Ослушник

Несвобода — главная беда для человека. Так он думал раньше.

Ослушник метался по келье, колотил кулаками о стены, укрытые толстыми коврами. Кто он? Как попал сюда? Устав, замер у окна.

Сквозь решётку блестела медленная река. Качались от ветра сосны на том берегу, шумели кусты ивы и заросли рогоза.

«Ты ослушался, — сказала тогда жрица. — Я лишаю тебя имени!»

Ослушник мучительно рылся в памяти. О, она была полна! Дом зелёного мрамора на берегу озера, увитая диким виноградом ротонда среди вейгел. Лица… Самый близкий человек — отец. Владетель… название владения стёрто. Женщины, множество женщин, старых и молодых, красивых и не очень, черноволосых, русых, огненно-рыжих. Все они принадлежали ему и отцу. Все имели имена, которые пропали. Украдены проклятой жрицей!

Память сохранила главное: он человек. Никто не смеет идти против человека, значит, старуха поплатится! Надо успокоиться, суета не поможет и только рассмешит врагов. И думать, вспоминать!..

Громыхнули засовы. «Не мельтешить!» — напомнил себе Ослушник и медленно обернулся.

Напротив него стояла давешняя жрица. Закутанная в чёрную хламиду, только капюшон сброшен. Когда-то рыжая, сейчас просто седая старуха, не мигая, смотрела на него выцветшими глазами. Позади теснились её спутницы, тоже в чёрном, но с покрытыми головами. Сам Ослушник был гол, но слишком зол и растерян для того, чтобы обращать внимание на пустяки.

— Что ты со мной сделала? — выкрикнул он. — Освободи меня и верни имя!

— Наглец, — сказала жрица. — Ты помнишь вину. Я давно живу на свете и не могу так ошибиться. Но, так и быть… Ты отказался от Цели, и ты наказан.

Слово «цель» развернуло в его сознании веер образов и понятий. Истинных людей, мужчин, очень мало, и жрицы сотни лет подбирают пары, чтобы рождалось больше здоровых сыновей. Без особого успеха, впрочем.

— Это отвратительно, — ответил Ослушник, — помнить о Цели, но забыть, кто ты есть! Ты не заставишь меня!..

— Заставлять… — задумчиво произнесла жрица, — не нужно. Достаточно лишить тебя разума, низвести до зверя, и ты сделаешь всё, что требуется. Как бык кроет коров, так будешь и ты.

— Ты не сумеешь. Иначе давно бы… — начал Ослушник.

— Сумею. Но ты можешь разучиться делать даже это! — прервала его жрица. — Грань тонка и почти неощутима, её легко не заметить. Мне не нужен бессмысленный кусок мяса. Но если ты заупрямишься, я могу рискнуть.

Ослушник сглотнул. Она отобрала его имя, теперь хочет лишить и человеческой сути.

— Нет, — прошептал он, — но я не хочу...

— Разве она дурна? — удивилась старуха.

Из свиты вышла девушка и сбросила балахон, оставшись в глухой маске на лице. Ослушник не сразу, но отвёл глаза. Отказывать себе в простых удовольствиях — привилегия человека.

— Нет, — повторил он. — Сначала имя и свобода!

— Ах, какие мы гордые! — издевательски пропела старуха, шагнула вперёд и схватила его между ног. Ослушник дёрнулся, стараясь закрыться, но его уже держали.

У старой жрицы были умелые руки! Он ощутил боль, но одновременно и сладость, и понял, что возбуждается.

— Бычо-ок! — протянула жрица. — Ты как бык в стаде, ты такой же, как Прородитель. Вы одинаковые, и ты будешь крыть ту, кого я назначу!

— Не кощунствуй, женщина… Не трогай Прородителя!.. — Ослушник пытался сохранить лицо. Жрица ударила его по губам:

— Молчи! Прородитель почти убил наш мир! Ты человек? Искупай его вину, делай, что я прикажу! Не то...

Она сжала ладонь. Ослушник взвыл.

— То, что я прикажу! — повторила старуха и вышла. Свита последовала за ней. Вновь стукнули засовы.

Боль отступила. Но как прогнать мысли?

