Зауэр И. - Дно твоего колодца

Закон: Счастье — в шаге до мечты, кошмар — в шаге после…

— Мне не нравится, — сказала Светка.

Ну вот, приехали. Рисовал-рисовал эту открытку, себя заставлял — терпеть не могу цветочки в букетиках малевать! — а ей опять не нравится.

— Светка, не вредничай, — попросил я, еще надеясь, что она пошутила.

Ага, как же. Это она может в киношку пойти согласиться и не явиться, а потом сказать, что я неправильно понял или она вообще пошутила. Надо было Кира слушать и с его сестрой дружить. Но у нее веснушек нет. А у Светки есть.

— Ты мою бабулю знаешь, вот кто вредный, — сказала Светка. — Рисуй еще. А можно сирень с ландышами?

«Сирень с ландышами» — это была уже четвертая идея. Сначала ей розы и эти, как их… каллы, потом огоньки. Потом приволокла какой-то журнал и заставила срисовать розовые орхидеи. Эти хоть было интересно, потому что странные цветы и вообще. Самому понравилось, а Светке нет — сказала, что неправильно срисовал. Ну, сама бы попробовала изобразить вещь, которую только на картинке видела. Надо рассмотреть то, что рисуешь и даже пощупать. И лучше увидеть при разном свете — днем и в сумерках и при лампочке. Тогда рисунок выходит правильно.

— Так можно?

— Не можно, — я бросил кисточку, вот прямо отшвырнул. — Я устал.

— Ну ладно, — неожиданно согласилась Светка, посмотрела на сохнущие рисунки и взяла один. Первый. Кривые как я не знаю что розы. Зато большую часть листа занимают. Ну и зачем я все остальное писал? — Я эту возьму. Спасибо. А ты придешь на день рождения бабули?

— Кто меня туда звал? — спросил я хмуро.

— Я зову.

Хотелось сказать, что я ее тоже много куда звал, и что день рождения ее бабушки — это все-таки не Светкин, и не ей меня приглашать. Не стал. У нее сейчас хорошее настроение, а оно редко бывает.

— А давай я приду, а потом мы с тобой на берегу посидим. Помнишь, я обещал. Покажу тебе свое любимое место.

— Блин, Дрю, ты эгоист. У меня на берегу нет любимого места. У меня нет — и все. У тебя есть, вот ты там и сиди или гуляй, или еще что. Понимаешь?

Я понимал. И помнил. В прошлом году ее бабуля, Светка, моя мама и я на море ездили. Вот там для Светки был всем берегам берег, и первые дней пять она только там и торчала. А потом шторм вынес на песок всякую пакость и берег испортился. Это Светкины слова. Да. А наша Якша не море, значит, и берег не берег. А у меня там для нее подарок. Почти месяц его готовил.

— Короче, приходи, — напомнила она.

Мне не сильно-то хотелось, хотя бабка у Светки классная. Зовут Язмина. С ума сойти какое имя. Светка завидует, она хочет, чтобы ее звали Язминой, или Марлен, или Айседорой, но она на них вообще не похожа. Когда я ей про это сказал, сначала смеялась — как это, быть похожей на Марлен или Айседору? А потом обиделась надолго. После стала звать меня Дрю, мол, я на него похож. Ну вот. Классная бабушка Язмина знает кучу интересных вещей. Например, про самолеты. Я модели клеил в клубе, еще в прошлом году и потом пересказывал там все, что она мне рассказала. И про то, как «кукурузники» были ночными бомбардировщиками, и про деревянные бомбы для деревянных самолетов… Но она и правда меня не звала. Ладно, это же не сегодня, можно еще подумать.

Где-то внизу затрещал телефон. Потом мама крикнула:

— Андрюшка, это тебя!

Я бросил с тоской смотреть на рисунки с цветочками, выглянул в дверь, крикнул:

— А кто?

— Кирилл!

Во, точно. У Кирилла есть Олеська, можно ей рисунки задарить. Я быстро сгреб в охапку акварели, сунул в карман одну нужную вещь, сбежал вниз, взял пластмассовую трубку — пластмасса противная на ощупь, скользкая — и сказал в динамик:

— Я тут.

— А почему не здесь? Ты идешь?

— Иду! — я уже почти кинул трубку, а потом вспомнил и спросил: — А Леська с нами?

Кир помолчал, потом ответил как-то непонятно, то ли довольно, то ли не очень:

— С нами-с нами.

Я вернул трубку на место и побежал на улицу.

К холму с колодцем мы подошли втроем с Киром и Олеськой, которой я тут же вручил мои рисованки с цветами. На самом деле никакой это был не колодец, просто глубокая щель в земле, формой — как молодой месяц, по краю выложенная камнями. Внизу вроде бы плескалась вода, и оттуда иногда дышало холодом. С этим колодцем у нас с Киром был связан ритуал, а возник он случайно. Мы с ним однажды, давно, лет пять назад, играли тут в сыщиков, я споткнулся и упустил в щель любимую лупу. Злой был, как не знаю кто. А Кирка меня хотел утешить и напомнил стих из дурацкого рассказа, который мы читали на внеклассном:

«Что забрал теперь твое,

Мне не жаль предмета.

Но желание мое

Исполняй за это».

Предмета было жаль так сильно, что даже реветь хотелось. Но не стал, а повторил стишок, ну и желание загадал. А оно возьми и исполнись потом. Четверка за четверть по математике, чудо несусветное. Похвалился Киру, а он повторил и тоже что-то отдал колодцу за желание. И оно тоже исполнилось — его родители не развелись. С тех пор мы иногда сюда приходим. В прошлый раз я смухлевал, отдал колодцу вещь, которая мне не нужна, старую модель самолета. И ничего не получил, конечно.

— Нравится? — спросил я у Олеськи, вертевшей рисунки.

— Ага. Особенно эта, — она показала картинку с орхидеей. — Вообще удивительная.

Было видно — не врет. Здорово она умела радоваться, сразу становилась другой, интересной, почти как Светка. Та иногда как будто светилась. Но если капризничала, то свет был неправильным.

— Только этот бутон, наверное, кривой, ну, смотри, он неестественный, — честно сказала Олеська.

Я даже не стал приглядываться, знал, что она права. Только спросил:

— А ты видела орхидеи?

— Ага. У нас была, красивая, розовая с белой сердцевиной, но когда сюда переезжали, то уронили, и все. Жалко.

— Жалко, конечно… А хочешь, я тебе такую нарисую, розовую с белым?

Она кивнула.

— Ты первый или я? — толкнув меня, спросил Кир.

— Ну давай ты, — ответил я не очень уверенно.

Желание надо было вслух сказать, в самый колодец, и его никто слышать не должен, вот в чем я был уверен. Поэтому мы это делали по очереди.

Кир начал подниматься, а я остался ждать и думать.

Вспомнил свое неисполнившееся желание. Оно было вовсе даже маленьким и касалось Светки. Но на Светку не то что магия не действовала, она, кажется, вообще ничему не поддается. Даже страшные фильмы смотрит и смеется. Если б я рассказал ей про колодец, что бы она сказала? Наверняка высмеяла бы меня. И почему мне нравится она, а не Олеська? Олеська хорошая, но она мне как друг. Светка приехала из Москвы и такая вся, неземная, яркая, столичная… Но сейчас мне не хотелось снова на нее желание тратить. У Киркиной сестры скоро день рождения… Только сможет колодец исполнить такое желание или нет?

Кир вернулся, кивнул мне:

— Давай.

Поднимаясь на холм, я все еще думал, что загадать.

На холме словно всегда сумерки — наверное, из-за деревьев темновато, но колодец находишь, словно тебя к нему притягивает. И лупу в тот раз искать не стал, сразу понял, куда подевалась.

Я сел на землю рядом со щелью, достал из кармана старую монетку, китайскую — на одной стороне цифра «100» и иероглифы, на другой цветы яблони или вишни и тоже иероглифы. Зажал в кулаке, а кулак подержал над колодцем, пока вслух читал стишок. А потом разжал пальцы. Монетка начала падать, я, кажется, слышал, как она бьется о стенки, снова и снова, потом последний звяк — и все. Мысленно произнес желание. Хочу орхидею, розовую с белой сердцевинкой. Как всегда, ощутил холодок сквозняка, пришедший из колодца в ответ.

