Консилиум

Утром в понедельник компания увиделась уже около рабочего места парок — между серых неприветливых скал. Впрочем, за ближайшим поворотом у них был оборудован уютный уголочек со столиком, креслами и небольшой кухонькой.

Анька и Жека объявились прям из городу Парижу — дожевывали круассаны. Сима заглянула с острова домой — переодеться в чёрный балахон; в кое-как заплетённой косе запутались песчинки, посвежевшее личико покрывал золотистый загар, щёчки округлились, глаза сияли. Симка понимала: гримироваться сегодня придется особенно тщательно, но отложила это на потом, когда консилиум закончится.

На момент появления в скалах двух отдохнувших пар Локи был уже там, и явно не просто так прибыл пораньше. С кружкой в руках рассматривал полотно, касаясь его пальцами, расспрашивал о чем-то Лахесис; та отвечала, пряча иногда лицо в букетик ландышей в руках. Клото и Атропа, тихо переговариваясь, хлопотали у стола, готовя какое-то зелье и расставляя по вазам свои букеты — ворох мелких разноцветных тюльпанов и огромные претенциозные гладиолусы. Парки вовсе не выглядели сейчас «мерзкими тётками» — все они были в своих наиболее приятных аватарах — милые безвозрастные тетушки.

Клото — высокая, сухая, в чёрной робе в пол с беленьким фартуком и манжетами, закрытом кокетливом чепце с атласными лентами; Лахесис в аватаре матриарха цыганского табора: увешанная золотыми побрякушками общим весом не менее трех килограмм, с ярким безвкусным макияжем, с творческим, чуть взлохмаченным пучком, в длиннющей, аж подол касался камней, пестрой юбке и теплой яркой шали на полных плечах. Ну а Атропа, готовясь к выходу в мир живых, вообще выглядела неюной красоткой, и походила не на злобную парку, а на любящую матушку большой семьи со взрослыми детьми и оравой разновозрастных внуков: чуть полновата той милой полнотой, которая так молодит даму после шестидесяти, не давая проявиться морщинам; с короткой стандартной стрижкой, выкрашенной в темно-каштановый; в неяркой блузке с незапоминающимся рисунком, черных брюках и ботильонах с высоким, но устойчивым каблуком.

Анька и Симка онемели, не сразу узнав «сучьих грымз» и не веря счастью — видеть парок в таких образах было очень хорошим признаком. Правильно воспитанные Жизнь и Время двинулись целовать паркам ручки.

Пришлось выпить горьковатого травяного чая, предложенного гостеприимными хозяйками. Ангел и Жизнь, хоть и разбалованные парижским завтраком, однако, бестрепетно и не морщась выпили свои порции; а Смерть и Время так даже и с удовольствием, после двух-то дней всухомятку.

Локи, любезно улыбаясь, подставил Атропе локоток.

— Готовы, тётушка? Дамочки, может и вы с нами? — это уже Клото и Лахесис, одобрительно взирающим на молодежь.

— Нет, милые, ступайте, развлеките сестренку. У нас работа.

— С тем и до свидания, — распрощался с ними Локи и, повернувшись к Атропе, уточнил:

— Двинулись?

— Пешком, голубчик? — невинно поинтересовалась та, — а может, лошадкой снова обернешься? Старенькая я, меж миров на каблуках шастать…

Локи улыбки не уронил, но глазки стали колючими. Присутствующие притворились отсутствующими и задержали дыхание на всякий случай. Много чем можно было Локи подколоть, с его-то биографией, но «лошадкой» ещё никто не осмеливался.

Пауза затягивалась. Локи и Атропа ломали друг друга взглядами.

Парка сдалась первой.

— Ладно тебе сердиться, заинька. Ну прости старой дуре неумную шутку. Перебор. Два туза, — помолчав, добавила неохотно: — Буду должна.

Локи обмяк, взгляд потеплел.

— Ловлю на слове. Ну чё, поехали, как этот говорил? Сима, рули!

Смерть окутала адресным спеллом всех, кроме Клото и Лахесис, и через головокружительный миг компания оказалась в больничной палате.

