Прохожий Влад - Илья Муромец. Возвращение богатыря

Закон: Если какая-нибудь неприятность может произойти, она случается.

Ездил Муромец в чистом полюшке много времени, и не год, не два — двадцать пять годков странствовал Илья, бородою сед, но с ним силушка. Резвый под Ильёй богатырский конь, верный кладенец бьёт по стремени, справны булава и червлёный щит, кованый шишак золотом горит…

(Илья: — Чуешь, писака, пиши попроще, не всяк нынче поймёт твои речи заумные. «Шишак» — ишь, ввернул… Кто не ведает, что оно, ещё дурное подумает.

Автор: — ОК, Илья, внесём правки…)

…Значит, едет Муромец по дороге черниговской к стольному граду Киеву, через леса дремучие, через болота непролазные. Выехал на шлях проезжий. видит, катится что-то перед ним… Присмотрелся — круглое, румяное, что за невидаль…

— Ты кто? — спрашивает богатырь.

— Я-то? Я — Колобок, Румяный Бок, по сусекам метен, по амбару скребен, на сметане мешан…

— А, слыхал про такого. Ты тот, кого не съедят, пока правильные песенки поёшь.

— Ну да. Как Вовка Зеленский.

— Это ещё кто такой?

— Потом узнаешь. Вот придём в Киев-град, я тебе его на биг-бордах покажу.

(Илья: — Писака, опять за своё? Теперь уж мне не понять, что Колобок лопочет.

Автор: — Хорошо, будем фильтровать базар.

Илья: — Чего?

Автор: — Ладно, говорю…)

— Ну что же, друг-приятель, — говорит Илья, — вижу, вдвоём сподручнее будет путь торить, дорогу мерить, пойдём, коли нас доля свела. Покатился Колобок, за ним Илья на Бурушке-Косматушке своём. Долго ли, коротко шли, вдруг из леса Бобровицкого, из чащи заповедной выходит им навстречу мужичок. Из себя неказист, да на горло голосист, невеликой силы, да в руках вилы. И кинулся на Илью Ивановича:

— Запорю, — кричит, — скотыняка!

Поднял его Муромец за кафтан, глянуть, что за басурман:

— Ты кто таков будешь, вояка хилый? Почто на людей бросаешься?

— Шлюшко я, избранник народа сиверского в думе княжей…

— А сам-то из каких, каким промыслом живёшь? Разбойник, что ль?

— Постельничий я, Илюша.

— Княжий постельничий?

— Да нет, у кого мошна туга, у того и постельничий.

— Как это?

— Да по судьбе, Илюшенька. Выбирал я суженую, метнул стрелку из лука аршинного, и залетела она на двор боярина Бориса. И полюбил меня боярин крепко… А там уж пошло-поехало...

— Ах, вот ты каков, непотребник гнойный! Не допущу срамоты заморской на земле нашей святой, молись перед смертью, петушок гамбургский!

— Ты это, слышь, богатырь… Погодь чуток… Как там мудрецы бают: "Утро вечера мудреней!" Остынь, горячку не пори...

— Утро, говоришь? Может, и мудренее, да ты того не узнаешь. Не дожить тебе до утра, чудо-юдо поганое!

— Вот! Слышу-вижу, что не я тебе нужен, какой же я «юда»! Езжай, Илюша, в Киев златоглавый, там и найдёшь этих юд немерено, что в палатах княжих, что в думе боярской. Да и сам князь… Тайну тебе открою, друг милый… Прозванье ему Танцман, а в думе государевым оком Гробман поставлен, а в Казённом Приказе Кролигман заправляет, и вообще их там, как собак необрезанных… И знаешь, Илюша, не убивай меня, может, я тебе на что сгожусь…

Плюнул Илья, хватил дланью богатырской по роже окаянной, да и поехал дальше, не оглядываясь. А Шлюшко зубы в мешочек собирал и с оглядкою шептал: «вот же падлюка, на Донбасс иди, мордоворот, Шлюшка он тут бьёт…».

— Да уж… — говорит богатырь Колобку, — вот уж не чаял такого срамника встретить. И много ли их развелось, пока я в Диком Поле обретался?

— Почитай, половина думы княжей, — отвечает Колобок, — а ёщё к ним и татаровья присоседились, коих ты в Диком Поле гонял, Мустафа-хан да Рефат-мурза.

Промолчал богатырь, только насупился. Ехал Илья, Колобок катился… Вот уж и к граду стольному почти добрались. Близ дороги лесной видят — полянка. А на полянке огромадный сундук стоит, из морёного дуба сбит, коваными обручами скреплен. И написано на том сундуке буквами нерусскими: «Dusseldorf — Miami Transit». Подъехал к нему Муромец, булавой постучал, крышка у сундука и раскрылась. И выпрыгнули оттуда два здоровяка, руки в бока, ноги битюговые, кулаки пудовые, ростом трёхаршинные, головы кувшинные.

— Это что за явление? — спросил Колобка богатырь.

— Двое из ларца, одинаковы с лица, два кулачных бойца, звать их братья Глючко. Долго в землях заморских мыкались, кулаками махали, по голове получали. На побывку домой прибыли. Младший мало говорит, а старший мало слышит. Зато старшего выбрали киевские обитатели головой градским.

