Интермедия. ПРЕСТОЛ СЕРОСТИ

Где‑то между — не сверху и не снизу, не «до» и не «после», — там, куда не ходят даже сны, пульсировала Серость.

Она не была цветом. Она была отсутствием решения: пока что не свет, но уже не тьма; пока что не жизнь, но ещё не смерть.

В этой Серости — как рыбы в глубоком, бездонном озере — медленно плавали Сущности. У каждой было имя, но вслух его не называли: здесь каждое имя было крючком, и тот, кто зазевался, мог попасться на собственное.

Они называли себя Советом Снятия Излишнего.

Те же, кто когда‑либо сталкивался с их работой, шептали о них иначе: Боги Оптимизации, Чудовища Понятного, Хищники Смысла.

Сегодня они собрались вокруг того, что для них было столом, а для любого смертного стало бы безумием.

Стол был… дырой. Дыра проваливалась вниз бесконечными уступами, и на каждом уступе вспыхивали и гасли сцены:

⦁ маленькие лавочки, где ещё продавали сказки — сменялись сетевыми маркетами;

⦁ старые мосты, где влюблённые целовались в первый раз, — становились бетонными переходами без памяти;

⦁ дворы, где играли дети, — превращались в парковки без голосов.

Каждое исчезновение сопровождалось тихим, почти приятным щелчком.

Так трескается лёд в стакане виски.

Над столом‑дырой висели трое.

Они не имели тел — но, чтобы говорить, им нужно было хоть какое‑то «как если бы».

Поэтому они приняли облики:

⦁ Первый — как человек в идеально сидящем чёрном костюме, лицо которого нельзя было запомнить: оно всё время чуть‑чуть менялось под ту или иную норму. Его звали Господин Снятие.

⦁ Второй — как огромный серый псевдомедуза, с множеством тонких щупалец, на концах которых вместо присосок были стирательные резинки.

Его называли Архиварь Пустот.

⦁ Третья — как женское лицо, без тела, висящее в воздухе, зеркальное, в каждом блике — другой мир, уже лишённый чудес. Её называли Госпожа Упрощение.

Они обсуждали.

— Мир Бездарей и их сестричек, — тихо сказала Госпожа Упрощение, и на границах её отражений влажно дрогнули жёлтые, хищные огни, — трещит по швам. Нам даже не пришлось прилагать особых усилий.

Реки забвения сами находят низины.

Его Нижний Город уже доедают Голодные Глаза.

Ещё пара десятков «оптимизированных» точек у людей — и от их стороны связки останется один… осколок.

— Осколок слишком упрям, — холодно произнёс Господин Снятие.

— Этот Сартсна-а… Смакарь… — он явно с отвращением пробовал новое имя, — научился завязывать узлы и там, где мы уже вычеркнули строки.

Он держит свои миры на личной боли. А боль… Боль — не наш инструмент. Наш — безразличие.

Архиварь Пустот зашуршал, колыхаясь.

— Безразличие растёт, — его голос был похож на шёпот страниц, которые вырывают из книги по одной.

— Смотри.

Одно из щупалец опустилось в дыру‑стол и вытянуло маленький, мерцающий пузырёк. Внутри вспыхивало и гасло что‑то вроде города из стекла.

— Мир, где уже не пишут стихов, потому что алгоритмы генерируют тексты

по заданным параметрам, — сказал Архиварь.

— Наш недавний успех. Люди довольны.

Им не нужно терзание. Им достаточно удобства.

Госпожа Упрощение улыбнулась. Улыбка у неё была, как у хирурга, который любит аккуратные ампутации.

— Мир Ведьм и Бездарей нам не нужен живым, — сказала она.

— Он слишком… поэтичен.

Слишком древний.

Слишком напоминает вашим подопечным, что есть ещё другие этажи реальности, кроме офисного.

— Сначала — Мидгард с этим Яромиром, — отрезал Господин Снятие.

— Эти два узла связались. Наш представитель там уже работал.

К сожалению… — он чуть поморщился, как бухгалтер, обнаруживший ошибку в идеальном балансе, — человек отказался от естественной оптимизации.

