Глава 7

Зима пришла в село медленно и уверенно, как вернувшаяся с охоты кошка. Больно кусала носы и голые руки, захватывала дворы и избы, заставляя каждое утро начинать с расчистки наметенных за ночь сугробов. Луже двор зимой не требовался, она и раньше-то держала только кур, а теперь раздала даже их. С расчисткой тропы до плетня и куска деревенской улицы, о которой заботились все вместе, Закат справлялся быстро. Через пол-луны, когда снег стал привычным ежедневным спутником, пробрались через сугробы вести из Зорек — Кудряш нахваливал приваливших ему работников и как ловко они продали на ярмарке шерсть. Может быть, частично прихвастнул принесший новости Василек, но то, что батрака отпустили на четвертушку луны к соседям, вдобавок увешав гостинцами, само по себе о многом говорило.

Приближался самый короткий день в году, люди торопились собрать поленницы и утеплить избы, женщины уже начали прясть. Медведь, Лист и Гвоздь явно готовили какой-то заговор под руководством Лужи. Закат догадывался, что дело касается его и, скорее всего, приближающейся поры ткачества, когда мужчины будут собираться то у одного, то у другого, таская за собой станки самого разного размера и устройства. Однако до этого должна была пройти Большая охота. Закат узнал о ней из обмолвок и перемигиваний, шепота и подготовки оружия. Охотники и без того ходили на промысел едва не каждый день, но теперь готовилось нечто особенное.

Когда на двенадцатый день двенадцатой луны Лужа разбудила его до первых петухов, Закат даже не удивился. Оделся, в сенях закутался в плащ, натянул порядком износившиеся, но еще крепкие сапоги. Уже собирался идти во двор, когда Лужа, фыркнув, остановила его, выдала валенки:

— В своих тряпочках ты в лесу все пальцы отморозишь! Примерь-ка, благо, у меня ноги давно не девичьи.

Валенки пришлись впору — селяне носили их поверх и без того больших лаптей, так что на тонкие сапоги пушистая обувка наделась легко. Летом Закат пытался приспособиться ходить босиком, как все, но так и не смог ни приучиться видеть все неудачно лежащие камни и ветки, ни притерпеться к мелкой, не страшной, но постоянно отвлекающей боли. Он смирился, что с этой деталью обычной жизни придется обождать, да и сапоги были удобными, так что даже когда появилась возможность сплести самому себе лапти, не стал с этим торопиться.

Наконец вышел за плетень, тут же влившись в общий поток — люди тянулись к лесной опушке, пряча мерзнущие руки подмышками, кутаясь кто в тулупы, кто, как он сам, в теплые плащи. Дети и старики глазели из-за заборов — на этот ритуал шли только взрослые, еще не стареющие люди в самом расцвете сил. Те, кто действительно мог охотиться, кто чувствовал себя в лесу наравне со зверем.

На опушке их ждали луки, завернутые в отрез ткани, и Мох, сжимавший в узловатых руках небольшой мешочек. Будет жеребьевка, догадался Закат. Но зачем?

Он уже пытался вспомнить свой зимний обряд, но дальше смутных образов леса и треньканья арбалетов дело не пошло. Спрашивать, однако, не стал, решив, что разберется сам. Ну а если жребий выпадет ему — тогда наверняка объяснят и так.

Медведь первым опустил руку в пригласительно распахнутую горловину мешка, поворошил что-то в нем. Достал маленькую, сморщенную зеленую горошину, показал всем. Отошел, уступая очередь Гвоздю. Тот вытащил такую же, передал место у мешка Крошке, та — Колосу, затем Паю, Листу…

Люди тянули горошины один за другим, заглядывали друг другу через плечо, убеждались — снова зеленая. Запустил руку в мешок и Закат, ухватил один крохотный шарик, выронил, взял другой. Достал, показал на ладони.

Зеленый, как у всех.

— Можно не тянуть жребий? — тихо спросила Ро стоящую рядом Ежевичку. Та, еще не постаревшая, как всегда до утренней зари, глянула сочувственно, покачала головой. Ро нахмурилась, отворачиваясь, буркнула что-то невнятное.

Уже почти все вытянули по горошине, когда она сморщила нос, будто сердящаяся кошка, подошла к мешку, отодвинув готовящуюся тянуть жребий Осинку, запустила руку, вытащила без единого мига заминки.

Закат, неосознанно сжавший кулаки, медленно выдохнул. Зеленая. Ро, удивленно уронив горошину в снег, отступила от мешка, извинилась тихо. Широко улыбнулась ей не обидевшаяся Осинка, тоже следом вытащившая обычную горошину. Запустил руку в мешок Светозар, достал, открыл ладонь…

Желтая.

