Глава четвёртая

Воскресенье

«Явись, мое дивное диво!

Быть светлым меня научи!

Вздымается конская грива...

За ветром взывают мечи...»

Окрестности Новосибирска, Новосибирская республика. 21 декабря, 1961 год.

Все мужчины, собравшиеся за круглым столом, стоящим в центре большой, просторной землянки, напряжённо молчали.

Жилище, в котором находились эти шестеро, никак нельзя было назвать «временным». Это был настоящий подземный дом, стены которого были выложенным толстыми брёвнами, пол устелен деревянными досками, а на потолке, на длинном шнуре, ярко горела старая, ещё советских времён лампочка. Мужчины, сидевшие за столом, на котором были разложены многочисленные документы, карты и приказы, молчали, силясь переварить только что услышанную информацию.

Первым взял себя в руки самый старший из них, мужчина, лет шестидесяти на вид, которого все здесь звали просто Михаилом. Михаил был, по своему обыкновению, гладко выбрит, имел аккуратно уложенную причёску и изредка поправлял свои круглые очки в тонкой оправе.

— Значит, вы полагаете, — спросил он у Джеймса Кюри, который также находился в помещении. — Что Советский Союз, с таким оглушительным треском проигравший войну, имел собственную агентурную сеть в высших эшелонах нацистской Германии?

— Я не полагаю, Михаил, — ответил американец, крепко затягиваясь импортной сигаретой. — Я это абсолютно точно знаю.

— И всё же, из каких источников к вашему руководству поступила эта информация? — не отставал Михаил.

— Этот вопрос, Михаил, можно сказать, ключевой, — улыбнулся Джеймс, выпуская облачко дыма. — Информация эта поступила от нашего агента в Столице Мира Германии…

Михаил тут же поморщился.

— Вам самому не противно выговаривать это длиннющее название? Давайте обойдёмся без пустого формализма, хорошо? Называйте этот город так, как все привыкли, а упражнения в пафосе оставьте, пожалуйста, Гитлеру и Шпееру.

Кюри кивнул.

— Как будет угодно, но в целом, это дело не меняет. Наш агент в Берлине, недавно получивший высокую должность в СС и был допущен в партийный архив НСДАП, выполняя порученное ему всё той же партией задание. В чём именно заключалось это задание сейчас абсолютно неважно, но во время работы с архивными, ещё довоенными документами, он обнаружил кое-что очень интересное.

Затушив сигарету в жерле чёрной пепельницы, стоявшей перед ним на столе, американец потянулся за новой.

— А именно? — призывая Джеймса продолжать, спросил Михаил.

— А именно донесение гестапо в РСХА, датированное тридцать шестым годом, где упоминалось о том, что в рядах СД, а также в партийном аппарате и самой гестапо находится разветвлённая агентурная сеть Советского Союза. Дело легло на стол сначала «Вешателю» Гейдриху, а затем и самому Гиммлеру. Стоит ли говорить, что всемогущий шеф СС тут же взял его под свой контроль?

— Я могу предсказать, чем всё кончилось, — перебил собеседника Михаил.

— Не нужно, это и так очевидно. Ваш тогдашний нарком внутренних дел, Ягода, если не ошибаюсь, был в высшей степени идиотом. Его шпионов немцы раскусили как детей и судьба их, могу вас заверить, незавидна. Лишь один из тех пятнадцати дожил до сорок первого, да и то, вскоре был заморен нацистами голодом в концлагере.

— Они успели передать хоть какую-то ценную информацию? — спросил, поправляя очки, Михаил.

— На этот счёт у меня нет данных, — Джеймс пожал плечами. — Но, судя по тому, где, и при каких обстоятельствах, мы сейчас разговариваем, стоит предположить, что ничего путного вашим агентам нарыть не удалось.

— Это всё, конечно же, очень печально, — встрял в диалог ещё один мужчина, совсем уже старик. Его лысая голова и тоненькая козлиная бородка как будто бы сошли с пропагандистских плакатов Британии, когда она ещё считала своими главными врагами большевиков. — Но как информация о пятнадцати замученных в застенках СС советских шпионах может нам помочь в нашем нынешнем положении? В конце концов, господин Кюри, мы уже давно запрашивали у вашей организации…

— Тем, господин Бухарин, — резко перебил говорившего американец. — Что по донесению того же гестапо, агентов изначально было шестнадцать.

Вот теперь в помещении повисла по-настоящему гробовая тишина. Все присутствующие, за исключением американца, который продолжал выкуривать одну сигарету за другой, молчали, медленно переваривая полученную информацию. Каждый из них испытывал то самое облегчение утопающего, который посреди бескрайнего океана видит грязную, почерневшую и взбухшую дощечку, последнее напоминание о погибшем в шторм корабле. Это, конечно, не спасение, но в безжалостном водном мире хоть что-то.

Наконец, слово взял Саблин:

— Ты хочешь сказать, Джеймс, что где-то в рейхе до сих пор действует агент Советского Союза?

— Я не могу этого утверждать, — покачал головой его новый знакомый. — Как не может это утверждать и моё руководство. Но, существует вероятность, и притом отличная от нуля, что где-то на самых высших должностях немецкой империи находится ваш, русский человек.

— Высших? С чего это вы взяли, что в высших? Может быть, он как был простым служакой, так им и остался? — не унимался Бухарин.

— Успокойтесь, Николай Иванович, — резко осадил его Михаил. — Не разводите полемику на пустом месте. Если этот человек, при условии, конечно, что он до сих пор жив, сумел избежать ищеек Гиммлера, то он либо очень умён, либо уже тогда находился на достаточно высокой должности, для того, чтобы отвести от себя всякие подозрения. И я хочу сказать, что оба этих варианта рано или поздно должны были привести его к вершинам власти в рейхе. Другое дело, если он жив и добился относительного успеха, почему он не дал о себе знать?

Старикан с козлиной бородкой смущённо замолчал.

