Хата Аньки - Корфу - Париж - Сказка

— Чё морды скушные? — разухабисто поинтересовался Локи, выхватывая стул из-под самой задницы Тима и с комфортом на нём устраиваясь. — Ты, брюнетик, ступай-ка на кухню, принеси белым господам табуретки. Ну и себе можешь взять, маса сегодня добрый.

Могомби без звука припёр из кухни мягкий уголок, ибо табуретов там отродясь не было.

Локи просмотрел заявления, небрежно бросил их обратно, пробормотав «погано, но не удивительно».

— Рыжий, слышь… — напомнил Жека, — полчаса назад бар должен был открыться…

— Не-не… Пить вредно. Интеллект падает.

— Локи! Ты там бармен! Давно со змеёй не общался?! — поддела Анька.

— Иди в жопу! — злобно огрызнулся Локи. Ох, не терпел он упоминаний о змеях… Но снизошел до объяснений, понимая, что друзья желают добра: — Там меня Сигюн подменит.

«Вот дура», «она святая», «бедная девочка», «выгодно ж ты женился», — в унисон откомментили друзья. Один Могомби помалкивал, осторожно щупая глаз.

— Не лапать святого! — предупредил Локи, — сорвусь! Так, что с заявами?

— Шефа нет, — с непонятной интонацией сказала Анька. Все смотрели на неё, ожидая продолжения, но она больше ничего не добавила, только нимб потускнел.

— Дядя Петя подписать отказался напрочь. Говорит, пофиг ему на самоубийц, всё равно им в Царствие Небесное не попасть, — отчитался Жека. — Я было начал ему вкручивать за жизнь, так он мне в ответ давай бубнить: «Симон Пётр, раб и Апостол Иисуса Христа, принявшим с нами равно драгоценную веру по правде Бога нашего и Спасителя Иисуса Христа: благодать и мир вам да умножится в познании…» Я думал, процитирует чуток — не-а, всё второе послание вознамерился мне отбарабанить. Я, дурак, минут десять втыкал, потом плюнул ему на ключи и ушёл.

— Да Петро Шимонович в жизни ничего не подписывал! У меня вообще есть подозрения, что он неграмотный! — добавила Анька, в начале карьеры поработавшая Райским Ангелочком, ибо умерла во младенчестве.

— Ясно. Аид?

Тим кратко отчитался, упомянув и об обломе со сменщицей.

— То есть ни у кого ни фига, — заключил Локи.

— А сам-то?..

— А я вот хотя бы Могомби научил латынь понимать, да же, сынок?

Тот согласно кивнул, щупая почему-то уже челюсть.

— Атропу мне шантажировать нечем, но я её уговорил взглянуть на этого Моро. Может, жалко станет. Вообще, устроим-ка над ним полный консилиум. Кто чем сможет помочь. Время, грят, лечит? — будешь лечить. «Жизнь научит»? — научишь. «Ангел поцеловал»? — не знаю, о чём это, но обцелуешь во все незагорелые места.

— Ещё два заявления надо дописать — на Люцифера и на Гавриила. У них обоих гордыня на пределе греха, на заявах не на своё имя подписи нипочём не поставят. И на тех трёх дату поменять, а то и вовсе не ставить, — впервые открыл рот Могомби.

Локи с преувеличенным недоумением обернулся к нему, смерил взглядом, задержав его на идиотском пирсинге в пухлой нижней губе. Колечко с брильянтиком смотрелось сейчас как унылая болячка, присыпанная стрептоцидом.

— Тебе слово на День Африки.

— Так это через пять дней, — парировал Могомби.

— Вот и молись, чтоб я его в Бурунди не отпраздновал, с друзьями и семьёй! Хотя ладно, смысл в твоих словах есть. Симка, допиши уж и правда эти заявы. Дату ставь как раз Днём Африки, чё… И на полтора дня свалите с Тимом куда-нибудь отдыхать. На пляж, штоле, дикий или в Кущи Райские… Так, чтоб нипадеццки. Чтоб в понедельник к работе тянуло со страшной силой. Жека, Аня, вам та же рекомендация. Не пить никому! Ни о чём не думать, вам вредно, да и не умеете вы! Мы с Сигюночкой на баре доработаем, а брюнетик над Моро стоять будет, размышлять о своём поведении. Поищешь, гад, хранителей фармацевтки и пожарника, сделаешь с ними то же, что я с тобой, чтоб прониклись. Встречаемся в понедельник в восемь у Атропы. Всем успехов, ЦілуюЛюблю, ваш ётун, — Локи исчез.