Когда спускался вниз, то не жалел, что потратил желание не на себя. Здорово будет обрадовать Олеську. А если эта орхидея откуда-то появится, ну хоть на миг я ее увижу — то обязательно принесу Леське.

Настроение было классным. Когда спустился, то сразу же решил — а пусть и у друзей будет хорошее, и сказал:

— А хотите что-то увидеть? Тайну мою? Айда за мной!

Они не стали спорить и ничего не спросили. Я бы на их месте задал тысячу вопросов…

Привел товарищей на берег, заставил спуститься и пройти по самой кромке воды до того места, где берег делается отвесным, как стена. За три шага до «тайны» попросил:

— Подождите.

Откинул полог какой-то висячей зелени, вроде плюща, нырнул в пещерку. Зажег спичку, нашел стоящую на полу старую масляную лампу, зажег. Только после этого вышел и предложил:

— Смотрите. Только внутрь не лезьте, тем места для двоих нету.

Посмотреть было на что. Эту «пещерку» я почти всю сам выкопал, чтобы можно было внутрь войти. Думал там тайник сделать, а потом совсем другое вышло. Все стены, часть пола и даже потолок я выложил плоскими камнями, а камни расписал красками. Где травы и деревья, где странные города с остроконечными домами-башнями, а где космос и звезды. Камни на потолке держаться не хотели, пришлось глиной примазывать. Наверное, однажды все равно упадут, еще и поэтому я не хотел, чтобы друзья входили. Между камнями кое-где вставил осколки зеркала. Надо бы больше, но где их взять? Зеркала не каждый день бьются и выбрасываются.

Олеська ахнула и смешно приложила ладони к щекам, Кир присвистнул.

— Ничего себе… Это ты все сам?.. А камни прямо тут разрисовывал?

— Сам. Неа, домой носил.

По лицу Кира я понял — он хочет еще что-то спросить, но почему-то промолчал. Наверняка, догадался, для кого это все, ему-то я про Светку немного рассказал. А он мне про рыжую, которая ему нравится.

— Молодец. Творец! — он поднял вверх большой палец, и мне стало жутко приятно. Не только от похвалы, а от его понимания, что надо говорить, а чего не стоит.

— А если я найду осколки зеркала, можно приду сюда и вставлю тоже? — спросила Олеська.

Нет, все-таки настоящие друзья — это счастье.

— Конечно, если найдешь, — сказал я. И опять подумал: здорово, что загадал про орхидею.

На день рождения бабушки Язмины я все же пошел. Вернее, я пришел к Светке, но взрослые в такой день не оставляли без внимания любых гостей, торт и чай на кухне нам поставили. Я принес подарок, но вручить его не мог — дверь открыла не бабуля, а мама Светки, устроив нас на кухне, тут же и вернулась в зал, где гуляли. Лезть туда не хотелось. Подарком был тоже камень, расписанный — ночь, светящиеся травы, Луна и звезды. Рисовать все светящееся мне нравилось, но получалось не всегда, а в этот раз вышло. Подарок я завязал в блестящую бумагу. Светка косилась на сверток, но узнав, что там подарок для ее ба, больше ничего не спросила.

Мне повезло — пока хлебали чай и болтали о всякой ерунде, вроде нового фильма, бабушка Язмина вышла на кухню. Такая красивая, тоненькая, в платье с кружевным воротником. Я тут же вскочил со стула, взял положенный на край стола сверток, протянул ей:

— С днем рождения!

Она развязала шнурок, сняла шуршащую бумагу, охнула:

— Ох, красота-то какая!

Светка рассмотрела подарок, дернула губами, но промолчала.

Бабушка Язмина села на стул, все еще не выпуская из рук камень, поворачивала его, подставляла разными боками под свет из окна. И сама немного светилась.

— Тебе обязательно надо учиться, — сказала она наконец. — Талант есть, но этого мало, понимаешь? Сам ты разовьешься только до какого-то предела. Впрочем, и учеба тоже не всему поможет. Но стоит соединить одно и другое.

— А мама хочет, чтобы я стал инженером, — заметил я с улыбкой.

— Никого не слушай! — возразила Светкина бабуля. Единственный на свете взрослый, который так спокойно может сказать, что не надо слушать маму! — Это твоя жизнь, а не мамина. Будь, кем хочешь. Даже если ошибешься, это будет твоя ошибка, а не чужая. Легко не будет все равно.

Это я понимал. Но она объяснила:

— Сейчас ты в самом начале пути, у тебя много возможностей и ты выхватываешь их, как нити из общего клубка, просто обрываешь. Это не плохо. Но потом ты захочешь не обрывать, а разматывать клубок возможностей, или просто разучишься обрывать. Это взросление так действует, что-то дает, а что-то забирает. Получаться будет меньше или хуже. Но если сам не остынешь, то постепенно достигнешь высот.

— Мечтаю поступить в художественную академию, — признал я.

— Мечтай, — кивнула она одобрительно, — и поступи. Выполни свою мечту сам, только сам. Это и будет победа.

Мне вдруг подумалось о колодце. Я же загадывал ему свои желания, мечты, и колодец исполнял. Ну, конечно, я и сам старался ту же четверку по математике получить, хотя не очень сильно старался — нет у меня к математике никакой склонности. А потом раз — и получил. Хотя это как раз была не мечта, а желание. Разные же вещи, или нет?

Пока я думал, бабушка Язмина ушла и унесла подарок. Из зала послышались удивленные и восхищенные возгласы — кажется, мой камешек понравился и остальным.

— Вот ты странный, — сказала вдруг Светка. — Не мог мне такое для подарка бабуле нарисовать?

— А что, открыточка с цветочками не понравилась? — не удержался от ехидства я.

— Понравилась, но не так, как твой булыжник. Худо-о-о-ожник он… Я в Москве на выставки ходила и…

По счастью, в этот миг взрослые у себя в зале зашумели, и Светке пришлось замолчать, потому что ее все равно было не слышно. А потом я не дал ей продолжить:

— Пошли погуляем?

— На берег? — догадалась она. — Можешь в кино пригласить, я пойду.

Но в кино я не хотел, тем более фильм сейчас шел про каких-то психов.

Вот как с ней договариваться? Я решил вдруг, что и не буду, встал, собираясь уходить. И тут вдруг в зале запели. Не так как это обычно бывает, когда всем весело, но кто-то взял гитару и начал играть. Совсем не кто-то — бабушка Язмина. По голосу можно было узнать, хотя часто голос, которым поешь и тот, каким говоришь — разные. И музыка была красивая, и играла она здорово. Первый куплет я не очень расслышал, в зале еще шумели, но потом затихли. И тогда она пропела вот что:

— Однажды будет: решишь, как отрежешь — «Хватит!»

Закончилось время молчать и ходить кругами.

Возьмешь не слова, а в ладони шершавый камень,

А может ладонь опустеет совсем некстати.

Но ты не бессилен, бессилия не бывает.

И главное — верить, знать, понимать и помнить:

Мечты свои каждый только сам исполняет.

Но может желанье твое и другой исполнить.

Однажды придешь и заглянешь в колодец тесный —

Там места хватает лишь взгляду и темной тени.

Но бросишь осколки, обломки пустых мгновений,

Как в жертву отдашь, беззаветно, легко и честно.

А может, не их. Но спеша за мечтой в погоню,

Отдал бы и больше, и сделаешь, коль придется.

А что там выпадет вдруг из пустой ладони,

Об этом узнает лишь дно твоего колодца.

Я не заметил, как снова сел, чтобы дослушать. И пока были всякие там проигрыши, думал: я прав, желание и мечта это разное. Поступить на художника — мечта. А Светка? Наверное, тоже мечта. Вот сколько раз представлял, как приведу ее на берег, как она заглянет в мою чудо-пещеру, а потом ахнет, как Олеська. Ладони к щекам ей бы не пошло, а вот ахнуть…

— Заснул что ли? Так мы идем в кино?

— Идем, — вздохнул я, вставая, — вечером зайду к тебе с билетами.

— Не забудь!

Я пообещал, что не забуду, хоть забыть очень хотелось.

