Рождество Клотильды Блюм - Лита Семицветова

Ночная бабочка уверенно и настойчиво билась в стекло. Мягкий свет абажура холодным осенним вечером приманит кого угодно, но не каждый может позволить себе стучаться в окно непрошенным гостем.

«Ах, если б я могла дотянуться до форточки, то обязательно пригласила бы ее в комнату! — подумала Клотильда о бабочке. — Но, к сожалению, я еще слишком мала».

Клотильда Блюм очень любила этот уютный теплый свет и понимала бабочку. Наконец, утихла дневная суета, все собрались вечером за круглым столом: пили чай, о чем-то говорили, а Клотильда наблюдала со своего подоконника.

Однако дневную суету она тоже любила. Тогда ее окружали вниманием, и Клотильда могла наблюдать улицу, где была своя чудесная суета: над клумбами летали бабочки, а с ветки на ветку — птицы. Бодрящий летний воздух струился в приоткрытое окно и наполнял силой и радостью.

Теперь же — осенью — разноцветные листья кружились во дворе в печальном танце, опускались на землю, чтобы отдохнуть и снова затанцевать в паре с неугомонным ветром. Уличная прохлада оставалась за стеклом, и хорошо было пребывать в тепле за толстой портьерой.

Подоконник — отличное место, особенно если учесть то, что Клотильда Блюм была цветком и поселилась здесь недавно. Ее поставили вместо китайской розы, которая перекочевала в огромный напольный горшок и теперь занимала собой почти весь угол за креслом.

Розу так и звали Розой. Она только и смогла представиться, как разговор прервался, и хозяева унесли ее в угол. Клотильда даже не успела назвать ей свое имя в ответ. Роза вся была покрыта алыми бархатными цветками. Они смотрелись великолепно! Сама Клотильда еще ни разу не цвела, но надеялась, что это скоро случится, и ее цветы будут… ну, по крайней мере, они у нее точно будут.

В доме погас свет, по стеклу забарабанил дождь, и бабочка оставила свои попытки прорваться в комнату.

Клотильда погрузилась в сон. Она предвкушала, как утром ее разбудит первый солнечный луч — осторожно дотронется до стеблей, а затем потянется дальше, проглаживая сонное пространство комнаты. Постепенно дом наполнится движением и звуками, и ее коснется заботливая рука хозяйки.

Прошло совсем немного времени, и свет внезапно вспыхнул снова. В доме поднялся шум, хозяева забегали, загремели ведрами и тазами, даже Розу передвинули в другое место. Клотильда увидела, что на потолке появилась большая серая клякса, из которой непрерывно капала вода.

На кляксу было неприятно смотреть, но все смотрели именно туда. Клотильда почувствовала какую-то смутную тревогу. Ей показалось, что эта клякса явилась в дом отнюдь не для добрых дел.

Так и вышло.

С этого дня, а, вернее, ночи, на подоконнике расположилось гораздо больше вещей, и стало тесно. Пятно на потолке расползлось. От него стали отваливаться толстые куски штукатурки, обнажая темные деревянные балки. Дыра выглядела зловеще, и на нее не переставали с опаской поглядывать.

Хозяева беспрестанно двигали и переносили куда-то мебель. А когда комната совершенно опустела, и вещи с подоконника исчезли, то Клотильда вовсе забеспокоилась.

Сквозь прореху на портьере, которую оставил кот из-за неудачной попытки запрыгнуть сразу на форточку, минуя подоконник, Клотильда увидела, как хозяева выносят из комнаты последний сундук и… Розу!

«О, значит и меня сейчас куда-то отправят», — в волнении подумала Клотильда.

Но дверь захлопнулась, и комнату наполнила тишина.

Не та тишина, в которую погружается спящий дом или дом, хозяева которого отлучились ненадолго. Не та — степенная, привычная, навевающая дремоту тишина, а неизвестная, окутывающая холодом и страхом.

Какое-то время Клотильда еще надеялась, что хозяева обязательно вернутся за ней. Но дни пролетали, а никто не приходил. Клотильда Блюм поняла, что осталась одна в пустом доме. Ее просто не заметили за портьерой и забыли взять с собой в новое жилище.

«Что же теперь будет? — спрашивала себя она. — Ведь я совсем не могу находиться здесь одна! Кто станет ухаживать за мной, поливать? Неужели теперь я погибну?!»

Клотильда не могла себе этого представить. Она была совершенно растеряна.

