кошмара и пойдём. Пойдём вперёд, хлынем бесконечным потоком во все стороны, смывая всю ту грязь, что нанесло на наши земли. Пусть даже умрём во время этого похода, плевать, уж пусть лучше так, чем бесконечно задыхаться от угольного смога и бежать со всех ног в бомбоубежище, едва только ухо резанёт далёкий и страшный гул.

Но пока до этого ещё далеко. Пока — мы должны продолжать свою работу. Днём и ночью, без отдыха и без устали учиться, тренироваться и крепчать. Воспитывать новое поколение солдат, тех самых, которые не видели нашего поражения в Последней войне, но которые всей душой жаждут вернуть ту жизнь, что у них отняли. Дрессировать без жалости самих себя, чтобы в нужный момент, в день, когда правосудие свершится, не дать слабины, не щадить ни себя, ни тем более врага и, следуя словам присяги, поставить свой народ превыше собственной жизни. Мы — Чёрная Армия. Мы — ведомое местью воинство, последний оплот русской расы. И мы не можем проиграть, потому что поражение означает конец всего. Я же, как солдат этой армии, не имею права ни на любовь, ни на привязанность, лишь на чистую, незамутнённую ненависть. Такова была моя клятва, которую я когда-то, положа руку на сердце, дал перед строем.

Захваченный этими невесёлыми мыслями, я и сам не заметил, как добрался до здания штаба. Говоря точнее — до главного управления разведки Чёрной Армии. В последнее время высшее командование всё чаще и чаще заседало именно здесь. Не знаю, с чем конкретно это было связано: то ли с тем, что Алеутов вёл какую-то свою, скрытую от глаз простого капитана игру, целью которой было расширение полномочий разведки, то ли сыграла свою роль удачная планировка здания, три верхних этажа которого выглядели строго и представительно, а четыре других, вырытых под землёй, представляли собой отличное бомбоубежище. Меня же в эту обитель сильных мира сего пригласили ради моего доклада по поводу операции «Сребреник», с которой я, как правильно заметила Аня, недавно вернулся. Уже подойдя ко входу в здание, у двух широких двойных дверей я нос к носу столкнулся с Артёмом.

— Как ты удачно подгадал, — улыбнулся мне мой воспитанник.

— Я бы и раньше пришёл, — ответил я, пожимая протянутую мне руку. — Анька задержала.

Артём понимающе кивнул. Спросил:

— Ну, и как она там?

Я пожал плечами.

— Да как обычно. Скандалит.

Артём был очень хорошо знаком с Аней. Когда я привёл его, голодного и грязного, к себе домой, бывшая проститутка очень хорошо к нему отнеслась. Не знаю, с чем это связано, наверное, материнские инстинкты не могут убить ни работа в борделе, ни голод, ни постоянный страх перед бомбёжками. Так что, на время его недолгого пребывания в моём доме, а затем и немногочисленных увольнительных из училища, она была ему самой настоящей матерью. Которая и покушать приготовит, и по головке погладит, безудержно квохча над бедным малолетним курсантиком.

Такая вот у меня была странная семья. Бывшая проститутка, занявшая место законной жены и беспризорник, ставший мне сыном, пусть даже и приёмным. Впрочем, я не жаловался. Странно было бы ожидать чего-то другого от человека, у которого все эмоции, кроме застаревшей жажды мести, лишь грамотно наведённый морок.

