Лёша. Три года назад.

— Егор, Алексей, подъём!

Сыновья вскакивают и, натянув трусишки и толкаясь, бегут по срочным утренним делам. Потом мы вместе делаем зарядку. Они отжимаются от пола, кто больше, но я прекращаю это и отправляю обоих в душ:

— Бегом мыться и завтракать, на электричку опаздывать нельзя, а то поедем на «долгой».

Сегодня едем к крёстному, я — на пару часов, а пацаны на недельку, в гости.

Санёка уже перехаживает, чувствует себя не очень хорошо, быстро утомляется. Близнецов она носила легче. Или мне просто кажется. Решено на время отправить ребят к Сане, тьфу ты, чёрт, к отцу Алексию. Никак не могу привыкнуть, что Саня Артемьев — священник, монах. Полный бред!

Я ухожу утром, пока они спят, а возвращаюсь, когда уже десятый сон смотрят. В редкие выходные провожу с ними всё свободное время. Выполняю их просьбы, хожу, куда захотят, говорю, о чём им интересно.

Самое интересное для Егорки — лошади и всё, что с ними связано. Для Алексы интересное — это оружие. Не пластмассовые пистолетики или детские воздушки, а наш тир. Его мечта пострелять из настоящего пистолета.

Едем на поезде. На машине, конечно, было бы быстрее, но машина может понадобиться, если что — Искандер немедленно отвезет Санёку в больницу.

С вечера я метался, как девочка Женя из известной сказки. Мне и дудочку надо, и кувшинчик. В смысле и с Санёкой остаться, и мальчишек доверить никому, кроме себя, не могу. Она даже посмеялась надо мной:

— Лёшка, не дури. Отвезёшь близнецов и сдашь их с рук на руки крёстному. К ужину вернёшься. Со мной всё будет нормально. Искандер присмотрит. Правда, Амиров?

Умник улыбается так сладко, глаза бы не глядели:

— Правда, маленький, езжай спокойно.

Ну даёт! Я улыбаюсь ему в ответ во все тридцать два:

— Я тебе не маленький, ласковый мой!

Санёка хохочет и стонет:

— Вы, клоуны, а ну, прекратите, мне смеяться больно…

Удивляюсь, глядя на своих пацанов, откуда в них столько энергии? Встали сегодня ни свет, ни заря, два часа тряслись в электричке, ещё полчаса прыгали по привокзальной площади, три раза завтракали, теперь путешествуют по соседям, заводят дорожные знакомства, наверное, уже весь вагон в курсе наших семейных дел и цели поездки.

Наконец-то доехали. Как Санёка справляется с ними? Нет, они ребята послушные, «воины», но неудержимые. Это, кстати, Искандер им подкинул — «воины», так неформально обращаются в ЦСП. Да ладно, я не против.

Мои мальчишки бежали по монастырскому двору и горланили:

— Крёстный, крёстный! Мы к тебе в гости приехари! Мы подарок привезри!

Саня подхватил моих воинов на руки и понёс к себе. По-доброму улыбнулся мне:

— Здравствуй, Лёша. Как ваши дела?

— Здравствуй, Саня. Нормально.

У нас сложные отношения. Он крёстный моих сыновей, для Санёки он друг и духовник. Он всё про нас знает, ну, или почти всё. И поэтому мне трудно с ним говорить. Он ни разу не сказал ни слова осуждения, но я-то знаю: то, как мы живем, для Сани — грех на грехе и грехом погоняет. Ну и ладно. Останемся каждый при своем.

Пять лет назад, когда всё чуть было не кончилось, толком не успев начаться, он сказал мне то, что я всегда знал и над чем никогда не задумывался:

— Лёша, наша жизнь — самое ценное, что есть в этом мире. Это то, что даёт нам господь, то, что мы должны ценить и беречь, а не пытаться разрушить. И быть благодарными за каждый её миг, за каждый вздох и движение. Нельзя провести её в одних наслаждениях или в сплошных горестях. Надо проживать каждое её мгновение как благой дар.