Не принял наши условия. Он выбрал сложность. А сложность — заразна.

Госпожа Упрощение чуть дрогнула — по её зеркальной поверхности пробежала рябь. В каждом блике, на миг, отразился подвал Яромира:

часы, шкатулка, три фигуры.

— И он не один, — сказал она сухо.

— Домовой несказанных слов…

Мара…

При имени Мары на краю дыры‑стола возникла тонкая трещина, как от иглы.

— Это плохо, — шёлестнул Архиварь.

— Этот тип магии… ремонтной магии… особенно вреден для нашего дела.

Они не создают новых чудес, они чинят старые щели.

Такую работу труднее всего списать как «избыточную эмоциональность».

— Исправители шероховатостей, — с брезгливым интересом произнес Господин Снятие.

— Они мешают коэффициенту энтропийного удобства.

Надо… убрать.

— Мы уже сделали шаг, — вмешалась Госпожа Упрощение, и в её стеклянных глубинах замелькали тени людей в одинаковых чёрных одеждах, с одинаковыми лицами.

— Спецгруппа. Эффективные специалисты по физическому прекращению сложных процессов.

Они уже входят в тот подвал.

Через минуту‑две…

Она не договорила, но все трое и так знали продолжение.

Человеческие жизни — не проблема.

Домовые — тем более.

— А Мара? — спокойно спросил Архиварь.

Несколько его щупалец чуть задрожали.

— Ты забыла учесть /////==== Мара.

Зеркальное лицо медленно повернулось к нему.

В её глазах мелькнула раздражённая искра.

— Мара связана клятвами. Она не вмешивается в человеческие выборы,

если её не позовут, — отрезала она.

— Они ещё не знают, кого к себе впустили.

Господин Снятие чуть заметно кивнул.

— Даже если они выстоят… — добавил он, и Серость вокруг чуть потемнела, —

общая тенденция всё равно на нашей стороне.

Посмотрите:

Он провёл рукой над дырой‑столом.

В отдалённых глубинах промелькнули:

⦁ города без звёзд в небе — только рекламные щиты;

⦁ библиотеки, превращённые в коворкинги;

⦁ храмы, перепрофилированные в банки;

⦁ леса без сказок — только древесина.

— Магия — роскошь, — мягко произнёс он.

— Миры отказываются от неё сами.

Мы лишь помогаем. Они зовут нас:

«Сделайте нам проще.

Сделайте нам понятнее.

Уберите лишние смыслы».

Архиварь Пустот тихо засмеялся.

Его смех был похож на хруст старой бумаги.

— Но всегда находятся… упрямые, — прошептал он.

— Пара человек,

пара домовых,

пара сумасшедших магов,

которые лезут штопать то, что и так

чудесно расползается…

Он вытянул одно тонкое щупальце

туда, где в глубине дыры‑стола

мерцал подвал Яромира.

— Впрочем, — добавил он, —

даже если они залатают пару дворов…

на масштабе вселенных это —

статистическая погрешность.

Госпожа Упрощение кивнула.

— Но наблюдать надо, — строго сказал Господин Снятие.

— Слишком много упрямцев в одном узле —

это уже тенденция.

Эта троица…

Он не назвал их по именам —

так принято было здесь, в Серости.

Но оттенок его голоса выдавал раздражённый интерес.

— …может стать центром сопротивления.

Небольшого. Местного.

Но нам нравится чистота эксперимента.

Он опустил руку в дыру‑стол,

как хирург в рану,

и что‑то там, внизу,

еле слышно пискнуло.

— Продолжим, — тихо заключил он.

— У спецгруппы всего несколько мгновений,

прежде чем ремонтная ведьма поймёт,

что их можно… списать.

Где‑то между бесцветной тишиной и чужими мирами

что‑то поскреблось.

Как зверь, который чувствует:

сейчас его попытаются выбросить из леса.

— ———————

В это время, в сыром подвале старого дома,

где тиканье часов только начинало вновь вписываться

в ткань мира,

трое пили чай из пустоты.

Это был тот же самый термос,

который Яромир купил в магазине «Всё для Вас и Вашего счастья»,

но вода в нём уже не была просто водой.

