Елена Абрамова. Курс "Стилистика"-#2. Описания

Ну, про Марию Семёнову вы уже знаете. Но ещё до неё, в начале моего «творческого пути», мне очень нравилась книга Розмари Сатклифф. К сожалению, я брала её в библиотеке, и не помню, кто был автором того перевода. Этот текст, что привожу ниже, взят из интернета, и заметно уступает тому, который так нравился когда-то.

Чем нравился? Слогом, ритмом, живой картинкой, которая сразу складывается в голове. Именно этому ритму я старалась подражать сначала.

Розмари Сатклифф, «Орёл Девятого легиона»

Однажды вечером, когда над Волчьей Горой стояла большая Луна, заливая окрестности мягким рассеянным светом, из приречной деревни вышел белобрысый подросток. На вид — пятнадцать или шестнадцать лет; невысокий, худощавый, в простой рубахе и штанах, какие носят местные жители. Пройдя немного на север, парень сошёл с дороги, и стал подниматься по узкой крутой тропе на вершину Горы.

Было светло, почти как днём, однако и Гора, и кусты на ней, и тропа, ведущая сюда, ночью были жутковато непохожи на самих себя. Лунный свет скрадывал цвета, смягчал очертания, и от этого ночные тени казались чернее и таинственнее.

Ночь порождает в человеке тревогу, вызванную древней памятью о временах, когда его предки жили в пещерах и защищались от хищных зверей.

Непонятные ночные шорохи, скрипы, жуткие крики ночных птиц не пугали парня. Ему ли бояться Волчьей Горы и призраков? За все шестнадцать лет, прожитых здесь, ему не попался ни один. А ведь никого из деревенских и вечером не выманишь не только на склон Горы, — даже в поле. Кроме него, Моргира…

Волчью Гору в деревенских легендах населяли всевозможными призраками и оборотнями. Якобы каждый, вышедший в ночную пору в поле за деревней, непременно встретит седого колдуна, а с ним — стаю волков-оборотней. Об этом любили распевать в трактире, возле тёплого очага и при накрепко закрытых дверях…

Замок высился недалеко от Белого кряжа, длинным языком лежавшего на западе. Чтобы добраться от Кристэ до Замка, следовало ехать по берегу Серебрянки, а затем — по каменному мосту, по широкому тракту — вплоть до серых замковых стен. Желающий попасть в Замок дёргал у ворот за верёвку колокола. А там уже строгий привратник решал, впускать прибывшего в Замок или нет. О важном госте докладывал командору или магистрам, а любопытных гнал. Носившие рыцарскую форму проезжали в Замок без препятствий, лишь называя привратнику своё имя.

Внутри стен Замок делился на Большой и Малый. Первый включал в себя внушительную Главную башню, где располагались апартаменты командора, магистров и их семей. Здесь же находились и классы для учеников, но жили будущие рыцари в другой, Асаванской башне, отделённой от Главной широким мощёным двором. Здесь, на шершавых, выщербленных временем плитах, магистры устраивали смотр рыцарских отрядов. На площадке перед Главной башней — досрочное Посвящение в рыцари. (В отличие от Большого, которое устраивали в Праздник Рыцарей, на главной площади Соколана).

Высокие тёмные тополя, шумевшие вдоль двора, помнили не одно поколение юных сорвиголов, а может, даже молодость командора… Большой замок был частью повседневной жизни рыцаря, от беззаботных ученических дней до целиком подчинённых уставу будней коннора и магистра.

Малый замок, обнесённый внутренней стеной, напротив, считался местом секретным, куда без разрешения командора не смел ступить ни один коннор, уж не говоря про асаванов.

Яркое солнце заливало комнату и светлыми пятнами ложилось на книги, в беспорядке разбросанные по столу. Любопытно заглядывало в смятый, исчёрканный листок с неоконченными стихами. Освещало деревянный стул с резной спинкой, небрежно брошенный камзол — и тянулось жёлтыми полосками по гладкому деревянному полу…

Вот солнце добралось и в дальний конец комнаты, где темнел, поблёскивая медными ручками, старый платяной шкаф. На шершавых дверцах можно было рассмотреть старинную резьбу: прихотливо изогнутые ветки с листьями и сказочными цветами. По правую руку от шкафа находился небольшой камин, слева — дубовая дверь.