Но способов как-то отвязаться от похода в киношку, я не нашел. Так что и билеты взял, кинотеатр как раз по пути от моего дома к Светкиному, и пошел к ней. Но не дошел. За три дома услышал дребезжащий звук и вот мне навстречу из-за угла вывернул велосипедист, старикан со смешно торчащей бородкой, везущий прицепленную к велику тележку. А в ней…

Первое что я заметил — прямо в глаза мне ударила — орхидея, розовая, с белой сердцевиной. Конечно, там и другие цветы были, розы и всякие на траву похожие — длинные узкие листья и белые цветочки на тонких усиках, и какие-то с бордовыми мохнатыми листьями. Но их я потом увидел. Старикан уже проехал, а я все смотрел на цветы, а потом как толкнуло: кинулся вслед — он ехал совсем медленно — ну и догнал. А дальше что делать, не знал. Не взять же горшок с орхидеей из тележки и не кинуться бежать.

Тогда я обогнал тележку, крикнул дедуну:

— Извините, а вы цветы не продаете?

Вопрос глупый, продавались цветы не в таких горшках, мама покупает иногда и приносит. Какая-то резина, что ли. А тут и глиняные, и всякие расписные, даже деревянный резной. Кто станет такое продавать?

Но дедун притормозил, посмотрел на меня печально:

— Не продаю — так отдаю. Уезжаю я.

Вот как в такое поверить, если нет Колодца? Я хотел орхидею — я получил орхидею. Ну, почти.

— А-а тогда можно мне один взять?

— А зачем тебе? — подозрительно спросил дедуган.

— Для девочки, — честно признался я.

Он подумал и сказал:

— Хорошо. — Но как только я потянулся к орхидее, скомандовал: — Стоп!

Передумал, что ли? Вот сейчас решит не отдать, а продать.

Но он решил не про это:

— А у тебя только одна девочка, которая цветы любит?

— Одна, — сказал я. — А что?

Он подумал, теребя бородку, потом изрек:

— Значит так, поможешь мне цветы раздать — заберешь орху. Если не получится… То все равно заберешь, но вечером.

— А я сейчас не могу… я в кино иду со Светкой.

— Света, надо полагать, та самая девочка? Хорошо. Тогда поехали к ней, отдадим ей цветок, а потом вы в кино, а я попробую прямо там цветы пораздавать… — Он помолчал, пожевал губами. — Да, это идея, кино, парочки, цветы…

Я собирался было возразить, что Светка вовсе не та девчонка, но передумал. У старика, кажется, семь пятниц на неделе. То одно придумает, то другое. А вдруг еще что придумает? Поэтому я просто повел его к дому Светки, не очень быстро, чтобы точно уже в кино не успевать или хоть опоздать, хотя денег на билеты и было жалко.

Светка уже плясала у калитки, в своем любимом голубом платье.

— Ну ты где? Опоздаем же!

Старикан, притормозивший у забора, явно оценил размер и ухоженность садика бабушки Язмины.

— А славная тут хозяюшка живет, — заметил он. — Цветочками интересуется…

Точно, это была идея.

— Не опоздаем, — отмахнулся я от Светки, и спросил: — А бабуля дома? Позвать можешь?

— Мы в кино идем? — тут же накинулась она на меня.

— Не идем, пока бабушку не позовешь, — отрезал я.

Светка постояла, обиженно поджимая губищи, поняла, что не передумаю и ушла звать бабушку.

Старикан тут же спросил:

— А ты уверен, что эта девочка любит цветочки?

— Не эта, — признал я. — Но ее бабушка, наверное, любит.

Оказалось — точно, а не наверное. Ба Язмина мигом согласилась забрать с тележки все цветы. И пока мы со Светкой таскали их в дом, о чем-то говорила со стариканом, кажется, заплатила ему. А потом вышло недоразумение. Орхидею я сразу оставил в сторону, чтобы взять с собой и по пути занести к Олеське, ну или после кино. Но Светка то и дело на нее поглядывала, а потом заявила:

— Не хочу кино, хочу этот цветок.

Как маленькая, то хочу, это…

— Пардон, барышня, цветочек взял молодой человек, спрашивайте у него, — сказал старикан, и почти тотчас укатил со свой гремучей тележкой.

Светка смотрела на меня. Потом спросила:

— Подаришь? Ты же для этого деда сюда привел?

Пристраивавшая на лавке у стены дома пару горшков, наверное, из неприхотливых, бабуля, заметила:

— Зачем тебе, Светуль?

— Красивый, — ответила девчонка.

Ба Язмина хмыкнула:

— Цикламен тоже был красивый, только ты поливать забывала. Думаешь, если орхидею поливать раз в две недели, то это легче?

Светка покраснела, зло зыркнула на бабку. Потом опять не меня уставилась:

— Так подаришь или нет?

— Это не для тебя, — отрезал я, поднимая горшок с земли. Пластмассовый, прозрачный и легкий, похожий на колокол по форме.

Светка долго молчала, потом произнесла с обидой:

— Один раз я что-то захотела, а ты… дурак!

И я не успел ничего сделать, как подскочила ко мне, выхватила у меня из рук горшок и швырнула его о забор.

Я, кажется, заорал. Оттолкнул девчонку и кинулся к горшку, хотя уже видел — все, ничего не спасти. За спиной бабуля отчитывала Светку, а та то злилась, но ныла. А я пытался собрать орхидею. Мне немного повезло — девчонка не смогла как следует размахнуться и у забора стояли кусты. Горшок раскололся от удара о землю, все высыпалось… Палка с цветами обломилась, и два листка, но корешки и несколько листьев остались. Я осторожно поднял все это, не зная, что делать дальше. Положил в половинку горшка. На меня упала тень.

— Может выжить, — сказала бабушка Язмина, тоже наклонилась, начала собирать… что там было в горшке — кусочки вроде коры — во вторую половинку. Потом бросила. — Подожди, я сейчас.

Ушла и вернулась с целым горшком, тоже прозрачным, но стеклянным, а не пластмассовым. Мы вместе посадили туда цветок, выпустив наружу некоторые корни — оказалось, так надо. Перед этим бабуля помазала все трещины зеленкой, прямо как раны человеку, и засыпала какой-то растолченной черной таблеткой.

— Ну все, теперь давай надеяться, — сказала она и немного научила, как поливать цветок.

Честно, я старался слушать, но не сильно мог. Настроение испортилось, и думалось только о том, что я свой шанс упустил… Или нет. Я не знал. Надо было вот прямо сейчас отнести цветок Олеське. Но это уже совсем не подарок — вон сколько всего надо сделать, чтобы выжил. Морока вообще. А, ладно.

Я поблагодарил бабушку Язмину и все же пошел к Олеське.

Она с братом в саду ковырялась, но, увидев меня, все бросила, хотя Кир что-то ей вслед пробурчал. Я вручил подруге орхидею. Выглядела она неплохо, особенно в новом горшке, но на листьях были сломы и следы от зеленки — пришлось рассказать, что случилось. Про Светку не стал говорить, просто что упал неудачно.

— Бабушка Язмина сказала, что выживет, — пообещал я и передал все, что она рассказала, как ухаживать за орхидеей и все такое. Историю, как получил цветок, тоже рассказал.

Олеська вроде не расстроилась, тем более я ей отдал и палку с цветами.

— В воду поставлю, — сказала она. — А ты чего грустный? Ненарочно же уронил.

— Ненарочно, — соврал я. Надо было срочно придумать причину для плохого настроения. — Хотел нарисовать с натуры, а теперь сколько ждать, пока снова расцветет?

Добавкой поведал и о рисунке-подарке для Светкиной бабули. Олеська выслушала и сразу же протянула палку с цветами:

— Вот. Нарисуешь с натуры.

— А-а как же ты? — удивился я.

— А у меня есть, — Леська постучала пальцем по стеклянному горшку. — Мне же все равно, сколько ждать. И вообще… рисунок, может, даже лучше чем настоящий цветок. У тебя здорово получается.

— Не всегда, но…

— Эй, жених и невеста, вы мне помочь не хотите? — крикнул от грядок Кир.

Олеська начала краснеть, а я решил сделать вид, что не расслышал, как он нас назвал. Ответил:

— Хотим, — стал оглядываться, ищу, куда поставить цветопалку.

Подруга принесла бутылку из под молока, туда я воды из бочки набрал, воткнул цветок. И пошли мы с Олеськой ее брату помогать полоть. Правда, Кир нас позвал, а сам быстро куда-то исчез с грядок. По ходу прополки мы с Олеськой болтали обо всяком, она много спрашивала про то, как я рисую.

