Только не сейчас. Автор - Зауэр И.

За стеной шумели, пели, топали и явно что-то жгли — наружу несло вонью горелой бумаги и кожи.

Яни поморщилась и подвинулась, но ветер дул в нашу сторону, и надо было как минимум обойти город, чтобы не чуять запах.

— Может, сменим место? — спросила она.

Я помешал угли в костре, перевернул палкой жарящуюся в них корнеплодку.

— Сначала пообедаем.

Подруга явно хотела что-то еще сказать, но промолчала. Сбоку, на тропинке, раздались шаги. Кир вернулся.

— Вот, — он протянул мне маленький узелок, — соль.

— На кого выменял?

Он ухмыльнулся:

— Не поверишь. На Вильяма.

Я поверил, а вот Яни — нет.

— Серьезно? С ума сойти… Никто уже… — она нахмурилась, явно считая в уме, — года полтора не интересовался Вильямом.

— А тот бедняга и не интересовался, — пожал плечами Кир, садясь к костру. — Ехал себе на автовозке, а она возьми и встань. Сломалась, видишь ли. А чинить ее сам не умеет. И техника надо из города вызывать, а это долго. И дорого...

— Стоп-стоп, — притормозил друга я. Кир сделал обиженное лицо, но ненадолго. Судя по масляным пятнам на его комбезе, изрядно повозился с автовозкой, он их нежно любит. — То есть тебе заплатили не только солью за Вильяма?

Парень пожал плечами, рыжеватые волосы, которые он так не любил стричь, блеснули в свете костра.

— Я не просил другой платы. Просто когда работаю, всегда читаю Старых. И хозяину автовозки пришлось это терпеть.

— Кирка, ты идеалист, — вздохнула Яни. — Ну не переделаешь ты их уже. Не хотят они слышать ничего кроме… — она закатила глаза и прочла с подвыванием:

— Оранжевый туман ночами землю греет,

Иду я по мосту, в руках охапка роз.

И сердце все в груди пустеет и немеет,

Не чувствуя страданий и угроз.

— Ужас, — прокомментировал Кир, вот теперь лицо и правда стало… несчастное. Его, как и всех Брошенных, больно били такие вот пустые, глупые строчки. — Неужели нельзя как-то… по другому?

— По другому — это как сейчас, — кивнул я на стену, из-за которой уже не поднимался дым. Ну, правильно, если нашли очередной схрон с книгами, то вряд ли там их было больше десятка.

— Нет, — не согласился мальчишка. В два раза меня младше, а вечно спорит. Хотя, кажется, и я был таким. — По другому — это по другому.

Зажмурился… Я дернулся было остановить, но Яни положила руку мне на плечо. Ну что такое?

— Пусть, — шепнула она, хотя знала, как и я — будет только хуже. Или нет, на этот раз.

— Оранжевый туман… — Кир помолчал, но потом, кажется, нашел нужные слова, причем — все сразу, потому что уже не замолкал, пока не сказал последнее: — Потеряно-вчерашний. Закат — как кровь в песок ушел — и не догнать. И знаешь, все равно, ведь умирать не страшно, но страшно иногда, не жить — и умирать. Я думаю, что слеп, но видеть вряд ли стоит, как мир смолол в труху, что создано без зла. И для чего тогда иное, остальное? Все громкие слова и громкие дела, которым нет числа, гостям на званом пире. Как гости — не навек, уйдут, уснут, умрут… И я спрошу других, а кто мы в этом мире, когда, пусть нет в нем зла, но места нет добру.

Мы молчали.

— Кто? — наконец спросил я, перебирая в памяти имена. Роберт. Поль. Сафо. Константин. Александр. Федерико. Хафиз. Марина. Франческо. Джефри. Джон. Мицуо…

— Почему это обязательно должен быть кто-то? — спросил Кир с реальной обидой. — Почему это не могу быть я?

— Можешь, — Яни успела вперед меня. — Конечно, можешь. Но вдохновить тебя должен кто-то из них.

— Но почему??

— Потому что тут нечем вдохновляться. И некем, — я ткнул пальцем в окружающее.

Кир снова пожал плечами.

— Иногда если что то надо, то оно уже есть, — сказал он. — И кстати, ты не сожжешь наш ужин?

И я спохватился выкатывать корнеплодку из огня, пока в самом деле не остался, как от сожженных в городе книг, только пепел и горький запах.