Мне иногда кажется, что тот атомный взрыв, свидетелем которого я был шестнадцать лет назад, выжег во мне что-то очень важное. Помимо километров безлюдной, опустошённой земли, помимо радиоактивных осадков, разнесённых по всей Сибири переменчивыми ветрами, помимо сгоревших в ядерном огне великих генералов и их гвардейцев, я и сам потерял что-то личное. Что-то, без чего невозможна нормальная человеческая жизнь. Тот столб пыли и пепла, на который я завороженно смотрел глазами шестнадцатилетнего юноши, всю жизнь будет своим тёмным молотом висеть над моей душой, не давая возможности по-настоящему полюбить Аню и от всей души гордиться Артёмом. Они оба для меня — лишь инструменты моей ненависти, лишь орудия отмщения моего народа. Женщина мне нужна, чтобы вовремя сбрасывать напряжение, накопленное во время непрерывных операций, ни о какой любви там речи не идёт. Ребёнок, которого я когда-то подобрал с улицы, послужит мне прекрасным наследником, когда пробьёт мой час, а пока послужит нашей общей Родине на полях её бесконечных сражений. Я же вполне себе могу разыграть роль принца на белом коне, вытащившего солдатскую подстилку из мрака и копоти борделя, или любящего наставника, возвысившего своего ученика до высот, которые так сложно покорить любому другому сироте. Если окружающие меня люди так сильно хотят, чтобы я играл этот спектакль, то пожалуйста, мне не сложно. В конце концов, не зря же именно искусство притворства и скрытности я избрал своей профессией?

Мы вдвоём спускались по длинной винтовой лестнице, ведущей в подвальные помещения. Обычно, именно там, на глубине третьего этажа, проходили заседания штаба. Я знал дорогу, потому что все эти большие шишки собирались, по обыкновению, в кабинете Алеутова, в котором я также был довольно частым гостем. Артём же на такие вышины ещё ни разу не поднимался (или, точнее сказать, никогда не спускался до таких глубин), поэтому покорно шагал следом.

Как только мы спустились на первый подвальный этаж, нас тут же перехватил личный секретарь Алеутова.

— Григорий Иванович, Господи, ну где вы ходите, вас уже давно все ждут! — запричитал он, попытавшись потянуть меня за рукав.

Руку я немедленно одёрнул.

— Василий, не шелести. Отдышись сперва. Кого там такого важного Александр Сергеевич пригласил, что аж меня, героя и ветерана, в такую рань выдернул? Я только что с операции, мне отдых, между прочим, полагается, — улыбкой я попытался смягчить ситуацию.

Правда, возымело это полностью противоположный эффект. У секретаря аж глаза на лоб полезли, от неописуемого возмущения он яростно замахал руками.

— Как это кого привел? Вы что себе позволяете, Григорий Иванович?! Думаете, раз Александр Сергеевич вам благоволит, так можно балду гонять?! Что хочу — то и ворочу, да?! Дома у себя возмущаться будете, а здесь извольте выполнять приказы, вам всё понятно?! — Василий, обычно дружелюбный донельзя человек, даже сорвался на крик.

Так. А вот это уже серьёзно. В такое состояние Васю могло привести появление у Алеутова только кого-нибудь действительно важного. Например, Иисуса Христа, Сергея Мироновича Кирова или Адольфа Гитлера. Двое из них не явились бы по причине скоропостижной смерти, а третьего, наверняка, не пустили бы наши пограничные части. Так что я, оставив при себе своё бахвальство, покорно пошёл быстрым шагом за Василием. Артём же, за время нашего короткого диалога не сказавший ни слова, всё также следовал за нами.