Из-за книг келья Великой Матери казалась крошечной. Когда Мирта жила во Владении, она видела очень мало книг, вернее, всего одну — пухлый Закон, переписанный от руки на телячьих шкурах. Это была молодая книга, не старше самой Мирты, ведь мир меняется, а законы всегда следуют за ним.

От книг Великой Матери пахло древностью, чередой веков и старой, давно погибшей цивилизацией. Само слово «цивилизация» пришло из этих пыльных томов, и Мирта не знала точно, к добру ли это.

Как всегда, она замерла в тесном закутке между кельей и входной дверью. Мать называла его словом «шлюз», и Мирта боялась даже предположить, что это значило тогда, когда что-то значило. И, как всегда, Мать сразу заметила её появление.

— Проходи, устраивайся, девочка! — раздался её голос.

Мирта опустилась на табуреточку. Она не справилась, и ей было страшно.

— Всё хорошо? — Великая Мать подала Мирте чашку с отваром и села напротив.

— Я не знаю, — от волнения пальцы Мирты дрожали, она не сразу смогла сделать глоток. — Он странный, он не нравится мне.

— Считай, я этого не слышала, — сказала Мать. — Я объясняла, как важно, если ты понесёшь и родишь именно от него.

— Да, да, Великая! — чуть не плача, заговорила Мирта. — Хуже то, что я не нравлюсь ему! Он не хочет меня!..

— Это бычок, — веско сказала Мать. — Он не может не хотеть. Он может говорить, что угодно, может отказываться, но тело решает за него. Бычки, если их правильно готовить, перестают думать головой. Ты всё делаешь правильно?

— Да, Великая, — ответила Мирта. — Бычок противится, но тело решает за него. Он не хочет, но тело готово.

— Тогда в чём дело, объясни?

— Он всегда пуст! — всхлипнула Мирта. — Я прихожу днём и ночью, я пытаюсь застать его врасплох, но он словно смеётся мне в лицо!

— Охрана?

— Сёстры клянутся, что ничего не видят.

— Он сдаивает семя, — подытожила Великая Мать. — Выбирает время и… Водит нас за нос!..

— Да, Великая. Прикажешь связать ему руки?

— Нет, — решительно сказала Мать. — Бычок упрям и будет искать, как обмануть нас. Кто знает, что придёт ему в голову? Потом… семя, отданное по принуждению, без согласия… сохранит ли оно силу? Я не знаю точно, а в книгах нет подсказок. Мы не можем рисковать. Хорошо, — Мать поднялась. Мирта вскочила следом. — Ты правильно сделала, что пришла ко мне. Тянуть нельзя, мы что-нибудь решим, ведь женщина умнее быка. Правда, девочка?

***

Ковёр по краю слипся, покрылся колючими сосульками, и теперь его приходилось долго разминать, чтобы высохшее семя осыпалось на пол. Ослушник отряхнул руки: он снова обхитрил охрану! Девчонка хороша, нет слов, но человек сильнее зова плоти. Он умнее и главнее, а женщина, даже Великая мать, должна знать своё место. Умнее ли? Ослушник замер, размышляя...

Он оказался глуп тогда, приходится признать. Дал волю словам, не имея ничего за собой ничего, кроме гордости, забыв силу жриц.

«Нельзя, чтобы сынов рождалось столько же, как и девочек, — так говорил он. — Человек призван володеть, а Владетелей не может быть много. Так заповедал Прородитель, твои книги лгут, а Цель опасна».

«Ты споришь с Целью? — холодно спросила Великая мать. Она всегда умела напустить холода, если хотела. — Против блага человека?»

«Человек благоденствует, — ответил он, забывшись, — а ты, Великая, думаешь только о власти!»

Ослушник застонал от унижения. Мать — при челяди! — не задумываясь, применила эту власть. Наверняка, было кому занять его место. Из вторых, лишних сынов. И это значило, что он прав.

За окном загомонили охранницы, загремел засов. Время уборки. Великой Матери пока не пришло в голову заставить человека мести и мыть, на то есть прислуга. Ослушник вытянулся у стены, стараясь заслонить спиной испачканный ковёр. Как быстро он научился опасаться женщин! Ослушник поёжился: рёбра, отведавшие копейных древков, которыми встретили его попытку побега, ещё болели. И всё же в глубине души он был рад: гордые жрицы убирают за ним грязь. Жрицы, а не наоборот.