Спать мы ложились поздно, хотя особенно больше ни о чем не разговаривали и даже стихов не читали. Просто смотрели в догорающее пламя и думали. Каждый о своем. Все, что надо, уже есть? Кир и правда был идеалистом, мальчишка присоединившийся к нам по совпадении времени ротации. Система, придуманная для Брошенных, разделила нас на маленькие группки, вынужденные держатся друг от друга подальше. Иначе — наказание в виде боли. Вживленный в плечо наночип, оставивший на коже чернильную звезду, срабатывал всегда. Две мили от одной группы до другой. Две мили между тобой и прежним местом твоей стоянки, а на новом можно будет остаться еще на пять дней. Если дольше — сеанс кошмарной боли и передышка, шанс все-таки уйти. Если нет — новая боль, сильнее. А вот к городу можно подойти как угодно близко. Войти все равно не получится. Если не выпьешь таблетку лояльности...

И так всю жизнь — постоянное кружение с места на место разных групп, уже ставшее системой, ритмом нашей жизни. Ротация. Раньше этим словом называлось навязывание новых песенок с помощью повсеместного их звучания. Сейчас — связывание нас друг другом и системой. Новые группы, когда появляются, занимают в ней свое место. Дети у Брошенных не рождаются из-за того же чипа. И места пока хватало всем, но порой случались и накладки. Однажды мы пришли на свое новое место и нашли там группу из двух человек, девочки и старика. Пришлось очень быстро пробежать полные две мили, и все же мы успели. Во второй нас остановили патрульные. Молодые и жестокие: им захотелось посмотреть, что будет, когда нас накроет болью. Но нервы у патрульных оказались слабые. Когда мы очнулись, все в синяках и ссадинах от катания по земле, а Яни еще и со сломанным зубом, то мальчишек и след простыл. И снова пришлось бежать, вернее, быстро ковылять — это было все, на что мы оказались способны. По счастью, до патрульных мы успели пройти часть положенных миль.

— Я устала, Рох, — шепнула ночью Яни, прижимаясь ко мне. Что я мог сказать? Я тоже устал. Дело шло к старости и в моем случае, и в ее. И других перспектив у нас не было.

— Знаю, ласка. Знаю. Ничего не поделаешь.

Она промолчала, только прижалась теснее. Может, однажды Яни решится, но это будет не сейчас.

Проснулся я от боли и не сразу сообразил, откуда она. Для чипа было еще рано. Но стоило взгляду проясниться, и ответ стал не нужен. Дикие. Ну повезло.

Некоторые компании собираются не по общему времени, когда им надо покидать старое место и переходить на новое, а по характеру. Чаще всего — по агрессивности. Я знал две такие банды, одна из них нас и разбудила. Причем не худшая.

— Выметайтесь, — сказал кудрявый Хайме, пнув меня в бок. Так вот откуда боль. — Быстро.

Собрались мы действительно быстро. Деваться некуда. Ночь не зашла за середину, но надо идти и сначала понять, куда. Очередной круг ротации должен был вести нас на северо-запад, занимать место группы Константина. Теперь придется найти место между ним и группой Риты на западе. Это гораздо дальше двух миль.

Кир ничего не спрашивал, но распоряжения выполнял мгновенно. Он еще не встречался с дикими, но по рассказам знал о них и понимал, что происходит. Группа Тага обыскала бы нас и забрала все что приглянется, хотя Брошенным запрещено иметь при себе больше вещей, чем надо. Больше одного котелка, одной зажигалки и двух комплектов одежды. Патруль обыщет и отберет. Но группа Тага — сплошные отморозки, им все равно, только бы покуражится. Поэтому нам повезло — это была не группа Тага.

Кир встал со мной рядом. А вот Яни медлила. Тройка парней Хайме, все как на подбор здоровяки, смотрели на нее с очень конкретным интересом. Но никто не готов был платить болью за удовольствие. Чипы можно частично считать благом.

— Яни? — спросил я.

Она посмотрела прозрачным взглядом сквозь меня.

— Я устала, Рох.

И мне стало страшно и горько. Неужели все? Мы были вместе почти десять лет и я надеялся, будем еще столько же.

— Правильно, красоточка, топай к городу, — хмыкнул один из парней. Кажется, его звали Дот или что-то в этом роде.

Яни смерила его взглядом. Что? Неужели я ошибся?

А потом подарила мне второй взгляд — отчаянный.

— Я пойду к городу, — сказала она и мне послышалась просьба — «поддержи! Прошу, пожалуйста. Я сама не решусь».

И хотя мне хотелось не этого, а крикнуть «нет!!» и оставить ее при себе, я сказал:

— Хорошо. Иди.