— Жертва избрана, — провозгласил Мох.

Сердце Заката глухо бухнуло и забилось где-то в животе. Он вспомнил.

— Беги! Чего же ты ждешь? — Темный властелин свешивается с седла, смотрит в широко распахнутые глаза жертвы. — Если сможешь сбежать от нас, я дам тебе свободу.

Она медлит еще миг, прежде чем развернуться, рвануть в лес, оступаясь и оскальзываясь, оставляя на снегу отпечатки босых ног.

Темный властелин смеется, чуть трогает пятками бока коня. Он не спешит. Он все равно догонит выбранную жертву, выследит вместе со свитой, и милосердием покажется ей арбалетный болт, прервущий медленную смерть от холода.

Ему пришлось опереться о дерево, чтобы не упасть.

Закат ненавидел свои ритуалы.

Но он уже знал, как изменяют их залесинские селяне, делают если не бескровными, то хотя бы просто безопасными, без настоящих жертв. И сейчас доверял им достаточно, чтобы приблизиться вместе со всеми к растерянному Светозару, взять из рук Мха алую нить, повязать на запястье рыцаря.

— Я жертва, — шепнул тот тихо, позволяя охотникам касаться себя, завязывать нитки — на одежде, руках, волосах. Он не спрашивал, скорее просто проговаривал вслух то, во что сам не мог до конца поверить.

Закат кивнул. Отступил, напряженный, убеждая самого себя — все в порядке. Эти красные нити уже походили на раны, но он был уверен, ими дело не обойдется. Что же дальше?

Мох развернул жертву лицом к лесу, подтолкнул в спину. Закат услышал, как старик шепнул на ухо Светозару:

— Найди оленя, постарайся выгнать его к охотникам.

И наконец вздохнул полной грудью.

Когда Закату вручили лук, он улыбался. Он умел им пользоваться — без дичи они с Паем не прокормились бы. Олень в качестве мишени его полностью устраивал.

***

Поземка наполовину замела глубокие следы ушедшего в лес рыцаря, а охотники все переминались с ноги на ногу, жались друг к другу, стараясь не замерзнуть в ожидании рассвета. Наконец тусклое зимнее небо порозовело, проступило на его фоне черное кружево ветвей. Мох подал знак выдвигаться.

Сначала шли кучно, разве что не наступая друг другу на пятки. Закат, случайно оказавшийся почти во главе шествия, старательно всматривался в следы, стараясь не соскользнуть во всплывающие одно за другим многочисленные воспоминания о том, как было раньше.

Как он ехал на коне первым. Как увлекал, уводил за собой свиту, примером убеждая — человек может быть дичью. Как заставил поверить в это подчиненные деревни и наблюдал свысока, как они гнали свою добычу — пришлого, подаренного Черным замком, или своего, переставшего быть своим в то мгновение, когда выпал ему смертельный жребий. И Темный властелин держал слово — после его охоты зима становилась мягче, снежное одеяло укутывало поля и таяло точь в точь тогда, когда требовалось…

Закат черпнул на ходу снег, растер лицо, заставляя себя вернуться в этот лес, к этим людям и Светозару, который сейчас выслеживал для них оленя. Частично помогало и то, что Темный властелин предпочитал арбалет, а Закат нес длинный лук, прятал под плащом вместе с побелевшими от холода руками. Он держал наготове первую стрелу: в лесу водились не только олени, да и олень, в любой момент могущий выломиться из чащи, был противником не из легких.

Охотники постепенно рассеивались, будто кулак разжимался, расходились полукругом. На снегу виднелись звериные следы, и старые, и совсем свежие, перечеркивающие там и сям проложенную рыцарем тропку. Закат не был по-настоящему хорошим охотником, а потому не обратил на них внимания, не посчитал важными эти путаные цепочки, сплетающиеся все гуще и гуще. Увлекшись, он зашел дальше других, выбился из линии, о которой даже не знал, потому что так и не спросил, а каждый из охотников подумал, что ему уже объяснил другой.

