Глава одиннадцатая

В дороге приходится туго. Впрочем, а может ли вообще быть легким путешествие мальчишки и однорукого сумасшедшего? Когда пропитание нужно добывать прямо на ходу, а всякий новый миг приходится ждать, что на дороге появятся разбойники или дикие звери, то об отдыхе и мысли не появляется.

Правда, хоть в этот раз судьба оказывается благосклонна и не испытывает путников лишний раз. Впрочем, забот и без того хватает, по пути мальчик собирает травы, все пытается заметить какого-нибудь крольчонка или другого мелкого зверька, чтобы поживиться, но к вечеру так и остается лишь с куском мяса, отданного старушкой Глафьей.

Еще не успевает стемнеть, когда Исэндар с дураком разжигают костер, заготовив два толстых бревна, чтобы подбросить их позже, на ночь. И тогда лишь мальчик отрезает своим кинжалом по кусочку мяса, но понимает, что оставлять назавтра угощение нельзя, а иначе оно пропадет.

— Ешь, дурак, не смотри, — объясняет он. — Назавтра уже совсем плохое станет, да мы только отравимся. Ешь сейчас, пока еще целое.

Правда, сумасшедший глядит на кинжал, а не на мясо, но Исэндар и так это понимает, только вот делает вид, что не заметил.

Да и безумец уже видел оружие в прошлый раз, просто не успел его рассмотреть, как следует. Теперь же он садится рядышком, как только доедает свою порцию, и принимается с интересом наблюдать за тем, как Исэндар, отыскав подходящий кусок дерева, пытается сделать аккуратную, ровную, удобную ступку.

— Сейчас уже лучше будет, — объясняет он от скуки. — Вот сделаю глубже ступку, так и мазь легче будет готовить. Еще бы зелья эти… как узнать-то, как их готовить? Не знаешь? Хе! На то ты и дурак, ха-ха. А я вот знаю. Мы с тобой завтра, если поторопимся, уже в городе будем. Отец говорил, все они недалеко, по дороге одно расстояние. Это мы с тобой там, от дома шли долго, из-за того, что я слег. А так бы… да не важно уже. О, гляди, какой инструмент теперь у меня, а?

Ступка действительно получается такой, что не грех похвастать. Ровная, аккуратная, выточенная из дерева благодаря полученному еще дома столярному навыку, она так и просится в работу.

— Э, да я вот сейчас и!.. — заговаривает мальчик снова и принимается опять за свои мази, но только собрав прежде широких, плотных листьев, растущих лишь здесь, в Предгорье деревьев. — Я вот чего придумал. Ты рядом был, когда про зелья разговаривали? А, нет, не было… ну так слушай. Зелья еще дороже мазей выходят. Понимаешь, чего это значит? Эх, дурень, мы с тобой зельями так заработаем, что еще до зимы домой вернемся в шубах, в мехах, как… как… как торговцы! Нет, даже как царские… эти, с царем которые…

— Мм! М!

— Чего ммм? Ты же говорить можешь, буквы знаешь, так чего мычишь? А, дурень, все тебе объясняй…

Отложив пока ступку, набитую еще целыми, не растертыми травами, Исэндар отвлекается, чтобы написать на земле перед костром все буквы, какие знает сам, каким научил отец.

— Читай вот, чего написано?

Дурак с недоумением таращится, щурится, присматривается, но ничего не может понять, а мальчик не сразу догадывается в чем дело.

— Ты читать не умеешь что ли? Да как?.. А, вот как? Отец говорил… да…

Ненадолго посещает грусть. Все-таки, знание отцовское пригодилось, а данное ему в пылу злобы обещание никогда не читать и не писать, уже нарушено. Да и не такое уж это сильное было слово, просто от обиды сорвалось, так что держать его можно только от глупости.

— Я научу, — заговаривает Исэндар, помедлив. — Гляди, вот это, видишь? Скажи «а». Вот это она, буква эта, звук такой…

И так он и начинает обучать дурака читать. Ровно как и отец в свое время заставлял его самого заучивать алфавит, повторяя один и тот же звук, так же и Исэндар теперь обучает безумца. Правда, сумасшедший прилагает гораздо больше усилий, и даже настолько утомляется, что так и засыпает на земле, рядом с выведенными палочкой символами.

— Хех, ну дурак, — тихонько проговаривает мальчик, все еще продолжая делать мази, а затем, окончив и положив свежие порции остывать на листках, пододвигает в костер толстые бревна и тоже укладывается.

На следующий день поесть снова не удается, но остановок Исэндар не делает. До города, по ощущениям, уже недалеко. Там можно будет и поесть, расплатившись деньгами, полученными от толстяка, да и там же можно будет попытаться сторговать мази, только бы местный травник согласился их опробовать.

Впрочем, решимости мальчишке не занимать и он чувствует, что если будет нужно, то снова он легко порежет себе руку, намажет ее мазью и докажет, что его умение достаточно высоко. А до тех пор, пока города не видно, Исэндар так и продолжает собирать травы, забив ими весь свой небольшой, тряпочный мешок, на котором уже появились дырки.