Сегодня что-то изменилось. Охрана долго возилась у дверей, а потом...

На освещённый пятачок посредине темницы вытолкнули голое существо.

Ослушник не сразу понял, кто это. Дряблой грудью существо походило на женщину, но плечи были широки, а бёдра слишком узки. Промежность его покрывали шрамы, из них свисал короткий бледный, покрасневший на конце отросток. Капля упала на скоблёный пол, вторая… Запахло мочой и гноем.

А лицо, морщинистое, покрытое пигментными пятнами… Ослушник видел его раньше и не раз! Тогда тело укрывал пыльный балахон, а руки держали то метлу и скребок, а то ведро и мокрую тряпку

— Мой… щик? — Ослушник с трудом вспомнил нужное слово, даже не вспомнил, а придумал, образовал из привычного: «мойщица». Грязные работы делают женщины, человек думает и решает. Распорядитель, хозяин, господин. Владетель! Вот человеческие слова. — Что это значит, во имя Прородителя?!

Мойщик сгорбился и прикрыл вонючий срам ладонями.

— Я прекословил, — бабьим голосом сказал он. — Меня наказали. А сейчас… — мойщик вздрогнул и спрятал руки за спину, — мне приказали: «Иди и покажи, как карают непокорных». Я пришёл и показываю. Смотри...

— Как они смеют… — прошептал Ослушник. — Как им пришло в голову?! Убить в человеке — человека...

— Они смеют, — совсем тихо сказал слуга. — Великая Мать — ужасный человек...

— Что?! Человек?

— Заклинаю, — быстро заговорил мойщик, — заклинаю тебя, господин, не спорь с Великой никогда, слышишь? Никогда, иначе… Она жестока, она быстро решает, и горе тому, кто встал, как я, на её дороге!

— Что ты сделал?

— Это неважно, господин! Мне запрещено говорить, я не хочу ещё раз увидеть её ножницы! С роговыми рукоятками, для стрижки овец… Она накалила их в горне, схватила обеими руками… Никогда, слышишь!..

Две охранницы ворвались в келью и подхватили скопца под руки.

— Только не прекословь ей! — пискнул напоследок мойщик, и дверь захлопнулась.

Вот так. Угроза — и недвусмысленная! Шутки кончились, Великая Мать не хочет ждать более. Он должен стать её бычком, он должен крыть ту, кого она прикажет! Исполнять Цель, выдуманную женщинами, отвергнутыми человеком. Старея, они становятся злобными… Есть ли у него выбор?

Ослушник содрогнулся. Боль страшна, но ужаснее позор! Великая Мать может так поступить, он видел в её глазах беспощадный, безумный огонь...

Тянулись часы, а Ослушник всё стоял у окна, вцепившись пальцами в прутья решётки. Воображение рисовало ему картины, от которых холодело в груди. О его существовании словно забыли. Молчали охранницы на крыльце, не вели на случку девушку в маске. Вдруг, увидь он её лицо, то передумал бы, согласился… Проклятое упрямство его погубит! Забыть о гордости, забыть о достоинстве, чем они ему помогут? Где эта девушка? Разве сможет он отказаться — теперь?

Когда звякнул замок, Ослушник затрепетал, но это всего лишь принесли миску с кашей и кувшин чистой воды. Ослушник не притронулся к пище.

К вечеру он решил, что Великая Мать отбросила Цель, что терпение её исчерпалось, и его ждёт изуверское наказание! Она сама возьмёт ножницы?

Солнце коснулось верхушек деревьев на той стороне реки, сгустились сумерки, и тут Ослушник заметил на тропке, что вела к его темнице, знакомую фигуру. Великая шла быстрым шагом, за нею спешили две жрицы, одна из которых несла на плече мешок.

Вот оно! Ослушник вжался в стену. Пусть старуха не заметит его, отвлечётся, забудет, зачем и куда идёт!..

Маленькая процессия завернула за угол дома, оттуда невнятно заговорили. Резким голосом спрашивала что-то Мать, торопливо отвечали охранницы. Ослушник не понимал ни слова, даже не вслушивался. Не спастись, не спрятаться и не укрыться! Распустить одеяло на ленты и удавиться? Не успеть, Великая Мать уже здесь… Утопиться в нужнике? Противно, что угодно, только не это! Сорвать ковёр и разбить голову о стену?

