8.

Яна все плачет и плачет. Кажется, её поток слез невозможно остановить, но я не понимаю, почему она решила так открыться перед незнакомым человеком? Я мягко глажу её по волосам, шепча какие-то банальные слова утешения, которые все же помогают — через некоторое время она успокаивается. Отвожу её в кровать и укладываю, выдавая запасной комплект пижамы, которая, впрочем, оказывается великоватой для нее. Ничего не спрашиваю потому, что знаю, вскоре Яна сама все расскажет, если захочет. Когда девушка начинает тихо сопеть, аккуратно выхожу из комнаты.

Мысли роятся и не дают покоя, слишком много всего происходит в последнее время. Так что я выхожу на улицу и бездумно гуляю около корпуса несколько часов, надеясь таким образом успокоится.

Третий день пребывания в этом чудо-лагере тоже приносит много забот. Яна уходит утром, так и не сказав ни слова. А еще вчера поднадоевшие споры на счет главной женской роли, наконец, закончились благодаря твердому слову Артура — нашего режиссера-постановщика, и теперь играть Фанни Брайс будет Аня — милая, симпатичная девушка, которая вызывает только положительные чувства. Все силы идут на репетиции упрощенной версии мюзикла, а мне, как няньке этих детишек, приходиться сидеть с ними, поддерживать, когда те приунывают, а так же давать свои очень ценные советы. Но вот что странно, как только Антон выходит на сцену, он совсем меняется. Как будто это его призвание — вот так играть, словно в последний раз и словно он не семнадцатилетний мальчишка, а персонаж воплоти. Это завораживает, кажется, будто смотришь на солнце, которое находится прямо перед тобой.

Он мягко касается её лица и произносит её имя, и в этот момент во мне проснулась ненависть. Ненависть прорастает в сердце, показывая всем своим видом, что порождена иным чувством — ревностью.

— Черт, — вскрикиваю и встаю. Все тут же обращают внимание, но мне все равно, ведь происходит или уже произошло то, что никогда не должно было произойти.

Выбегаю на улицу, пытаясь успокоится. Веду себя совсем не свойственно себе, настоящая Лена бы не влюбилась в мальчишку, по сути ребенка еще, и уж точно не стала бы устраивать сцены. Но где она эта всегда рассудительная и спокойная девушка?

Конечно, вслед за мной выбежал Антон. Да уж, его хочется видеть меньше всего.

— Что-то случилось? — заботливо спрашивает, медленно подходя ко мне. В его глазах настоящее беспокойство, но единственное, что хочется узнать, это причина, по которой парень не остался вместе со всеми.

— Нет, все хорошо, — пытаюсь улыбнуться, но это, видимо, плохо получается. Чудно, еще и выгляжу жалко в своей попытке притвориться, что все хорошо.

Антон подходит ближе.

— Послушайте, Артур объявил получасовой перерыв, давайте прогуляемся? — и наивно протягивает руку.

Со всем отчаяньем беру её и сразу ощущаю, что все не так. Все взрослеют по-разному и в разное время. На кого-то тяготы падают в тринадцать лет, а кто-то в свои двадцать так и остается ребенком. Нет, не возраст делает нас взрослыми и даже не количество любовных неудач. Мне страшно вырастать, хочется всегда быть маленькой девочкой, у которой не так уж много забот, но этот парень почему-то заставляет меня чувствовать себя старше. Потому что из нас двоих только у меня есть выбор, у него же его нет. Говорят, в последний день в лагере все плачут, обещают никогда не забывать и вечно помнить, но потом время проходит и имена, лица незнакомцев, с которыми однажды пересекся летом, почему-то исчезают из памяти, разбиваются на маленькие осколки. Лето детских воспоминаний и дружбы на две недели слишком хрупкое, но очень-очень сладкое и единственное, что хочется спросить, пока оно не прошло:

— Ты ведь не забудешь меня? — он сильнее сжимает мою ладонь, руки Антона совсем горячие.

Он долго молчит, словно подбирает правильные слова, и в это время мы идем-идем-идем по лесу, между деревьями и кустами. Забор, который отгораживает этот маленький мир от реальности, совсем рядом, но кажется, будто его нет.

— Я не знаю. Хотел бы я никогда Вас не забывать, — со всей своей детской непосредственностью отвечает, а я только и могу, что с трудом сдерживать слезы.

Как иронично, что меня прислали сюда, чтобы отгородить этого милого парня от проблем, но в результате именно я и стала главной сложностью. Возможно, меня выпрут отсюда под зад коленом завтра или послезавтра, когда Максим об этом всём узнает, но пока как-то все равно.

Улыбаюсь.

— Конечно же, ты меня забудешь. Так все говорят, но в реальном мире все это стирается из памяти и остается только нудная рутина.

Антон тоже улыбается, но как-то совсем грустно.

— Скажите честно, зачем Вы сюда приехали? — спрашивает, останавливаясь.

Ну конечно, не мог ты всё не испортить, Антоша. Так я тебе и сказала, чтобы ты тут же побежал к Максиму, затем бы меня выперли отсюда за аморалку, а потом прощай диплом. Дурацкая влюбленность! То еще мелочи, как-то переживу, а вот четыре года коту под хвост — это уже слишком.

— Боюсь, что я тебе не скажу ничего нового. Поверь, лучше будет, если все так и останется в секрете.

— Для кого лучше? — упрямо спрашивает, хватая меня свободной рукой за подбородок.

Да вы посмотрите, а у мальчика повадки альфа-самца! Даже если сейчас он это сделал и неосознанно, то в будущем таким образом сможет любую барышню закадрить. Ну почти. Аж противно становится. Вырываюсь.

— А теперь послушай меня. Я, конечно, наивная для своих лет, но не тупая. Не нужно на мне проворачивать свои штучки, чтобы выпытать информацию. Думаешь, я ничего не понимаю? Думаешь, что можешь играть со мной в эти игры, а я буду как собачка за тобой бегать? Мальчик мой, ты пока слишком мало видел в этой жизни! — с яростью смотрю в его красивые глазки и ненавижу их за то, что они так прекрасны.

Антон растерянно, наверное, от того, что его гениальный план провалился, произносит:

— Но я не играю ни в какие игры и ничего не вытворяю. Я просто хочу знать правду.

Ну да, конечно, так и поверила тебе, маленький обманщик! Разворачиваюсь и иду обратно — все, хватит с меня. Объект есть объект, и никаких лишних эмоций.

— Но я тебе не вру, Эли!

От удивления даже останавливаюсь и замираю на месте. Сердце почему-то выпрыгивает из груди, становится трудно дышать.

То был первый раз, когда Антон так меня назвал, но этот раз почему-то отпечатался в памяти на долгие годы, несмотря на хрупкость “лагерных” воспоминаний.