Две жизни Тутмоса (Вербовая Ольга)

Конкурс

Проза

— Значит, вот как ты, Имхотеп, оправдываешь высокое доверие, которое оказывает тебе фараон! — лицо Тутмоса было бледным от гнева. — Ты, лучший друг моего отца, творишь такие беззакония за его спиной! О, несчастный! Клянусь великим Ра, я не намерен с этим мириться!

— Но Тутмос, это неправда! — Имхотеп выставил руки вперёд, словно защищаясь от удара. — Клянусь, меня оклеветали злые языки. Я всегда служил божественной Маат верой и правдой!

— Ты ещё смеешь, вероломный, прикрываться именем Маат! Ты думаешь, я такой наивный, чтобы слепо верить слухам! Нет, каждое слово, сказанное про твои деяния, я тщательно проверил. И теперь я точно знаю, как ты за богатые дары закрываешь глаза на преступления, как приговариваешь невиновных, обрекая их на смерть, только потому, что они бедны и не могут заплатить за своё оправдание, как решаешь споры не по справедливости, а по тому, какая из сторон богаче и знатнее! Разве для того фараон назначил тебя верховным судьёй, чтобы ты продавал правосудие за золотые монеты? Как ты думаешь, что он скажет, когда я выложу перед ним все доказательства твоей нечестивости?

Имхотеп вдруг сделался белее мела. В ужасе он закрыл лицо руками и бросился Тутмосу в ноги:

— Тутмос, прошу тебя, не говори ничего своему отцу! Я буду тебе до конца жизни верным рабом, только не губи меня! Умоляю!

Юноша смерил верховного судью презрительным взглядом.

— Если хочешь спасти свою жалкую жизнь, — сказал он, наконец, — ступай к фараону и проси его освободить тебя от должности. Ссылайся на состояние здоровья, на усталость — на что угодно! Тогда я, так и быть, не скажу ему про твои грязные дела.

— Я согласен! Только прошу тебя…

— Даю тебе время до завтра! Если утром следующего дня твоё прошение об отставке не будет в руках у фараона, можешь распрощаться с собственной головой!

— Клянусь, я всё сделаю, как ты скажешь!

Имхотеп, стоя на коленях, ещё что-то говорил, но Тутмос его уже не слушал, удаляясь всё дальше.

— Джхути, мне конец!

Верховный жрец Амона впервые в жизни видел своего свата таким встревоженным. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: случилось что-то ужасное.

— Что случилось, Имхотеп? Пожар, наводнение…

— Да лучше бы это, клянусь великим Ра! Это несчастье будет пострашнее любого стихийного бедствия! О, горе мне! За что же мне всё это?

Обхватив голову руками, верховный судья издал глухой стон.

— Да прекрати причитать! — Джхути уже начал терять терпение. — Расскажи толком, что произошло? — и тут же его осенила страшная догадка. — Неужели фараон узнал?

— Фараон пока ещё не знает. Но его сын… Клянусь великим Ра, во всём Та Кемете не видел более несносного и пронырливого мальчишки! Ты бы слышал, Джхути, что этот Тутмос мне говорил! Он всё знает! О, боги, что мне делать?

Верховный жрец дёрнулся, как от удара. Если Тутмос говорит, что всё знает, дело и вправду плохо!

— Он сказал, чтобы я покинул должность. Дал мне сроку до завтра. Если я этого не сделаю, он всё расскажет фараону. И тогда пропала моя голова! Неужели единственный выход — это уйти в отставку?

Джхути в задумчивости коснулся рукой подбородка. Имхотеп понял, о чём думает его сват. Что верховный жрец сам не очень-то чист перед законом, для него было не новостью. Вдруг Тутмос, со свойственной ему пронырливостью, что-то и про него заподозрит? А что если уже заподозрил? Если так, то свои подозрения он непременно проверит, и если они подтвердятся… О, боги, что тогда будет?

— Послушай, Имхотеп, — неожиданно голос Джхути сделался решительным. — Есть ещё один выход.

Оглядевшись и убедившись, что в храме, кроме них, никого нет, он прильнул к уху свата и что-то быстро ему зашептал.

— Что скажешь, Имхотеп?

— Признаться, я в растерянности! Не прогневается ли великий Ра, что мы сына фараона прямо в храме?