Когда совсем близко раздался приглушенный рык, Закат сначала застыл на мгновение, выцеливая зверя. Затем услышал скрип снега, тихий рассерженный голос:

— Ну, чего уставились? У, злой рок, был бы у меня меч…

Ломанулся напрямик сквозь сухие кусты, разодрав плащ, вывалился на поляну, натягивая тетиву. Взвизгнул волк, в бок которого вонзилась стрела, упал на снег, разбрызгивая кровь. Остальные сначала отпрянули от прижавшегося спиной к дереву Светозара, но вместо того чтобы сбежать, отчаянно атаковали сразу обоих. Закат успел выстрелить еще раз, в упор, отскочил, прикрылся луком, так что зубы волка вонзились в дерево, а не в горло. Крутанулся, не выпуская обломки оружия, заставил зверя врезаться в дерево. Светозар отшатнулся от напавших на него, удачно пнул одного ногой, но тут же взвыл, упав на землю. Закат схватил за загривок волка, вцепившегося в ногу Светозара, рванул, на какие-то полпальца разминувшись с наскочившим со спины…

Зазвучал охотничий рожок. На поляну выбежал Лист, всадил стрелу под самыми руками Заката, заставив волка наконец разомкнуть челюсти. Штанина Светозара быстро пропитывалась кровью, но звери не успели снова напасть — из леса с треском выломились остальные охотники. Потребовался всего десяток стрел, чтобы убедить даже самых голодных волков отступить. Тяжело дышал запыхавшийся Медведь. Похвалил Заката:

— Молодец, что услышал. — Добавил, обернувшись к Светозару, которому уже перевязывали рану, пока грубо, но надежно: — И ты молодец, что продержался. Хотя олух, на помощь надо было звать сразу и громко, — снова перевел взгляд на Заката, припечатал: — И ты олух! Сказал бы, что волчью стаю по следам не опознаешь… Много бы вы тут вдвоем навоевали, — посмотрел, как Светозар с Закатом неловко пожимают плечами — не подумали мол. Махнул рукой. — Ладно, чего уж там. Берем туши и пошли в деревню. Мяса с волков не возьмешь, но шкуры выделаем, будет польза.

— А олень? — неуверенно спросил Светозар.

— Какие уж тут олени, когда ты на одной ноге стоишь и мы такого шороху в лесу навели, — фыркнул оказавшийся рядом Щука. — Да и Большая охота до первой дичи идет. Волчий нас, видать, ждет год.

По пути в деревню Заката и Светозара то и дело хлопали по плечам, поздравляли — один услышал и помог, другой выжил чудом. Но все равно чувствовалось повисшее в воздухе напряжение.

Никто не был виноват в нападении волков — не Светозар на них налетел, они его выследили. Кто-то неудачно пошутил, мол, приняли за оленя, но тут же стушевался, умолк. Пояснил Медведь — охота, на которой умирал человек, считалась худшей из всех возможных. Лучше нее была даже пустая, когда никакое животное не удавалось подстрелить до вечера, хотя она и грозила будущим голодом, или получившаяся сейчас волчья, обещавшая тяжелый и опасный год, с угрозами, идущими от неведомых чужаков.

Смерть человека же, как оказалось, считалась верным знаком близящейся большой беды — такой страшной, что ее никогда не дожидались. Снимались по весне, едва снег сходил, откочевывали всей деревней хоть к соседям, хоть даже в чисто поле.

Закату оставалось только дивиться, какими чудными тропами ходили ритуалы Темного властелина, прежде чем по ним стали так гадать.

***

После охоты он вернулся было к Луже, но не успел ни руки помыть, ни толком рассказать любопытной старухе о произошедшем, когда в дверь постучала злющая Ро. Спросила с порога:

— Шить умеешь?

Закат кивнул, добавил на всякий случай:

— Пай умеет лучше.

— А зашить человека и не сомлеть сумеет? — с сомнением уточнила девушка.

Закат пожал плечами. Смотреть на самые разные раны и при этом тащить господина к алтарю Пай умел, но зашивать их раньше не доводилось.

— Значит, по пути и его заберем, — решила Ро. Уже на улице объяснила: — Этот идиот не позволяет себя раздеть, стесняется, видите ли! А подставлять волку причинное место не стеснялся!

Хотя Ро преувеличивала и пострадало у Светозара все-таки бедро, но дотянуться и зашить его сам он не мог, Ежевичке и Ро не разрешал, а Дичка шить своего мужа боялась до дрожи в коленках. В результате, пока Ежевичка спорила со строптивым раненым, уже грозясь приласкать его по голове ухватом, Ро добежала до деревни и решительно разыскала «портных» нужного пола.

Почему она пошла именно к нему, Закат спрашивать не стал. Наверное, как-то само собой выходило, что Темный властелин должен был уметь все.

Пай на предложение помочь в лечении отозвался с жаром, чуть куртку не забыл. Должно быть, надеялся, что в будущем сможет не только сидеть и беспомощно наблюдать, как его господин умирает, но и лечить его без помощи чудесного алтаря.

Светозар сидел в домике знахарки на лавке, бледный от потери крови, но упрямо цепляющийся за пояс штанов. Ежевичка устроилась на корточках перед ним, все еще пытаясь убедить:

— … умрешь же, глупый! Ох, а это что за подкрепление?