Только когда наша компания добралась-таки до кабинета, я понял причины такой спешки. За круглым столом, место за которым занимал, помимо прочих, и мой непосредственный начальник, Алеутов, находились люди, которых действительно не нужно заставлять ждать. Слева от Александра Сергеевича сидел уже порядком постаревший Александр Александрович Новиков, маршал нашей немногочисленной, но всё же существующей авиации, исполняющий, помимо своих основных обязанностей, функцию министра иностранных дел. Проще говоря, именно с ним немцы договаривались, когда необходимо было обменять пленных, и именно у него японцы выторговывали наши драгоценные металлы взамен на столь необходимое нам оборудование. Рядом с Новиковым восседал Николай Герасимович Кузнецов, в прошлом адмирал советского флота, ныне же, из-за фактического отсутствия у нас каких-либо ВМФ, исполняющий обязанности министра военной промышленности и народного хозяйства. Именно ему Чёрная Армия была обязана организацией рейда Батова, который, если не решил проблему голода в стране, то хотя бы отодвинул её на дальний план. Около адмирала, не имеющего собственного флота, занял место Константин Константинович Рокоссовский, главнокомандующий нашими сухопутными вооружёнными силами. Единственный, наверное, кто исполнял свои непосредственные обязанности. Ещё одно место занимала грузная широкоплечая фигура, сидящая спиной ко мне, из-за чего я не мог понять, кто это, собственно, такой. На генерала Карбышева, ещё одного очень важного человека в нашем кабинете министров, этот человек был не похож, престарелый татарин, чьи укрепления когда-то спасли Россию, был намного уже в плечах. Да и к тому же, Дмитрий Михайлович очень неохотно вылезал из своих бетонных бункеров, постоянно совершенствуя их и доводя до недостижимого идеала. Впрочем, нельзя сказать, что работа эта была напрасной. Его неприступная линия обороны нерушимой стеной стояла уже шестнадцать лет, не пуская немцев к Уралу. Так или иначе, затворничество, а правильнее сказать, его фанатичная преданность делу, вошла уже в легенды и народный фольклор. Я лично слышал парочку анекдотов на эту тему, а Алеутов говорил, что за все эти годы Карбышев посетил едва ли больше десятка штабных заседаний, на которых откровенно скучал и искал возможность побыстрее улизнуть.

— Ну, надеюсь, теперь все в сборе? — спросил, оборачиваясь ко мне, незнакомец.

Вот так вот…

Теперь я окончательно понял причину панической спешки, с которой Вася нас вёл в это помещение.

Если честно, если бы в помещении оказался Иисус, стоило бы меньше спешить с ним на встречу, чем с этим человеком.

Передо мной собственной персоной сидел Георгий Константинович Жуков, верховный маршал Чёрной Армии и спаситель России.

— Здравия желаем, товарищ верховный маршал! — не сговариваясь, гаркнули мы с Артёмом, моментально приняв стойку «смирно» и приложив руки к козырькам.

— Вольно, солдаты, — усмехнулся маршал. — Чем так орать, лучше представьтесь, для начала.

— Капитан государственной безопасности Чёрной Армии, Отрепьев Григорий Иванович! — не снижая ни на йоту громкости голоса, назвался я.

Жуков поморщился.

— Я же просил, капитан, не нужно так орать. Ну, а вы, молодой человек? — он посмотрел на Артёма.

— Броневой Артём Константинович, лейтенант государственной безопасности, — намного тише чем я представился Артём

— Вот видишь, капитан? — Жуков с улыбкой указал на Артёма, — Вот так нужно разговаривать, а не орать в замкнутом помещении, не щадя слуха старых людей. Чему вы их только учите, Александр Сергеевич? — спросил он, обернувшись к Алеутову.

Алеутов махнул рукой.

— А, этот. Этот не мой, я таких дуболомов не учу, это так, приблуда армейский, из бывшего моего батальона.

Взрыв старческого хохота стал ему ответом.

А я и не знал, что Алеутов с самим Жуковым на короткой ноге. Впрочем, чего ещё можно ожидать от главы разведки?

— А ты, капитан, не мнись, — предложил Рокоссовский. — Начинай доклад. Иначе они тут до вечера байки могут травить.

— Ну, ты уж лишку-то не бери, Костя, — буркнул на него Алеутов. — Так, шутканули разок. Давай, Отрепьев, начинай.

И я, раскрыв свой планшет и достав оттуда экземпляр рапорта, отпечатанный на жёлтой тонкой бумаге, начал докладывать. Доложил сперва про двадцатидневный поход на лыжах через половину рейхскомиссариата. Затем, рассказал, как два дня ждали приезда Власова, который, почему-то, задерживался. По порядку изложил ход проникновения на базу, взятия языка и ликвидации цели. Не преминул, кстати, упомянуть, что именно Артём, своими собственными руками, и повесил генерала-предателя.

Под конец моего доклада Жуков повернулся к Артёму, всё также робко стоявшему у двери в кабинет, и спросил:

— Ну, а ты? Есть что добавить по существу?

— Никак нет, товарищ верховный маршал. По существу замечаний нет, если не считать того, что повесил Власова я по прямому приказу капитана Отрепьева.