Джхути в ответ рассмеялся:

— Я тебя умоляю, Имхотеп! Какие боги? Неужели ты сам веришь в эти сказки? Давно известно, богов придумали умные люди, чтобы проще было подчинить себе дураков! А на самом деле нет их — никаких богов и никогда не было!

— Пожалуй, ты прав! Я согласен!

— Тогда прячься скорее! Тутмос вот-вот должен прийти. Он всегда в это время приходит помолиться богам. Только вряд ли они ему помогут…

Только верховный судья успел спрятаться, как в храме раздались шаги.

— Мир тебе, Тутмос! Да пошлют боги тебе всех благ!

— И тебе всех благ, Джхути! — поприветствовал его сын фараона.

— Ты как будто пребываешь в печальной задумчивости, — заметил верховный жрец. — Что-то случилось?

— Случилось, но сейчас я не могу об этом поведать.

— Тогда расскажи об этом всемогущему Птаху. Он подскажет тебе, что делать.

Оставив Тутмоса стоящим на коленях перед статуей обёрнутой льняным полотном мумии — что, собственно, представлял собой по сути всемогущий Птах, создавший небо и землю, Джхути направился в небольшую залу, где за одной из многочисленных колонн прятался его сват…

Однако сам Тутмос этого не видел. Его мысли были заняты молитвой:

— О, всемогущий Птах, моя душа в сомнениях: прав ли я был? Справедливость требует, чтобы я немедленно рассказал фараону обо всём, что знаю про Имхотепа — он должен ответить за свои нечестивые деяния. Но огорчение моего отца оттого, что он узнает про лучшего друга, может подорвать его и без того слабое здоровье. Могу ли я так жестоко поступить с собственным отцом?.. Но заставлять народ Та Кемета и дальше страдать от неправедного судьи я тоже не имею права. И если Имхотеп не выполнит своего обещания, я должен буду рассказать всё фараону. Так укрепи мой дух и дай мне сил и разума сделать то, что должно…

Погружённый в разговор с божеством, он не заметил, как со спины к нему подкрались Имхотеп и Джхути, как, приблизившись, почти одновременно взмахнули ножами и тотчас же вонзили ему в спину. Громко вскрикнув, Тутмос упал навзничь, уставившись в потолок остекленевшими глазами. Его одеяния из белого льна окрасились кровью.

— Уносим его отсюда. Скорее. Бросим тело в Нил. Там не найдут.

«Это они меня убили!».

Тутмос был потрясён. От верховного жреца он не ожидал такого вероломства. Чтобы в собственном храме среди статуй богов совершить такое гнусное злодеяние… Не менее гнусными оказались и мысли Джхути, которые теперь были для Тутмоса как никогда прозрачны. Но суда по закону за свои преступления он избежит — когда воды Нила поглотили тело Тутмоса, Имхотеп, опасаясь, как бы Джхути случайно или попавшись в руки служителей закона, не раскрыл их общую тайну, подкрался незаметно и вонзил нож в спину свата. Тело убийца также бросил в реку.

Если бы знал тогда Имхотеп, что его преступление не осталось тайной! Раб Нефру-Себек, служивший при храме, видел, как убивали Тутмоса. Он-то и сообщил об этом. Верховный судья был схвачен в тот же день и приговорён к смертной казни. Теперь обоих ждёт суд богов. Их сердца владыки загробного мира взвесят на Весах Истины, на другой чаше которых — перо Маат. Если чаши придут в равновесие (в чём у Тутмоса были большие сомнения), то ждёт их вечная жизнь и блаженство в полях Иалу. Если же чаши отклонятся, Анубис отдаст их сердца Пожирательнице Аммат.

«Но что же будет со мной?» — думал Тутмос.

Пламя светильников трепетало, освещая своды пещеры. Осирис и Анубис смотрели на умершего, не отрываясь. Зеленокожий Осирис — с теплотой и пониманием. Ведь он сам прежде чем стать богом загробного мира был предательски убит собственным братом Сетом. И если умерший совершил в своей земной жизни какие-то прегрешения, именно от Осириса он мог ждать прощения и оправдания. Взгляд Анубиса, напротив, был суров. Даже тот, чья земная жизнь была праведной, при виде его шакалоподобной головы испытывал неподдельный трепет. Тутмос не был исключением. Одно было ему непонятно — почему боги не взвешивают его сердце.

— Это невозможно, — заговорил Анубис низким голосом. — Твоё сердце и тело съели крокодилы. Даже если воды Нила отдадут его людям, от него ничего не осталось.

