ЛС

Мягкий тёплый вечер напоен весенним цветением. Я иду по улице вдоль кирпичных домов, построенных в эпоху модерна. В жёлтых квадратных окнах мелькают тени счастливых семей: вот маленький мальчик обнял маму; вот дедушка сел в кресло, а бабушка разлила по чашкам горячий шоколад; вот отец вошёл в квартиру и привалился к косяку двери. Он устал, но в его глазах горят светлячки. Тени счастливых людей тянут ко мне свои добрые нежные руки. Каждое окно — колыбель мироздания. Но я иду мимо. Всегда прохожу мимо. Мне нет среди них места, я не чувствую, что они — мой дом.

Тополя, высокие исполины, раскачиваются и шелестят тихо так, пронзительно, будто шепчут, и трава, зелёная трава, ковровой дорожкой убегает далеко вперёд, повторяя контуры большой булыжной дороги.

Мои туфли порядком износились: подошва почти истёрлась, носки пошли трещинами. Скоро обувь развалится и я не смогу идти дальше.

Погибну.

Без дома все погибают.

Много, очень много людей развеялось тихим скрипом качелей на детских площадках, дребезжанием стёкол на железнодорожных станциях, шорохом непрочитанных писем в почтовых ящиках на перекрёстках дорог.

— Остановись, отдохни, побудь с нами.

На черепичных крышах сидят нимфы божественной красоты. Их волосы едва прикрывают обнаженную грудь. Полные красные губы, словно лепестки роз. Тела нимф сплетаются и легонько скользят по скату. Видимо хотят, чтобы я их лучше рассмотрел. Затуманенные страстью взгляды прошивают насквозь. Израненное сердце заполошно колотится, угрожая сломать рёбра. Ещё немного и я окажусь в их власти, сверну с пути, стану одним из звуков осени. Величественные лица окрашиваются заботой и домашним теплом. Я знаю, что они фальшивы, однако по телу пробегает дрожь. Восхитительное чувство обмана быть не одному, а с кем-то, хоть с кем-то, заставляет меня повернуть.

Я почти подхожу к дому и хватаюсь за пожарную лестницу, как слышится грохот. Обернувшись, замираю на месте и прислушиваюсь. Разбили чашку. Сначала крики, а затем плач. Тихие голоса и щелчок запираемой двери. Свет в окне первого этажа гаснет и становится невероятно холодно — в маленькой вселенной выключили солнце. Вскрикнув от досады, будто по моей вине всё произошло, возвращаюсь на дорогу. За спиной, возле потухшего окна, высыхают цветы. Нимфы зло шипят мне вслед. Я не оборачиваюсь, но знаю, что капельки диамантов ползут по их раскрытым бёдрам, сверкая в сумерках бледнеющими звёздами. Стоит мне подумать об этом чуточку дольше и никакая мерзлота не остановит меня. Мои мышцы заработают единым ненасытным механизмом, и я буду, срывая пальцы в кровь, карабкаться по лестнице. А когда поднимусь, заброшу подальше истоптанные туфли навсегда и, словно обезумев, начну скакать с одной крыши на другую, пытаясь догнать самую красивую из нимф, которая окажется красивее предыдущей и так будет до тех пор, пока силы не оставят моё истощённое тело. Так делали до меня и, уверен, будут делать и после: зов предков — одновременно источник нашей жизни и её же погибель.

— Вернись, — растворяется за моей спиной.

Быстро темнеет, приходится идти наудачу — не видно ни зги. Ночь баюкает улочку с кирпичными домами, укутывая её до непроглядного полотна, на котором переливаются отблески далёких огней похожих на серебряную крупу, рассыпанную неосторожным движением по агатовому куполу небосвода. Дышится и легко, и в то же время тяжело. Хочется найти дом и прекратить скитания, сесть на веранде или возле окна и разделить все радости этого мира за чашкой горячего шоколада с любимой — но нет, не получается. Боюсь и надеюсь, однако дорога бежит вперёд и я вместе с ней.

Последующие многочисленные перекрёстки приводят меня в район бетонных многоэтажек, в эпоху конструктивизма. Тут и там вспыхивают электрические светильники, слышится смех, счастливые стоны, плач и тихое «прости». Большой человеческий муравейник живёт в одном ритме. Зов предков от спокойного и размеренного, каким он был в кирпичных домах, сменяется быстрыми роковыми балладами, где песня обрывается на высокой ноте и её тут же подхватывает другая. Нимфы и облачные монахи, хохоча, прыгают с одного балкона на другой и заглядывают в окна. Их лица отражаются страшными гримасами от зеркальных стёкол. У облачных монахов с собой колбочки, в которых пузырится сладкая отрава. Они аккуратно стучат ими друг об дружку. Этот звон отдает в душе домашним теплом и терпким вкусом несбыточной мечты. Хочется присесть на лавочку возле подъезда и… там уже сидят несколько мужчин в окружении десятка монахов. У всех багровые лица. Пустые колбы со звоном бьются об дорогу. Никто не обращает на меня внимания, все заняты собой и своими проблемами:

— А она говорит: вода из крана капает.