Ро быстро объяснила свою мысль, знахарка одобрительно кивнула, но вместо того чтобы сразу рассказать, что нужно сделать, велела:

— Тащите в закуток стол и все, что я тут разложила. Светозара положите прямо на него, штаны снимите или срежете, сами разберетесь. Дальше будете говорить мне, что видите, а я вам — что делать. Ясно?

Быстро стало понятно, что одним шитьем лечение не ограничится. Надо было еще промыть рану, срезать рваные лохмотья кожи, которые уже никак не могли прирасти на место. Светозар шутил и бледнел все сильнее, даже несмотря на обезболивающий отвар, Пай как мог отвечал, хотя цветом лица тоже мог поспорить с простыней. Закат слушал только Ежевичку и редкие вставки Ро, стараясь делать все насколько возможно точно и чисто. Иглу и нить-жилу Ежевичка передала им за занавеску в котле, велела Паю опустить руки в еще обжигающе горячую воду, подержать, и только тогда вылавливать инструмент. Закат прижимал к столу раненого — Светозар пытался лежать смирно, но все равно иногда вздрагивал, что могло обернуться неверным стежком. Пай шил ровно, аккуратно, на время даже перестав перебрасываться со Светозаром шутками. Тому, впрочем, тоже стало не до них — к концу шва его била крупная дрожь и видно было, как он изо всех сил сжимает зубы, чтобы не стонать.

Однако Ежевичка их даже после идеально выполненного шва не отпустила, велев обложить рану лекарством из жира и трав и накрепко забинтовать. Последнее оказалось едва ли не самым сложным — объяснения были запутанными, как сами бинты, повязки все время норовили сползти. В конце концов Ро просто потребовала накрыть самое дорогое для рыцаря чем-нибудь и ворвалась в закуток. В миг забинтовала как надо, резкими приказами заставляя Светозара поворачиваться в нужные стороны. Закончив, тут же сникла, ушла. Посмеивалась Ежевичка:

— Девка-девка, как сложность есть, так она все правильно делает, а в обычной жизни дитя дитем.

Светозар после перевязки вдруг сообщил, что понял, что надо делать, и обещал завтра поменять бинты сам, но Ежевичка хотела убедиться в его понимании лично. Сидящая тут же Дичка только улыбалась, держа мужа за руку. Она впервые всерьез испугалась и избавилась от страха, и была так захвачена пережитым, что не поддерживала ни Светозара, жаждавшего поскорей вернуться домой, ни лекарку, взывавшую к разуму рыцаря.

Закат не стал дослушивать спор, вышел из избы, сел на крыльцо, с которого недавно убрали снег. Он чувствовал себя странно пустым и уставшим, на руках и одежде подсыхала кровь — и волчья, и человеческая. Он склонился вбок, к заметенной завалинке, опустил ладони в снег. Мороз пробирался под плащ, щекотал шею, студил непокрытую голову. Снег вокруг рук схватился тонкой мокрой корочкой от тепла, Закат скатал снежок — грязный, в багровых пятнах. Бросил без замаха куда-то в Ежевичкин огород, сейчас совершенно скрытый белым одеялом. Скрипнула дверь, за спиной остановился Пай.

— Господин?..

Закат поднял голову, посмотрел в такое же усталое лицо шута. Солнце, быстро бегущее зимой, стояло высоко — они не замечали время, занятые лечением Светозара, только сейчас по небу и навалившейся на плечи тяжести понимая — прошел далеко не один час.

— Ишь, расселись, — возмутилась вышедшая на порог Ежевичка тем чудным голосом, каким матери ругают забаловавших детей — вроде и сердится, а вроде и смешно ей. — Чего это вы вздумали у меня на пороге мерзнуть? Идемте я вам воды солью, изгваздались же едва ли не по уши.

В холодной воде еще не присохшая кровь быстро сходила с рук, расплывалась в кадушке кляксами. Странными рывками прыгала картинка перед глазами, будто Закат засыпал, и казалось, что капающее с пальцев алое никогда не остановится. Сколько раз он смывал с себя кровь? И ни разу — вот так, после того, как спас, а не убил кого-то.

Толкнула в плечо Ежевичка, Закат, очнувшись, взял полотенце, вытер чистые уже ладони. Поднял голову, еще не зная, о чем хочет спросить, но бабка догадалась раньше, ответила:

— Лекарем тебе не стать, даже не пытайся. Кем бы ты ни был, ты воин. Можешь защищать жизни, можешь отнимать, но спасать так, как мы с Ро спасаем, не берись. Сейчас помог, молодец, может, и еще поможешь. Но ты так жить не сможешь, сам же видишь. Не должен лекарь от одной зашитой раны уставать.