— Буду над Моро. Поразмышляю. И… прости меня, Сим, — тихо сказал Могомби на великолепной безакцентной латыни и тоже пропал.

— Симонька, — задумчиво сказал Тим, — хочешь на дикий пляж?

— Хочу, — тоскливо ответила та.

— Ох, знаю я один островок под Корфу… А уж как там время медленно бежит… И нету никого…

— Только мёртвые с косами, — добавила Симка. Хотела сказать ещё что-то, но Тим дернул её за руку, и пара пропала, не сказав друзьям ни «пока», ни фирменного «ЦілуюЛюблю»…

— А я вот в Париж хочу! — капризно заявила Анька, поворачиваясь к Жизни. — Что за Жизнь! Девушку свою в Париж не свозит!

— Свожу-свозю! — пообещал Жека, обнял Ангела за плечи, и Анькина хата осталась совсем пустой.

Только Анькин домовёнок вылез из-под дивана, с трудом взобрался на стол, прочитал все пять заяв, медленно, водя грязной лапкой по строчкам, вздохнул и неохотно принялся пылесосить…

…Что можно рассказать о времяпрепровождении влюблённой пары на безлюдном острове? Да ничего нового… Хорошо им там было… Время смог растянуть время с полутора до двух с половиной суток; мог бы и больше, да побоялся все силы растерять… А они ему были нужны…

…Что можно рассказать о времяпрепровождении влюблённой пары в Лучшем Городе Земли? Да ничего нового… Хорошо им там было… Очень кстати Жека и Анька вспомнили, что успешно морочат друг другу головы вот уже десять лет. Заказали все соответствующие экскурсии, проделали все обязательные программы и в ночь перед важным сложным понедельником уснули в обнимку в самом дорогом номере самого дорогого отеля Парижа — тем самым, который с панорамными окнами с видом на Красную Площадь, кабинетом, библиотекой, гостиной с роялем, столовой, комнатой с тропическим душем… Впрочем, освоили они только спальню — одну из трёх…

Вот в ней-то Аньке и не спалось. Даже уютно сопящий Жека под боком не успокаивал. Анька встала покурить, легла обратно, повертелась, опять встала, опять покурила на балконе…

Женька подошёл неслышно, обнял озябшие плечи…

— Что, Анечка?

— Не знаю… Со мной вроде все хорошо… Что с Симкой, Жень?

— Нервный срыв у неё, Ань… Сама оптимистка, а работа ангстовая. Вот психика и не выдержала. Время ей нужно, но он у неё есть. Срыв этот ликвидировать можно, но трудно и хлопотно. Состояние не выравнивается долго. Требуется медикаментозная помощь и работа хорошего специалиста.

— Ох, — печально выдохнула Анька. — Женечка… расскажи мне страшную красивую сказку с хорошим концом. Жизненную, как ты умеешь…

— Ну пойдём в кровать, расскажу…

Улегшись удобно, обнявшись крепко, приготовились оба к сказке, которые Жека был мастер сочинять-рассказывать, а Анька так любила слушать…

— Далеко-далеко, в иных временах и пространствах, было одно славное королевство. И стоял ровно посреди этого королевства замечательный уютный старый замок. И жила в замке прекрасная Королева. Правила она умно и справедливо, и под дланью её расцветало королевство, богатели подданные, мир, покой и счастье окутывали все королевство — от замка и до дальних границ.

Анька, полуприкрыв глазки, так ясно представляла себе всё то, о чем негромко говорил Жека, что замок и королевство вокруг спроецировались в центр спальни отчётливой голограммой.

Жека усмехнулся фантазии любимой и продолжил:

— И жили в замке подле Королевы, помогая ей править, великий Волшебник, отважный Рыцарь и забавный Шут.