— Ты чего мычишь там? — улыбается мальчик, отвлекшись от мыслей о будущем.

Дурак оборачивается, глядит с усталым, задумчивым видом, молчит, но потом все-таки отвечает, зачем-то перебирая счетом пальцы.

— А… б… в…

— А, — улыбается Исэндар. — Давай, повторяй.

Словом, все идет как нельзя лучше, и будущее обещает вскоре радостные перемены, так что настроение мальчика все улучшается. Когда же он поднимает глаза и замечает, наконец, город, то и вовсе едва не прыгает от счастья.

— Смотри, дурак! Гляди! Пришли!

А вот мужчина хмурится. Задумчивый и уставший он глядит лишь миг, но никаких эмоций не изображает, а снова опускает голову, считает пальцы и все повторяет буквы, тихонько бормоча себе под нос.

Это успокаивает, но не дает растерять настроение. Вскоре уже мальчик с дураком приходят на постоялый двор, где их тоже поначалу стараются прогнать, но как только Исэндар показывает несколько бронзовых, как его с дураком усаживают в дальний угол и подают еду.

Правда, здесь уже настроение слегка портят взгляды окружающих. Мальчишку с одноруким никто не трогает, но, похоже, только из-за отвращения, а даже не из-за жалости.

— Пойдем, дурак. Живее доедай. Надо до ночи со всем управиться.

Здесь же мальчик решает оплатить ночлег, а потому снова отправляется к хозяину, надо сказать, гораздо менее радушному, чем предыдущий, но гораздо более честному.

— Чего это с ним? — спрашивает хмурый мужчина, кивнув на дурака.

— А… б… в… — считает тот.

Мальчик решает не выдумывать.

— Дурак он, не видишь? — отвечает Исэндар. — Да он не опасный, ты не думай, дядь, он тихий. Помутился только, да это уже давно. Ты комнату дашь или как? Сколько за ночь-то надо?

— Трешка, — поморщившись, отвечает мужик. — Могу и в хлеву положить, там за двушку можете поспать.

— В хлеву? Нет, — удивляется мальчик. — Дай одну нам комнату, чтобы я за дураком присмотреть мог.

Переночевать на этом постоялом дворе оказывается не только дешевле, но и удобнее. Комната здесь чище, хотя и меньше, да и мебель лучше, и даже почти не скрипят доски, из которых сколочена кровать.

— Отсюда не выходи, понял? — говорит мальчик, складывая мешочек с деньгами и пряча в сено. — Я пойду, дела кое-какие сделаю, а ты тут будь, сторожи все, понял?

— А? — поднимает голову дурак.

— А, б, в, — отвечает мальчик. — Давай, продолжай, только не уходи никуда.

Мужчина даже теряется, не различая шутку, но затем кивает и даже умудряется вспомнить не так давно заученный вновь ответ.

— Да, — сообщает он, в привычной манере повторив это несколько раз.

И мальчик, не передохнув, уходит обратно к хозяину, а дурак снова начинает повторять буквы и считать пальцы.

— Дядь, а дядь, — зовет Исэндар мужчину выглянуть из-за деревянной стойки.

Тот поднимается с хмурым лицом, делая тяжелый выдох.

— Чего тебе, малец? Чего не устроило?

— А? А! Нет, все устроило, — объясняется мальчик. — Я только спросить хочу. Ты мне поможешь Го…

Тут же он запинается, вдруг подумав о том, а стоит ли вообще говорить про судью с незнакомцами. Наконец, может оказаться, что судье хозяин тут же и доложит, а тогда кто знает, что может случиться, и как сам Голос отреагирует на новость, что его разыскивает сын одного из казненных.

— Ну? Чего еще?!

— А… дядь, ты мне скажешь, кто тут зельями торгует? Есть такие?

Мужчина сразу теряет хмурость.

— Зельями? Не похож ты на того, кто в зельях разбирается.

— Это почему это? — обижается вдруг Исэндар, сам не ведая, зачем.

— Да потому. Зелья дешевыми не бывают, а ты вон в лохмотьях весь.

Помолчав, мальчик тоже нахмуривается.

— Так где искать-то, скажешь?

— Эх, — садится мужчина со вздохом обратно на табурет и договаривает уже из-за стойки, так что приходится вставать на носочки, чтобы увидеть его лицо. — Как выйдешь, так иди направо, пока в дом не упрешься. Там налево повернешь, дальше пойдешь, а как дойдешь до улицы с палатками, так сворачивай на нее. Травника ты сразу магазин отличишь, у него над дверью на цепях висит доска, на ней листва вырезана. Теперь иди, не мешай.

Исэндар и не собирается больше отвлекать. Поблагодарив на ходу, он выскакивает из постоялого двора, следуя инструкциям, и на всякий случай повторяя их по пути, отыскивает торговую улицу, а там долго не осмеливается сойти с места.

Увидев людей, мальчик застывает. Уже сумерки и в такое время обычно приходится готовиться ко сну. Все равно же света уже нет, а в темноте ничего не сделаешь. Даже в предыдущем городе, который, впрочем, Исэндар обойти все равно не успел, людей было, кажется, меньше.