— Тёща приехала вчера, посидели немного. Будет теперь с нами жить.

— Не женись. Если бы не женился, до сих пор любили, а так…

— Сколько у меня женщин в жизни было, но без неё не могу. Разве это жизнь?

— Дети не уважают, а я им всё…

Я стою в растерянности. Среди потухших окон, возможно, есть и то, которое было когда-то моим. Или мне только так кажется? Запах дурманящего яда подбирается хищным зверем. Хитрые монахи хотят, чтобы я стал одним из них, но они ошибаются: мы по разные стороны. Я не был ещё здесь и, надеюсь, никогда не буду. Мне нравятся кирпичные дома, мне не нравится бетон. Холодные каркасы, съедающие изначально половину душевного тепла, не могут принести счастья. Не знаю, откуда берутся эти мысли, но ноги сами по себе несут всё дальше от омута разбитых надежд. Время сочится сквозь пальцы мокрым песком. На ладонях остаётся влага и обрывки воспоминаний о людях и событиях. Тлеющие чёрно-белые фотографии.

Многоэтажки тонут во мраке ворохом растрёпанных фотоальбомов. Ночь съедает старое, даря шанс новому. Но у меня нет ни старого, ни нового и туфли окончательно расползаются, когда я подхожу к очередному перекрёстку. Впереди только неясные очертания направлений. Нет никаких домов, дорог и улиц. Шум реки за холмом и бесконечное поле виноградников. Мой путь окончен, а я так и не смог найти свой дом. Сбрасываю ненужные туфли и перелажу ограду — три деревянных бруса, скреплённых ласточкиным хвостом с телеграфными столбами, — это поля заблудших. Здесь сливаются с природой и рассыпаются на звуки согласно порам года.

Я, наверное, стану шелестом осенних листьев.

Виноград сочится живительным нектаром. Поле, хоть и не моё, но делится своими дарами с незваным гостем. Срываю одну гроздь. Ягоды лопаются на языке нежной мякотью. Хмурые тучи, словно узнав о моём горе, тяжко вздыхают и начинают плакать. Крупные капли барабанят по листве, по мне, по стоптанным туфлям, оставленным на перекрёстке. Дождь смешивается с моими слезами. Накатывает ярость за потраченное впустую время, за прожитые годы зря. В исступлении обрываю виноград вместе с листьями и втаптываю его в жижу под ногами. Одна лоза, вторая, третья… Дождь ещё сильнее лупит по спине, по голове, по рукам. Рубашка тяжелеет и неприятно липнет. Пытаюсь её снять, сорвать, но только рву свою кожу. Из глубоких царапин течёт густая бордовая кровь, пропитывает белую хлопчатобумажную ткань. Ярость хлещет кнутом, заставляя достать из кармана брюк балисонг. Я всё равно тебя сниму! Стальные крылья ножа мечутся в смертоносном танце. Молния разрезает небо напополам. Пришло моё время — конец пути. Я отвожу руку назад, как можно дальше, чтобы жадное до крови жало смогло с первого удара пробить эту толстую шкуру. Она мне больше ни к чему.

— Стой!

На плече виснет комок взлохмаченных перьев. Жаркий шепот согревает шею южным дыханием морского бриза, закручивает спиралью сознание. Вместо холодных струй дождя чувствую её тепло. Раскаты грома исчезают. Я слышу, как уханье совы в ночном лесу сливается с рокотом волн, разбивающихся о прибрежные волнорезы. Мне хорошо. Я никогда не был на море, но вижу его, как вживую. Боясь потерять видение, сжимаю её крепче.

— Осторожней, — шепчет она.