Он кивнул, признавая ее правоту. Впрочем, еще он мог оставаться Закатом, помощником старой корзинщицы. Это ему нравилось куда больше, чем обязанность быть воином.

В дверь постучали, из сеней высунулся Щука, стаскивая с головы припорошенную снегом шапку. Обрадовался:

— О, нашелся!

— А ну кыш отсюда! Куда в валенках в дом? — Ежевичка замахала руками на уже шагнувшего в горницу Щуку. — Все уже, все, отпускаю я вашего именинника.

Закат приподнял брови. С учетом того, что имя свое он носил меньше полугода, именин у него быть никак не могло, а в какой день какой луны он родился и вовсе оставалось загадкой даже для него самого. Щуку это, однако, не смущало. Дождавшись Заката в сенях и зашагав вместе с ним и Паем к деревне, он объяснял на ходу:

— Ну какая разница-то, когда тебе какой год исполняется? Просто нам тебе кое-что подарить надо, вот и решили считать, мол, именины. А то такое без повода дарить нельзя, примета плохая.

Закат заинтересованно слушал Щуку, уже догадываясь, что увидит дома. И верно — в небольшую горницу Лужи набилась целая толпа. Тут было и семейство старосты, и добрая половина залесинских мужиков, рядом с которыми он косил пшеницу, и даже бывшие разбойники. Пожалуй, изба не лопнула только благодаря тому, что рыцарь с женой и лекарки не пришли, занятые уходом за беспокойным раненым.

Заката вытолкнули в центр комнаты, Медведь сдернул плащ, открывая стоящий на столе подарок. Ткацкий станок. Небольшой, в полразмаха рук, с резными рамами, вкусно пахнущими свежим деревом.

— С первой охотой, Закат, с первым именем! Ты в этом доме мужчина, тебе и ткать зимой, — поздравил-сообщил Медведь.

Закат ничего не понимал в ткачестве, но по довольным лицам вокруг догадывался — подарок в самом деле прекрасный, и отнюдь не только благодаря резьбе.

— Спасибо, Медведь, — тот удовлетворенно кивнул, повернулся было к другим, но Закат сам догадался продолжить: — спасибо, Лист, Гвоздь, Горляна, Щука, и все, кто делал этот подарок. Спасибо, что приняли меня.

Ему подали кружку подогретой браги, как и всем гостям. Закат чокался с ними, стараясь каждому сказать что-то приятное — как хорошо Лист умеет пристроить всех к делу, как ловко подвешен язык у Щуки, сколько удивительных баек знает Редька. Кто-то в ответ приосанивался, кто-то отнекивался, одновременно довольно улыбаясь. Закат услышал тихий разговор Лужи с Горляной — «Вот уж не думала, что у меня на старости лет второй сыночек появится, да хороший такой» — «Мам, он же и мне не то сын, не то брат. Да и всей деревне. Посмотри, как на него смотрят!» Закат почувствовал, что краснеет. На него в самом деле смотрели — тепло, дружески. С нежностью, от которой щемило сердце.

Еще полгода назад он подумать не мог, что кто-нибудь будет на него так смотреть.

***

Ткацкий станок и в самом деле оказался загляденье — легкий, устойчивый, с прекрасно подогнанными деталями. Широкий отрез ткани на нем, конечно, невозможно было соткать, как и на любом другом настольном станке, но это было не главное. Лужа, усевшись за стол напротив, аж языком цокала от восторга, рассказывая Закату, как все устроено.

— Это ремизки, видишь, нитки на рамы натянуты? В центре каждой пары петелька, туда ты основу проденешь, половину ниток в одну раму, половину в другую. А вот это, на гребень похожее, бердо, им ты нитку к краю ткани прибивать будешь. Потом рамы местами меняешь, вот так, основа перекрещивается наоборот, и новую нитку можно тянуть…

Закат кивал, рассматривая детали, на которые показывала Лужа. Устройство оказалось не слишком сложным, он уже предвкушал завтрашний день, когда вместе со станком пойдет к Медведю и, устроившись с другими в горнице, будет ткать. Это казалось чем-то сродни еще одному посвящению в новую жизнь, которые, как ему казалось, никогда не закончатся. Весной будет пахота и сев, потом выгон скота в луга, сенокос, новая жатва… Закат слышал, как селяне называют луны — после охотничьей началась ткаческая, и хотел верить, что еще не раз он убедится на себе, что просто так тут названий не дают. Раз луна ткаческая — надо ткать. Он надеялся, что ничто не помешает ему спустя двенадцать лун вспомнить этот день и сказать — я все еще здесь, я делаю то же, что и год назад.