Визуализированный Анькин замок раскрылся, как домик Барби со снятой стенкой, и отошёл на задний план, а на переднем возник тронный зал: со строгим троном, с королевой, высокой, гордой и хрупкой, восседающей на величественном троне, с тремя размытыми фигурками в пол королевского роста: волшебник в белой мантии, рыцарь в сверкающих доспехах и шут в пёстрых одеждах.

— И всё было бы прекрасно… Но заметил однажды Шут, что неладно что-то в славном королевстве. Осмотрелся он вокруг, видит: не добрый Волшебник по левую руку от Королевы, а злой Колдун…

…Фигурка колдуна под Анькиным рассеянным взглядом выросла, медленно сменила цвет мантии с белого через серый и на угольно-чёрный; седая бородка потемнела, укоротилась, превращаясь в каштановую эспаньолку, милый нос картошкой перетёк в хищный крючок…

— Раскрыл Шут глаза пошире, и увидел, что злые чары окутывают и Королеву (фигурка королевы уменьшилась, платье сменило цвет с белоснежного на сине-серый с белым фартучком), и Рыцаря (металл лат потускнел и взялся ржавыми пятнами), и всё королевство (пейзаж вокруг замка померк, травка выгорела, леса пропали, речки пересохли, а солнышко зашло за тёмные тучки).

— …взял тогда Шут свою верную балалайку…

— Женька! — зашипела Анька, смеясь и сердясь одновременно, — Ну блин! Какая балалайка! Лютня же должна быть!

— Хорошо-хорошо, — тихонько засмеялся Жека, целуя Ангела в волосы. — Хочешь лютню — будет тебе лютня. Да что лютня — я ему китаррон выдам, если ты так хочешь.

Шут последовательно сменил балалайку на лютню, а лютню на китаррон. Не удержал огромный неуклюжий инструмент, уронил его с громким звоном и замер, обиженно глядя на рассказчика и слушательницу…

Маленький он был, красивый, худой и ярко-рыжий — удивительно похожий на Локи.

— Ань, что за фигня? — возмутился уже Жека. — Трикстеров в моей сказке вообще нету!

— Ой! Это не я, это он сам! — Аня мгновенно чуть увеличила шута, чуть состарила и перекрасила спутанный хайр с вплетёнными бубенчиками из апельсинового цвета в благородную бронзу.

Жека одобрительно хмыкнул, добавил в бронзу прозелени, а китаррон всё-таки уменьшил до лютни.

— Взял тогда Шут свою верную лютню и спел Королеве злую и горькую Песню о Правде.

Умной была Королева и справедливой. Но доброй не была — добрый правитель слаб. Рассердилась она на глупого Шута и его обидную песню и августейшим повелением объявила его врунишкой и злодеем. Но Шут любил Королеву более своей репутации. Да и какая репутация у Шута — смех один… Сочинил он к Песне ещё один куплет, да и спел его погромче, ибо был свято уверен, что обязанность каждого честного Шута — говорить своей Королеве Правду.

Осерчала Королева на Шута, и велела Колдуну лишить его голоса.

Молча сидел Шут на ступеньках у трона. Негромко наигрывал мелодию Песни на лютне — ибо любил Королеву более себя…

Разозлилась Королева на непослушного Шута и велела Рыцарю разбить лютню.

Тихо сидел Шут на нижней ступени. Только отстукивал пальцами ритм да потряхивал в такт бубенчиками в волосах — ибо любил Королеву более жизни…

Гнев и злость овладели тогда Королевой…

Анька глубоко вздохнула и притёрлась щекой поудобнее к груди Жеки. Он скосил глаза: Аня спала, как ангелочек, которым, по сути, и являлась.

Жека печально улыбнулся. Вовремя Анька уснула: хэппи-энда он пока не придумал, а плавно вытекающий из повествования сэд-энд её бы не устроил. Тоже закрыл глаза и спокойно уснул: как-то сказка закончится… Что-нибудь выдумается… Ведь не могут же красивые страшные сказки кончаться плахой или виселицей?..