Рассказал о своей первой учительнице рисования и о книге, которую она подарила — и про светотеневую проработку формы, и про перспективу, и про то что ластик должен быт хорошим а карандаш острозаточенным. Кажется, ей было интересно не это, потому что слушала как-то не так, неправильно.

Это слово пристало и ко мне, и ко всему дню, который вышел неправильным. Хорошо хоть, в кино так и не попал. Но мне надо было подумать, что теперь делать со Светкой, как с ней дружить. Я быстро и как попало дополол грядку и встал.

— Завтра приду с рисунком, — пообещал я, беря бутылку с цветком. — И в этот раз нарисую правильно.

Вот не знаю, зачем, но мне понадобилось это сказать. Словно так день мог сделаться лучше.

— Правильно — это как настоящее? — спросила Олеська.

Я задумался. Выходило, что нет, не всегда так.

— Правильно — это, ну… правдоподобно. Можно же и выдумку нарисовать так, что все поверят. Вообще на свете много всего неправильного. Вот хоть этот цветок. Я его нарисую целым. Или вон там у вас стекло на окне с трещиной. А я бы рисовал без нее.

Подруга хихикнула:

— Вот было бы хорошо, если бы становилось, как нарисуешь.

— Да ну, сказки. Только в сказках такие желания исполняются, — отмахнулся я. — По щучьему велению. А где найти такую щуку или джинна?

У Олеськи стал задумчивый вид, но она больше ничего не сказала, дав мне уйти.

Разговор о правильном засел у меня в голове. Разом захотелось перерисовать все неправильное, хотя это бы не помогло. Ну, просто захотелось. Только маме тоже пришлось помогать, и единственное, что я успел нарисовать, это сделать набросок своей пещеры, скорее эскиз того, что хотел сделать, да немного поправить свой старый рисунок — вид комнаты на первом этаже дома сверху, с лестницы. Бесивший меня гладкостью телефон и на рисунке раздражал, так что я постарался заштриховать, словно трубка шершавая, а когда понял, что не выходит, поправил, точно на ней изолента намотана. Такая трубка-инвалид почему-то подняла мне настроение, и спать я отправился почти счастливым.

А утром, когда я одновременно одевался и жевал стянутую с кухни булочку с повидлом, телефон забрякал, и пришлось сунуть булку в рот, чтобы освободить одну руку. Почти вслепую цапнул трубку и вдруг ощутил непривычное. Я посмотрел и увидел изоленту. Вот так совпадение. Звонили маме по работе, и когда она пришла, то я спросил, что случилось с трубкой.

— Вчера неудачно уронила, — сказала ма. — Дуй на кухню, завтрак готов.

После завтрака пришлось полоть и поливать, зато потом я смог смыться на берег. И тут меня ждал второй сюрприз.

Сначала я даже не понял. Но посреди пещеры стоял задуманный мной каменный цветок. Вернее, зеркальный. Пять плоских камней, поставленных чуть с наклоном наружу, а в центре еще один, как шар. И все облеплено осколками зеркал. Да, еще меж двух «лепестков» воткнут толстый, загнутый на конце прут — повесить лампу над самой сердцевиной «цветка». Я и повесил. Зеркала бросали красивые блики на стены, но любоваться почему-то было страшно. Я что, лунатик — пришел сюда во сне и сделал все, что мечтал? А где столько зеркал взял?

Я выглянул из пещеры — подобранные для «цветка» камни, сваленные возле входа, исчезли. Значит, сделал, а когда — не знаю.

Но вообще-то я прекрасно выспался и даже сон посмотрел, про Светку. Надо же мириться идти.

Я потушил лампу и выбрался наружу. Пока закрывал вход зеленью, услышал шаги, обернулся — Олеська.

— Ой, привет. А я хотела зеркальца повставлять, — она показала мне коробку с осколками. Много, и где столько взяла? — Я вчера наше чердачное кокнула, — тут же призналась подруга.

И похоже, нарочно. Но мне стало приятно, что она так, не пожелала.

— Оно все равно было старым, — добавила девчонка.

Я кивнул и отвел в сторону полог зелени.

— Только не удивляйся, там кое-что изменилось.

— Да? — она заглянула и ахнула: — Красиво как!

Именно в это момент я почему-то перестал верить в свой лунатизм. Может потому, что представлял, сколько на такое времени бы ушло. Точно не одна ночь.

— Красиво. Только я этого не делал. — И добавил для полной ясности: — Просто нарисовал.

Кажется, она не удивилась. Просто кивнула и вошла в пещерку. И уже потом повернулась ко мне, стоявшему у входа, и сказала:

— Ты хорошо нарисовал, правильно.

Мне сразу показалось — что-то тут не так. Переспросил:

— Ты о чем?

Она уже пристраивала зеркальные осколки между расписанных камней, поднимала те, что падают и вставляла снова. Ответила, не оборачиваясь:

— Я вчера к Колодцу ходила. Загадала, чтобы по правде делалось то, что ты нарисовал, если нарисовано правильно.

Сначала подумал — ну что за ерунда? А потом вспомнил изоленту на трубке телефона, да перед глазами был «цветок» в пещере. Так же только в сказках бывает!

И в сказках есть цена на желания.

— Что ты отдала Колодцу?

Она помолчала, потом пожала плечами:

— Ну, это не важно.

— Нет, ты скажи!

— Не хочу, — Олеська снова отвернулась и занялась стекляшками.

И я понял — не скажет, может потом, но не сейчас.

Спорить не стал, а пошел к Светке, только по дороге все думал и думал. Сначала о вещи, которую подруга могла колодцу отдать. Но, кажется, я догадался. Была только одна вещь, дорогая Олеське настолько, чтоб за нее можно было получить чудо, раз уж это вообще возможно. На море она нашла осколок перламутровой раковины, где потеки перламутра складывались в странное лицо, красивое, нежное, с огромными нечеловеческими глазами. Олеська обточила его о прибрежные камни, провертела чем-то дырку и повесила на шнурок. Почти никогда с ним не расставалась. Надо будет посмотреть, носит она еще на шее шнурок или нет.

Светка встретила меня на полпути — послали в магазин за хлебом и молоком. Не ругалась и не вредничала — рассказывала о новой прочитанной книге.

— И представь, они туда пешком пошли, хотя могли поехать. Или вообще полететь. Не понимаю. По лесам зачем-то ломиться. Мне леса вообще не интересны, я бы написала про города всякие экзотические, про острова… Кстати, скоро фильм в кино будет как раз про остров. Сходим? «Остров проклятия» называется или как-то так.

Ну вот, опять кино. Пока я размышлял, Светка вздохнула:

— Эх, вот бы ярмарка опять.

Наверное, ярмарка, это было единственное, что мы с ней любили оба. Но до ярмарки надо было ждать октября — дня рождения города, тогда может снова будет. Я смогу купить себе хорошие краски, как в прошлый раз, или если денег не хватит, то маму упросить. Но сейчас только июль.

А что если?.. Нет, я, конечно, не нарисую, чтобы стал октябрь, да и зачем? Но вот всякие лотки с товарами и веселых людей могу.

— Я с кем говорю? — Светка дернула за рукав, и только тогда я очнулся.

И сразу захотелось ей нагрубить. Если получится все нарисовать, так это же не только для меня!

— Между прочим, я что-то слышал о ярмарке, как раз хотел вспомнить, что, а ты мешаешь.

— Да какая сейчас ярмарка? Я вот ничего не слышала, — возразила Светка. — Может осенью, или не будет вообще. Вот в столице…

Песня про столицу тоже бесила. Поэтом я перебил:

— Будет ярмарка! И скоро! Может вообще послезавтра!

— Ну ты заврался! Знаешь, сколько ее надо готовить? Целый месяц! Все бы уже говорили!

— А может, это тайная ярмарка? Сюрприз? — мне вдруг почему-то стало весело. Может, потому, что я знал, что могу как угодно ее разыграть и удивить. Наверное, могу. Нет, почти наверняка.

— Так не бывает, — возразила она, останавливаясь.

— А на что спорим, что бывает?

Светка подумала.

— Ну-у… если послезавтра будет ярмарка, то я пойду с тобой на берег. А если не будет — ты никогда больше меня туда не зовешь!