— Как будто тебе для этого приказ нужен был, лейтенант, — Жуков встал со своего кресла и подошёл ко мне.

— По твоему приказу, значит, пацан этого гада повесил?

— Так точно, товарищ верховный маршал, я лично приказал, — исступлённо распахнув глаза и глядя как бы сквозь него, ответил я.

— Очень интересно. А с какой целью, позволь поинтересоваться, ты этот приказ отдал? Что, неужели не захотел своё имя на страницы истории вписывать? — с ехидцей в голосе поинтересовался Жуков.

Сойти за дурачка у меня не получилось. Не обманула верховного маршала ни моя оловянная стойка, ни зрачки глаз, из которых я тщательно постарался убрать все признаки интеллекта. Слишком умным и слишком опытным человеком был Георгий Константинович, чтобы попасться на такую, по сути, детскую, уловку.

Я выдохнул и прикрыл глаза.

— С целью пропагандистского эффекта, товарищ верховный маршал, — уже намного более спокойно пояснил я.

Артём, стоящий позади меня, тоскливо вздохнул.

— Вот как, — удовлетворённо произнёс Жуков. — И в чём же этот эффект состоит?

— В том, товарищ верховный маршал, что лейтенант Броневой, в силу своей юности, своей биографии и своих, пока что, немногочисленных заслуг, может стать очень хорошей пропагандистской фигурой. На нём, как на молодом человеке восемнадцати лет, не лежит ответственности за поражение в Последней войне. Он — символ молодой России, возрождающейся и жаждущей мести. К тому же, он, в отличие от многих героических фигур, почитающихся нашим народом, ещё жив. А значит, список подвигов народного героя можно будет продолжить на радость пропагандистам.

— Или же перечеркнуть крест-накрест, если твой лейтенант струсит или надумает перейти через границу с поднятыми руками. Так ведь, лейтенант? — спросил Жуков, обращаясь к Артёму.

Тот, в свою очередь, вспыхнул, покраснел с головы до пят, и уже открыл было рот для возражений, как верховный маршал примиряюще поднял руку.

— Спокойно, Артём Константинович. Я пошутил. Ни в чём таком подозревать тебя у нас нет причин.

И повернулся к Алеутову.

— На этом, я думаю, с докладом покончено. Сообщите старшему лейтенанту Броневому о его повышении в звании, и перейдём к основной части совещания…

Артём буквально светился от счастья. Я его прекрасно понимал. Первая же боевая операция — и такой успех. Мало того, что поставленная задача была с успехом выполнена, так ещё и награда нашла своего героя. Помимо новых звёздочек на погоны, мой подопечный получил ещё и серебряный кружок медали «За отвагу» на выпяченную от гордости грудь. Кажется, высшее командование пришло к тому же выводу, что и я, и захотело сделать из Артёма нового национального героя. Так что, теперь считанные часы отделяют нас от того, чтобы фотография Артёма появилась на заглавных страницах газет. Что же, я был этому только рад.

Немного помучив официальными поздравлениями и рукопожатиями, Алеутов отпустил Артёма. Я было хотел подняться и выйти вслед за ним, но требовательный взгляд моего начальника остановил меня и заставил опуститься обратно в кресло. Как назло, стоявшее рядом с Георгием Константиновичем.

— Что же, — вновь начал верховный маршал. — Позволь тебя от всей души поздравить, Гришка. То, что вы сделали… это словами не описать. Это первое серьёзное поражение, нанесённое нами рейху с весны сорок пятого. Я уж было думал, что Власов так и умрёт от старости, избежав возмездия. Ан нет! Висит в петле, как последняя собака. Всё-таки, в этом мире ещё осталась справедливость, так?

Жуков печально улыбнулся.