— А в ларце чего сидят?

— Ждут, когда время придёт опять за море отбывать.

— А что ж голова градский в палате казённой не обретается?

— Так спроси у него сам, Илюша.

Услыхал это старший брат и говорит:

— Многие думают, что если человек пошёл на голову, то… есть чёткое… что он пошёл на то, на что он пошёл. И… те люди, которые… есть очень много по этому поводу точек зрения… я чётко придерживаюсь и… я чётко понимаю, что те проявления… Если вы уже так ребром ставите вопрос, что якобы мы…

(Илья: — Ты опять? Обещал ведь!

Автор: — Ну, а я здесь причём? Это он самостоятельно! А что несёт, я и сам толком не понимаю. Может, ты разберёшь?)

Тем временем, братец своё гнёт:

— Обидно слышать, что вы на нас так смотрите. Да, я не ходил с палаты, не смотрел, я проходил посмотрел палаты, палаты мне не важно. Ведь сегодня в завтрашний день не все могут смотреть. Вернее смотреть могут не только лишь все, мало кто может это делать. И есть у меня два заместителя, четыре из которых уже месяц лежат в Казённом Приказе и которых назначить невозможно. Не знаю почему.

«Эге, с этим каши не сваришь» — думает Муромец.

— А не скажешь ли, молодец, далеко ли до города до Киева?

— Недалеко, пять вёрст. Знаете, не в вёрстах расстояние измеряется, вернее, если вы прямо идёте в Киев, то это якобы вы. Это же не просто путь в Киев, это ещё нужно, чтобы вы шли эффективно, а не там, где вы сидите… Как говорится, волк не волк, а смотря какие ноги…

— Понял, понял, — оборвал Илья, — пойдём-ка, Колобок.

Не успели отойти от сундука, глядь — старушка идёт, корзинку несёт, а в корзинке не грибочки — кренделя да пирожочки, смотрит косо, говорит гундосо:

— А отведай-ка, добрый молодец, пирожков сладких, за морем печеных для необеспеченных, покрытых глазурью, начиненных дурью, как пирожок съедаешь, так полдня летаешь!

— Да ты, старая, не иначе как Баба-Яга?

— Какая же я Яга, я эта… Рэд Худ… как это, по-вашему… Красная Шапочка, вот. Ношу пирожки голодному народу киевскому, чтобы ел-поедал, и про нас не забывал — про меня, сударушку, да батюшку Обамушку. Возьми пирожок, богатырь.

— Не ежь её пирожков, Илюша, бараном станешь! — подсказывает Колобок. — Вон, смотри, по дороге пыль клубится, стадо мчится, сейчас увидишь, что те пирожки с людьми делают.

И точно. Прибежала-набежала толпа людишек непонятных, кто с флагом, кто с факелом, кто дрын в ручонках держит. А обличья тряпками прикрыты, только очи безумные сверкают. Расхватали бабкины пирожки и ну прыгать и кричать:

— Кто не скачет, тот москаль!

И скачут.

— Слава нации, смерть ворогам!

И снова скачут.

— Хутин пуйло, ла-ла-ла-ла…

И продолжают прыгать.

— Что это они орут, Колобок?

— Это, Илюша, наговоры такие, слова колдовские. Вот так попрыгают-покричат, и кажется им, что они большие, умные и сильные, любого в бараний рог согнут. Невдомёк бедолагам, что сами они хуже баранов бессмысленных. С баранов хоть только шерсть стригут, а этим нынешний князь с присными всё рай обещают, а под шумок сдирают с них шкуру последнюю. Да и много всяких захребетников с глупости их кормится. И Девица-краса, поддельная коса, и Беня-бородатый, на хитрости богатый, и Ахмет-хан, бездонный карман… Тот казнокрад, сей тать, заморишься считать. А бараны всё ждут, что следующий из супостатов, кого они на престол княжий посадят, уж точно-преточно воровать казну не станет и смердов не обманет.

— И как же дошли они до жизни такой?

— Старого князя они, вишь, прогнали, он-де мзду непомерную брал с купцов да толстосумов, а с ними делиться не хотел… А нынешние правители и вот такие бабушки заморские им нашептали, что отведут всех туда, где реки молочные, да берега кисельные. Да тоже надурили. Но только от тех пирожков и от мечтаний сладких всё никак прыгуны не отказываются. Видал, как скачут?

— Это что же, все миряне сейчас такие?

— Да нет, те, что пирожки-крендельки не кушали, лиходеев не слушали, те не скачут. Но и не ропщут громко — опасаются гридней княжих, да заплечных дел мастеров. Хоть не лезут в стаю, да их хата с краю.

— Эхма… — закручинился Муромец, — хотел уж я пойти в стольный град, разогнать кровососов. Но, раз такое дело, коль сами земляки согласны терпеть судьбину злую да власть лихую, клал я тогда на это дело кладенец свой с пробором… Шагай, чубарый, уноси Илью…

Развернулся и уехал. То ли был, то ли не был, то ли явь, то ли сон. А Колобок поразмыслил немного и покатился прочь, пока его вместо пирожка заморского не схарчили. Тут и сказочке конец, кто дослушал, молодец.

(Автор: — Век бы таких сказок не рассказывать, да из былины слов не выкинешь…)