— А кому, Михаил? — вновь подал голос Саблин. — Никому не известным подпольщикам в Новосибирске? Магадане? Или, может быть, амурским коммунистам-нелегалам, которых Родзаевский держит в чёрном теле? А может, ты имеешь в виду тех одиночных народных мстителей в Московии, доведённых до предела немецкой оккупацией и от отчаяния нападающих на немецкие патрули?

Конечно, все прекрасно понимали, что на просторах разорённой России оставалась ещё одна действующая сила, но упоминать о ней при Михаиле означало подвести себя если не под смертный приговор, то под двухчасовую гневную лекцию уж точно.

— Не понимаю, что в этом плохого? В конце концов, мы, и нам подобные, единственные, кто ещё остался верен Союзу. Но хорошо, Валерий, я тебя понял, — приложив ладонь ко лбу, сказал Михаил. — Ну, и что тогда ты предлагаешь? — спросил он, поворачиваясь к американцу, — Как мы, по-твоему, сможем связаться с нашим агентом в Германии, особенно учитывая тот факт, что мы не знаем его ни имени, ни позывного, ни занимаемой должности. Да чёрт подери, мы даже не знаем, жив ли он вообще, или нет.

«Нашим», — подумал про себя Саблин. — «Значит, Михаил не планирует начинать очередную идеологическую перепалку, на основе того, что взгляды этого неизвестного могут отличаться от его понимания идей Маркса. Это уже хорошо».

— А я и не предлагаю вам связываться с ним, — Джеймс наконец-то закончил курить. — Это сделает Чёрная Армия.

«А ведь я уже было подумал, что всё обойдётся…», — с тоской подумал Саблин.

— Чёрная Армия?! — в гневе воскликнул Михаил. Строго говоря, он не был одинок в своих чувствах. Его возмущения разделяли и все остальные участники совета. — Вы предлагаете передать бесценные сведения советской разведки этим предателям?! Пусть катятся к чёрту вместе со своим шовинизмом и обожаемым верховным маршалом, от нас они ничего не получат!

Так уж получилось, что одновременно с падением Союза, пала и его коммунистическая идеология. Правда, не от рук немецких захватчиков, как это могло показаться со стороны, а от рук военной хунты, возглавляемой Жуковым. Как только военные свергнули Кирова, верховный маршал провозгласил смену курса и отказ от идей Маркса, которые привели Россию к такому бедственному положению и поставили на край гибели. Фигуру Ленина он заменил собственной персоной, а идеи мировой пролетарской революции сменили идеи национализма, ставящие выживание русского народа во главу угла.

Не всем, правда, это пришлось по вкусу. Очень много ортодоксальных коммунистов и верных кировцев, не поддерживавших новый курс Жукова, сбежало за Урал, прямо в лапы к японским оккупантам. И если Новосибирск или Магадан к таким беглецам относились терпимо, то вот в Приамурье, где власть захватил Константин Родзаевский, основатель Русской Фашистской партии, они были вне закона и подвергались репрессиям. Одним из таких ортодоксальных марксистов был и Михаил Андреевич Суслов, человек, что уже на протяжении восьми лет руководит Русским Сопротивлением в Новосибирской республике. Правда, русское в этом Сопротивлении только название. Всё остальное — это огромный полемический марксистский кружок, участники которого целыми днями спорят о том, насколько сильно Киров отклонился от ленинского курса, и почему именно это, а не какое-либо другое отклонение являлось фатальной причиной краха Союза. Впрочем, несмотря на то, что это положение дел Саблину решительно не нравилось (он был достаточно либеральных взглядов и готов был иметь в союзниках хоть самого чёрта, лишь бы тот помог изгнать оккупантов с его родной земли), иногда он задумывался, что всё могло бы быть намного хуже. Например, в Магадане местные подпольщики уже раскололись на десятки мелких течений, каждое из которых не столько занимается подрывной деятельностью против японцев, сколько грызётся с остальными, за право называть именно своё понимание социализма истинно верным.

— Вам, Михаил, я ничего не предлагаю, — иронично упрекнул председателя новосибирского сопротивления Джеймс. — Я лишь прошу перевести меня через границу для встречи с людьми Жукова. Вы можете как угодно относиться к идеям верховного маршала, но вы не можете отрицать того, что он — единственная реальная сила во всём регионе, которой под силу наладить связь, если это до сих пор возможно, с тем самым неизвестным нам агентом.

— Пусть этот националист и реакционер делает, что хочет у себя в вотчине, но я не позволю ему претендовать на что-то больше, чем заслуженное им по праву звание местного полусумасшедшего царька, — Михаил был непреклонен. — Все мы ценой огромных потерь полсотни лет выползали из великодержавной имперской ямы не для того, чтобы одним махом вернуться туда, втоптав все наши светлые идеи в грязь. Особенно сейчас, когда они так нам нужны.

— Вам напомнить, куда вас привели эти идеи? — из голоса американца так и сочился сарказм.

Михаил гневно зыркнул на него.

— Не смей меня поучать, американец, — в гневе он даже перешёл на «ты». — Кто ты вообще такой, чтобы рассуждать о судьбах моей страны и идеях закономерного исторического развития? Именно заигрывание с такими как вы, лакеями капитала, привело режим Кирова к краху. Отступление от марксистско-ленинской теории стало причиной того, что на нашей земле сейчас хозяйничают фашистские оккупанты, а идея мировой революции и всемирного равенства втоптана в грязь.

— Да неужели?! — пришло время возмущаться уже Джеймсу. — А может быть, всё дело в том, что вы, коммунистические идиоты, перестреляли всех царских генералов, посадив на их место вчерашних поручиков, а кухарок, крестьян и пролетариев поставили управлять государством?! Может быть, потому что ваш, весь из себя такой революционный и идеологически правильный маршал Тухачевский травил газом собственных солдат, вместо того, чтобы убивать немцев? Или, может быть, потому, что вы тратили колоссальные средства на то, чтобы поддерживать левые партии по всей Европе, вместо того, чтобы укреплять оборонный потенциал своей же собственной страны?!