…Кровать, где теперь полулежал Гарвел, находилась в нише, по обеим сторонам которой поддерживали тяжёлый шерстяной полог витые сосновые столбики. Теперь он был откинут, и солнечные лучи беспрепятственно падали из окна на страницы книги. Приходилось немного щуриться от света и время от времени убирать падавшие на глаза волосы.

Между окнами зала блестело большое зеркало в медной раме, занимая почти всё пространство от пола до потолка. Гарвел медленно приблизился к нему — и застыл, пристально глядя на своё отражение. Замковая форма его пребывала в порядке, светло-зелёная, как молодая трава. Высокий ворот наглухо застёгнут. Алый плащ, как положено, — перекинут через плечо… Поправлять нечего. Вот разве посмотреть на свою внешность сторонним взглядом?

Лицо, смотревшее из глубины стекла, никто не нашёл бы необычным. Упрямые тёмно-карие глаза, в меру тонкий нос с едва заметной горбинкой, слегка обозначенные скулы… Тёмно-каштановая чёлка падала на лоб, а волосы для удобства были схвачены на затылке кожаным шнурком.

Не спуская взгляда с отражения, Гарвел стащил шнурок. Прямые, густые волосы послушно упали на плечи… Если бы позволено было выбирать, он предпочёл бы родиться смуглым, как большинство гайнан, и с трудом мирился с басмарской светлой кожей. Да, о южной смуглоте и диковатом огне в глазах оставалось только мечтать… Против воли богов не попрёшь…

А в целом… Конечно, не писаный красавец, но весьма симпатичный. Этого нельзя было не признать. Худощавый и невысокий, и в общем-то, недурно сложенный. По крайней мере, всё на месте, как у людей. Вон, у графа де Фрезинга голова на фоне широких плеч кажется маленькой, а руки — длинноватыми. Но ведь никто не смеётся. И госпожа Герта преданно любит мужа.

Почему же тогда Элиза… предпочла этого Арчимбайта?..

На повороте тропы Гарвел увидел паренька примерно своих лет, с котомкой и лютней. Растрёпанные короткие волосы, коричневая курточка и серые штаны. Запылённые кожаные сапожки. Вполне себе обычный путник, каких много на дорогах, если бы не одна странность. На левом плече паренька сидел, вцепившись когтями в ткань куртки, небольшой пушистый кот золотисто-черепахового окраса. Парень перебирал струны лютни, и продолжал петь, даже увидя Гарвела.

Граф Харл восседал за столом, скучающе откинувшись на спинку скамьи. Широкоплечий, длинноволосый, в зелёном, затканном золотом камзоле, он мог бы сойти за принца, а то и за короля. Из-под бархатных рукавов виднелись дорогие кружева, на руках блестели драгоценные перстни. Зелёный, в цвет костюма, маленький бант в волосах у левого виска напоминал о забытой ныне моде его молодости.

Граф Харл и вправду питал слабость к красивым нарядам. Как это ни странно для мужчины, но у него имелся немалый набор элегантных костюмов, плащей и шляп, а к ним обязательно — бант подходящего цвета. Рыжевато-каштановые волосы граф не завивал, но тщательно за ними ухаживал. Экстравагантная внешность старшего де Фрезинга вошла у соколанцев в поговорку, но тот лишь посмеивался в ответ на колкие выпады шутников и образа не менял.

Знавшие его хорошо не обманывались насчёт этого женоподобия. За маской добродушного щеголя и скучающего бездельника скрывался цепкий, внимательный ум, твёрдая решительность и хитрость. Отличная память позволяла графу помнить в мелочах события многолетней давности, а хладнокровие и изворотливость ума немало помогали в работе адвоката.

В Месяц Единорога ещё было ощутимо прохладно: как-никак, середина весны. С дальних северных гор приходили холодные ветры, пригоняя порой снежные тучи. Зима то отступала, то снова принималась хозяйничать… Но свежее, влажно-земляное дыхание весны с каждым днём становилось острее, и сердце в груди билось сильнее, а небо над головой делалось выше и бездоннее… Душа томилась странной, непонятной тоской, то ли желая взлететь, то ли ожидая чего-то волшебного.

