Невесёлые будни. Искандер.

Егор роняет статуэтку, и она разлетается на куски. У Сашеньки становится дурное лицо, и она, как во сне, дает малышу пощёчину. У Лёши распахиваются и белеют глаза, он хватает Сашеньку за руку и тащит её за собой на веранду. Я оглядываю наших детей и произношу спокойным, но не терпящим возражений голосом:

— Егор. Алекса. Камила. Сейчас вы все сядете на диван и тихонечко посидите, пока не вернется мама. Никуда не ходить. Не кричать и не плакать. Понятно?

Они все вместе кивают, Егор отвечает за всех:

— Да, Искандер.

Потом они молча усаживаются ждать Сашенькиного возвращения.

Я спешу за маленьким и ласточкой. Быстрее, пока не произошло непоправимого. Но всё равно немного опаздываю. Он прижимает её спиной к стене и сильно сдавливает её плечи:

— Никогда! Слышишь?! Никогда так больше не делай!

Я обхватываю его со спины и дергаю на себя:

— Лёша, отпусти. Она все слышит и понимает. Отпусти сейчас же. Ты делаешь ей больно.

Я проговариваю слова четко и монотонно, иначе он просто не услышит меня. Его надо успокоить. Он поддается мне, как бывало в юности, отпускает её и на секунду замирает. И вдруг, резко повернувшись, наносит мне сокрушительный удар в солнечное сплетение. Я на автомате пытаюсь уйти, но движение слишком быстро и неожиданно.

Несколько секунд я пережидаю боль и пробую потихоньку вдохнуть. Удачно.

Я кладу ему руку на шею под затылок и увожу от Сашеньки, тихо повторяя:

— Вперёд. Иди. Смотри вперёд. Иди.

Перед тем, как зайти с веранды в дом, оглядываюсь на Сашеньку, всё ли у неё в порядке, и не нужнее ли я ей? Она успокаивающе кивает мне и машет рукой «иди уже».

Я веду его на кухню и прикрываю дверь.

— Лёша. Посмотри на меня.

Он смотрит. Взгляд ясный. Всё нормально.

— Успокоился?

Голова чуть заметным резким движением вниз-вверх.

— Я ударил её?

Спокойно. Голос должен быть спокойным.

— Нет. Ты ударил меня.

Его глаза бегло оглядывают меня.

— Тебя? Как? Куда?

— Кулаком. Вот сюда.

Он задирает на мне легкий свитер и рассматривает оставленный им кровоподтек.

— Прости. Херня полная. Не знаю, что на меня нашло. Когда она ударила Егорку…

Он опять заводится. Сместить акценты:

— Тебе захотелось ударить её так, что бы кровь из носу брызнула. И ещё раз, и ещё. Да?

Он смотрит на меня с возмущением:

— Охерел что ли? С какого бы это?

— А чего тебе захотелось?

Он смотрит мне в глаза. Потом качает головой.

— Мне захотелось всё остановить. Всё вернуть на свои места. Она ударила сына из-за какой-то безделушки. Не думал, что она на такое способна.

Он не знает. Он многого не знает. Сашеньке надо было ему всё рассказать.

— Это не просто безделушка. Это сувенир. Подарок на память. Понимаешь? Человека уже нет, а подарок остался.

У него дергается рот, и он произносит сквозь зубы:

— Ударить сына из-за подарка любовника.

— Лёшенька, ты просто не знаешь всего. Поговори с ней. Всё не так, как ты себе представил. Он не был любовником, он был её наречённым. Он погиб, уже давно. Она тогда ещё училась. Для неё это память о прошлой жизни. Если это для неё важно, значит, были там и дорогие моменты и любимые люди.

Он тяжело вздыхает и присаживается на краешек стола. Я опускаюсь на круглый табурет. Некоторое время мы молчим. Потом Лёша встает и решительно направляется на выход. Ну, вот и ладно. Если бы ситуация была сторонней, я бы решил, что она выеденного яйца не стоит. Но я хорошо знаю их обоих, для каждого всё произошедшее очень серьёзно. В их поступках нет ни грамма театральщины, они оба искренни и на самом деле очень переживают.

Дверь снова распахивается, на пороге стоит Лёша.

— Её нигде нет. Ни у детей, ни в спальне, ни в зале. Я посмотрел везде.

— Может, в душе?

У него раздуваются ноздри, он едва сдерживается, что бы не нахамить мне.

— Я сказал — нигде.

Он разворачивается и идет к входной двери. До меня доносится:

— Нет шубки и сапог. Ключи не забрала.

Это уже серьёзно. Мы быстро одеваемся и обуваемся, выходим из дома и видим, как она неторопливо идет к воротам.

— Александра, стой!

Она останавливается и поворачивается к нам.

Через пять минут мы снова сидим на кухне. Можно устроиться в любой из комнат, но нас неудержимо тянет именно сюда. Всё пошло наперекосяк. Не ожидал, что Саша выкинет такое. Я поговорю с ней, но завтра надо будет показать её врачу. Это же надо додуматься — бежать из дому. Ночью. В её положении. Я всегда считал её здравомыслящей, но сегодня…

Лёшку колотит от мысли, чем закончился этот вечер. Он ругается шёпотом:

— Чёрт-чёрт-чёрт! Это что же за херня, а?! Почему она так сделала?

Я не знаю, что ему ответить. На это может ответить только сама Саша.

— Пошли, надо с ней поговорить.

Она спит. Не сладко, подложив ладошку под щёку, а полностью отключившись. Организм защищается от стресса. Охранительное торможение. Мы садимся по углам большой кровати и смотрим на спящую Санёку.

Не знаю, сколько времени прошло, но она вдруг беспокойно зашевелилась и проснулась.

— Припёрлись, придурки? Чего надо? Не спится, няня?

Она до безобразия спокойна. Садится на кровати и выдает нам обоим по полной программе.

И про то, что это была за статуэтка, и что она для неё значила. И что она очень сожалеет о том, что ударила сына, и что они уже поговорили, и он её простил. И что она никуда не собиралась уходить, а лишь пройтись перед сном, подышать свежим воздухом, успокоиться и подумать. И про то, что мы оба её нихрена не понимаем. И какие мы оба дураки.

А потом поднялась и пошла в душ.

Через полчаса мы лежали в обнимку на огромной Санёкиной кровати. Она спала, прижимаясь ко мне спиной, дышала тихо и ровно. Их с Лёшей головы лежали на одной подушке, смешались пряди волос и дыхания, пальцы рук переплелись и прикрывали ещё неродившегося ребёнка. Я накрыл их руки своей и почувствовал, как под нашими ладонями зашевелился тот, кому ещё только было суждено вскоре родиться.