Он подспудно сомневался, что все на самом деле выйдет так, как ему сейчас хотелось. Но пока любые иные пути заметала метель, можно было мечтать. Хотя бы до весны.

***

— Вы утверждали, что убили этого так называемого Героя, — Темный властелин расхаживает взад и вперед перед троном. Вызванные стражники, испуганные его тоном, кланяются ниже. Командир отвечает почтительно:

— Да, господин. Мы ранили его, заперли в амбаре предавшей вас деревни и подожгли крышу.

— И не уехали, пока все не прогорело?

— Да, господин, — стражник запинается на миг, Темный властелин скалится зло.

— Ты смеешь мне лгать?!

— Нет, господин! — Стражник вытягивается в струнку. — Мы отвлекались от пожара только чтобы отгонять крестьян.

— Всем отрядом?! Идиоты! Он выбрался из амбара, а вы даже не заметили!

Понятливая охрана тронного зала подтягивается ближе, готовится схватить бывших товарищей — стоит ему лишь знак подать. Темный властелин кивает, смотрит, как почти без борьбы скручивают провинившихся.

— Казнить всех. И пошлите новый отряд на поиски этого Героя! Пусть привезут его ко мне. Я хочу сам убить его.

***

Сны приходили редко, такие блеклые, словно и не было той череды, когда они шли один за другим, грозясь затмить его настоящую жизнь. Закат думал, что, похоже, чем проще и размеренней он живет, тем меньше видит снов, зато стоило чему-нибудь случиться — и они нагоняли его, расплачиваясь сразу за все спокойные ночи.

Пока ничего не случалось. Женщины напряли столько ниток, что до сих пор нужно было ткать, а вот сами они уже взялись за иголки, превращая длинные отрезы в одежду. Закат проводил дни то дома у Лужи, то у Медведя, куда набивалось иногда и по пять ткачей. Болтали, рассказывали сказки, редко-редко пели. Сказок и песен Закат не знал, так что его лишний раз не тормошили, но когда он припоминал что-нибудь не страшное из своих жизней и вызывался рассказать, слушали с интересом.

К началу второй луны после охоты Медведь, расспросив все семьи, решительно велел заканчивать ткачество. Хотя ниток осталось много, но в ткани нужды не было — в отличие от дров. Зима выдалась холодная, печи топили жарко, и вышло так, что поленницы перевалили за половину куда раньше середины зимы. Дрова нужно было заготовить заранее, чтобы они успели просохнуть, теперь многие шли в лес за древесиной, а не за дичью. Кое-кто уже отправился в поля, смотреть на снег и решать, где в этот раз что сажать. Все нужно было поменять местами, где были травы да горох должны были сеять пшеницу, а прошлогоднее пшеничное поле собирались оставить на выпас скоту.

Во всей этой работе Закат, однако, почти не принимал участия — Горляна попросила его заняться шитьем, ей рук не хватало на все заботы, да и Лужа одеждой заниматься не могла, глаза были уже не те. Так что в первый день второй луны Закат оказался одним из немногих мужчин, пришедших на старостинин двор, и единственным, отправившимся не в сарай, где Медведь выделывал добытые на охоте шкуры, а в избу. Развернул собственноручно сотканный отрез — не самый равномерный, но вполне годящийся на пошив, разложил заранее заготовленные нити-мерки.

Они с Горляной, Дичкой и Рыбкой ползали по полу, размечая будущие рубашки, юбки и штаны, когда из сеней выскользнула Ро со своей корзинкой, устроилась в незанятом углу с отстраненным видом. Горляна, бросив хитрый взгляд на новенькую, предложила:

— Ну что, все все посчитали? Давайте тогда сказки рассказывать, для раскроя-то по отмеченному голова не нужна.

Никто не возразил, наоборот, Дичка разве что в ладоши не захлопала, тут же вызвавшись рассказывать. Закат ожидал снова услышать о том, как она была в его замке, и не разочаровался. Дичке явно нравилось, что у нее есть собственная история, причем не сказка, а быль. Она даже не приукрашивала ее, разве что очень красочно расписывала, каким огромным и величественным был замок, что, впрочем, можно было списать на невеликий в то время рост рассказчицы.

— Ссадил он меня с седла, значит, едва не до земли свесился. И как посмотрит грозно на всех! Говорит, мол, если что с ней — то есть со мной — случится, убьет! Уехал, а ко мне Крошка наклонилась, спросила, как зовут. А я вспомнить не могу, представляете? Крошка тогда говорит, хочешь Дичкой называться? — девушка на миг замолчала, переводя дух. Улыбнулась широко. — Знаете, я сейчас думаю, по-моему, меня Дичкой и звали. Так что Крошка меня не заново назвала, а угадала! Как думаете, могло так быть?