Гарвел любил весну. Быть может, за это хрупкое равновесие между силами природы, или за то, что в эту пору весь мир кажется живым, дышащим существом. Нравилось ощущать себя живым, наливаться силами наравне с миром, наслаждаться дивным чувством весенней свободы, когда каждый день — маленький праздник! И было очень правильно, что именно Месяцем Единорога у басмаров начинался новый год. На деревьях набухали и готовились лопаться почки, из прелой земли вовсю лезла молодая трава, и мир казался юным, словно в день сотворения.

Солнце ласково светило в окно, маня выскочить на улицу как есть: с непокрытой головой, в рубашке и шоссах. Это, бесспорно, было бы весело, но грозило простудой на дорогу. Поэтому, скрепя сердце, Гарвел заставил себя надеть шапку, стёганый камзол и тёплые сапоги. Сбежав по длинной скрипучей лестнице, он распахнул дверь в сад.

Деревья стояли ещё безлистые, но на краснеющих ветках уже отчётливо виднелись набухающие почки. Ещё неделя-другая — и всё преобразится. Нежно-зелёные листочки покроют каждую веточку, а потом сад окутается бело-розовой дымкой распустившихся цветов… И тогда у басмаров начнётся задорный Весенний Праздник, с весёлыми песнями, танцами, с бросанием букетов жениху невестой...

К Ор-Айлеру они подошли уже вечером. Солнце склонялось к закату, и на дорогу легла прохладная тень. Но башни города еще горели золотом, словно и впрямь построенные из драгоценного металла, как уверяли легенды.

Утро выдалось погожим, без единого облачка. Синее, словно умытое, небо радовало глаз, а трава и кусты после вчерашнего дождя ещё хранили на листьях капельки влаги.

Большую часть комнаты занимал непомерной длины высокий стол, уставленный всякого вида и формы предметами неясного назначения. Дальше стола стояли два прозрачных куба, словно из голубоватого хрусталя. Гарвел успел рассмотреть разложенные внутри разной величины светящиеся шары, блестящие диадемы и кольца. От них явно веяло магией, и он поспешил отвести взгляд: мало ли, что подумают?

Оглянулся на стены, и увиденное очень не понравилось. Всевозможные крючья, пилы, цепи и обручи с зазубренными шипами наводили на нехорошие мысли. Ржавые отметины на железе, видные кое-где, казались застарелыми пятнами крови. И не в меру ретивое воображение принялось рисовать такие ужасные картины, что впору стало бежать без оглядки… Сомнений не оставалось: он попал в ту самую комнату… Дознавательную.

Гарвел покорно пошёл следом — вдоль длинного стола, мимо хрустальных кубов — через всё помещение дознавательной. И совсем в противоположную сторону от двери, через которую его привёл эн Филипп.

Когда проходили мимо стоявшего в углу большого кресла с высокой спинкой, Гарвел внутренне поёжился. На таком, если верить местной хронике, основатель Замка, жестокий эн Адальберт пытал своих врагов. Кресло выглядело вполне безобидно, но многочисленные отверстия в обивке напоминали о скрытых внутри ножах. Во время дознания они медленно выдвигались, причиняя жестокие мучения тому, кто по воле судьбы оказывался привязан к креслу ремнями.

«Слава Владычице милосердной, — подумал Гарвел, — мне не довелось этого испытать. Такой боли я точно бы не выдержал.»

Спросить, куда и зачем, Гарвел не решился, и лишь послушно пошёл следом — вдоль длинного стола, мимо хрустальных кубов — через всё помещение дознавательной. И совсем в противоположную сторону от двери, через которую его привёл эн Филипп. После всего пережитого не хотелось ни на что смотреть — только поскорее выбраться отсюда.

Когда проходили мимо стоявшего в углу большого кресла с высокой спинкой, он внутренне поёжился. На таком, если верить местной хронике, основатель Замка, жестокий эн Адальберт пытал своих врагов. Кресло выглядело вполне безобидно, но многочисленные отверстия в обивке напоминали о скрытых внутри ножах. Во время дознания они медленно выдвигались, причиняя жестокие мучения тому, кто по воле судьбы оказывался привязан к креслу ремнями.

«Слава Владычице милосердной, — подумал Гарвел, — мне не довелось этого испытать. Такую боль я навряд бы выдержал!»