Все собравшиеся, помимо двух спорщиков, возбуждённо гудели. Здесь любили поспорить и подискутировать, а эта перепалка грозила перерасти из простого обмена упрёками в самый натуральный скандал. А такое дело пенсионеры, управляющие всей этой организацией, очень любили.

— Хватит! — прервал диспут Михаил. — Ваша позиция мне ясна, мистер Кюри. С нашей стороны мы готовы оказать всяческое содействие в деле установления связи с тем мифическим агентом. Мы, не будем скрывать, сами в этом заинтересованы, поэтому вам будут доступны любые ресурсы, которые мы сможем предоставить. Деньги, люди, оружие, даже официальные каналы Новосибирской республики, всё это вы получите по первой необходимости. Но ни о каких контактах с Чёрной Армией и речи идти не может. Эти предатели дела революции для нас ровно такие же враги, как и немцы с японцами.

— Прошу прощения, Михаил, но из всех возможностей, которыми располагаете вы и ваша организация, меня интересуют только ваши связи с контрабандистами, — гнул свою линию американец.

— Сколько угодно, мистер Кюри, но связываться с Чёрной Армией, ровно как и переходить через границу, вам позволено не будет.

— Но… — попытался было возразить Джеймс.

— Это моё последнее слово, — Михаил был абсолютно непреклонен. — Мы не можем даже допустить мысли о том, что бесценные данные, которыми вы располагаете, могут попасть в руки контрреволюции.

— Я осмелюсь вам напомнить, Михаил, — в голосе Джеймса прорезалась сталь. — Что я не являюсь одним из ваших мальчиков на побегушках. Я вообще не подчиняюсь вашим приказам, если вы забыли, и ваши комплексы по поводу революционности того или иного действия мне до лампочки.

Михаил развёл руками.

— В таком случае, ничем не могу помочь, товарищ Кюри. Сопротивление не может действовать во вред самому себе, даже если этого требует ЦРУ. Тем более, хочу напомнить, что ваша организация несколько раз отказывала нам в поддержке. Так что мы, считай, квиты. Конечно, мне искренне жаль, что мы не сможем воспользоваться вашими, безусловно, ценными сведениями, но, в конце концов, их достоверность действительно достаточно сомнительна. На этом совещание закончено, всем спасибо, все свободны, — на прощание Михаил громко грохнул стопкой важных бумажек об стол.

Старички, кряхтя, начали подниматься с насиженных мест. Михаил не оборачиваясь, прошёл к выходу из землянки, около которого двумя каменными истуканами замерли часовые, одетые в тёплые зимние ватники, перевязанные красными лентами на левых рукавах. Все остальные, в том числе и склочный Бухарин, не спеша последовали за своим лидером, тихонько переговариваясь скрипучими старческими голосами. Очень скоро в помещении остались лишь Саблин и слегка ошалевший Джеймс.

Поднявшись с места, Валерий подошёл к американцу.

— Ты как? — спросил он, присаживаясь рядом.

Американец печально улыбнулся.

— Когда ты сказал, что у тебя есть выход на здешних контрабандистов, я уже было обрадовался, что задание почти выполнено. Когда же мы почти без проблем ушли от японской военной полиции, я понял, что всё идёт слишком гладко и где-то должна быть подлянка. Так что, — он грустно вздохнул. — Я почти не расстроился. Но, если честно, я полагал, что твой начальник, хоть и достаточно ортодоксален, всё-таки не игнорирует здравый смысл в угоду идеологии.

— Что есть, то есть, — развёл руками Саблин. — Не считай его совсем дураком. Наоборот, Суслов очень хороший организатор. Пока он не взял бразды правления, у нас тут был полный кавардак. Просто…

— Просто он обыкновенный религиозный фанатик, у которого Библия заменена «Манифестом коммунистической партии», — резко прервал Джеймс Саблина. — Какой бы он хороший управленец не был, Валерий, а оставаться в этой дыре я не собираюсь, уж поверь. У меня чёткий приказ: доставить сведения Чёрной Армии и, по возможности, согласовать дальнейшие совместные действия. И я его выполню: с помощью Сопротивления или без неё — значения не имеет. Ваш местечковый марксистский кружок с его игрой в прятки с кэмпейтай, уж прости, меня, как и моё управление, совсем не интересует. Если хотите — можете и дальше строить социалистическое государство в сибирской глуши, заниматься политическими интригами с Матковским и строить землянки в тайге. Мне же необходимо перебраться через границу. Любой ценой.

Ещё даже не закончив своей гневной тирады, американец резко встал со стула, едва его не опрокинув, и покинул помещение, оставив Саблина в задумчивом одиночестве.

***

Джеймс Кюри проснулся от того, что кто-то его тихонько, но настойчиво дёргает за плечо.

Он резко открыл глаза и уже ухватил руку будящего в захват, намереваясь сломать незваному гостю кисть, когда услышал знакомый голос:

— Джеймс, спокойно, это я.

Голос принадлежал Валерию.

Окончательно проснувшись и ослабив хватку, американец отвернулся от деревянной стены землянки, в которую, уснув, уткнулся носом, и, сев на кровать, сонно посмотрел на своего знакомого. Всё, что он увидел — лишь тёмный силуэт на фоне дверного проёма, из которого слабо струился лунный свет и холодный лесной воздух. Освещения, не считая давно погасших восковых свечей, в землянке, где разместили агента иностранной разведки, не было.

— Ты чего? — поборов зевоту спросил Джеймс.

— Нету времени. Собирайся давай, только тихо. Всё важное с собой бери и пошли.

— Свечу-то хоть можно зажечь? Темно, хоть глаз выколи.

— Какую свечу, ты что, сдурел?! — зашипел на него Саблин. — Давай так, на ощупь.