На деревьях за окном уже почти не осталось листьев, и ветер, от нечего делать, размахивал взад-вперед незащелкнутой форточкой, от чего та издавала тоскливый скрип.

Клотильда ощущала шершавые прикосновения гуляки-ветра, и ее стебли дрожали.

«А вдруг я тоже пожелтею и высохну? — подумала она. — Вдруг так и не увижу своих цветов?..»

— Не понимаю я некоторых, — раздался незнакомый скрипучий голос поблизости.

На противоположной стороне подоконника сидела крупная Муха. Она сосредоточенно терла лапой о лапу и говорила, не глядя на Клотильду:

— Зачем только их держат? Толку-то все равно никакого. И сами-то о себе они позаботиться не могут. Все им дай!

— Это вы о чем? — не поняла Клотильда.

— То ли дело помидор, — продолжила Муха. — И красота в нем, и польза. На солнышке разрумянится, соком нальется. Если треснет чуток и подгниет — так один запах чего стоит! Опять же, брось его в компостную кучу — так он сам вырастет безо всякой помощи. А ты, — Муха подползла ближе, рассматривая Клотильду, — сама чего можешь, что пользы-то от тебя?

Это был скорее не вопрос, а утверждение. Муха снова отвернулась и стала ползать по стеклу.

Клотильду немного смутила такая точка зрения.

— Но ведь я домашний цветок. Нас для красоты держат, для уюта…

— Для красоты клумба есть. Хотя в ней тоже проку мало. Садили б лучше туда капусту — тогда я понимаю. Она тебе и цветок, и польза от нее немалая. А то нарежут ромашек — и в вазу. Они стоят себе, чахнут. Разве что вода в вазе пахнет приятно, если забудут поменять.

Клотильда несколько раз видела цветы в вазе на столе. Поначалу они выглядели живыми и свежими, но через некоторое время опускали головки и теряли лепестки. Смотреть на них становилось грустно. Тогда хозяева уносили цветы, и ваза снова стояла пустой.

— Но зачем же тогда ваза на столе? — спросила Клотильда у Мухи.

— А я почем знаю?.. Тарелка — вещь необходимая. В ней есть чем поживиться. В особенности, десертная — там сахару всегда в достатке, даже если помоют.

Муха рассуждала очень уверенно. У нее был несомненный опыт в том, что касалось красоты и пользы. Клотильда не знала, что ей возразить, и потому молчала.

— В этом доме тоже всегда было чем угоститься, а теперь — пусто. Но мне-то что? Зима — время спячки, надо искать угол потемнее, — подвела черту Муха, и, очевидно, удовлетворившись беседой и потеряв к ней интерес, стала лениво летать по комнате.

Клотильду охватило странное чувство. Она никогда не задумывалась о своей полезности. Ей было просто приятно расти здесь, наблюдать за другими, видеть как заботливо хозяйка поливает ее, осматривает, нет ли поврежденных побегов.

Может, от нее тоже ожидали каких-то питательных плодов или удивительных цветов, а она не справилась? Может, ее спутали с кем-то, высадив в горшке, а затем, разобравшись, решили не брать с собой?.. О!.. Это было бы ужасно! Тогда нет никакой даже самой малой надежды, что о ней вспомнят и вернутся, что бы увезти отсюда.

Порыв ветра ворвался в комнату, и Клотильда затрепетала от нехороших предчувствий. Она постаралась отогнать от себя пугающие мысли:

«Нет-нет! Я не должна думать о плохом и поддаваться панике. Надо успокоиться и ждать. За мной обязательно придут!»

В таком тревожном ожидании проходили дни. Они были короткими и студеными, а ночами ветер меланхолично напевал за окном. Несмотря на это, а может, как раз из-за того, Клотильде совершенно не хотелось впадать ни в какую зимнюю спячку, как советовала Муха.

Напротив, она была бодра и полна сил. Ее зеленые побеги разрастались и тянулись вверх. Только вот земля в горшке, пожалуй, стала суховата и нуждалась в поливе. Но Клотильда умела накапливать влагу в стеблях, так что запас у нее еще оставался.

В одно утро она потянулась, расправляя стебельки, и увидела наверху длинноногого паука, который трудился, оплетая угол окна прозрачно-серебристыми нитями. Клотильде понравился этот незамысловатый узор. Особой красоты в нем не наблюдалось, но видна была прочность и основательность.