Мара, не спрашивая разрешения,

тихо дотронулась до его металлической поверхности,

шепнула едва слышное слово,

и вода внутри провалилась куда‑то чуть глубже,

чем можно кипятить на плите.

— Это не зелье, — объяснила она,

замечая любопытный взгляд Яромира,

и настороженный — Ниса.

— Это… чистота.

Чай из того, чего нет,

но что держит всё, что есть.

— Пустота? — уточнил Нис.

Он осторожно понюхал пар:

тот пах… ничем.

Но в этом «ничем» было место для всего.

— Пустота, которая не против, —

уточнила Мара.

— Не та, что жрёт,

а та, что слушает.

Яромир налил по глотку — себе, Нису в блюдечко,

Маре в крошечную чашку,

которую она достала из воздуха,

как фокусник достаёт голубя из шляпы.

Первый глоток оказался…

не вкусом.

Скорее — ощущением,

что все посторонние звуки

ушли на шаг назад.

Подвал стал чётче.

Часы — громче.

Шкатулка — певучее.

И над всем этим…

согнулась тонкая,

почти неуловимая сеть,

в которой дрожали нити миров.

— Слушай, — сказала Мара.

Нис накрыл термос крылышком.

В его глазах зажглись две точки —

как две звезды в очень маленьком космосе.

— Я открою, — предупредил он. — Но недолго.

А то… протечём.

Яромир кивнул, не вполне понимая,

но доверяя.

На миг ему показалось,

что подвал…

расслоился.

В одном слое — они трое, свет шкатулки,

тикание часов.

В другом — пустота дыры‑стола

между мирами,

где обсуждали его и не только его.

Голоса оттуда пришли

не в уши —

внутрь позвоночника,

как холод, поднимающийся от пола.

Он услышал:

«…мир Смакаря трещит…

…человек отказался от естественной оптимизации…

…сложность заразна…

…спецгруппа уже входит в подвал…

…ремонтная ведьма…

…статистическая погрешность…»

Слова не имели источника —

они текли, как ледяная река,

через него.

Он увидел на миг их —

Господина Снятие,

Архиваря Пустот,

Госпожу Упрощение —

но не глазами:

скорее, через те места в себе,

которые всегда хотели «сделать попроще».

И вместе с Яромиром это слышала Мара.

Её лицо потемнело.

Мягкость ушла,

осталась сосредоточенная,

почти воинская резкость.

— Они… — начала она.

— Знаю, — коротко ответил Нис.

— Уже идут.

Как по заказу,

в верхней части подвала,

там, где начиналась лестница,

скрипнула дверь.

Не та, деревянная, старая,

к которой они привыкли,

а другая — новая, железная.

Её раньше не было.

— Ход, — тихо сказал Нис. —

Тоннель оптимизации.

Они умеют быстро наращивать в мире

то, чего в нём не было,

если это — удобный способ убрать сложное.

Из коридора потянуло запахом:

не пороха, не пота —

стерильности.

Так пахнут операционные

и новые офисы:

отсутствием следов.

Первым спустился мужчина в чёрном тактическом комбинезоне,

с тем же безликим лицом,

что у Представителя, только моложе.

За ним — ещё двое, трое, пятеро.

Двигались они синхронно,

как одна многорукая сущность.

В руках — не оружие,

а странные, тонкие устройства,

больше похожие на строительные уровни.

На зелёных экранах мигали индикаторы:

«аномалия смысла»,

«избыточная эмоциональность»,

«присутствие нелинейного агента».

— Объект один, — сказал старший.

Голос — ровный, обходительный,

как у продавца кредитов.

— Дополнительные сущности —

побочные продукты.

Допустимы потери.

— Вы не там считаетe, — заметила Мара.

Группа замерла.

Её слова не были громкими,

но воздух вокруг уплотнился.

Подвал стал меньше —

в смысле пространства для манёвра.

— Вы… в чьей юрисдикции? —

вежливо осведомился старший.

Его глаза пробежались по ней,

отметили:

женщина,

не вооружена,

эмоциональный фон — нестабилен.

«Опасность»: ниже среднего.