Я на миг ощутил обиду… а потом понял, что обижаться не хочется, да и нет времени. Надо идти рисовать. Целую ярмарку — это же не шутки.

— Давай. Все, я пошел.

— Куда? — возмутилась Светка. — А сумку мне тяжелую кто донесет?

Вот она вся такая. Откровенная. Может, в столице все девчонки как она.

Конечно, я проводил ее до магазина и потом донес сумку до дома, а потом пришлось пить чай с тортом, потому что бабушка Язмина меня так просто не отпускала. Вот, кстати, можно сделать что-то хорошее и для нее.

— А что любите? — спросил я ее. — Ну, кроме цветов.

Она улыбнулась очень красивой улыбкой.

— Закаты. А почему ты спрашиваешь?

Светка вмешалась:

— Бабуля любит картины с ангелами, Моцарта и замки.

Получалось, выбора у меня почти и нет, хотя раньше я о нем и не думал. Моцарта я нарисовать не смогу, замок да, но вряд ли какой особенный. Не видел же я их. Ангелов тоже, но видел иконы и всякие картинки, и в кино иногда. Замки там тоже были, но очень похожие, словно все фильмы в одном месте снимали. А ангелы — разные. А с закатом совсем просто — хоть каждый день смотри.

По дороге домой я думал, где взять картинку ангела, чтоб от нее отталкиваться. У Кира была книжка, «Серый ангел», но рисунки там… Фигуры непропорциональные, слишком вытянутые, и лица, тонкие руки и ноги, крылья похожи на расческу. Но вроде бы пара более менее нормальных есть.

Я свернул на улицу Кира.

— Я сказала нет! Откуда взяли, туда и несите!

Голос Киркиной мамы просто огого. Особенно когда она чем-то недовольна. Я еще даже и не подошел, а уже слышно.

Когда свернул, то увидел, что у мамы друзей есть очень серьезная причина злиться — Кирка с Леськой подобрали где-то очередного котенка и пытались оставить его себе. А куда им? В доме уже четыре кошки.

— Забирайте, и чтоб к обеду были дома!

Ну вот. Олеська, кажется, уже носом хлюпала, а Кирка сильно расстроенным не выглядел. Значит, котенок найден не им. За свою рыжую Лиску, подобранную уже взрослой кошкой, он спорил неделю, пока не уговорил мать взять хвостатую.

Я подошел. А котенок ничего, симпатичный. Белый, и на боку смешное рыжее пятно, треугольное, похожее на крыло. Тут Олеська, державшая котенка, повернулась, и я увидел на втором боку другое пятно почти такой же формы, только черное. Никогда не видел такой окраски. Кот-ангел…

Меня осенило. А почему нет? Конечно, я могу нарисовать котенка-ангела, я его, можно сказать, видел. Или это будет не то?

Мать уже ушла в дом, а друзья вышли за калитку.

— Привет, — поздоровался Кир, и обратился к сестре: — Не реви. Пристроим мы твоего пушистика. Может, Светке?

— Только не Светке! — тут же встала поперек Олеська. — Она собак любит, а кошек нет.

Мне казалось, что Светка любила собак только на картинках, но про котов это была правда.

— Где взяли-то? — поинтересовался я.

— Да одна девочка раздавала… А может, ты возьмешь? — с надеждой спросила Леська.

А я уже подумывал об этом. Нужна же мне модель? Нужна. А наша кошка, Дина, недавно пропала. И пусть ма сказала, что больше ни одной кошки не возьмет, так она всегда так говорит. Когда кот Одиссей пропал — Дину взяла, хоть и ворчала.

— Ну пойдемте, спросим, — согласился я.

Кир кивнул:

— Вы идите, а я по делам.

Мне стало интересно, что за дела такие, но спрашивать не стал. Друг утопал, а мы пошагали к моему дому.

Маму даже уговаривать не пришлось, котенок ей сразу понравился. Ну, вздохнула, конечно, что кошечка, значит опять будет котиться, но тут же унесла малышку на кухню, кормить. И Олеську с собой взяла, чаем с тортом угощать.

Я сразу ушел к себе и взялся за рисование. Сначала ярмарка, потом кот-ангел. С первого раза ничего не вышло, потому провозился до ночи, и гулять не пошел. Пожалуй, кот все же вышел лучше. На рисунке он сидел на камне и смотрел вдаль, на море и закат. Где-то вдалеке, у горизонта, нарисовал маленький кораблик. А ярмарка была просто ярмарка — всякие лотки с товарами, яркие люди и все такое.

Так что приснилась мне не она, а именно ангелокот. Прямо с утра решил отнести рисунок будущей хозяйке.

Пришел я, конечно, как бы к Светке, но ее не было — переела мороженого и горло простудила, в больницу ушла. Вот и хорошо, она бы снова начала фыркать или еще хуже. А так я просто вручил — тор-жест-вен-но! — свой рисунок бабушке Язмине.

Она взяла его и долго рассматривала. Мне начало даже казаться, что там много чего можно еще доделать, что она видит какие-то неправильности, даже я сам почти начал их видеть… Но ба Язмина, оказывается не поэтому смотрела.

— Уже говорила, что тебе обязательно надо учиться… Но кое-что уже умеешь здорово. Я его себе таким и представляла, тот корабль. — И раньше, чем я спросил, объяснила: — Мой муж, Борис, был военным моряком, он однажды не вернулся. Пропал вместе с судном. А я ждала, долго смотрела на море, мы тогда жили у моря. Думала — а вдруг корабль вернется? Света не рассказывала тебе эту историю?

— Да нет, — ответил я. — Она все больше о себе говорит. Правда, ничего не знал. Совпадение получается.

— Интересное совпадение. Хорошее. Твой талант больше, чем я думала.

В общем, без чаю не обошлось и в этот раз, а пока мы пили его, вернулась Светка, в плохом настроении — наверняка, кучу таблеток пить прописали. Она злилась и сказала, что видеть меня не хочет. А я при чем вообще? Словно заставлял ее есть то мороженое. Но спорить не стал и ушел.

Ярмарки не было, я проверил, и даже подготовки. Ну и ладно, я на сегодня и не рассчитывал. Опять хотелось что-то нарисовать. Всем что-то дарю, а Кирке нет. И интересно, куда Кир ушел так быстро?

Оказалось, меня это интересует сильнее, чем рисование и вообще мне сегодня не рисуется. Помаявшись немного, я решил прогуляться к своей пещере и заодно поискать друга.

Но его не было ни на спортивной площадке, ни на Больших Камнях у берега, где мальчишки любят сидеть, ни в одном из мест, какие мне в голову пришли. Зато в пещере я нашел кое-что Киркино. Тетрадь, подписанную почерком друга — «Мои стихи». Очень хотелось открыть и прочитать, но если мой друг заныкал тут тетрадь, засунул ее под один из камней-лепестков так, чтобы почти не было видно, значит, не хотел, чтоб читали. Прятал, конечно, не от меня, в моей же пещере, но все равно, сначала спрошу.

Цель найти Кира стала еще привлекательней. И я носился по городу туда-сюда, два раза заходил домой к себе и четыре к другу, но его все не было, а моя мама ругалась, что так быстро съедаю обед-ужин и ухожу, не помыв посуду. Приходилось каждый раз ей обещать, что вечером помою вообще все. Но надеялся, что она сама помоет, конечно.

В одной подворотне застал совсем уж мелких пацанов за разрисовыванием стен. Само собой, рисовали танки, очень уж коряво. Я попытался показать как надо, а они начали обзываться, потом убежали. Почему-то я разозлился. Наверное, от того, что не захотели научиться. Глупо это, отказываться учиться. Хотя если не хочется… вот не дается же мне математика?

Но танки корявые я стер как мог, а на их месте нарисовал большую красивую машину, «Мерседес». Не сильно удачно, и потом поднятый с пола мелок закончился, не дав мне детали пририсовать, но пришлось оставить как есть.

Потом мне, наконец, повезло — я встретил Кира. Уже вечер был, и я шел домой, как увидел его, торчащего у какого-то забора. Он сразу подошел:

— Поговорить надо.

Надо так надо. Мы отошли к тем Большим Камням, уселись кому куда удобно.

— Я у тебя там вещь одну спрятал в пещере.

— Знаю, видел… Но внутрь не заглядывал, — успокоил его я сразу, потому что на лице Кира на миг появилось что-то вроде подозрения. Появилось и тут же исчезло.