— Конечно, — серьезно кивнула Горляна. — Имя не грязь и не одежа, его так легко не смоешь и не снимешь. Ну, кто еще сказку или быль расскажет? Может ты, Ро? У тебя жизнь наверняка интересная была.

Ро поморщилась:

— Такая интересная, что лучше о ней не вспоминать. Но могу сказку. — Она помолчала, не то припоминая, не то собираясь с духом. — Жила-была одна принцесса. Не знаю уж, давно это было или далеко, но принцессы в то время еще жили на земле. Вышло так, что еще до ее рождения королева тяжело заболела, едва не погибла, но во дворец зашел бродячий торговец, знавший, как ее спасти. Король предлагал торговцу и серебро, и золото, все королевство готов был отдать, но тот лишь смеялся. Брал он плату судьбами, менял одну на другую, но кого бы из людей не предлагал отчаявшийся король, даже самого себя, никто не устраивал торговца. Однако когда в отчаянии король зарыдал, сказав, что предложил ему всех, кто только живет в королевстве, торговец вдруг заявил, что кое-кого король все-таки забыл. И раз так, торговец согласен взять судьбу этого никем не учтенного человека в обмен на жизнь королевы, если король поклянется в назначенный день три луны спустя сам отдать жертву ему в руки.

Все слушали сказку, только хруст разрезаемой ткани нарушал тишину. Закат аккуратно вырезал будущий рукав по продернутой нитке и думал, что сочувствует королю. Он уже знал, что счастливого конца не будет. Ро, помолчав, продолжила:

— И вот, у выздоровевшей королевы родилась дочка. Спустя три луны после болезни короля пустили в опочивальню, где улыбалась, держа на груди новорожденную, королева. Но их счастье продлилось не дольше мгновения. Распахнулись накрепко запертые двери, вошел торговец, будто и не исчезал никуда. Сказал он, что пришел за тем, что было ему обещано как плата. Испугалась королевская чета, поняв, о чем он, взмолились, прося пощадить их дочь. Затем грозить попытались. Рассмеялся торговец злобно, сказал, что недолго простоит замок клятвопреступников, но и того он ждать не намерен. Назначил новорожденной принцессе срок лишь до ее восемнадцатилетия, после чего она должна была уколоть палец о шип розы и уснуть мертвым сном, пока не явится поцеловать ее принц.

Расширила глаза Дичка, которую угроза поцелуя явно не впечатлила. Вздохнула Рыбка, рассеянно поглаживая ладонью будущую юбку. Закат не отвлекался от работы. Он догадывался, что это далеко не конец истории.

— Конечно, король повелел вырубить все розовые кусты во дворце. Конечно, принцесса жила, не зная о проклятии. И конечно, именно в день ее восемнадцатилетия нищий, постучавшийся в ворота замка, встретил во дворе принцессу, и не придумал, как еще отблагодарить ее за подаяние, кроме как сухой розой, которую принес из дальних земель.

Ро говорила тихо и ровно, почти без выражения, но все равно в этот момент слушательницы ахнули. Перебила рассказчицу Дичка:

— Что же, она так и уснула?

Ро кивнула. Ответила на второй вопрос, уже готовый сорваться с губ:

— И проснулась, когда ее поцеловал принц. Король пообещал выдать ее замуж за того, кто снимет проклятие. Вот и вышло, что она вышла практически за первого встречного. Жила с ним, и тоже понесла под сердцем девочку, и тяжело заболела, и была выкуплена торговцем в обмен на «неучтенного человека», так как никто ее мужа обо всем этом не предупредил… Одна разница — принцесса, к тому времени давно бывшая королевой вместо своей матери, умерла при родах. И ее дочь повторила ее судьбу, и дочь ее дочери, и дочь дочери ее дочери, — голос Ро опустился до едва слышного шепота. Она выпрямилась, до того совсем сгорбившаяся над тканью. — Вот что бывает, если торговать с незнакомцами. Вот что бывает, если попытаться обмануть бродячего торговца.

Рыбка поежилась, Горляна, подвинувшись ближе к Ро, обняла ту за плечи. Спросила Дичка:

— Но раз сейчас принцесс нет, эта история закончилась?

— Закончилась, — тихо отозвалась сказочница, замерев под теплой рукой Горляны. — Он же обещал, что замок их недолго простоит. Наверное, по его меркам он и правда стоял недолго.

Все замолчали. Скрипнул ставень окна, ойкнула Дичка, от неожиданности уколовшаяся иглой.

— Ну все, попугались и хватит, — решительно тряхнула выкроенной штаниной Горляна. — Закат, у тебя есть какие-нибудь не страшные истории, чтобы эту заесть?