— Честно сказать, Гриша, когда мы всё это начинали, я не думал, что мы зайдём так далеко. В тот августовский день, когда мы, здесь присутствующие, за исключением вас двоих с Александром Сергеевичем, входили в кабинет Кирова, я хотел лишь одного: снятия маршала Тухачевского со всех постов. Потому что уже больше не было никаких сил терпеть. Его, так называемый «гений», обходился нам дороже, чем все стратегические уловки Вермахта. Его химическое оружие, призванное переломить ход войны, било скорее по нам, чем по немцам. Там, под Чебоксарами, когда этот ублюдок приказал пустить газ, полегли десятки тысяч солдат. Хороших, храбрых солдат, прошедших всю войну. А эта мразь, этот самовлюблённый бездарь, он их всех задушил. Не дал даже шанса умереть достойно, как полагается мужчинам, с оружием в руках. Потравил хлором и фосгеном. Мы, не поверишь, не хотели даже Кирова смещать, всё завертелось как-то… само. А потом, когда с Кировым, да и со всем почти бывшим советским правительством было покончено, и мы медленно откатывались к Уралу, я думал, что это конец. Что прижмут нас где-нибудь у Свердловска с двух сторон — и всё. Меня — повесят, всех остальных русских людей — кого куда. Кто посильнее — в рабство, кто послабее, сожгут в своих газовых камерах. И если бы мне тогда сказали, я бы никогда не поверил, что смогу взглянуть в глаза убийце генерала Власова.

Голос маршала дрогнул. Он схватил стакан воды, стоявший на столе, и залпом проглотил его содержимое, заглушая подступившие к горлу слёзы.

— Впрочем, мы позвали тебя сюда не для того, чтобы обсуждать дела давно минувших дней. Александр Сергеевич, будьте добры… — попросил Жуков Алеутова, сделав приглашающий жест рукой.

Алеутов быстро достал какую-то бумажку из огромной стопки листов, лежащих у него на столе, и, перегнувшись, протянул её мне.

— Читай, — скомандовал он.

Я бегло пробежался по приказному листу (а это был именно он, жёлтый и казённый).

— Принимая во внимание сложившуюся обстановку… прошлые заслуги капитана… присвоить звание… полковника вне очереди? — поражённо прочитал я, поднимая глаза на Алеутова.

— Меня не благодари, — тут же открестился он. — Это всё благодаря Георгию Константиновичу. Я, конечно, давно хотел тебя повысить, но майорские звёзды — это максимум, что тебе светило. То, что ты теперь полкан — не моя заслуга.

Я удивлённо повернулся к Георгию Константиновичу. Не он ли всегда говорил, что дисциплина и иерархия в армии основа выживания нашего народа? Ни он ли категорически запретил внеочередное присвоение званий? Ни он ли во всеуслышание заявлял о том, что офицер должен отходить под каждыми погонами минимум три года? И тут, на тебе, сам же и нарушает свои же постулаты. Я, честно, не понимаю, что происходит. Наверное, такой чести я не удостоился бы, даже если в космос полетел.

Жуков слегка смущенно крякнул.

— Видишь ли, Григорий, твоё повышение до полковника не случайно ни разу. И от слов своих я не отказываюсь. Дисциплина на первом месте. Но, видишь ли, тут возникла необходимость. …

— Я всегда готов исполнить свой долг, товарищ верховный маршал, но… не поймите меня неправильно, я бы мог выполнять его и в чине капитана. Я служу не ради звёздочек на плечах.

— Я понимаю, Григорий, я понимаю, — ответил Жуков. — Но, понимаешь, от тебя в очень скором времени потребуется работа с информацией, доступ к которой могут иметь только офицеры генеральского чина и выше. Понимаешь, о чём я?

Я прекрасно понимал. Звания разведки дают два чина вперёд, если переводить на армейские ранги. Так что, если бы я подчинялся именно военному ведомству, я сейчас бы был полновесным генерал-майором.

— Ну так, и что это за информация? — задал я вопрос, адресуя его Георгию Константиновичу.

Все собравшиеся в кабинете молча переглянулись. Слово, после небольшой паузы, по уже заведённой традиции, взял Жуков.

— Вы с Артёмом очень хорошо подоспели с убийством Власова. Дело в том, что недавно из Новосибирской республики к нам пришёл один человек. И человек этот принёс очень интересную информацию…