— А, ну ладно. Короче, я стихи пишу, а отец это ненавидит. Сам когда-то писал рассказы, но у него не получилось. Или рассказы были плохие, или что, но их никуда не принимали, а в одной газете даже назвали графоманом и сказали, что такое даже выкинуть стыдно. Он же в шахте работает, ты знаешь, и хочет, чтоб я тоже. А я хочу поступить на литературный или журналистский. Один раз заикнулся — так он меня ударил. Мама заступилась, они поругались. Сегодня утром я записывал новое, а он зашел в комнату, на обед с работы раньше притопал. Хотел отобрать тетрадь и сжечь.

— Вот так дела, — заметил я. — Зря он так, если у самого не вышло, почему другим не дать попробовать? А тетрадь пусть в пещере будет, я не стану читать.

— Ну почему… почитай, если хочешь. Правда, я больше белые стихи пишу, без рифмы… Или давай я тебе что-то прочту?

Я кивнул, он помолчал немного и вдруг заговорил каким-то совсем другим, незнакомым голосом. Или просто было необычно, что он стихи читает, поэтому неузнаваемо:

— Замедлено время пути,

Размыты созвездий огни.

Не спрашивай, что впереди,

Останься или шагни.

Стань пеплом, сгорев в огне,

Желай, понимай, дыши.

Есть что-то всегда на дне

В колодце твоей души.

За каждый сделанный шаг

Потребуют плату вперед.

Но кто-то захочет не так,

Всем против и поперек.

И огненная река

В виске — как удар ножей.

И будет звучать «пока»,

А слышаться — «все уже».

Какой-то последний шаг —

Колодец взглянет вослед…

Все стало совсем не так,

Хотелось иначе? Нет.

Раз сделано — не меняй.

Ты сильный, раз не сгорал.

Но не смотри через край —

Там то, что ты потерял.

Мне понадобилась не одна минута, чтобы найти слова. И то оказались не мои, а бабушки Язмины.

— У тебя есть талант. И надо обязательно учиться.

— Думаешь?

— Ага. Ну… может твой отец передумает, а если нет, все равно сделай как хочешь.

Кажется, я смог его успокоить. Но уже стемнело и мы оба пошли домой.

По дороге я увидел проехавшую по старой дороге, у дамбы, большую белую тачку. Она показалась мне похожей не мой нарисованный «Мерседес». Вот было бы забавно, если б в городе вдруг появилась такая машина. Но главное, если появилась, то ярмарка завтра точно будет.

…А ярмарка так и не началась. Я не понимал почему. Даже и намека не было — площадь оставалась пустой, никаких палаток, сборов-разборов, веселой суеты, толпы людей и горы всяких товаров. Может Светка в чем-то права и нужна подготовка. То есть сначала нарисовать ее. Но это же сколько надо рисовать лишнего! Я не понимал. Она должна была начаться! Зря, что ли, так тщательно рисовал? Но проверив пару раз, убедился — не вышло, и поплелся к Светке — проведать больную и признать поражение.

Не знаю, чем она там вчера болела, но в кровати не лежала, а пыталась отпроситься гулять, когда я пришел. Увидев меня, первым делом сказала:

— Ну и где твоя ярмарка? — ехидно так, самым противным голосом.

— Нигде, — ответил я мрачно, протянул ей баночку меда, лучшего средства от простуд.

— Ага-а! Ну вот теперь можешь даже не заикаться об этом своем береге!

Ее торжество было таким… глупым, что даже не обидело. Может у нее все же есть температура, поэтому так себя ведет.

— Давай еще поспорим! Если я выиграю, то нарисуешь мой портрет!

Я вообще-то был непротив и так нарисовать портрет, даже сам собирался, как подарок на день рождения. Хотел сказать — и не успел:

— Портрет в шикарном старинном платье! У меня картинка есть!

Она улетела куда-то в комнаты и вернулась с очередным журналом. Да уж, платье… Висящие до пола рукава, стоячий воротник над головой возвышается, юбка эта… кринолин, ну и веер в руках.

— В таком платье это будешь не ты, — сказал я мрачно.

Вот теперь делай, как хочешь — или рисуй по заказу, потому что другой портрет она даже на день рождения не возьмет, или возьмет и опять начнет ворчать, или придумывай другой подарок. Возни куча и неизвкстно какие оезультат будет.

— Так мы будем спорить или нет?

— Да о чем? — начал злиться я. Настроение и так было плохое, так надо еще испортить.

— Хоть о чем. Может, ты думаешь, что завтра на землю комета упадет или моя бабушка помолодеет?

— Или твой дурацкий характер изменится?

Светка покраснела — но не от смещения, конечно. Глаза стали бешеными. Вскочила на ноги и закричала:

— Сам дурак! Катись отсюда! И больше не приходи! — захрипела, закашлялась, больная все-таки…

Ну я опять ушел. Злость по дороге быстро прошла. Надо было разобраться — почему так. Ярмарка не появилась, а что котенок-ангел не сидел на камне и не ждал никого — так я и не хотел, чтоб сидел и ждал, котенок вообще раньше рисунка появился. Но «Мерседес»? Мог и показаться. А трубка? Почему именно это из всего нарисованного?

Стал вспоминать. Трубку карандашами закрашивал. Ярмарку рисовал красками. Мерседес — мелом. Что общего или в чем разница? Думал о чем-то не том? Я злился, не понимая. Злился… Когда тачку на стене малевал был зол на малолеток. Трубку — ну надоела мне ее гладкость противная. Ярмарку рисовал спокойно. Это что, и значит рисовать правильно — когда злишься? Но почему именно злость?

Надо проверить. Хотел же друзьям что-то подарить. Олеська уже получила орхидею, но можно и еще что-то. А Кир… как мне на него разозлиться и что нарисовать?

Я свернул к их дому. Сегодня было тихо, никаких котят. Олеська копалась в огороде.

— А Кир на берег пошел, — сказала она.

Я постоял немного, не зная, как ей сказать, потом решился:

— Слушай… а это все правда. Я теперь могу рисовать правильно. Как нарисую, так и будет. Не всегда, я еще не изучил, что надо. Но это работает. Короче, спасибо!

Она отложила маленькую лопатку, встала.

— Здорово, что получилось. Только ты будь осторожным, хорошо?

Пока она говорила, я пригляделся. Точно, нет на шее шнурка. И сразу же возникла идея.

— У тебя карандаши тут есть? Дашь мне порисовать немного? — я решился попросить, потому что домой возвращаться — время тратить.

Подруга вынесла мне свой альбом и карандаши. Я сел на лавочку у стены дома и начал рисовать.

Холм. Прямые как свечи деревья. Полумрак. Щель колодца — как рогатый месяц или кривая улыбка. Изображая все это, я старался думать, как зол на Олеську. Глупая, ну зачем, зачем отдала свою любимую вещь Колодцу? И вообще могла бы у меня спросить, чего я хочу. Или так — попросить чего-то, что работало бы всегда. Вот ведь не догадалась же! «Правильно рисовать» — это же так мало!

Злость и правда появилась, и рисунок я сделал быстро и хорошо. Один раз папа Кира и Олеськи начал выговаривать, что художество — то же безделье, но я уже и так злился, на другую злость места в душе не осталось. Поэтому даже не ответил, да и что ему скажешь? Вон Кира за стихи как гоняет.

Злость на папу друзей все же пришла, но уже после того, как рисунок закончил. Ну и я нарисовал другую картинку — вечер, за окном звезды, а в комнате Кир читает стихи и отец с матерью смотрят на него как на чудо. Ну, может, не как на чудо, но лица добрые. Завершив и это, закрыл альбом и сказав всем «до свидания» отправился проверять, что вышло.

Что нарисовал, то и вышло. На краю колодца лежала ракушка на шнурке, та самая, Олеськина. Взял в руки — точно, она. Вот здорово. И надо было нестись обратно, отдавать… Но мне вдруг подумалось — а если тогда все закончится? Было немного стыдно — но я бросил ракушку в колодец. Смогу же ее потом снова достать? Уверен, что смогу. А если получится с родителями Кира, так я вообще все смогу.

И даже Светку… нарисую портрет как она хочет, но и как я хочу. Сделаю ее добрее. Но сначала надо как следует разозлиться.