Пока американец собирался, Саблин встал в дверном проёме и, оперевшись на косяк, аккуратно осматривал местность. В конце концов, когда разведчик закончил свои сборы и, протирая свои, всё ещё сонные глаза, подошёл к Валерию, тот аккуратно поманил его за собой, сделав знак, чтобы шёл тихо.

К чести Джеймса можно было сказать, что, несмотря на всю сонливость и напускную неряшливость, держался он достаточно хорошо. Чувствовалась школа ЦРУ. Он не издал ни единого звука, пока следовал за Саблиным, за исключением своего тихого и ровного дыхания.

— Тихо! — шепнул Саблин, падая на блестящий от лунного света сугроб.

Джеймс немедленно последовал его примеру.

Мимо них вразвалку, чадя махоркой, прошёл часовой, одетый в толстый тёплый зимний ватник с тёмно-синим шерстяным воротником. На плече у этого солидного, бородатого мужчины болталась старая, ещё советских времён, самозарядная винтовка СВТ-38, когда-то сослужившая хорошую службу Красной Армии на полях Последней войны.

Мужчина остановился и неспешно, явно растягивая удовольствие, затянулся. Спокойно помотал головой из стороны в сторону. Негромко кашлянул и тут же дёрнулся, будто его током ударило. Аккуратно сняв с плеча винтовку, он подошёл к месту, где, не шевелясь и боясь вздохнуть, лежали Саблин и американец. Часовой пристально вгляделся в то место, где лежал Валерий и удивлённым голосом спросил:

— Саблин, ты что…

Закончить он не успел. Страшно захрипев, часовой повалился на колени. Он безуспешно старался вытащить из шеи металлический прямоугольник метательного ножа, но всё было тщетно. Бросок Саблина оказался убийственно-точным, оружие вошло очень глубоко. Жизнь быстро уходила из его невидящих глаз бородача, и вскоре часовой окончательно упал набок, чтобы больше уже никогда не встать.

— Идём, быстро! — Вставая, Саблин потянул за плечо американца, наблюдавшего за тем, как быстро окрашивается в красный снег.

«Он только что спокойно убил часового, который его, по всей видимости, знал», — подумал про себя Джеймс, бегом следуя за Валерием. — «Для такого хладнокровия у парня должна либо начисто отсутствовать совесть, либо он должен быть на все сто процентов уверен в своей правоте. Хочется надеяться, что тут именно второе».

— Сука, Миши здесь было быть не должно! — шипя, выругался Саблин, прижимаясь спиной к стволу могучей ели и пропуская мимо патруль, состоящий из двух человек. — Я же лично два месяца наблюдал за патрулями. Суслов, похоже, что-то заподозрил.

— Плохо? — всё также тихо поинтересовался Джеймс.

— Не то слово, — ответил Валерий. — Этих двоих видишь?

Кюри кивнул головой.

— А ведь по обычному расписанию часовых их здесь быть не должно. Как не должно было быть и того, убитого. Они сейчас круг сделают и увидят тело. У нас с тобой на всё про всё осталось минут пять.

— На что «на всё»? — задал Джеймс резонный вопрос.

— Давай ты шевелись, Господи…

Они снова побежали, всё также в полуприсяде, прикрывая руками затылки, как будто защищаясь от пуль. Где-то в ночном сибирском лесу гулко ухал филин, а высокие ели, озаряемые ночным светом, шумели на холодном ветру, заглушая треск снега под их ногами.

Наконец, Джеймс сориентировался, куда ведёт его Саблин. Валерий выводил их к выходу из лагеря, узенькой грунтовой дороге, по которой его вчера привезли сюда, пряча в брезентовом кузове чёрной трёхтонки. Путешествие оказалось ниже среднего, особенно беря во внимание отвратительное качество дороги и собачий холод, от которого не спасала ни тёплая зимняя одежда, ни добротные валенки, которые одолжил американцу один сердобольный партизан.

На выезде из лагеря, который Джеймсу был уже знаком, стояла та самая трёхтонка, лениво ворча заведённым двигателем. Единственная левая фара у автомобиля не горела, а внутри кузова находились семеро, темнеющие в лунном свету силуэтами своих ушанок.

Передняя дверца открылась и показавшаяся из неё рука с отчётливым украинским акцентом поговорила:

— Ну че, ви там довго порпатися будете, хлопцы?

— Давай трогай, Леха! — заорал Саблин, запрыгивая в кузов и затягивая за собой американца.

Партизаны, сидящие там и по мере возможностей помогающие Валерию, тут же на него зашикали.

— Ты чего орёшь, совсем сдурел?

Саблин только рукой махнул от досады.

В тот же миг от лагеря, до того момента покрытого сонной тишиной, донёсся громкий, разрезающий ночное безмолвие крик: «Тревога!». Часовые-таки нашли тело.

— Твою! — ударил с досады кулаком по кузову Саблин. — Всё равно опоздали!

Тут же, чертыхаясь и перешагивая через своих товарищей, он подошёл к кабине и несколько раз постучал по её крыше.

— Лёша, заводи давай, засветились.

Третий раз украинцу повторять не пришлось. Машина взревела, чуть-чуть пробуксовала в колее снега и рванула в ночь, подпрыгивая на каждой кочке, заставляя бойцов судорожно вжиматься в доски кузова и хвататься за борта. Где-то там, за спиной, оставались засыпанные снегом бугорки землянок, а сам лагерь просыпался по тревоге, разбуженный людскими криками, лязганьем затворов и суетливой паникой.

Саблин устало опёрся спиной о кузов, присев напротив Джеймса.

— Надеюсь, американец, это того стоило.

Джеймс печально поднял на него глаза.

— Я тоже очень на это надеюсь…

***

Новосибирская республика, Новосибирск. 22 декабря, 1961 год.

— У нас проблемы? — спросил Джеймс, прихлёбывая из бесцветной жестяной кружки суррогатный чай.