Ухватившись за ворс, он изо всех сил потянул ковёр вниз.

Шпок! Шпок! Шпок! — одна за другой лопались петли, затем полотнище оборвалось. Ослушник не удержался на ногах, и ковёр накрыл его с головой. Ослушник замер. Сейчас, привлечённые шумом, жрицы ворвутся к нему, и тогда...

Никто не вошёл. Стих разговор за окном, и только его собственное дыхание нарушало тишину. Сначала Ослушник замирал от каждого шороха и скрипа, потом согрелся, успокоился понемногу и уснул.

***

… Жжик!.. Жжик!.. Бешено вращался круг, снопы искр срывались со стальных полос, осыпались окалиной. Великая Мать точила ножницы. Сама, никому не доверила. Посчитав, что лезвия достаточно остры, жрица сунула ножницы в горн, в светящиеся вишнёвые угли. К потолку поплыл пахнущий железом дымок.

— Готово, — сказала Великая Мать, — держите его крепче, сейчас сделаем ещё одного мойщика!

— Нет, нет! — закричал Ослушник.

Великая Мать приблизилась. Ослушник забился в руках жриц. Женщины навалились ему на плечи, на колени и грудь, но он изловчился, освободил одну ногу и лягнул старуху. Мать выронила ножницы, они упали с глухим стуком. Мать оскалилась и прыгнула на него. «Какая лёгкая», — удивился Ослушник — и проснулся.

Поверх ковра кто-то был. Ослушник осторожно выглянул наружу. В свете луны из окна он увидел девушку в жреческом одеянии. Она запуталась в складках, упала и теперь возилась, поднимаясь.

— Тихо… — прошептала девушка, заметив Ослушника.

— Что тебе надо? — спросил Ослушник.

— Потом, — сказала девушка и протянула ему свёрток. — Надевай, надо уходить, пока они не очнулись.

Она кивнула в сторону приоткрытых дверей. В щель была видна рука, лежащая на арбалетном ложе. На полированном дереве играл лунный блик.

Они сутки шли лесом, пока не исчезли следы людей, а потом ещё день и ночь по девственным зарослям. Очень скоро Ослушник перестал понимать, куда они бегут, зато он представлял, от чего убегает, и это наполняло дорогу смыслом. Знала ли путь она — неизвестно. Так или иначе, она упорно тащила его за собой, не говоря лишних слов и не называя господином. Ослушник пытался выспросить, чем вызван такой ужасный проступок, но в ответ спасительница только зло кривила губы. Она прятала опасную тайну, Её следовало вызнать. Потом, когда они будут в безопасности.

На третий день бегство окончилось.

Дом стоял в густом ельнике у подножия холма. Остроконечная крыша, поросшая скользким мхом, пряталась среди ветвей; они увидели его случайно. Просто шли, перелезая поваленные стволы, кланяясь колкому лапнику, и остановились у каменного крыльца.

Дом сложили в незапамятные времена, из грубых, необработанных камней. После, обходя окрестности нового жилища, Ослушник найдёт сухое русло, откуда древние строители брали материал для работы. Два окна слепо щурились на Запад и Восток.

Однако, жили в доме недавно, несколько лет назад. В глубине единственной комнаты, напротив входа, стоял широкий деревянный топчан. Доски, из которых его сколотили, не успели ещё потемнеть, и выглядели крепкими и надёжными. Пол устилала сухая рыжая хвоя, при каждом шаге в воздух взвивались облачка пыли.

Место вдоль стен заняли низкие скамейки и полки с инструментами и посудой. Ослушник обнаружил топор и ножи, простые глиняные тарелки и кружку с отбитой ручкой. Посреди комнаты, в кругу закопчённых булыжников, чернел очаг. Кто обитал здесь? По какой причине покинул лесной приют? Ослушник решил не думать об этом.

— Наломай лапника, — сказала девушка.

Ослушник удивился, но топор взял. Жрицам разрешено многое. Кроме того, она спасла его и имела право говорить и просить.

К его возвращению жрица успела разжечь очаг и нарвать большую охапку травы. Она разложила принесённые ветки на топчане, сверху навалила траву и застелила ложе собственным балахоном, оставшись в штанах и рубахе. Посредине ложа девушка положила нож, поделив топчан на две части.