— В юрисдикции последствий, — ответила она.

— А вы?

— В юрисдикции эффективности, —

не мигая, произнёс он.

— Пожалуйста, не вмешивайтесь.

Мы ликвидируем локальный очаг сопротивления

процессам упрощения.

Это… не займет много времени.

— Ошибаетесь, — мягко сказала Мара.

— Это займёт… всё ваше время.

Она подняла руку.

На пальце блеснул крошечный,

почти незаметный ободок серебра.

— Закрой уши, — шепнул Яромиру Нис.

— И… не смотри, если сможешь.

Яромир не послушался.

Ибо человек всегда смотрит

в тот момент,

когда его предупреждают не смотреть.

Мара слегка повернула кисть.

Её цепочка с зеркальцем на шее

дрогнула, поймала цвет тусклой лампы…

и вдруг в этом крошечном зеркале

отразился весь подвал.

Но — не как он был,

а как он будет,

если сюда войдут их выстрелы, их действия, их чистота.

Он увидел:

Они налили по глотку — себе, Нису в блюдечко,

Маре в крошечную чашку,

которую она достала из воздуха,

как фокусник достаёт голубя из шляпы.

Первый глоток оказался…

не вкусом.

Скорее — ощущением,

что все посторонние звуки

ушли на шаг назад.

Подвал стал чётче.

Часы — громче.

Шкатулка — певучее.

И над всем этим…

согнулась тонкая,

почти неуловимая сеть,

в которой дрожали нити миров.

Он увидел: себя — мёртвого,

⦁ Ниса — растаявшего,

⦁ часы — разбитые,

⦁ шкатулку — молчаливую,

⦁ стены — перекрашенные в офисный серый,

⦁ полки — забитые картонными коробками

с надписями штрихкодов.

И — тишину.

Ту особую тишину,

в которой уже никогда

ничего не произойдёт.

— Это ваше будущее, — сказала Мара спецгруппе.

— Посмотрите.

Она не нападала.

Она показывала.

Они не могли не смотреть.

В их глазах не было любопытства —

только встроенный приказ:

анализировать данные.

Они видели картинку

и пытались сопоставить её

со своими протоколами.

И не могли.

Потому что это было не просто

«после операции».

Это было после всего.

После мира.

После смысла.

В их нейронных сетках

что‑то запищало:

«ошибка, ошибка, ошибка».

— Вы делаете вид, что ликвидируете угрозы,

— тихо продолжала Мара,

и её голос был как вода,

медленно поднимающаяся в колодце,

— но по факту…

вы убиваете не людей.

Вы убиваете ветвления.

Вы убиваете возможность.

А это — уже моя территория.

Она шагнула вперёд.

Её тень легла на первый уровень лестницы.

Там, где тень касалась ступеней,

бетон начал…

обрастать трещинами.

В этих трещинах мелькали

маленькие сцены:

человек, который мог написать письмо,

но не написал;

женщина, которая могла уйти,

но осталась;

ребенок, который мог поверить в сказку,

но выбрал рекламу.

— Вы — инструменты тех,

кто любит ровные линии, —

сказала Мара.

— Но мир держится на изломах.

Она коротко провела пальцем по зеркальцу.

Оттуда, как от удара,

пошли наружу тонкие,

почти незаметные трещинки света.

Они легли на тела спецназовцев,

как паутина.

— Я не убью вас, — спокойно произнесла она.

— Я сделаю то,

чего вы боитесь больше смерти.

Они попытались поднять свои устройства,

но руки замедлились.

В снах, если во сне

пытаешься бежать,

а ноги не слушаются,

чувствуешь это же.

— Я верну вам… сомнение, — сказала Мара.

Сомнение вошло в них,

как яд,

как благодать.

Каждый из этих людей —

а они всё ещё были людьми,

пусть и сильно… оптимизированными —

вдруг увидел в зеркальце

не только подвал,

не только Яромира,

не только свою задачу,

но и все те моменты,

когда он сам когда‑то выбирал

между «сложно» и «удобно» —

и выбирал удобство.

Увидел — и на секунду

пожалел.

Этой секунды хватило.

Их формы…

стали дрожать.