Раскрываю ладонь и балисонг, кувыркнувшись, летит прочь. Я осторожно поворачиваюсь лицом к девушке, держа её, как единственную в этом мире драгоценность. Мою драгоценность! У девушки большие глаза цвета неба, в которые невозможно насмотреться, тёмные волосы-перья и тонкие изящные руки. Она — хрупкая и в то же время сильная. Не удержавшись, целую в тёплые губы. Тонкий шёлк платья стекает водопадом с её плеч. Её пальцы скользят по пуговицам рубашки. Мы опускаемся на песок. Чёрные виноградные бусы, раскачиваясь в такт нашим движениям, скрывают от меня её грудь. Отвожу их одной рукой в сторону — расстояние между нашими аурами сокращается. У меня перехватывает дыхание. Её спина напрягается, и я чувствую, как по венам разливается пламя. Нежно целую шею, не торопясь, спускаюсь ниже, к ключице. Наши бёдра соприкасаются, и электрический ток пробегает по телу. Медлительность ласкового ветра превращается в ураган. Пальцы переплетаются всё крепче и крепче...

Мы лежим на морском берегу. Девушка спит, прижавшись ко мне, а я смотрю вверх на розовеющие облака. В голове роятся мысли: хочу, чтобы мы были вместе целую вечность; хочу, чтобы у нас был крепкий дом с уютным домашним очагом; хочу слышать детский смех и танцевать ночи напролёт, сжимая в объятиях любимую, а ещё — горячую чашку шоколада, когда в ногах поубавится прыти. Легонько касаюсь кончиками пальцев её перьев. Не хочу, чтобы они мокли в плохую погоду. Идея созревает внезапно. Аккуратно подложив под голову любимой рубашку, поднимаюсь и иду вдоль береговой линии. Здесь должны быть камни, хорошие, с прожилками, повидавшие не одну тысячу лет. Я построю из них настоящий замок.

Волны накатывают на берег, принося хлопанье крыльев и крики пеликанов. Пляж постепенно заканчивается, и я упираюсь в большущий камень возле леса. Он чудовищно огромен, в несколько раз выше меня. Это не останавливает, и я берусь за ребристый бок руками — из него получится отличный фундамент, — но камень стоит, как влитой. Пот градом катится по лицу, а я продолжаю толкать, кряхчу. Моих сил недостаточно. Из леса высовываются бородатые оскалы сатиров. Они потешаются надо мной, зубоскалят. Их давно немытые тела воняют, но это не мешает им пародировать мои страдания. К сатирам присоединяются нимфы. Их зловещий хохот поднимается по стволам елей к облакам, из которых уже выкатываются шарообразные монахи с разноцветными колбочками. У нечисти сегодня будет праздник.

Я устал: руки дрожат, а ноги подгибаются. Камень так и не сдвинулся с места ни на сантиметр. Прошло много времени — солнце в зените. Опомнившись, будто в лицо кто плеснул морской водой, бросаю камень и бегу обратно. Что подумает любимая, когда не увидит меня рядом?

Сзади слышится шипение:

— Можешь не спешить.

Я не верю и тороплюсь, как могу. Ноги постоянно спотыкаются и я падаю в прилив, сквозь пальцы просачивается мокрый песок, оставляя после себя влагу и обрывки чёрно-белых фотографий. Я не верю — так не бывает! Но на пляже никого нет, все следы смыла вода. Стою потерянный, никому не нужный и всеми забытый. Мир вокруг потерял краски: солнце поблекло, словно из него высосали сок, а чистый пляжный песок превратился в нагромождения мёртвых ракушек и обглоданные скелеты морских чудовищ. Кости хрустят под ногами тысячами сломанных жизней, среди которых и моя, сломанная мной, по собственной вине.

В этом мире нет места для мечтателей, здесь есть место только для их костей.

От горизонта отделяется точка и быстро приближается. Слышу свист рассекаемого воздуха. Мне уже всё равно — я потерял ту, единственную, ради которой стоило жить. Ради которой, собственно, и жил. Будь теперь, что будет. Сажусь на песок и закрываю глаза. Мне этот мир опротивел — он бессмыслен. Как и зов предков, дарующий надежду, а потом забирающий её.

— Спишь?

Голос любимой звучит так неожиданно, что поневоле вскакиваю и притягиваю к себе, не рассчитав силы и степени соприкосновения наших аур.

— Не отпущу! — Первые слова, которые я смог произнести в этом странном мире.

— Осторожней, — смеётся любимая.

Она разжимает пальцы и на песок падает комок глины и пучок соломы. Смотрю на неё и никак не могу наглядеться. Целую. Мне кажется — проходит вечность, а может и чуточку дольше. Морские волны продолжают мерно набегать на жемчужный песок. Мы стоим, обнявшись, и просто молчим, потому что слова бывают лишними, когда рядом есть родственная душа. Это непередаваемое чувство. Это то, что мы всегда ищем, повинуясь зову предков.

Наконец-то, я обрёл свой дом.

Спасибо тебе, о, прекраснейшая из гарпий!