— Да, и большие, — угрюмо ответил ему Саблин, скрестив руки на груди. — Я немного недооценил возможности Михаила. О том, что мы, можно сказать, вне закона, знают теперь почти все уркаганы в Новосибирске. Ни в одной малине и ни в одном бандитском схроне нам теперь не укрыться. Нас тут же выдадут, если не людям Михаила, то кэмпейтай, которая тебя, если ты успел забыть, тоже ищет. А японская военная полиция, между прочим, намного опаснее моих бывших товарищей.

Положение у них действительно было не из лучших. По сути, Сопротивление всегда конфликтовало с оккупационной администрацией, но конфликт этот был вялотекущим, выливающимся лишь в точечные задержания и лёгкие полицейские рейды, о которых подпольщиков заранее предупреждали свои люди в силовых органах. Теперь же всё было по-другому. За дело взялась не люди Матковского, во многом сочувствующие делу Сопротивления, а японцы напрямую, для которых что русский, что китаец, что коммунист, что либерал — всё одно, нарушитель спокойствия империи. А если этот нарушитель вступил в контакт с иностранным агентом, у которого при себе особо важные сведения, то незадачливому бунтовщику остаётся только молиться.

Они вдвоём стояли около двери старого, разваливающегося деревянного здания. Над этой самой дверью висела широкая заснеженная вывеска, на которой едва можно было разобрать слово «Столовая». Собственно говоря, надпись почти не врала: поесть здесь тоже имелась возможность. Правда, на стол накрывали отнюдь не каждому. Заказать что-нибудь можно было лишь в том случае, если ты являлся «своим». В противном случае, светловолосая полноватая продавщица лет тридцати, которую здесь звали не иначе, как Манька, тоскливо заявляла тебе, что продукты кончились, и подвоза сегодня не будет. Как не будет его и завтра, и послезавтра, и даже через два месяца. Сидящие же за заляпанными столами лица крайне уголовного вида, которые имели привычку очень громко чавкать, поедая продукты питания, ничуть не смущали Маньку, и на закономерный вопрос случайных посетителей она лишь растеряно разводила руками, мол, кто успел — тот и съел.

Так незадачливый голодающий мог ходить в эту «столовую» очень долго. А точнее, до тех пор, пока на него не укажет пальцем немолодой хозяин заведения, старый уголовник по кличке Повар, появляющийся на глазах посторонних лишь в грязном поварском фартуке, бреющий голову наголо и ничуть не стесняющийся длинной синей воровской наколки, тянущейся по всей левой половине лица. С того момента это место становится для «голодающего» вторым домом, так как именно одобрение Повара, этого старого зэка, мотавшего срока ещё при Ленине, необходимо для принятия в воровское сообщество Новосиба.

Впрочем, в эту малину допускались не только карманники, форточники, напёрсточники и прочее ворьё. Для подпольщиков этот притон также стал очень важным местом. Ведь где, кроме как в воровской среде можно узнать информацию, тщательно скрываемую официальными каналами, разжиться краденой амуницией и оружием, а также спокойно обсудить важные вопросы, не опасаясь лишних ушей. Нет, слушателей-то здесь как раз было предостаточно, но все они руководствовались очень мудрым зэковским правилом: «Меньше знаешь — крепче спишь». Особенно, когда за болтливый язык спрашивают неприветливые люди, вооружённые пусть и старенькими, но рабочими винтовками.

Именно сюда и прибыл Саблин со своим отрядом, желая узнать последние новости. Не сказать, чтобы они его обрадовали. Можно сказать, они чуть не вляпались, так как Повар сообщил ему о том, что люди Михаила пробыли здесь три часа до их прибытия и только недавно ушли в неизвестном направлении. Сам же Повар решил придерживаться твёрдого нейтралитета в этой истории и честно предупредил Валерия, что скажет остальным подпольщикам, что он со своим отрядом был тут. Если его, конечно, спросят. С этим заявлением от старого уголовника надежды Саблина на то, что у них с Джеймсом получится связаться с обычными, «официальными» контрабандистами, которые постоянно работали на Сопротивление, растаяли словно дым. Нет, точнее связаться-то они бы связались, но лишь для того, чтобы в ту же секунду быть выданными Михаилу и его людям.

— И я всё равно не понимаю, зачем ты это сделал? — в который раз поинтересовался Джеймс.

Валерий вздохнул. Для его команды, для всех восьмерых человек, что сопровождали его в этом безумном бегстве из лагеря подпольщиков, это был очевидный и давно решённый вопрос. Но Джеймс, видимо, ещё не особо хорошо понимал происходящее, а отшучиваться и заминать проклёвывающееся объяснение Валерию надоело. Тем более, сейчас, когда дороги назад больше не было, ему, как никогда, требовалось вселить уверенность в своих ребят, напомнить им всем, а прежде всего самому себе, зачем они всё это затеяли.

— Затем, Джеймс, что это нельзя было больше терпеть. Хватит. Можно ошибиться один раз, от этого никто не застрахован. Можно ошибиться второй раз, тех, кто сдаются после первой же преграды на своём пути, история обычно не жалует. Но на третий раз даже до самого недалёкого идиота дойдёт, что неудачи, в конце концов, вылились в самую натуральную закономерность, уже независящую от персоналий. Знаешь, почему для всех русских людей Жуков — национальный герой? Я имею в виду, вообще для всех: от Москвы и до Магадана? Почему жители приграничных областей Московии каждый раз сжимают на удачу кулаки, когда Чёрная Армия в очередной раз идёт в рейд? Почему церкви Приамурья, взлелеянные Родзаевским, молятся не за здравие первого русского фашиста, а втихую ставят свечку долгим летам жизни верховного маршала? А всё очень просто, Джеймс: потому что он продолжает бороться. Он и его люди — единственные из нас, русских, кто ещё не сложил оружие. Их долгая, по-настоящему Последняя война продолжается вот уже двадцать лет. Зажатые со всех сторон, они и не думают капитулировать. Их решимость только крепнет с каждым новым налётом лётчиков Геринга, которые всё также безуспешно стараются стереть их с лица земли. Их уверенность в собственном деле увеличивается с каждым новым рейдом, с каждым убитым немцем. С каждым новым беженцем, что больше не в силах терпеть ад Московии или чистилище Новосибирска, их ряды растут. Им плевать на идеологию, в их рядах и бывшие коммунисты, и дети белогвардейцев, и обычные, далёкие от политики люди, в сердце которых горит негасимое пламя ненависти. Весь Урал дымит военными заводами, со станков сходят сотни, нет, тысячи новых винтовок, танков и артиллерийских орудий! Новое поколение, поколение, не заставшее войну, не сломленное горечью поражения, каждый день тренируется, готовится к тому, чтобы неостановимой армадой спуститься с гор и устроить захватчикам ад на земле, точно так же, как они устроили его нам двадцать лет назад!