Чёрные комбинезоны покрылись белыми пятнами —

как будто кто‑то начал стирать с них

штрих‑коды принадлежности.

Лица, до того одинаково безликие,

вдруг начали обретать различия:

морщинки,

усталые тени под глазами,

шрамы,

мимолётные улыбки,

которые даст только воспоминание

о чём‑то очень личном.

— Возвращаю вас… себе, — сказала Мара.

— А уж вы сами решайте,

к кому вы —

к ним,

к себе,

к нам,

или вон… в двери.

Один из спецназовцев —

тот, что стоял с краю —

первым выронил своё устройство.

Оно ударилось о бетон,

экран мигнул и погас.

Он схватился за голову,

словно в неё вбивали гвозди.

— Вы же… говорили…

мир станет проще, —

выдохнул он в пустоту,

обращаясь не к Маре,

не к Яромиру,

даже не к Нису,

а к тем, кто сейчас

смотрели на них из Серости.

Ответа не было.

— Уходите, — мягко сказала Мара.

— Пока можете уйти сами.

Они ушли.

Не бегом — тяжёлой, шаткой походкой людей,

у которых внезапно отобрали

последнюю уверенность.

Ушли по лестнице

вверх,

оставляя после себя

запах…

не стерильности,

а человеческого пота,

слёз,

несказанных вопросов.

Дверь вверху хлопнула.

В подвале воцарилась тишина.

Но уже — иная.

Тишина после выстрелов,

которых не сделали.

Тишина, в которой часы

тикают громче.

Мара выдохнула.

На мгновение в её позе

появилась усталость.

Она села на край стола,

поставила чашку на бетон.

— Ты их… пожалела, — сказал Нис.

В его голосе слышалось

сдержанное восхищение. — Я не могу выбрасывать людей,

как испорченные черновики, —

устало ответила она.

— Этим пусть занимаются их боги.

Моя работа —

чинить последствия

даже их работы.

Она посмотрела на Яромира.

— Теперь ты понимаешь,

с чем связался? — мягко спросила.

— Это не только про шкатулки

и старые дворы.

Это — про войну богов

с чудовищами упрощения.

Про некоторые параллельные сущности,

которым очень не нравится,

что вы ещё умеете

говорить «останься».

Яромир медленно кивнул.

В руке всё ещё держал чашку

с чаем пустоты.

Пар от неё шёл

тонкой ниткой,

сочетаясь с тиканьем часов.

— Понимаю чуть больше,

чем хотел, — ответил он.

— Но… уже поздно передумывать,

да?

— Поздно, — согласился Нис.

Он взобрался ему на плечо,

как кот.

В глазах у него

ещё плясали отблески

виденного междумирья.

— Зато честно.

— И не один, — добавила Мара

почти шёпотом.

Он перевёл взгляд на зеркало

на её шее.

В нём на миг отразилась

не только она,

не только он,

но и… тень.

Смакарь.

Где‑то далеко,

сидящий над своей картой разрывов.

Он поднял на них глаза

через толщу стекла,

через слой миров,

и…

кивнул.

Как признаёт удар

достойный противник.

— Тогда допьём, — сказал Яромир.

— И… идём дальше.

— К следующей точке, — подхватил Нис.

У него в лапках

уже переливалась

небольшая,

но отчётливая

карта из инея,

вырванная будто из стекла

и ставшая твёрдой,

как лёд,

который не растает в руках.

Теперь карта была

не только на окне.

Она была с ними.

Её можно было разворачивать

где угодно.

Тонкие линии связывали

двор, подвал,

другие места,

которые ещё ждали

своего «останься».

— Не бойся, — сказала Мара тихо.

— Страшное мы уже услышали.

Осталось…

услышать то, ради чего

стоит перешёптываться

богам,

чудовищам,

людям

и домовым.

Часы на стене

отбили время.

В их глухом звуке

Яромиру почудилось:

мир делает пометку

на полях своей книги:

«Здесь трое

отказались от упрощения».

И где‑то в Серости

кто‑то раздражённо

поставил красный крестик

на идеально ровной диаграмме.

А чай пустоты

был горяч,

как новое решение.