Услышав эти слова, Тутмос в отчаянии закрыл лицо руками. Это означало, что мумифицировать и похоронить его в гробнице, как того требует погребальный обряд, невозможно. А значит, его ка никогда не найдёт тела, чтобы отойти с ним в загробную жизнь.

— Но я видел твою земную жизнь, — сказал Осирис, и его голос звучал по-отечески мягко. — Ты не совершал несправедливости против людей, не притеснял ближних, не грабил бедных, не лгал и не предавал. Ты не делал ничего того, что не угодно богам. У тебя было благородное сердце, и ты всегда заступался за униженных и обездоленных, помогал тем, кто нуждается. Я дам тебе другое тело, другую жизнь, которую тебе суждено прожить в стране Сияния Ра.

— Я стану чужеземцем? О, боги! Чем же я вас так прогневил?

— Да, Тутмос, ты станешь чужеземцем, — ответил Анубис. — Ты забудешь свою прежнюю жизнь, своё имя и обретёшь новое.

— Но если твоя душа будет столь же чиста и столь же благородна, если ты останешься таким же, каким был в той жизни, ты всё вспомнишь, — добавил Осирис. — Теперь прощай! Ступай туда, где тебя ждёт другая жизнь.

Своды пещеры стали постепенно таять, сливаясь со светом фонарей. Среди темноты вдруг зазвучало:

«Поднявший меч на наш союз

Достоин будет худшей кары».

Стены автозака расплывались, смешиваясь с оконными стёклами, с частыми решётками на них. Голова раскалывалась от боли. Саша машинально коснулся её руками, затем невольно посмотрел на свои окровавленные ладони. Сквозь решётки он видел, как омоновцы, словно озверевшие волки, набрасывались на демонстрантов с дубинками, после чего втроём вели в автозаки.

«Кажется, я влип по-крупному!» — думал парень.

Мало того, что теперь ему впаяют за участие в несогласованной акции протеста, так ещё и, по-видимому, заведут уголовку. А всё за то, что не смог остаться равнодушным, когда увидел, как здоровый детина в бронежилете лупит дубинкой тщедушного старичка. Рефлексы оказались быстрее инстинкта самосохранения — Саша и сам не понял, как оказался рядом и схватил за руку «стража порядка». У того реакция тоже оказалась быстрой — не успел Саша ничего сделать, как дубинка гуляла уже по его голове. И не одна — тотчас же на помощь полицейскому подоспело подкрепление. Вчетвером они быстро повалили его на асфальт и, отлупив от души, потащили в автозак. Теперь, по всей видимости, будут проходить по делу как потерпевшие и свидетели. А сам он, вероятнее всего, сядет. Вопрос только: как надолго? Года на три, на четыре? Или и вовсе выяснится, что он руководитель какой-нибудь террористической организации — и здравствуй, десятка? Впрочем, это вряд ли. Если только не подкинут чего-нибудь.

Чтобы не потерять сознание от головной боли, Саша принялся напевать знакомые с детства строчки:

«Пока безумный наш султан

Сулит дорогу нам к острогу,

Возьмёмся за руки, друзья,

Возьмёмся за руки, друзья,

Возьмёмся за руки, ей-богу!».

Это была, пожалуй, любимая его песня из репертуара Булата Окуджавы, любовь к которому передалась ему от матери. Та с юности обожала этого замечательного барда, а когда ждала Сашиного появления на свет, так и вовсе часами напролёт слушала песни Булата Шалвовича.

— Тутмос…

— Что?

Он и сам не понял, почему откликнулся на совершенно чужое имя. Как тогда в пятом классе, когда учительница истории рассказывала про Древний Египет, про фараона Эхнатона, про его скульптора Тутмоса. Тогда он тоже обернулся, спросил: что? И в ответ услышал: «Слушать надо, Сидоркин, а не ворон считать!».

Подняв голову, чтобы посмотреть, кто же произнёс это имя, Саша не поверил своим глазам. Тесное пространство автозака заполнили двое. Мужчина с зелёной кожей, одетый в белое льняное полотно, и человек с головой шакала… Да, видно, нехило эти омоновцы по башке заехали, раз уже и глюки!

— Тутмос, ты нас узнаёшь? — спросил зеленокожий мягким голосом.

— Э, вообще-то вы ошиблись! — ответил Саша. — Я не Тутмос. И я вас не знаю.