Тихонько фыркнула Ро, Закат тоже оценил — истории Темного властелина как средство перестать бояться. Однако за прошедшую луну он запомнил много разных сказок, и теперь мог рассказать хоть о девушке и волке, хоть о северной королеве и лесорубе, хоть на ходу придуманную Колосом байку про то, как дружили кот с мышью.

Впечатление от сказки Ро сгладилось быстро. Но не забылось.

***

Он слушает доклад советника и смеется до колик в животе.

— Что же, через год эта девчонка заснет?

Пламя кивает, раздвоенный змеиный язык трепещет в приоткрытой пасти.

— И вы получите ее как законную супругу, ведь она с рождения обещана принцу, который разбудит ее поцелуем.

Его юный еще господин мрачнеет, отворачиваясь к окну. Миг стоит, рассеянно поглаживая кружева манжетов, затем ухмыляется:

— Мне скучно ждать год. Пусть выходит за меня сейчас! Чего ждать, я Темный властелин, она принцесса. Сама утренняя заря склонится перед моим Черным королевством!

Дракон качает головой. Принцессу в самом деле зовут Авророй, как и ее мать, и мать ее матери. И старому дракону, убившему больше людей, чем он может вспомнить, жаль увиденную один раз мельком деву. Ее судьба без того незавидна, однако вряд ли она может представить, что бывает участь даже хуже, чем бесконечные рождения и смерти.

Сказочная принцесса, сказка которой закончилась на нем. Пусть ей тоже была продана далеко не лучшая жизнь, но финал оказался страшней всего остального.

Закат берег память о своей королеве, перебирал жемчужинами — золотая карета, голубое платье, красная сорочка, ощущение входящего в спину меча. Улыбка, которую он не видел ни разу до того вечера, когда она убила его. Когда он убил ее в ответ.

У них не рождались дочки, сказка не могла продолжиться. Что-то в этой мысли беспокоило Заката, хоть он и точно знал, что помнит правильно.

Однако после воспоминания, пришедшего следом за сказкой Ро, жизнь снова потекла так мирно, что сны отступили. Рубашка, раскроенная под мрачную историю о зачарованной принцессе, удалась на славу, Лужа нахвалиться не могла.

— Не руки, а золото! Эх, была б я помоложе, честное слово, на холм бы увела! — Закат слегка краснел, старуха веселилась, подсказывая, как лучше подрубать край, чтобы не трепался. Шитье оказалось даже проще плетения — знай себе тыкай иголкой по намеченной угольком линии. К концу луны Закат наконец решился заняться еще одной рубашкой. Мерки снял с себя, прикинул на глаз, насколько уменьшить. Сметав наживую, взялся за вышивку, замучив Лужу расспросами. В конце концов та, посмотрев, как он корпит над рисунком, отобрала работу.

— Давай я тебе размечу, уж на это-то меня хватит! А дальше крестиком вышьешь. Не мельчи главное, а то скоро Медведь всех в поля позовет, снег пахать. Жалко будет, если не успеешь.

Ему оставалось совсем немного, когда одним морозным утром Лужа, выглянув в окно, зафыркала, поторопила:

— Долго тебе там еще? Ну давай я его задержу немножко, как раз успеешь.

Закат заставил себя не спешить, слушая, как старуха забалтывает гостя на пороге. Провел рукой по получившейся полосе вышивки — белая на сером, неброская, но красивая. Вышел в сени, протянул рубашку Паю. Попросил:

— Примерь. Я на глаз шил, мог ошибиться.

Лужа, поглядев на смущенного, не знающего, куда себя деть Пая, захихикала:

— Ну чего ты мнешься, а? Ты же не девица, которую замуж зовут.

Пай вспыхнул, поблагодарил неловко. Рубашка села прекрасно, нигде не жала и не висела. Закат улыбался.

— Не все же тебе обо мне заботится. Ты ведь до сих пор в старом ходишь.

— Мне Дичка обещала рубашку сшить… Спасибо, — Пай запнулся, едва не назвав Заката господином. Снова замер, не зная, что говорить.

— Ты приходил-то зачем? — напомнила Лужа.

Как оказалось, его послал Медведь, сказать, что завтра нужно идти в поля. Перед уходом Пай все-таки решился, обнял Заката. Убежал, подпрыгивая, будто мальчишка.

Вздохнула Лужа.

— Хороший он у тебя. До страшного хороший — он же тебя не просто любит как друга. Ты ему отец, господин, спаситель. Так собаки к людям должны относиться, а не другие люди.

Закат кивнул. Увы, с чувствами Пая он вряд ли мог что-то сделать. Разве что действиями, а не только словами показывать, что тот дорог ему не меньше.