На эти два слова меня хватило. И Яни не стала ждать других, скорее всего понимая — их не будет.

Подхватила свой набор котелок-одежда-всякие мелочи и быстро пошла к городу.

Кир смотрел ей вслед чуть ли не с ужасом.

— Ну, пошли уже, — подтолкнул Хаймэ. Ему явно не хотелось испытать приступ боли. А мне хотелось остаться и причинить ему эту боль… за Яни. За эту невосполнимую ничем потерю. Причем, скорее всего — безнаказанно. У меня и Кира сроку полсуток, у Хаймэ судя по спешке — меньше. Но вот его парни могут быть на другом временном кольце. Пусть хоть на час раньше Хаймэ… но они успеют. Чипы запрещают насилие, но определяют его не всегда верно.

Мы шли быстро. И с каждым шагом, делавшим расстояние больше, уходило и время. Две мили за два часа — это очень щадяще. И все же мы спешили.

Кир заговорил не раньше, чем на середине пути — не слишком пересеченная местность, хотя пару раз пришлось перебираться через овраги.

— Почему?

Я объяснил:

— Так легче. Она выпьет таблетку лояльности и забудет все… лишнее. Гомера, Исикаву, Тудора, Анну… может, будет помнить детские стишки — Агнию и Корнея, хотя я бы поспорил насчет детскости последнего. Станет добропорядочным членом общества и перестанет хотеть другого. Получит жилье… Одни города теперь полупусты, а другие переполнены и там время от времени находят, кого выбросить за стену. Кого-то вроде Хаймэ чаще всего, — я ткнул пальцем назад. — А таких как Яни — принимают. Просто она и в самом деле устала.

— А ты?

Мальчик, ты не умеешь задавать вопросы. Спрашивать надо так, чтобы собеседник не отвертелся.

— И я. Но мне не хочется забывать имена. Слова. Ничего не хочется. И так уже много забыто. Но я научу тебя всему, что помню. Хотя помнить тоже устал.

Да, я мог отвертеться. Но не захотел.

— Нет, сказал Кир. — Не сейчас. Сейчас расскажи, с чего все началось.

Эту историю каждый из Брошенных рассказывал по своему и был уверен, что говорит правду — но при этом никто не стал бы спорить и с чужой. Такая вот ротация причин в головах Брошенных — или может это все была одна причина.

— С лени, — сказал я. — С того что людям стало лень задумываться. Или с усталости от сложностей жизни. Так или этак, но они перестали читать сложные книги, захотели отдохнуть с легкими, смешными и одинаковыми. Да-да, все это временно, конечно же. Просто это «временно» сильно затянулось. И когда людям попытались вернуть сложную и разную литературу, все закончилось шоком и переворотом. А дальше было проще. Книги хорошо горят, библиотеки легко закрыть, а можно просто сжечь все потенциально опасное. Сложное. Неодинаковое. И еще проще. Химия и нанотехнологии — то, что от них осталось — помогли с людьми. Кроме книг есть еще и книжники и прочие странные существа, которых простое почему-то не устраивает. Не убивать же их, потому что убивать тоже слишком сложно и шокирующе. Проще когда человек сам себя убивает. Все остальное, кроме убийства, зовется милосердием.

— Тогда стали давать выбор — таблетка или за стену?

Я кивнул, ощущая, как частит сердце. Волнение. Надо же.

— Но зачем? Зачем тогда другая сложность? — спросил Кир. — Зачем продовольственные склады для нас, разве не проще, чтобы мы просто умерли с голоду? Зачем сезонные убежища и медпомощь?

— Видимо для чего-то мы им еще нужны. Или это опять лень или желание простого.

— Но однажды ведь все равно… — он задумался. — Выбрасывать станет некого, и последние Брошенные умрут. Кто будет помнить?

— Один мой друг считал, что память живет во всем — в камнях, траве и земле. И ее можно оттуда извлечь, если хочешь. А другой человек, который никогда ни считал себя поэтом, сказал:

Зависит ли хоть что-нибудь от нас

Когда мы сами подвели границу?

И что-то будет, только не сейчас,

И что-то будет — снится.

Кир понял.

— Я не хочу, чтобы только снилось. — И помолчав, добавил: — Жалко. Память жалко. Никто же не захочет помнить.

Я кивнул. Они и сейчас уже не хотели.

Вставало солнце. Если Карел прав, то оно помнит и знает все.

Но почему то это не утешало.

— Поднажмем, — предложил я, — второй час на исходе.

И мы поднажали.