— Здесь будем спать, — сказала она и выразительно посмотрела на Ослушника.

Он пожал плечами: не до женщин ныне, мойщик и Великая Мать свидетели...

Впервые за много дней Ослушник спал без сновидений, а с рассветом отправился на охоту. От птичьих яиц и ягод, которыми они перебивались в дороге, уже тошнило.

Занимаясь повседневными делами, Ослушник украдкой изучал молодую жрицу. После сытых и спокойных дней захотелось женской ласки. Девушка дичилась, избегала взглядов и откровенных разговоров, всегда садилась по другую сторону очага, а перед сном не забывала показать ему острый нож.

Ослушник знал, что сумеет взять её силой. Но что-то изменилось в душе, впервые он желал взаимности и надеялся увидеть в женщине напротив свободную, пылкую любовницу, а не покорную рабыню. Он осознал, что покорность сродни безразличию, безразличие равно презрению, а презрение оскорбительно для человека. Он понял, что должен стать интересен ей, а это трудная, но благодарная работа.

Отступить в сторону, сделать вид, что не замечаешь, вот лучший способ пробудить интерес! — рассудил он.

Ослушник занялся домом. Лето кончится, нужно готовиться к холодам. Он насушил мха и законопатил щели в стенах; застелил крышу поверх камня свежей корой; подновил стропила; устроил над окнами и крыльцом козырьки, и теперь ветер и дождь беспокоили не так сильно. Он завёл коптильню, выкопал погреб и развешал по его стенам связки колбас, благо соли и специй от старых хозяев осталось в избытке.

Отец и володение научили его многому. В труде есть своя радость, она помогает жить и забывать.

Жрица держалась рядом. Угрюмая и мрачная совсем недавно, она стала бросать на него любопытные, а следом и ласковые взгляды, говорить больше трёх слов зараз, касаться ненароком рукой или бедром, и протяжно вздыхать, укладывая нож на топчан перед сном. Ослушник усмехался про себя и «не замечал» намёков.

Лето катилось к середине, лесной воздух стал жидким от зноя. Неподалёку от дома протекал речей, Ослушник углубил и расширил его русло, выложил плитками сланца. За два дня маленький бассейн заполнила тёмная торфяная вода.

Здесь он спасался от жгучего солнца, сюда пришла однажды жрица, сбросила одежду и легла рядом с ним. Здесь и тогда закончилось их воздержание.

Здесь он открыл, что отдавать приятнее, чем брать, что женщина — не только сладость и утеха, но и смысл и цель, что она — да простит Прородитель! — равна человеку.

— Я буду называть тебя просто — Мужчина! — объявила она.

— Тогда ты — просто Женщина, — согласился Ослушник. Имена не нужны, когда их только двое. Имена не важны, когда они едины в своей противоположности.

— Ты, как наша земля, где горы, равнины, леса и луга, и пещеры, полные золота, — говорил он, когда они лежали рядом, устав от дневных забот. Он замолкал, его руки бродили её горами и равнинами, скитались по лощинам и перевалам, а губы играли листвой её садов. Утомление таяло, раскрывались горячие пещеры, полные живого и сладкого золота. И снова лежали они вместе, истощённые страстью.

— Я понесла, — сказала она как-то вечером, испуганно глядя на него.

Наследник! А как же иначе?

— У меня будет сын! — закричал он, подхватил её на руки и долго кружил, а потом любил нежно и яростно. Женщина заснула, обессилев от ласк, а Мужчина полночи смотрел на её лицо, слушал её дыхание и думал, какой он был раньше дурак, и что теперь в его — нет! — в их жизни всё будет по-другому. Один мужчина, одна женщина, дети. Как в древности. «Не это ли Цель Великой Матери? — с испугом подумал он. — Много выживших сыновей, каждой женщине свой мужчина? Значит, Цель — благо, а он неправ?» Потом вспомнил мойщика и безумие в глазах старой жрицы, и ему стало страшно… Нет, к благу не идут такими путями!

Утром он поцеловал спящую Женщину, взял арбалет и копьё, и ушёл в лес, чтобы вернуться ближе к вечеру. С плеч свисала туша оленя. Женщине нужно хорошо есть, тогда наследник родится здоровым и в срок, а из шкуры выйдет добрая зимняя куртка.

