Просто будни. Лёша.

Прижимаю трубку к уху плечом, руки заняты планшетом и ручкой. Сержант вздыхает уже третий раз. Я никак не поставлю подпись, я же разговариваю с Санёкой. Подходит Андрюха Сурчин:

— Майор, отпусти сержанта, пошептаться надо.

Я подписываю бумаги и отдаю сержанту — «свободен», но продолжаю слушать Санёкин голос в трубке. Смотрю на Сурчина — что надо? Он улыбается ехидно и глумливым шёпотом произносит:

— «Да, Санёк. И я тебя люблю. Целую в диафрагму».

Я перекладываю трубку в левую руку, а пальцами правой хватаю Андрюху за горло. Он пытается выдраться, но я не отпускаю. Заканчиваю разговор с моей дорогой медведицей:

— Да, Санёка, урсула моя. И я тебя люблю. Целую в диафрагму.

Потом отпускаю Андрюхино горло:

— О чём пошептаться-то?

Он растирает горло и сердито отвечает:

— Ты очешуел, Штольц? Сильный, маленьких обижать?

Сурчин почти на голову выше меня, а в плечах если не шире, то не уже точно.

— Не гунди. Чего хотел?

— Лёха, дай денег.

— Конкретизируй.

Андрей «чешет репу» и морщит лоб:

— Чё те конкретизировать? Штук пятнадцать, до зэ пэ.

Прикидываю тапки к носу. До выплаты почти месяц, люфт есть.

— Завтра.

Сурчин нагло качает головой:

— Сегодня!

Я поворачиваюсь, чтобы уйти. Но он заскакивает передо мной и успокаивающе поднимает ладони:

— Лёха, договорились, завтра. Только точно!

Не останавливаясь, отодвигаю его с пути. Он складывает руки в замок и потрясает ими перед лицом:

— Лёха, ты — человек!

Дурак я. Он их просадит в покер Занималову или Терещенко. Андрюха игрок, азартный парамоша, но пока ещё ни разу не обманул с отдачей. Поэтому я снова одалживаю ему, «до зэ пэ».

Дома хорошо. Тепло, уютно, чисто. Пахнет свежим и вкусным. И ещё Санёкой.

После душа иду завтракать. Это самое лучшее и любимое время, когда можно не торопясь посидеть за столом со своими близкими. Жаль, что малышня уже по «детским учреждениям», было бы совсем хорошо. Завтракаем втроём, никто не торопится.

— Ты, умник, сегодня от лекций косишь? Или твои студиозусы забили на занятия?

Он неторопливо и изящно завтракает, тоже мне, лезгинский принц, и молча посматривает на меня. Санёка вздыхает и, несмотря на его предупреждающий взгляд, говорит:

— У него вчера ночью два приступа было, я думала, что «скорую» не дождётся. А он от госпитализации отказался. Что скажешь, Лёшик?

У меня у самого сердце ухает куда-то в живот и сразу подскакивает в горло. Чёрт! Не надо. Не хочу его смерти. Я не готов к таким поворотам. Я стараюсь спокойно смотреть на него в ответ и тоже молча поглощаю ставший вдруг безвкусным завтрак. Санечка откинулась на спинку стула и тоже глядит на него. Через несколько минут я могу спокойно говорить:

— А я уж решил, что ты меня переживёшь. А нет, нихрена у тебя такой фокус не получится.

Санёку подкидывает на стуле от моих слов:

— А ну, заткнись немедленно!!!

Я затыкаюсь. Искандер улыбается и успокаивает её:

— Не нервничай, ласточка, это у него парадоксальная реакция. Он часто так.

У меня парадоксальная реакция, у меня патологическое опьянение, у меня нестандартная семья. И вообще я ходячая патология.

Я безумно люблю свою жену, я обожаю своих детей. И я люблю… Да, я люблю Искандера. Наши жизни и судьбы переплелись так крепко, что не разнять. Теперь только втроём, только вместе. И уже неважно чьего ребёнка носит сейчас Санёка — моего или его. Нашего. Наша семья, наши дети, наша любовь и наша жизнь.

Я неправильный пацан. Это уже точно и бесповоротно. И через столько лет до меня дошло то, что много раз безуспешно пытался мне втолковать Искандер.

Когда любишь, не имеет значения, кто твоя любовь — женщина или мужчина. Ты просто любишь.

Просто.

Любишь.

И никому нет дела до того, кого и как.