Отдельной, стандартной. Не из самых лучших, но и не общей сорокаместной в периферийной больничке.

Могомби, скукожившийся на корточках в углу у пульта непонятного назначения, радостно распрямился навстречу гостям.

— Ну-с, кто ж это тут нервы мотает самой Смерти? — и Локи ступил к ортопедической высокой кровати поближе.

Тощее тело скрывала светло-голубая простыня, от локтевого сгиба иссохшей руки тянулась система капельницы. Запрокинутая голова на тонкой подушке с неровным ежиком недавно обритых волос. Черт лица не рассмотреть было за дыхательной маской, только огромные глаза, кажущиеся тёмными от расширенных болью зрачков. Грудь медленно ритмично вздымалась в такт принудительному «дыханию» аппаратуры. Руки с венозными катетерами тонки и синеваты. Переломанное тело было недвижимо, заковано в броню иммобилизирующего панциря. Человек молчал, не мог даже стонать, обезболивающие препараты уже почти не действуют. Тело повреждено настолько, что нет даже малой части, что не посылала бы сигналы боли в воспаленный неспящий мозг.

Атропа встала рядом с Локи, всматривалась, шевеля пальцами над лицом больного неопределенными мелкими пассами.

— Ну вот, тётя парка. Смотри. Насладись созерцанием. Западло ножничками щёлкнуть, да?

— Помолчи, — сквозь зубы прошипела Атропа и продолжила странное обследование. Склонилась над страдальцем, растопырив уже обе руки, шевелящиеся пальцы удлинились, обзавелись черными загнутыми когтями, дрожали, перебирая в воздухе невидимые нити, прощупывая их над всем телом от макушки до пяток. В изножии кровати Атропа выпрямилась, уронила руки, мгновенно сменила аватару, став привычного облика огромной неопрятной старухой, страшной и величественной одновременной.

— Как-кого ж хера я сюда приперлась, дура старая? Повелась, идиотка, на жалость… Чтоб ты сдох, Локи, без покаяния. Всем быть здесь, буду через полчаса. Предупреждаю: вряд ли что… — и исчезла.

— Да я давно сдох, — ошеломленно ответил на проклятие Локи. Помолчал минутку, передёрнулся, сбрасывая растерянность, обернулся к друзьям.

— Так, Время. Смотри. Что ты увидишь?

Не подходя к Моро, Тим напрягся, пытаясь заглянуть как можно дальше. Руку его стискивала, мешая чуточку, бледная, как смерть, Смерть.

— Смогу состарить на пять лет, если Силой разживусь. Боли много меньше будет, но ничего по сути не изменится.

— Меньше боли — это уже много. Знаем, плавали. Анька, фас! Целуй. Можешь отвернуться, Жека.

Анька ступила ближе. С ней вместе подошла и Симка, выпустив, наконец-то, побелевшие пальцы Тима.

Сима присела на краешек кровати, опустила свою ладонь на руку Моро. Физического контакта, конечно, не было и не могло быть — в рабочее время сущности не были материальны в мире смертных. Но Моро чувствовал Смерть. Ждал, надеялся. Она должна была быть доброй к нему, она сейчас была милостивее Жизни. Заморгал часто, уверенно нашел зрачками Симу, уставился умоляюще.

Анька коснулась губами его лба, так же деловито поцеловала в губы, пройдя лицом через маску.

— Не нужны ему мои поцелуи. Смотрите.

На пергаментной коже проявлялись, светясь, золотистые отпечатки губ. Анька тыкала пальцем, комментировала:

— Два засоса на лбу — Эрато и Пейто. На правой кисти — Глиптия. Над коленкой — Терпсихора. Ох, твою мать! Они что, толпой к нему являлись? Поцелуйная групповушка: музы, богини и дитя человеческое! Й-я фигею! Уголок губ — глядите — гы-ы! — обе Эриды и Цицерон, он-то здесь как? Это чё? Это кто? Дионис, твою мать! В щёчку!