За этим дело не стало. Только подумал — и вот уже бешусь. Почему она такая, вот почему?

Я много еще передумал по дороге, чтобы злость закрепилась и уже дома начал делать рисунок. С платьем выходила засада — этот кринолин оказывался то слишком большим, то наоборот, а лицо Светки каждый раз получалось сердитым. Ну, как настоящее. Почему-то удалось так легко нарисовать па и ма Кира с добрыми лицами, а ее — никак. Ну вообще-то если подумать, то я видел их добрыми, а Светку — не помню. Ну и что теперь делать.

Я напряг воображение, и злился уже не на Светку, а на себя. Она никогда не изменится, какой бы ее ни нарисовал. Лучше перестать о ней думать. Перестал бы, если бы смог, а так… я начал дорисовывать очередной слишком пышный кринолин — сделал из него шар с выпученными глазами, что-то вроде надутого иглобрюха. Рыба была совсем непохожа на Светку, и все же в ней что-то было от капризной девчонки. Я продолжил и нарисовал сначала море, но иглобрюх занимал больше места, чем надо, и море вышло неубедительным. Открыв другой листок в альбоме я изобразил еще одну рыбу, больше фантастическую, чем настоящую. Кусок дороги со столбиками ограждения, немного реки справа, и слева — отвесную скалу. Ну и мальчишку, который тянул за собой рыбу, как воздушный шарик. Может, это был единственный способ затащить Светку на берег — на веревочке.

А потом я вдруг понял, что делаю, и испугался. Само собой, Светка не превратится в рыбу, но рисуя, я злился, а значит этот рисунок что-то должен изменить. Я уже взялся за ластик и начал стирать, но показалось — слишком долго, поэтому ранул листок из альбома, оторвал… и передумал дальше рвать, свернул, убрал в карман. Спрячу в пещере. Не знаю, зачем, но спрячу.

Самое главное — это что мне опять времени не хватило. Если бы знал, как нарисовать время… В виде образа, например песочных часов. Только ничего мне это не дает. И все-таки я не мог сразу заснуть, думал о картинке-времени.

Утро началось не очень — отчего-то вырубилось все электричество. Мама согрела кашу на летней кухне, там стояла маленькая печка. И мне пришлось колоть дрова. А потом срочно идти в магазин за свечками, на всякий случай. Я был уверен, что свечи не пригодятся, да и вообще можно было сесть и нарисовать свечки, или что свет дали. Но идти все равно пришлось.

Погода испортилась — дул ледяной ветер, словно с гор или с ледника. Пришлось вернуться за курткой. А в ближайшем магазине не оказалось свеч — я пошел в другой. В другом не работала касса, потому что нет света. Третий оказался закрыт. Мне это совсем не нравилось, но теперь уже стало казаться — свечи нужны обязательно. В пятом я их купил и встретил Светкину бабушку. Пока я стоял в очереди, она вошла в магазин, по виду — слегка расстроенная, и почему-то внимательно смотрела на пол. Потеряла что-то? Задала какой-то вопрос женщине из другой очереди и продавщице. Кажется, без толку. Потом заметила меня, подошла.

— Здравствуй. Тоже за «альтернативным источником света»?

— Ага, — хотя ба Язмина и улыбалась, я все же видел — расстроена. И спросил: — Что случилось?

— Кошелек потеряла… или вытащили.

Я даже и не раздумывал.

— А вы торопитесь? Могли бы вместе по дороге поискать. Я везучий, вечно все нахожу и удачу приношу. Честно!

— Куда теперь торопиться, — вздохнула она, — надо было еще сахару взять, а деньги исчезли вместе с кошельком.

— Вы не огорчайтесь! Обязательно найдется. А какой был кошелек?

Она не стала лишнее спрашивать, подробно описала свое «портмоне». Мне повезло — у мамы был такое же. Пока стояли в очереди, я достал из кармана сложенный листок, тот самый, с рыбой, и огрызок карандаша, без которого вообще из дома не выхожу. И набросал лежащий на земле кошель, не где-то, а возле памятных кустов, не давших орхидее разбиться о забор. Я их хорошо запомнил. Да, и злость. Даже стараться не пришлось, устал по магазинам носиться и был зол вообще на всех. Бабушка Язмина попросила посмотреть, но я отговорился, что пока набросок. А потом просто спрятал в карман, надеясь — все получится.

Уже со свечами я пошел домой. Было неудобно молчать, но всю голову занимали мысли о моих новых возможностях. Есть ли предел, и какой? И что там Леська говорила насчет «будь осторожен»? Чтоб не использовал направо и налево? Вот не знаю. Как определить, когда необходимость есть, а когда ее нет? Свечи сами домой не придут, поэтому или топай в магазин, или рисуй. Необходимость? Электричество просто так не вернется, но его «возвращают» электрики. Надо им помочь? Кошелек опять же…

— Ты сегодня очень сосредоточен, — заметила бабушка Язмина. — На чем же?

— Решаю одну загадку, — сказал я, подумав — а почему нет? — Вернее не загадку, а вопрос, фантастический. Вот если у человека появится возможность решать проблемы просто… например, сказав «Я так хочу», то разве он не должен решать так все проблемы?

Бабушка улыбнулась:

— Чаще всего, человек именно так все проблемы и решает — считает, что раз он хочет, так и должно быть. И ни перед чем не останавливается на пути.

— Я не об этом! Ну пусть не «я хочу», а волшебное слово, какой-нибудь «сезам». Так будет легче?

— Легче, — кивнула она. — Но не обязательно лучше. Не буду читать тебе мораль о том, что человек вырастает человеком лишь в борьбе… Да и само понятие «человек» имеет столько оттенков и значений… Выбери любое по себе. Но просто… понимаешь, в жизни должен быть интерес. Или не так, никакого «должен». Он просто нужен. Будет ли человеку интересно решать все только с помощью «сезама»?

— Не обязательно все только так решать. Но иногда не хватает времени, — начал я.

— Да, но есть же причина, почему его не хватает. Боюсь, в этом главная проблема с «сезамом» — перестаешь думать. А когда перестаешь — отучаешься. И может, сначала и мог выбрать, что решать самому, а что — волшебным словом, но в конце этого пути на это неспособен. А иногда думать необходимо.

— Иногда… Лучше почаще, — заметил я, уже успокоившись.

Все же понятно и ответ найден. Можешь решать любые проблемы своим «сезамом», если это не отучит тебя думать. Но вряд ли отучит, когда придется выбирать. Я вовсе не хочу ничего самому не делать, только помогать… и себе тоже. Но разве это плохо?

Мы как раз дошли до дома Светки. Ба Язмина остановилась у калитки.

— Не зайдешь?

— Не-а. А вы посмотрите, может, кошелек во дворе потеряли? Где-нибудь у кустиков?

Она внимательно посмотрела на меня, зашла в калитку и через миг вернулась с кошельком в руках.

— Действительно. Это какой-то «сезам», — она улыбнулась. — Спасибо.

Это ее «спасибо» так и осталось единственным приятным моментом за весь день, потому что на обратном пути я здорово упал, рассадив коленку так, что текло ручьем. А позже началась страшная гроза. И свет так и не вернули, пришлось сидеть при свечах. Рисовать при таком свете вообще невозможно, по крайней мере, у меня не выходит. Зато я мог подумать, словно рассматривал — не вещь, а обстоятельство — вертя и так, и эдак. Я могу много чего, даже сам не знаю, сколько. Но это работает. Пусть оно работает на всех, кому можно помочь! Когда можно — то нужно помогать. В этом свете мой дар казался мне еще полезнее и ничуть не опасным.

Он пригодился мне уже на следующий день: последний на нашей улице дом загорелся и все побежали тушить, а я — рисовать, как пожар потух. Слишком спешил и забыл про злость, поэтому не знаю, само погасло или это все-таки я.

А потом пришел Кир. Вызвал меня за калитку.

— Поговорить надо.

А когда я вышел, протянул мне альбом, открытый на позавчерашнем рисунке — вечер, свечи, его семья с восхищенными лицами.

— Это ты?

— Рисовал я. А на картинке — ты и родители твои.

— Да я понял, — Кир помолчал, отчего-то лицо у него было не очень счастливое.

— А что? Все плохо?