Саблин перевёл дыхание.

— Да, методы Жукова далеки от гуманных, а его идеи почти никак не переплетаются со старым социализмом, безраздельно властвовавшим в Союзе. Он не нормирован, не теоретичен, у него нет никаких представлений о диалектическом историческом противоборстве угнетённых и угнетаемых. Зато у него есть ненависть и желание отомстить, которое ведёт его, как и всю его Чёрную Армию, вперёд. У него есть праведный гнев, что станет путеводным маяком для всех неравнодушных людей на просторах посыпанной пеплом многострадальной русской земли! А что же нам может предложить весь такой правильный, начитанный и идеологически-верный Суслов? Старую пыльную идею, слепое следование которой когда-то поставило на колени мою Родину? Идею, разгромившую её историю и культуру, подвязавшую всё её тысячелетнее наследие к идеологии какого-то полусумасшедшего немца? Ну уж нет, друг мой. Немца мы, русские, привыкли резать ножом по горлу, а не заучивать его памфлеты наизусть.

Постепенно, тот жар, с которым Саблин начинал свою речь, сходил на нет. Подпольщик успокаивался и брал себя в руки. Нужно было заканчивать.

— Пойми меня, Джеймс. Я родился в тридцать девятом году, в Ленинграде. Мой город, если ты помнишь, заморен городом, его величественные дворцы и соборы уничтожены немецкими варварами. Три миллиона скорбных душ: женщины, старики, дети, умершие страшной, голодный смертью. Эрмитаж, Зимний дворец русских императоров, сровняли с землёй, а его бесценное наследие навсегда потеряно. Из Спаса на Крови сделали артиллерийскую мишень, а Александрийскую колонну, символ победы моего народа, утопили в Балтийском море. Да, я почти не видел того самого Союза, о котором так любит ностальгировать Михаил, но мне плевать на него. Мне плевать на Ленина, на Маркса и на Энгельса. Я не хочу участвовать в пыльных, бесконечных идеологических диспутах, беря винтовку в руку только лишь для ещё одного обхода лагеря. Я хочу увидеть, хоть перед смертью, но увидеть родной русский флаг, гордо реющий над освобождённой Москвой и Петербургом. И полки, десятки, нет, сотни полков, без остановки рвущиеся на запад! Туда, куда ведёт их священная ярость.

Ребята, кажется, прониклись. Эта идея возникла у них, одних из самых молодых участников движения, далеко не вчера. Они, юные и злые, достаточно давно вынашивали планы по смещению Михаила со всех занимаемых постов, если понадобится, то и силой. Они хотели перейти к настоящим действиям, пусть и ненормированным марксистской идеологией, но приводящим хоть к каким-то результатам. Пусть даже эти результаты будут составлять лишь десяток-другой узкоглазых трупов, плевать. Всё лучше, чем бесконечно отсиживаться в лесной глуши.

Появление же американца внесло резкие коррективы в их планы.

— Так что, как только я понял, что за сведения ты хочешь передать Чёрной Армии, я решил, что оставлять тебя в лапах Суслова просто не имею права. Для него эта информация будет лишь ещё одним поводом потешить своё идеологически-верное самомнение. Он никогда не рискнёт, да что там не рискнёт, не сможет в принципе связаться тем агентом. Для Жукова же, то, что ты сказал вчера вечером на заседании — шанс, которого он, возможно, ждал все эти годы. Мы с ребятами, — бойцы Саблина согласно кивнули. — Сделаем всё возможное, чтобы ты пересёк границу.

— А это вообще возможно в нынешней ситуации? — недоверчиво спросил Джеймс, ставя опустевшую кружку на капот трёхтонки.

— Намного более реально, чем ты думаешь, — ответил Саблин потягиваясь. За время разговора у него затекла спина. — Есть один вариант, хотя лично мне очень не хочется прибегать к нему. По причинам, правда, сугубо личным, к делу не относящимся. Хотя, впрочем, горела хата — гори сарай. В Новосибирске я теперь персона нон грата, а поэтому мне одна дорога.

Валерий повернулся к своим бойцам и скомандовал:

— Грузимся, парни.

Когда все остальные бойцы, в числе которых был и Джеймс, запрыгивали в кузов, Алексей, тот самый украинец, что всю эту безумную ночь крутил баранку, уводя небольшой отряд Саблина от погони, спросил:

— Куди їдемо-то, команідр?

— Двигай к Олесе. Знаешь, где это?

— Звичайно знаю, як Олеську-то не знати, — Алексей мечтательно улыбнулся. — Гарна баба-то.

Саблин, забираясь на соседнее сиденье в кабину грузовика, скривился, как от зубной боли.

— Ты зубы-то не скаль. Трогай давай.

Через две минуты о недавней жарком разговоре у бандитского притона напоминали только две заснеженные колеи, оставленные колёсами грузовика и восемь пар следов.

***

— Валя, ты псих, ты в курсе?