— Нет, Тутмос, ты нас знаешь, — заговорил шакалоголовый категоричным тоном, не терпящим возражений. — Ты видел нас до того, как стать Александром Сидоркиным.

«Что за фигня?».

Несмотря на травму головы, Саша хорошо помнил, что никогда не менял имени. А до своего рождения он точно не мог никого видеть — в перевоплощение душ он никогда не верил. И Бог, и чёрт, и загробная жизнь — всё это сказки для взрослых! Что-то вроде утешения для тех, кто отчаялся, но хочется всё же надеяться на чудо. Только чудес не бывает — всё зависит от самих людей. И после смерти человек просто перестаёт быть.

— Если бы это было так, — снова взял слово зеленокожий, — тебя бы сейчас не было. Тебе имена Осириса и Анубиса уже ни о чём не говорят?

Осирис, Анубис… Ну да, это боги загробного мира из древнеегипетской мифологии. А ведь похожи. Только непонятно, с какой бани им являться Саше в его галлюцинациях? В них-то уже и сами египтяне не верят, а уж он-то…

— В этой жизни ты атеист и материалист, — сказал Осирис. — Но в той, прошлой, ты в нас верил. И беседовал с нами после смерти. Поэтому мы тебе и явились. Вспомни всё, что было прежде.

Саше казалось, что он сходит с ума. Дворец в Фивах, храм в Мемфисе, река Нил. Парень никогда не был в Египте, но сейчас отчего-то ему казалось, что он там жил. Сын фараона по имени Тутмос… Но как? Это ведь нереально!

Мозг, устав бороться с наплывом информации, отключился. Краем уплывающего сознания Саша успел поймать слова Осириса:

— Твоя душа осталась чистой, а сердце благородным, Тутмос!

— Александр…

Сокамерники уже спали. Но даже если кто-то и бодрствовал, вряд ли смог бы увидеть Осириса и Анубиса. Божества умеют маскироваться от нежелательных глаз.

«Да, здравствуйте!» — мысленно ответил Саша, приподнимаясь на нарах.

За ту неделю, что они навещали его в СИЗО, он уже привык к такому диалогу: они говорят, он думает. Потому что если проведают, что он беседует с древнеегипетскими божествами, точно объявят невменяемым и упрячут в дурдом. Карательная психиатрия, судя по всему, ещё не стала делами давно минувших дней.

Странные гости, очевидно, тоже привыкли к его новому имени, потому что больше не называли его Тутмосом.

Саша приподнялся на нарах и подвинулся, приглашая их присесть.

— Мы не надолго, Александр! — Осирис махнул рукой, отказываясь от приглашения. — Мы пришли попрощаться. Ни Тутмоса, ни Та Кемета больше нет, теперь у тебя другое имя и другая судьба. И она тесно связана с судьбой твоей новой Родины — Сияния Ра.

«Сияние Ра… Россия…».

— Да. Ты можешь изменить судьбу страны, с которой теперь связан, привести её к переменам. Но если ты выберешь этот путь, столкнёшься с множеством страданий. Твоя жизнь будет долгой, но трудной. Над тобой будут творить беззакония и несправедливости, тебя будут преследовать и унижать. Но вера в то, что всё это не напрасно, да придаст тебе сил! Но ты можешь пойти другим путём — облегчить свою участь, дать показания, которые требует следователь, сказать, что ты и твои товарищи устраивали беспорядки по велению Запада, из корыстных побуждений, раскаяться, извиниться перед власть имущими и никогда больше не протестовать против них. Тогда ты вскоре обретёшь свободу и проживёшь свой век в спокойствии и благополучии. Но привести Родину к переменам уже не сможешь. Прощай, Александр! Выбор за тобой!

— Прощай, Александр! Больше мы уже не встретимся.

«Прощайте и вы!».

Когда он моргнул, ни Осириса, ни Анубиса больше не было. Но сказанное никак не выходило у парня из головы. Он реально может изменить действительность! Но за это придётся пострадать. А может не особо страдать — прогнуться, смириться с бесправием и произволом.

«Ну, нет, я не буду с этим мириться! — душой парня овладела благородная ярость за своё минутное малодушие. — Если высшие силы дали мне тогда новую жизнь, я сделаю всё, чтобы она не была никчёмной. Я чист перед законом и перед совестью и не стану признаваться в том, чего не совершал! И протестовать против несправедливости не перестану. Если путь к свободе моей Родины лежит через тюрьму, я его пройду! Тем более, если мне будут помогать высшие силы».