Полянку возле дома покрывали бурые пятна, дверь, которую он сплёл из дикой лозы, лежала в кустах, измочаленная и изломанная. Заляпанный кровью обрывок ткани прилип к каменному косяку, а на мокрой от дождя земле у крыльца отпечаталась медвежья лапа...

Его сын! Его женщина!

Следы вели к ручью, а там пропадали и нигде не появлялись вновь, словно у зверя выросли крылья. Ослушник вошёл в пустой дом, упал на топчан и завыл от горя и тоски...

— Пей! — Великая Мать подала Мирте чашку. — Это успокоит и придаст тебе сил. Всё прошло хорошо?

— Да, Великая, — Мирта сделала глоток. — Я сделала, как ты сказала, и он поступил, как ты обещала.

— Бычок и есть бычок, он не умеет думать вперёд, — сказала старая жрица. — Бычками просто управлять: достаточно знать, как поманить, где уколоть, а где пощекотать.

Мирта пила отвар и прятала глаза. Великая Мать села рядом и обняла девушку за плечи.

— Ты привязалась к нему, — сказала она. — Бычки бывают и такими, они могут казаться нежными и заботливыми, но, милая моя, это плохо кончается. Стоит ему увидеть новую женщину, и он забудет тебя.

Мирта всхлипнула, уткнулась Матери в грудь и заплакала.

— Тебе надо беречь себя, — продолжала Великая Мать. — Не волноваться, больше отдыхать… А ты плачешь.

— Что с ним будет?

— То же, что и сейчас, — Великая Мать строго посмотрела Мирте в глаза. — Есть сёстры и кроме тебя. Иди, девочка, мне надо работать!

Ослушник укрепил мерку на ложе арбалета и с досадой пнул тушу медведя: снова не тот! Ничего, если медведь, который напал на Женщину, жив, он будет найден и убит. Не сегодня, так завтра, не завтра, так через месяц или весной. Ослушник не собирался умирать, не отомстив. Вынув нож, Ослушник принялся свежевать тушу. Чтобы пережить зиму, следовало заготовить довольно мяса и тёплых шкур.

К жилью Ослушник вернулся на исходе недели, когда медвежатина, переложенная пряными травами, начала пованивать. Чтобы не приваживать мух, он оставил груз у ручья, и зашагал к дому.

На крыльце сидела женщина, золотая прядь выбилась из-под капюшона. Сердце зачастило. Вернулась! Ослушник бросился вперёд, стараясь скорее увидеть милое лицо. Он замер в шаге. Не она...

— Кто ты такая?

— Меня зовут Лайла… Помоги… — прошептала незнакомка. Лицо её покрывала пыль, глаза ввалились, струйки пота прочертили дорожки по лбу и щекам. — Я бежала от Великой Матери, я неделю скитаюсь по лесу, я случайно попала сюда… Ты поможешь мне, господин?

Ослушник долго смотрел на беглянку, потом протянул ей руку. Лайла одинока, а его жизнь после смерти любимой потеряла смысл. Глупо мстить неразумному зверю. Возможно, эта девушка вернёт потерянное? И разве не имеет она право на собственного мужчину?

— Не верь ей! — раздался знакомый голос.

Ослушник обернулся. Позади стояла его Женщина, живая и здоровая, с настороженным арбалетом в руке.

— Мирта?! — вскочила Лайла. — Зачем ты пришла?

— Молчи! — Мирта вскинула арбалет. — Великая Мать придумала новую историю. У неё много девушек и историй, хватит на годы. Не хочу, чтобы он был бычком в её стаде. Уходи! — крикнула она Лайле. — Путь не так долг, уж я-то знаю!

— Медведи не виноваты, ты обманула меня, — горько сказал Ослушник. — Глупо верить ей, но почему я должен верить тебе?

— Потому что всё обман, — сказала Мирта. — Здесь Мать держит тебя на привязи. Мне почему-то больно думать об этом… Я вернулась, и мы уйдём. Далеко, туда, где нас не достанут! Ведь я вернулась, слышишь?

— Великая Мать хочет возвратить тебе имя, — неожиданно сказала Лайла. — Уйдёшь — потеряешь его навсегда. Выбирай.

Обман, всё обман… Но как хотелось поверить!