Они вдвоём сидели в большой, по старинной русской традиции, и слабоосвещённой избе. Печка, притулившаяся к слегка почерневшей от времени деревянной стене, была огорожена хиленькой шторкой, явно украденной из ванной комнаты одной из немногочисленных гостиниц Новосиба. В углу одной-единственной просторной комнаты был красный уголок, в котором грустно стояла запылившаяся от времени икона. Помимо этих предметов интерьера, а также немногочисленных полок, забитых всяким хламом, изба, по сути, была совершенно пустой.

Короткостриженая брюнетка затянулась привозной японской сигаретой и закинула ноги, обутые в массивные армейские (не по сезону) сапоги на хлипкий деревянный стол, стоящий посреди избы. Тот, в свою очередь, от такой наглости возмущённо и жалобно всхлипнул.

— Давай без этого, — Саблин недовольно поморщился. — Так сможешь или нет?

— Валер, вот честно, не знаю, просто не могу сказать, — девушка пожала плечами. — Узкоглазые уже как месяц на ушах стоят, граница на замке. Япошки бегают, суетятся, паникуют и очень громко отдают приказы. Ну, ты знаешь, они всегда орут, когда волнуются.

— Что, даже вас прижали? — Валерий попытался грубо подольститься. — Да я в жизнь этому не поверю.

Контрабандистка лишь медленно покачала головой.

— Не в этот раз, Валер, не в этот раз. Говорю же, японцы сильно оживились, я такого уже года три видела. Ну, помнишь, когда погранца хлопнули?

Саблин тот инцидент прекрасно помнил. Дело произошло на общей с Московией границе, на той самой узкой полоске земли от севера Уральских гор и до побережья Карского моря, где территории рейхскомиссариата и марионеточной республики соприкасаются. Тогда отряд японских пограничников просто залез не на свою территорию. А может, это немцы хватили лишку, точно установить так и не удалось. Империя настаивала на своей версии, рейх — на своей. Вылилось это всё в труп японского пограничника, а затем и в недельную перестрелку на короткой дистанции. Скандал с трудом удалось замять, правда, перед этим Гитлер и Хирохито дважды пригрозили ударить друг по другу ядерным оружием, если провокации (исключительно с другой стороны, мы — невинные жертвы) не прекратятся. Вмешаться пришлось даже США, потому что всё это, пустяшное по сути, дело грозило перерасти в полномасштабную войну между двумя сверхдержавами.

К слову сказать, в последние годы отношения между титанами-победителями заметно охладели. Конечно, блок стран Оси по природе своей был союзом недолговечным, слишком уж разные у его участников были пути, но всё равно, после окончания Второй Мировой войны они держали себя в рамках приличия. Пять лет подряд проводились ежегодные съезды трёх формально равных глав союза: Муссолини, Гитлера и Хирохито. Каждое из этих собраний сопровождалось шумным банкетом и проходило, по обыкновению, в тёплой и дружеской обстановке. Дипломаты витиевато играли мускулами своих стран, промышленники заключали всё новые и новые торговые сделки, стараясь, одновременно с этим, как можно крупнее обмануть друг друга, а военные, как обычно, чопорно стояли в сторонке, тихонько презирая и тех, и других. Мирное сосуществование окончилось со смертью дуче. Похороны «нового цезаря», как называли его на родине, были самым масштабным мероприятием, которое видела Европа со времён подписания Кубинского мира в сорок шестом году. Прощаться с телом пришёл даже Папа Римский, видимо, в память об услугах, которые Муссолини оказал Святому Престолу.

Вот только на место покойного дуче пришёл граф Чиано, муж его дочери и по совместительству министр иностранных дел Италии. Этот человек был ярым противником Гитлера, ещё в тридцатые годы, когда Ось ещё только зарождалась. Он всеми силами отговаривал итальянского диктатора от соглашения, которое, как тогда казалось молодому министру, приведут Италию к краху. Но, несмотря на все гибельные пророчества, дружба с Гитлером привела Муссолини не к падению, а к славе, сделав его страну, истинную наследницу Древнего Рима, хозяйкой половины Средиземноморья.

И всё же, неприязнь Галеаццо Чиано к немецкому фюреру ни капли не угасла, несмотря на все те громкие победы, которые одержало немецкое и итальянское оружие. Как только он получил власть и стал первым лицом в государстве (не беря в расчёт дряхлеющего опереточного монарха), итальянская внешняя политика сделал резкий поворот на сто восемьдесят градусов. Отношения между странами всё сильнее и сильнее охлаждались, пока, после Гибралтарского инцидента осенью пятьдесят шестого, Чиано не разорвал все дипломатические отношения с рейхом и, громко хлопнув дверью, не покинул ось. С тех пор Италия стала всё сильнее и сильнее тянуться к западу, а конкретно — к США, единственной силе на политической мировой арене, которая ещё могла хоть как-то сопротивляться могуществу немецкой империи.

А тем временем, Хирохито, почувствовав слабость своего старого союзника, начал постепенно наращивать давление по дипломатическим и торговым каналам, что имело гораздо более серьёзные последствия для рейха, чем разрыв с Чиано. Италия всё-таки, хоть и являлась самым ближайшим и давним союзником Германии, воспринималась больше как актёр второго плана. А вот Япония… Япония была вполне самодостаточным игроком. К тому же, обладавшим солидным ядерным арсеналом и многомиллионной армией. И рейх, не в силах успокоить противника силой, как он это обычно привык делать, вместе со всей своей вялой экономикой, завязанной на рабовладельческом строе и угнетении покорённых народов, стал постепенно проигрывать азиатскому, специфичному, но всё же капитализму. Спасло немцев от полного политического и экономического краха только обрушение Токийской биржи, заставившее японцев затянуть пояса и на время умерить свои дипломатические амбиции.

— Помню Олеся, помню, — кивнул головой Валерий. — Но сейчас ведь никого не убили?

— Не убили, — согласилась Олеся. — Но сдаётся мне, лучше бы хлопнули. Мороки было бы меньше. В этот раз туда даже бронетехнику нагнали и установили режим повышенной боеготовности. От полицейских ищеек на границе теперь не продохнуть. Кого-то они очень упорно ищут. Не знаешь, случайно, кого, Валер?