— У вас очень складно выходит, — похвалила паука Клотильда. — Сразу видно, что вы мастер своего дела.

Паук на секунду отвлекся, чтобы посмотреть на Клотильду, а затем продолжил работу также быстро и ловко.

— Конечно, мастер. Я происхожу из древней династии мастеров, — гордо произнес он. — Наш род плел паутины с незапамятных времен. Мастерство передавалось из поколения в поколение. Я унаследовал это ремесло от отца, он — от деда, тот — от прадеда, и так до самого первого нашего предка — основателя рода — великого Арахнобиуса Длинноногого!

Паук снова на секунду прервал работу, но только, чтобы торжественно проговорить:

— Я его прямой потомок — Арахнобиус Тридцать шестой!

— О… — восхищенно протянула Клотильда. — Меня зовут Клотильда Блюм, — поспешила представиться она в ответ именитому собеседнику. И с грустью прибавила: — К сожалению, я ничего не могу сказать о своих предках.

— То-то и оно. Нынешняя молодежь совершенно не интересуется историей своего рода. Считают себя вправе ругать все старое и отрицать прошлое. А что мы такое без наших предков?

Паук отполз немного в сторону, чтобы окинуть взглядом сплетенную паутину. Клотильда в это время напряженно думала: как же ответить на его вопрос? Что она такое без своих предков?..

Но паук вернулся к работе и ответил сам:

— Ничто! — громко и утвердительно произнес он. — Идти по стопам родителей, продолжать их дело, перенимать их опыт — вот главное, чему надо посвятить свою жизнь. Наш род тянется за нами также, как эта паутина за мной. Оборви ее намеренно или случайно — и я упаду вниз!

— Ах!.. И тогда вы разобьетесь?!

— Нет, конечно, я не разобьюсь. Мои лапы достаточно крепки. Но разве речь об этом? — паук нахмурился и поглядел на Клотильду.

— О чем же, господин Арахнобиус? — недоумевала та.

— Ты либо глупа, либо слишком молода, — поворчал паук.

Он со всех сторон осмотрел паутину и, судя по всему, остался доволен работой. Тогда спустился пониже и назидательно произнес:

— Речь о том, что надо делать дело, сударыня! Дело — начатое и завещанное праотцами. Нет ничего более важного, чем посвятить себя этому! И не тратить свои дни на бессмысленные забавы: стоять в углу, украсив себя пестрыми одеждами, или глупо чирикать, порхая из стороны в сторону.

Клотильда была озадачена. Она чувствовала, что почтенный Арахнобиус Тридцать шестой говорит очень умные вещи, и с ним нельзя не согласиться. Конечно, то дело, которому надо посвятить себя, должно быть очень важным. Но ей казалось, что дарить красоту и вызывать улыбку — тоже очень важно. Все ее предки, наверняка, были цветами. И что же они могли делать такого важного, о чем она не знала?

— А какие дела можно считать важными, господин Арахнобиус? — решилась спросить Клотильда.

— Только те, которые приносят пользу, — ответил паук.

— Да-да, я уже слышала об этом, — подтвердила Клотильда, вспоминая разговор с Мухой. — Но я пока еще не знаю, какую бы пользу могла принести кому-то…

— Причем здесь кому-то? — перебил ее паук. — Я говорю о пользе самому себе. О своей личной выгоде. Я и мои предки плетем паутину не для кого-то, а для себя. Чтобы обеспечить себя жильем и пропитанием. Мы не заботимся о том, чтоб она кому-то нравилась. Но мы делаем ее крепкой и надежной. Только это дает уверенность в завтрашнем дне и спокойствие. Все остальное — ерунда!

Клотильда собиралась еще расспросить паука, но он вдруг резко обернулся и помчался вверх, к своей паутине. В этот момент там отчаянно забилась знакомая Муха, которая все еще была озабочена поиском угла для зимней спячки и нечаянно попалась в паучью сеть. Арахнобиус Тридцать шестой подскочил к своей пленнице, и та тут же затихла и повисла на паутине.

Клотильда не хотела больше туда смотреть. У нее испортилось настроение и пропало желание говорить с пауком.

Дни тянулись за днями, а Клотильда Блюм так и оставалась одна в покинутом доме. Земля в горшке стала совсем сухой, и надежды Клотильды угасали.