Жека обнял Аньку за плечи своеобычным жестом, удерживая от увеселённой истерики.

— Талантов как грязи. Но ни счастья, ни удачи, ни везения, — спокойнее резюмировала Ангел.

Симка спрыгнула с кровати, подлетела к Могомби, отвесила ему две пощёчины — тяжелых, обдуманных, с хорошего размаха. Отступила, оценила результат — Хранитель стоял ровно, зажмурившись — амплитудно въехала коленкой по яйцам.

Хакнув, Могомби упал на колени, скрючился. Симка нависла над ним, раздумывая, куда бы еще врезать. Заговорила фирменным «смертным» голосом:

— Ты, ублюдок гориллы от гиены, ты видел его хоть раз, Хранитель никаковский?

— Д-да, — выдавил Могомби, пытаясь вдохнуть, — Я-я…

Тим незаметно плюсанул ему пять минут. Не из жалости, нет, сам бы ещё добавил. Что-то важное тот пытался сказать, но острая боль мешала.

Могомби вдохнул, выдохнул, присел на корточки.

— Ему уже лет двенадцать было. А я тогда у Цицерона обучался латыни, я же правда тогда не знал ее. К нему музы вдруг ввалились, поддатые, поздравить с каким-то их общим праздником. Сами праздновали и меня не прогнали. И я их всех, развесёлых, уговорил хранимого поцеловать. Я думал, с такими талантами и не нужен ему буду…

— Отэто срань, — зловеще протянул Локи. — Поцелованный пьяными музами! Негра ж ты жопомордая некультурная. Пальцем деланный говноед. Тварь дикая, с пальмы не слезшая, я ж сейчас на локоть твои…

Тим и Жека одновременно шагнули к разъяренному Локи, ловя за руки и закрывая от него посеревшего Могомби.

… когда Локи матерился, брызгая слюной, на архейском ли, славянском, клингонском или бедной на ругательства латыни — все было путём. Если же переходил на слова «жопа» или «говно», окружающие замирали. Если же из уст ётуна вырывалось вдруг страшное слово «кишки», то знающие сущности исчезали из обозримого пространства, а кто не успевал или не мог — падали ничком головой от Локи, прикрывая затылок руками, и жарко молились, кто кому привык.

— Ух ты! — возглас Аньки отвлек всех от скандала. — Поцелуйки мои заработали!

На лбу и губах Моро все ярче проявлялись следы Анькиных губ — неоново-синие, в отличии от золотых музовских.

— Повезёт! — уверенно заявил Жека. — Это везение! Ребят, мы что-то сможем сделать!

— Атропа чего-то намутила? — предположил Локи, — Всё-всё, Тима, Женя, я в адеквате, отпускайте… Или кто-то о чём-то подумал? Валите идеи, будем разбирать.

— Еще поцеловать? — ляпнула Ангел.

— Состарить! Хоть не так больно!

— Я боюсь даже подходить. Моих сил у него и так дофига, забирать их я не могу, и он меня ненавидит, — отметил Жизнь.

— А я не знаю, — добавила Сима. — Я с ним уже месяц вожусь, все, что могла, уже попробовала.

— Это я, наверное, — ввернул Могомби, все так же на корточках сидящий у попискивающих аппаратов под стеной. — Я всю ночь просчитывал. Если эти гаджеты отключить, он впадет в кому. Необратимую. Но только как? — он помахал рукой сквозь аппараты. Черно-розовая ладонь легко проходила через медицинские приблуды. — И даже если — медсестра примчит с поста, включит. А ему до комы с полчаса нужно побыть без аппаратов.

— Да медсестру и заставим! Придумаю, как. Мне смертных разводить — любимая забава!

— Ой-ёй-ёй, — обеспокоенно запричитала Сима, бросилась шарить по карманам плаща, — Ой-ёй, вызов… Щас-щас… — достала две баночки с гримом, черпанула горстью белила, размазала по мордахе, влезла пальцем в черную краску, намалевала пятна вокруг глаз, мазнула по губам. — Тут будьте, ага? — взмахнула косой, превратив ее из прически и сельскохозяйственный инвентарь, набросила капюшон и исчезла, бросив «Все будет Horror show!».