— Не знаю, — не моргнув глазом солгал Саблин.

— А вот врать нам не нужно, Валерий, — раздался со стороны занавешенной печи ещё один, на этот раз мужской, голос.

Саблин устало закатил глаза. Обладатель этого голоса ему, к сожалению, был хорошо знаком.

— Привет, Олег. Я думал, тебя нет дома.

Тот, кого назвали Олегом, лишь саркастически хмыкнул, спрыгивая с печи. Называть это место для конспиративных встреч домом можно было только в шутку.

Подойдя к столу, он протянул руку для приветствия. Этот молодой, чуть старше Валерия, человек с круглым, испещрённом шрамами лицом. Одет он был в потрёпанный грязный свитер, на шее у него блестела массивная цепочка, на которой, в свою очередь, болтался старенький деревянный крестик, а широкие военные штаны, заправленные в зимние японские ботинки, были на два размера больше и поэтому ужасно шаркали при ходьбе.

Валерий пожал протянутую руку.

— Тебе не холодно? — он кивнул на ботинки.

— Ты знаешь, нет, — ответил Олег, кладя руку на плечо Олесе. — Японцы, как ни странно, кажется, научились делать хорошую обувь. Я в них по сугробам хожу и пока жаловаться не на что. Впрочем, мы же не ради обсуждения моей обновки здесь собрались, так ведь, Саблин?

— Возможно, — не стал отрицать Валерий.

— Если ты думаешь, что если я живу на окраине Новосибирска, то новости до меня не доходят, то ты очень сильно ошибаешься. Весь город на ушах, Валера. И всё из-за тебя и из-за твоих выходок. Сперва тебя видели на вокзале с каким-то неизвестным. Потом ты устраиваешь перестрелку с кэмпейтай, чудом уходя от погони. Не подскажешь, кстати, не было ли связано это чудесное спасение с городской канализацией, которую мы, контрабандисты, так часто используем для перевозки грузов, и которая уже как второй день кишит японцами? А теперь к этому ко всему добавилось известие о том, что ты дезертировал из Сопротивления, перестреляв при этом половину подпольщиков и выкрав заодно какие-то жутко секретные сведения. И после этого, когда все «официальные» каналы для тебя заказаны, ты приходишь к нам и, надеясь, видимо, на старую дружбу, просишь перевести тебя через границу с Чёрной Армией? Что происходит, Валерий?

— Про половину точно враньё, там один убитый всего был. А что до всего остального, то я просто выполняю свою клятву, Олег. Только и всего, — ответил Саблин. Выдавать свои тайны он не собирался.

Ответом ему был оглушительный удар кулаком по столу, от которого подпрыгнула не только бедная Олеся, но и сам Саблин.

— Хватит, Валерий! — в бешенстве заорал Олег. — Шутки кончились. Если ты думаешь, что я буду помогать тебе только потому, что твой отец когда-то вытащил нас из очень глубокой задницы, а ты сможешь и дальше говорить загадками, строя из себя спасителя мира, то ты очень сильно ошибаешься! Хватит! Мне надоело! Мы с Олесей уже выплатили свой долг сполна. Теперь, если хочешь добиться от нас помощи, будь добр сообщить всё, что знаешь.

А вот это было уже серьёзно. Если Олег, всегда весёлый и ироничный человек, сорвался на крик, начал стучать кулаком по столу и, совершенно не стесняясь жены, готовился пренебречь давним обещанием, данным ещё отцу Саблина, то стоило действительно идти на попятный.

— Ребята, мне сказать-то не сложно, — начал Валерий, глядя на семейную пару. — Это вам потом проблема будет забыть всё услышанное. А особенно остро эта проблема встанет в лагере подпольщиков или подвалах кэмпейтай. Я, кстати, ставлю на последних. Наши давно засиделись без дела, так что живьём вас вряд ли взять смогут, а вот японцы, это да, дело другое. Слышали, что они во Владивостоке творили? Все эти живьём замороженные женщины, дети, которым ставили инъекцию синильной кислоты? Оно вам нужно, родные мои?

По лицам Олега и Олеси пробежала тень. Конечно, они были наслышаны о том, что творили японцы в годы Последней войны. Мало кому удалось живым выбраться из оккупированного Приморья и Сахалина, где узкоглазые устроили настоящую бойню. Те же «счастливчики», кто избежал ненасытных рук японских палачей, седели в двадцать, постоянно просыпались от ночных кошмаров и заикались, когда рассказывали леденящие душу истории. Впрочем, и в послевоенные годы «благородные» потомки самураев творили такое, что очень хочется, но никак нельзя забыть. Валерий готов был держать пари, что от такой типично азиатской жестокости даже у самого отпетого эсесовца глаза бы на лоб полезли.

И, тем не менее, глава семейства утвердительно кивнул слегка трясущейся от волнения головой.

— Выкладывай.

Саблин лишь развёл руками.

— Смотри, Олег, я тебя предупреждал. Вы позволите? — он встал со стула и кивнул на входную деревянную дверь.

— Валяй, — подала голос, молчавшая всё это время Олеся.

Широко распахнув дверь, Саблин позвал:

— Джеймс, иди сюда, тебя тут просят.

Супруги удивлённо переглянулись. Имя, которое назвал Валерий было очень нетипичным для здешних широт.

Американский разведчик ввалился в избу.

— Ну? — спросил он, выкидывая бычок сигареты за порог.

Саблин молча указал ему на стол.

— Чем могу быть полезен, господа? — спросил он, присаживаясь.

— А ничего, что тут девушка сидит? — ехидно спросила его Олеся.

— Ничего, у меня в стране равноправие, — лучезарно улыбнулся ей Джеймс. — И, насколько я помню, в Союзе оно также присутствовало.

— Союза нет уже как двадцать лет, — хмуро напомнил ему Олег.

Улыбка никак не сходила с лица американца.

— И именно поэтому я здесь…