«Если бы от меня была хоть какая-то польза, — думала она, — или мои цветы украшали бы комнату, то хозяева обязательно вспомнили бы обо мне. А так… Я никчемное, никому не нужное создание, которое не в состоянии даже позаботиться себе. Значит, мне суждено высохнуть и умереть здесь, на этом подоконнике, в совершеннейшем одиночестве».

Под тяжестью таких мыслей побеги не хотели тянуться вверх и стали клониться, понуро свисая с горшка. Клотильда больше не радовалась редким солнечным лучам, заглядывающим к ней в окно. Ее настроение было таким же унылым, как песня ветра за окном. И ее абсолютно не взволновало, когда в одну из ночей эта песня стала слишком громкой и ворвалась в дом через открытую форточку вместе с колючим зимним дождем.

Вода просачивала землю, омывала стебли, скатывалась частыми слезинками с кончиков листьев, а Клотильда думала о том, что ей все равно как умереть: раскиснуть под проливным дождем, высохнуть или замерзнуть.

Как-то, очень ранним утром, Клотильда проснулась от того, что на улице было необычайно светло. Деревья, кусты и вся земля побелели и затихли. Солнце игриво разбрасывало блики, и все пространство за окном искрилось в ответ.

На форточке сидела птица и бодро чистила перышки. Одно из них — крохотное, ярко-синее — опустилось прямо на Клотильду.

— Это перо похоже на приветливое зимнее небо, такое, как сегодня, — задумчиво сказала Клотильда.

— Да, — подтвердила птица. — Цвет перьев дал мне имя Синица.

— А я Клотильда Блюм. Еще недавно была домашним цветком. Теперь — сама не знаю кто я…

Синица склонила голову на бок и удивленно посмотрела на нее:

— А что с тобой случилось?

— Хозяева оставили этот дом и меня вместе с ним, — равнодушно проговорила Клотильда.

— Ты выглядишь довольно неплохо для заброшенного цветка, Клотильда Блюм, — сказала птица.

И в самом деле, стебли были налитыми, сочно-зелеными и смотрели кончиками вниз уже не от слабости, а от того, что удлинились и сформировали упругие, изящные дуги.

— Наверное… — сказала Клотильда. — Но я нахожу свое существование бессмысленным.

— Пожалуй, — согласилась Синица. — Какой может быть смысл, если ты зависима от прихоти своих хозяев и не обладаешь свободой? Я бы ни за что не согласилась жить под чьей-то крышей и не иметь возможности летать в бесконечном небе, когда захочу.

Клотильда вспомнила, что в первые дни, как только она поселилась на подоконнике, рядом с ней стояла клетка с канарейкой. Ей приносили пищу, меняли воду, а она великолепно пела, приветствуя ласковое солнце за окном. Но потом канарейку перенесли в другую комнату, и оттуда доносился ее переливистый голос. По правде говоря, канарейка казалась вполне счастливой.

— Скажите, Синица, а вам не бывает холодно? — поинтересовалась Клотильда, которой было немного зябко.

— Сейчас нет. Но когда становится холодно, я летаю и согреваюсь. К тому же, голод не даст мне засидеться и замерзнуть. Я должна быть в движении, если хочу выжить.

— Но разве не лучше жить в тепле и знать, что о тебе позаботятся?

— И быть всего лишь забавой для кого-то?! Фи! — возмущенно чирикнула Синица. — Да это худшее, что только можно себе представить! Уж лучше переносить холод и голод, чем вести сытую и никчемную жизнь. Трудности закаляют и делают нас сильнее, а уютная клетка мне не нужна. Я точно померла бы в ней от скуки и тоски.

— Мне трудно возразить на это…— вздохнула Клотильда.

— А ты не печалься, — подбодрила ее Синица. — Возможно, тебе еще повезет.

Клотильда покачала стебельком:

— Ох… я уже и не надеюсь, что хозяева вернуться за мной…

— Я о другом, — сказала Синица. — Быть может, ветер разобьет это дурацкое стекло и вытолкнет тебя отсюда прямо на клумбу. Вот тогда и ты узнаешь, что такое настоящая жизнь. Желаю тебе, чтоб это поскорей случилось! — прокричала она, отлетая на самую верхушку старого клена.

Клотильда проводила Синицу взглядом и ничего не сказала в ответ. Ее охватили грусть и отчаяние — слова птицы проникли в самое сердце.

Скорый зимний день сменился ночью, луна разлила повсюду голубоватое сияние, но Клотильда, томимая печалью, не замечала ничего вокруг.