— Ну, ждем Симу и Атропу. Моговнюк, найди Хранителя медсестры, доставь сюда. Ты, кстати, тех двоих хранителей отлупил?

— Обожженного бил, больно и долго. А отравленной… Она девушка. Ругался только.

— Ага. Чё стоишь?! Бег-гом за ангелом медички!

Могомби исчез, картинно приложив руку ко лбу.

— А что нам кома даст? — недоуменно спросила Анька.

— Анечка, детка, не тупи. В коме ни боли, ни тоски, ни желаний. А главное — душа освободится от тела. Подключим его к чему-то полезному. Симку в отпуск отправить, например. Всучим заявы, отправим по инстанциям, подписантов отлавливать.

— Ох, идея клёвая! — восхитился Тим. — И замену найти Симочке, а то и самого к станку поставить.

— Ага, к балетному. Души в ад водить — это вам не в бане писать. И не чай с сахаром пить.

Жека кинул на Локи подозрительный взгляд, но промолчал.

Ожидание Атропы и Симки прошло оживленно — явился Могомби со своим антиподом — Хранителем медсестры — юным блондинистым ангелочком в белых шортах. Мальчик оказался неплохим Хранителем; сперва наотрез отказался подставлять хранимую, а, вникнув в суть проблемы, дотошно выпытывал, не обвинят ли медичку в халатности и недосмотре, заставил Время дважды перепроверить, как будут идти у нее дела через неделю и через год, никто ли не попалит, как его хранимая отключает аппараты, да еще и ожидает полчаса, пока больной на её глазах соскальзывает в кому. Но даже убедившись, что его Наталью никто не застукает и ничего ей не будет, потребовал, чтобы подопечная находилась не в сознании.

— Не знаю как! — орал юнец, — хоть память стирайте, хоть гипнотизируйте, но чтоб моя Натаха ничего не помнила! Ей потом что, до старости с таким пятном на совести ходить? Фигушки!

— Видел, утырок? — восхитился Локи, отвешивая Могомби подзатыльник.

Тот покивал, пряча глаза.

— Подашь рапорт на срочную инкарнацию. Родишься опять в Бурунди. Перережешь себе горло в тридцать два. Потом поговорим.

Могомби всё кивал, соглашаясь.

— Не слишком ли сурово? — спросила Атропа, проявляясь. — Хотя все верно, к чертям таких хранителей. Рожки ему будут к лицу, в аду работенка найдется… Вот что, Локи, мальчик мой, на всю башку двинутый. У вашего Моро так уж нить в Полотно вплетена, уж так перевязана с другими, что хрен вырежешь. И ладно бы только со смертными, так нет же — он с вами, придурками, такими узлами повязан — не Полотно получается, а макраме! Еще шестнадцать лет — без разговоров! Потом с трудом, но смогу перерезать его нитку, там уже можно без него… И вот ещё: нить его сейчас не так туго ссучена. Попушистее стала, цвет изменился. Осталась серой, да, но оттенок такой… жемчужный. Вы что-то намудрили? Хотя нет, не хочу знать! Но успехов! Заходите, если что… Вы нормальные ребята. Ну кроме тебя, трикстер…

На месте удалившейся Атропы почти сразу объявилась Симка.

Тим знал (да и все знали), чего ей стоит переход через Долину Смертной Тени с грешной душой на руках, поэтому подхватил её в охапку (она едва на ногах держалась), сел под стенку, усадив Симу как можно удобнее на своих руках.

Несмотря на крайнюю усталость, Симка улыбалась до ушей.

— Пожарник умер, — счастливо объявила она, — и намучился, моя детка, так, что мимо ада сразу в чистилище. Так здорово… Хранитель его подсуетился, побитый такой. Спасибо, Могомби, это ты его? А ты кто, беленький?

— Я Людвиг, ангел-хранитель Натальи, медсестры.

— Медсестры, да? Надумали чего, ребята? И что?