— Вроде бы нет. Олеска мне рассказала про ее желание у Колодца. Понимаешь, мне кажется это опасно. На самом деле вышло, как ты нарисовал, — вот тут, наконец, у него заблестели глаза. — Отец слушал мои стихи и не ругал. Мама даже похвалила. Но ведь это все только потому, что не было света, и мы сидели при свечах.

Я не понял:

— Так и рисовал!

— Нет. Послушай, может свет вырубили потому, что ты сделал рисунок? Нужны были… обстоятельства, и ты их создал.

— И что? — я почти обиделся. — Может и создал. Посидели немного без света…

— Ага, а потом свет дали и у Иванцовых что-то замкнуло и вспыхнуло. Что если без твоего рисунка и пожара бы не было?

Вот тут мне стало обидно всерьез. Я хотел сделать — и сделал! — доброе дело. А в ответ — обвинение.

— Во-первых, ты не знаешь точно…

— Не знаю, — оборвал он. — Но и ты не знаешь. А если все именно так? Надо поосторожнее.

— Я это твоей сестре уже обещал! Буду, буду осторожен! Еще что-то хочешь?

Кир отступил на шаг, явно собираясь уходить.

— Больше ничего. Не делай больше таких подарков. И вообще… лучше попросить Колодец, чтобы забрал у тебя эту способность. Леська глупость сделала, но она девчонка, ей можно…

— Если попросишь — ты мне больше не друг! — резко сказал я.

Кир посмотрел на меня долгим взглядом, потом развернулся и ушел.

Я вернулся в дом, злой и расстроенный. Ну вот, и что теперь делать?

Как что? Рисовать картинку, где мы с Киром снова друзья. Как еще помочь? Можно подождать, остыть и помириться. Но нарисовать быстрее.

Нет, я начал понимать Светку с ее капризами. Иногда люди этого заслуживают.

— Кир, тебе Леся звонит, — окликнула из дома мама.

Я подумал немного, решил — знаю, что она мне скажет, и попросил:

— Скажи, что меня нет!

Но в дом не вернулся и передумал что-то рисовать. Это же не пожар. Лучше пойду к Светке. Она вредная, но на нее обижаться не часто хочется. И больно она не делает.

Наконец-то хоть что-то хорошее — Светка была в нормальном настроении, в кино не рвалась, а просто скучала. Я не знал, как и чем ее развлечь. Рассказывал прочитанную книжку. Предлагал новую игру настольную и гулять. Даже анекдоты рассказывал. Не помогло.

— А что ярмарка? — спросила она наконец, причем без ехидства. — Будет или нет?

Я подумал, что если Кир прав и надо создать обстоятельства, то стоит и учесть обстоятельства и ответил:

— Просто немного ошибся. Скоро же праздник, день парашютиста, вот в этот день и будет.

— Ну посмотрим…

— Вот увидишь! — пообещал я. И спросил неожиданно для себя: — А что ты любишь? Ну, кроме ярмарки и кино?

Правильно, если всем дарить, то и ей тоже.

Светка думала недолго.

— Тайны я люблю. Ради тайны я бы даже не берег твой пошла. Есть там у тебя тайна?

Хотел ответить, что нет, и вспомнил…

— Есть. Вот как раз на берегу и есть. Пойдешь?

Светка посомневалась еще минуту и кивнула.

Чем ближе мы подходили к берегу, тем больше я думал, что не надо было так. И надеялся, что смогу показать ей только свою тайну, не выдавая тайны Кира, хотя как раз о ней и подумал сразу. Не знаю, почему. Просто своя тайна — не тайна вовсе, а чужая — тайна вдвойне. Светка по пути пыталась расспрашивать, не терпелось ей, но я не поддавался. И когда мы подошли к моей пещерке я как мог торжественно откинул полог зелени.

Светка заглянула:

— Не видно ничего!

Я обругал себя, вошел, зажег лампу, повесил ее, вышел. Девчонка смотрела внутрь без восхищения.

— Красиво. Это вся тайна?

Ну вот, не получилось.

— Зайди, — сказал я. — Там еще кое-что есть. Можешь даже сама поискать.

Она зашла внутрь, повертелась туда-сюда, нагнулась над зеркальным

«цветком». И конечно заметила уголок тетрадки Кира, выглядывавший из-под одного. Вытащила, открыла. Прочла, шевеля губами. Посмотрела на меня:

— Ты стихи пишешь? А почему мне никогда не писал?

Я не спешил признаваться, что вирши не мои.

— Тебе нравится?

Она почитала снова, кивнула:

— Да. Я передумала насчет рисунка на день рождения. Хочу стихи! Или нет… Пусть будет рисунок со стихами!

— Будет, — мрачно пообещал я, чувствуя себя, во-первых, предателем, во вторых загнанным в угол. Придется просить Кира что-то написать. Или еще хуже — взять что-то подходящее из тетради.

Светка тем временем полезла назад, с тетрадкой в руках.

— Неа, положи на место, — попросил я.

Девчонка возмутилась:

— Это почему? Я почитать хочу! — и хотя я стоял на ее пути, попыталась выйти.

— Положи, — пробовал настаивать я.

— Не положу! — она толкнула меня, но силы не хватило, я так и остался загораживать ей выход. — Ах, так… — она развернулась и швырнула тетрадку в стену.

А потом пнула один из камней-лепестков. Он стоял не так уж надежно, поэтому упал, рассыпав отлепившиеся зеркальные стекляшки. Светка взяла его и кинула в стену, размахнувшись кое-как в тесноте пещеры.

— Стой! — заорал я, полез в пещеру, схватил ее за руку и потянул вон, а она ухитрилась пнуть еще один лепесток, и, уцепившись за стену, вывернула из нее один из разрисованных камней. И вскрикнула.

Когда вылезла наружу, оказалось — порезалась, напоровшись на стекляшку на стене. И сильно. С пальцев капало прямо на ее любимое платье.

— Дурак, смотри, что наделал!

— Сама виновата! — огрызнулся я. — Пошли домой, промыть надо скорее.

— Я-то пойду домой, — она замотала руку носовым платком, — а ты чтобы больше не приходил!

«Слышали уже» — подумал я про себя, пока мы поднимались с берега на дорогу. Но Светка этим не ограничилась:

— Всем расскажу, что ты дурацкие стишки пишешь!

— Тебе же понравилось! — удивился я.

— Гадость! — она отвернулась и пошла по дороге. — Всякие там колодцы-надежды… И вообще половина без рифмы. И Киру твоему расскажу, что ты пишешь всякую ерунду! И Леське! И…

Вот тут я понял, что она и правда расскажет. Что не остановится. Кир узнает, что я выдал его тайну… Но с Киром я еще как-то могу помириться, но Леська… Как я буду ей в глаза смотреть? А еще — вот придет и увидит разгром в пещере… А в школе… у нас был один пацан, который писал стихи. Когда про это другие мальчишки узнали, они его стали дразнить Пушкиным, цепляли на спину бумажку с надписью «пИсатель» и делали всякие другие вещи. Я так не смогу.

Но мне и не обязательно — так. Можно догнать Светку и уговорить ее молчать, пообещать за это подарок. Нет, лишние хлопоты и усилия. Можно проще и быстрее.

Она ушла вперед и все еще что-то говорила, а я достал из кармана альбомный лист с рисунком и карандаш. Быстро, на коленке, поправил, сделал рыбу еще более похожей на Светку, пририсовал торчащие пятки. Потом посмотрел на дорогу.

Светки не было. И вместо карандаша мои пальцы сжимали что-то другое. Нитку, на которой болталась смешная надутая рыба. Открывала и закрывала рот, сучила пятками.

— Ну вот так, — сказал я, уверенный, что она все понимает. — Пока побудешь рыбой, а потом я тебя рас… — хотел сказать «расколдую», но слово показалось неправильным, — разрисую. Снова будешь девчонкой. И лучше, если хорошей.

Я подумал, что не представляю ее хорошей, даже нарисовать такое не смогу. Пока не смогу. Поэтому я просто дернул за нитку — просто так, и пошел по дороге, ведя по воздуху рыбу-Светку. И думал о том, что еще можно нарисовать. Сделать бабушку Язмину моложе. Написать корабль, на котором дед Борис вернется к ней. Кира, поступившего в литературный и Олеську… Можно сделать ее более красивой, нарисовать веснушки. Да, веснушки — это самое то. Я обязательно сделаю это, потому что знаю, как правильно.

15.02.16