«Настоящая жизнь проходит мимо, а мне не суждено узнать ее, — думала она. — Разве что, ветер поможет вырваться из западни, в которой я очутилась. Но это вряд ли произойдет до того, как я умру здесь… Ах! Если бы я могла выбраться отсюда сама! Ну почему я не лиана? Тогда бы мои стебли ухватились за оконную раму, проползли вверх к форточке и оказались бы на свободе!»

Где-то глубоко внутри что-то билось, клокотало и просилось наружу. У Клотильды было такое чувство, будто от корней до самой верхушки ее переполняло что-то неведомое ранее, нечто такое, что вот-вот готово прорваться и выплеснуться. Стебли стали набухать на концах и, утяжеленные, клонились вниз сильнее, чем прежде.

Так продолжалось всю ночь, последующий день и снова ночь… Клотильда словно пребывала в лихорадке. Она решила, что пришел ее конец, и мысленно прощалась со всем миром.

А под утро третьего дня, когда небо посерело, Клотильда обнаружила, что из аккуратных зеленых бутонов на верхушках стеблей кое-где робко проклевываются цветы.

Поначалу это очень удивило и растрогало ее. Цветы были чудо как хороши: из удлиненной беловатой чаши расходились венчиком нежно-оранжевые лепестки, внутри которых капельками малиновой росы виднелись сердцевинки.

Она на некоторое время даже замерла, оторопев и любуясь цветами. Но, вскоре, оглядевшись вокруг, затосковала и поникла.

«Кому теперь нужны мои цветы?! Зачем нужна красота, которую никто не видит?!» — недоумевала Клотильда Блюм.

*****

Оливер очень устал сегодня. Несмотря на Сочельник, работать пришлось допоздна. Высоко поднятый воротник старенького драпового пальто не больно-то спасал от холода. Оливер, вжав голову в плечи, торопился домой по заснеженной улице, где редко проскакивали такие же съеженные прохожие.

Сегодня рождественский ужин. Его наверняка заждались мать и младшая сестренка Бетт. Оливер был доволен тем, что в этом году, благодаря его стараниям на новой работе, удалось скопить немного денег и праздничный стол украсит запеченный карп с черносливом и миндальный пирог.

Когда до дома оставалась пара кварталов, Оливер замедлил шаг. Он так замотался в последние дни, что постоянно откладывал покупку подарков. В итоге, совершенно забыл о них.

«Господи, какой я болван! — в сердцах выругался он. — Как же я явлюсь в Сочельник с пустыми руками? Мама и Бетт расстроятся, хотя и не подадут виду… Они уж точно приготовили мне что-нибудь на Рождество…»

Оливер остановился в раздумье.

«Время позднее. Лавочники тоже спешат к рождественскому столу, поэтому вряд ли стоит рассчитывать найти что-нибудь стоящее в тех малочисленных сувенирных лавчонках, которые еще открыты. Да и беготня займет кучу времени. А сестра с матерью, небось, ждут не дождутся… Что же делать?..»

Оливер стоял посреди улицы, соображая, как ему поступить дальше.

Окна домов приветливо светились в темноте. За ними слышна была предпраздничная возня, детский смех, разливались песни уже успевших глотнуть вина гостей и хозяев.

Только в одном неприметном домишке напротив, похоже, никто не жил. Его окна были пустыми и темными. Скрипучий фонарь на столбе качнулся от ветра и махнул лучом света в сторону нежилого дома. Оливеру показалось, что в одном из окон он увидел нечто странное. Он подошел поближе: так и есть — в окне пустой комнаты стоял одинокий роскошный цветок.

«Какая находка! Это как раз то, что надо!» — обрадовался Оливер.

Без труда найдя нужную комнату, он взял горшок с цветком с подоконника. Расстегнув пальто, осторожно прикрыл нежные лепестки от мороза и заспешил домой.

— Мамочка, посмотри какое чудо принес наш Олли! — радостно заверещала Бетт.

— Бог мой! Это рождественник очень редкого окраса! Где ты его нашел, сынок?

— Скорее, это он меня нашел, — улыбнулся Оливер.

— Значит, в новом году тебя непременно ждет удача, — ласково проговорила мама и поцеловала его в щеку.

— Надеюсь, что удача не обойдет всех нас, мам, — сказал Оливер. — Давайте-ка за стол. Я замерз и страшно проголодался!