Я понял, что он хотел мне сказать, но я слишком долго жил одним днём и боялся загадывать на будущее, поэтому сейчас могу ценить простые радости, а высший смысл пусть остаётся высшим. Мы — просто люди.

Саня уговорил меня пообедать с ними, поэтому домой я возвращался достаточно поздно. Чтобы никого не будить, дверь открыл своим ключом, свет включать не стал, потихоньку разулся и пошёл посмотреть, как там Санёка.

Дверь в спальню была закрыта. В полной тишине я услышал её стоны. Кровь бросилась в голову. Во рту пересохло. А чего ты хотел, Лёшка? Ты сам на это согласился!

Она выстанывала, а он уговаривал и успокаивал.

Черт! Какого я тут стою и слушаю?! Кретин!

Я уже повернулся, чтобы уйти куда подальше и вдруг понял, что она плачет, и плачет не от наслаждения, а от боли!

— Аааа… Больно! Не надо так… Не могу, не могу больше! Искандер!.. Пожалуйста… Пожалуйста… Я не хочу, не хочу так...

— Сашенька, девочка моя, успокойся. Расслабь ножки, давай сюда. Вот так, сейчас пройдет. Не надо, не напрягайся. Всё хорошо, ласточка, всё хорошо… Так лучше? Приподнимись немного. Тише, тише, моя хорошая...

Я помню эти интонации, эти бархатные обертона, этот успокаивающий и одновременно повелевающий голос. Со мной он говорил так же...

Он был очень осторожным и нежным, очень внимательным, но мог быть и жёстким, даже жестоким. Мне ли не знать. И я совсем не хочу, чтобы Санёка почувствовала это всё на себе.

Сволочь! Я убью его! С ней так нельзя! Она женщина, да ещё и глубоко беременна.

От моего удара дверь отлетает к стене, стеклянная вставка идет трещинами и осыпается на пол.

Санёка раскинулась на кровати. На ней тёплый махровый халат. Рядом лежат длинные вязанные носки. Искандер, совершенно одетый, сидит у неё в ногах. Своими тонкими сильными пальцами он разминает мышцы её ног. Судороги не проходят. Они идут чередой, одна за другой. Во время особо сильных Санёка стонет и даже плачет.

— Лёшка, я не могу больше, я сейчас подохну! Когда же это кончится?!

Искандер продолжает разминать её сведенные мышцы:

— Леша, надо «скорую» вызывать. Это продолжается весь вечер.

— Не надо. Я за машиной. Быстрее получится.

Через несколько минут я снова у дома, Искандер выносит Санёку, но я забираю её у него:

— С ума сошёл? Давно в больничке не лежал? Или поздоровел до хрена? За руль садись. Ключи возьми в кармане.

Санёку укладывают в больницу. Она немного успокаивается и манит нас к себе:

— Мальчики, вы без меня не очень шалите.

Я зачем-то ещё стою в приёмном, пока Искандер не разворачивает меня к выходу и довольно сильно толкает между лопаток. Я по инерции делаю несколько шагов.

По привычке иду к водительскому месту и вспоминаю, что ключи у Искандера. Он не спорит со мной и идёт к месту пассажира, перебрасывает мне ключи через капот.

— Искандер, хорош уже облизывать меня взглядом.

Он протягивает ко мне руку и проводит ладонью от затылка до лопаток:

— Хорошо, маленький. Взглядом не буду. Буду просто облизывать.

От неожиданности я бью по тормозам, и машину заносит:

— Охренел, что ли?!

Он улыбается своей фирменной улыбкой:

— Не ругайся, маленький, накажу.

От его наглой откровенности меня прошибает, как током:

— Да не пошёл бы ты?!

Он деланно укоризненно склоняет голову к плечу и глядит на меня в задумчивости:

— Точно, накажу.

— Ага, как же...

Горбатого могила исправит.