Яркий свет бьёт в лицо, глаза закрываются ещё крепче. Чужие шаги, кто-то входит в палату.
— Искандер Шамилович, не спите?
Я не сплю. Надо ответить. Человек ни в чём передо мной не виноват.
— Нет, доктор.
— Мне нужно осмотреть Вас. Откройте, пожалуйста, глаза.
Я открываю глаза. Он подходит ко мне. Взгляд профессионально внимательный. Я замечаю, что его глаза серые. Не такие, как твои, но тоже серые. Сердце сжимается и дрожит на выдохе, вдохнуть я уже не могу.
Снова боль. Говорят, если тебе больно, значит, ты живёшь. Я живу. Только не понимаю — зачем?
Глаза закрываются сами собой. Издалека слышу голос врача:
— Откройте рот. Вот так, под язык, не глотать. Сейчас пройдёт.
Потом меня несколько раз колют, что-то ещё говорят. Отвечать нет ни сил, ни желания.
Мне незачем больше жить. Моего мальчика больше нет. Я убил его. Он стоял на самом краю, а я подошёл и столкнул его.
Я сказал, что люблю тебя больше жизни. А ты ответил, что больше жизни только смерть.
Ну, что ж, ты прав, маленький, после твоей смерти, моя жизнь закончена, теперь — только моя смерть.
Я жду её.
Я хочу её.
Я зову её.
Может, Всевышний дарует мне последнюю милость, и я увижу тебя Там, хотя бы один-единственный последний раз?..
— Ну, что же Вы, Искандер Шамилович? Мы Вас уже хотели в общую переводить, а Вы вон что удумали! Хватит умирать, давайте-ка, жить продолжайте. Тут к Вам посетители рвутся, а я не имею права пустить их сюда.
Посетители? Ко мне некому приходить. Здесь у меня никого нет. Уже никого. У меня вообще никого больше нет.
— Кто?
Врач ухмыляется и как-то странно глядит на меня.
— Даже не знаю, что и сказать Вам. Они тут мне всему персоналу мозг вынесли. Такого наговорили, что просто любо-дорого. Давайте-ка выздоравливать, вот переведём Вас в общую палату и увидитесь.
Через два дня меня перевели из реанимации. То ли лечили меня так старательно, то ли что-то в этой жизни я ещё должен исполнить, но смерть не забрала меня, пока ещё нет.
Да, конечно же. Я должен моему мальчику последнее — упокоить его тело. Больше я ничего ему не смогу дать, но и отнять у него уже ничего не смогу. Больше ничего хорошего и уже никогда ничего плохого. Для этого мне оставлена жизнь? Наверное, так.
— Искандер, слышь? Там до тебя пришли. А фершалица не хотит пускать. Они ей типа — чего не пускаете, а она — вы не родственники, вот и не пущу! Во вредная баба, а?
Степан прячет в рукав сигарету и весело смотрит на меня. В больнице скучно, а тут хоть какое-то развлечение. Я встаю с койки. Кто же там так рвётся ко мне? Голова кружится, и я неловко сажусь обратно.
— Эй, ты это, не шути! Ложись, давай. Щас она учапает подале, и твои пройдут. Я ж даже сам их проведу до тебя!
Он подмигивает мне и уходит курить на чёрную лестницу. Я ложусь, мне пока тяжело не только ходить, но и сидеть. Вот и всё, Амиров. Это тебе за всё хорошее. Закрываю глаза. Уснуть бы, чтобы не думать, не вспоминать.
— Эй, Искандер! Во, уснул, не дождал. Да вы проходьте, щас он прочухает. Он подолгу не спит, так, задрёмывает малёхо.
Снова сосед по палате после перекура вернулся, чувствуется запах табачного дыма.
Я открываю глаза...
Мне всё ещё снится сон. Или у меня уже начались галлюцинации.
Нет, это не галлюцинация, я просто схожу с ума. Я снова закрываю глаза и сглатываю.
Всевышний решил наказать меня так — отнять разум.
— Не хочешь смотреть на меня, полковник? А что так?
Его голос. Немного хриплый, но его, такой любимый и родной голос. Я должен посмотреть. Ведь я хотел его увидеть, хотя бы ещё раз. Пусть это бред, игры больного разума, я хочу увидеть его. Я открываю глаза:
— Мальчик мой...
Настоящий. Живой.
Я тянусь к нему, хочу прикоснуться, кончиками пальцев ощутить тепло его кожи, почувствовать его пульс.
Он смотрит на меня, как будто разглядывает, какой я, кто я. Его серые глаза холодны, в них ничего не прочесть, руки спрятаны в карманы. Но я замечаю его болезненную худобу и бледность. И вижу всё ещё заметный след от ременной петли высоко на шее.
— Мальчик мой… Прости меня… Если сможешь...
Мне нечего больше сказать ему. У меня нет больше ни одной просьбы. Для себя я хочу только его прощения.
Глаза закрываются сами, дышать всё труднее, сердце ухает куда-то в пустоту, замирает, потом бьётся быстро-быстро, и снова что-то рвётся внутри...
Его рука гладит мое лицо, вытирая непрошенные слёзы:
— Что это ты всплакнуть надумал, полковник? Мужчины не плачут.
Я хватаюсь за его руку и целую линии на ладони. Линию жизни. Линию любви. Линию судьбы.
Мне всё равно, что на нас смотрят. Ему — тоже, он не отнимает руку и глядит только на меня.
— Болит?
— Болит, Лёшенька.
Он кивает:
— Значит, живой. Умирать больше не будешь?
Качаю головой по подушке:
— Нет, маленький, теперь не буду. Ты сможешь простить меня?
Он встаёт и поворачивается, чтобы уйти...
Я не дышу...
У двери он останавливается и через плечо смотрит на меня:
— Я к тебе ещё приду. Отдыхай. До завтра.
Мне показалось, или он улыбнулся? Наверное, показалось. Незачем ему улыбаться мне. Но он сказал, что придёт завтра.
Я буду ждать.
Я очень буду ждать.
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
Если вы используете ВКонтакте, Facebook, Twitter, Google или Яндекс, то регистрация займет у вас несколько секунд, а никаких дополнительных логинов и паролей запоминать не потребуется.