Здесь и торговцы, и простой люд, и шуты, и стражники, и рабочие, и служанки, и беспризорники, которые на мальчишку сразу обращают взгляд.

Тогда и приходится сдвинуться. Малышня, головы на две меньше самого Исэндара, окружает его плотной толпой и тут же начинает приставать. На счастье мальчишка вовремя успевает вспомнить про кинжал Альзара, хватается за спину и ловит чью-то руку, которая уже нащупала добычу и пытается стащить.

— Э! А ну! — толкается мальчик.

Только вот беспризорных, голодных и наглых детей это нисколько не отпугивает. Так они и лезут всей гурьбой, зажав, галдят, а кто-то схватился за кинжал и пытается вытянуть из-за пояса.

— Дам! Сейчас дам! — злится Исэндар все больше.

И он мог бы попытаться разобраться со всем спокойно, да вот только шпана уже почти вырывает подаренное оружие прямо из рук.

— А ну!

Кулак сам поднимается и с размаху врезает какому-то мальчишке по наглой морде, и тот мгновенно падает. Жутко становится, когда вдруг приходит осознание содеянного. Вот так вот легко убить человека, простого, голодного беспризорника, которого, наверное, гнали из каждого постоялого двора, гнали без жалости отовсюду, когда он всего-то хотел наесться хоть немного, а возможности заработать пропитание не имел.

Правда, затем мальчик шевелится, переваливается на бок, снова замирает, но уже видно, как расширяется под грязной, рваной одеждой его детская грудь.

Кулак сам собой разжимается. Сразу уже не хочется драться, да и шпана рассыпалась вокруг. Кроме того, гораздо важнее схватиться за спрятанный за поясом на спине кинжал, чтобы ни за что его не отдать.

Исэндар и не пытался ударить сильно. Едва толкнул, но теперь он понимает, что увеличенная при помощи навыка сила и превратила обычный, ребяческий, уже не детский, но еще и не взрослый кулак в такое грозное оружие. Ребенку точно не справиться. А если в полную силу ударить, так и убить можно запросто, и даже взрослому, наверное, мало не покажется.

И конечно, сразу думается, что на этом все и кончено. Шпана замечает, что товарищ жив, и все мальчуганы разом поднимают глаза.

— Бей! — неожиданно вскрикивает один из них, а дальше и опомниться не удается, как стая беспризорных детей начинает молотить по всему телу кулаками, локтями, коленями и ногами.

Свалив Исэндара на землю, его под грозный, страшный ор, особенно жуткий от детской писклявости, забивают с таким рвением, будто хотят убить. Сколько ни пытается мальчик вырваться, сделать этого не выходит. Пошевелиться не дают, пинают со всей силой, аж к земле прибивает. Так, кажется, и будет продолжаться до тех пор, пока сознание не пропадет во сне, и лишь отобрав кинжал, а то и убив, шпана, наконец, успокоится.

Только вот побои не прекращаются. Несколько раз наступает короткий перерыв, и тогда Исэндар сразу же пытается вырваться, но свора беспризорников тут же принимается забивать его с новой силой.

Наконец, мальчик вспоминает и про другие навыки, которые успел заполучить, пока добирался сюда. И сейчас как раз их смысл, описание, повторявшееся в уме, становится яснее. Выносливость — это понятно, стерпеть получится больше, так что лежать тут еще долго, пока тело не устанет совсем. Бьют ведь, хоть и больно, но не так уж сильно, просто много сразу навалилось, дюжина, или чуть больше. Да еще и выживание, которое и сознание потерять не даст. В какой-то миг Исэндар даже вздыхает, поняв, в какую влип неприятность.

Правда, затем внезапно это все оканчивается. Раздается еще какой-то шум, чей-то голос, поначалу не различимый, но затем бьют уже меньше, а голос звучит на слуху все четче.

— Пшли вон, крысы вонючие! Кости переломаю! — сердится кто-то.

Еще миг спустя длинная палка, нещадно молотя по детям, разгоняет свору, и Исэндар может рассмотреть стражников, один из которых и вступился за него, подобрав где-то длинную корягу.

На земле, кроме мальчика, остается еще тот малец, которого одним ударом сразило наповал. Он к стражнику лежит ближе, и потому воин подступает к нему прежде, чем к Исэндару. Правда, вместо того, чтобы помочь, он начинает пинать мальчугана по ноге до тех пор, пока тот не очухивается от боли и не начинает ползти, держась за ногу, куда-то в сторону.

Затем стражник поворачивается к мальчику, и тот не успевает поблагодарить за спасение.

— Чего уставился, шавка бездомная?! — замахивается воин. — Пшел вон отсюда, выродок никчемный! Вон, ублюдок! Пошел вон!

И Исэндар, вскочив, уносится прочь.

Грязный и побитый он возвращается обратно. Хозяин его замечает, но дела мужчине до постояльцев особо нет, пока они исправно оплачивают ночлег и еду, а вот безумец тут же начинает кружить над мальчишкой, не зная, что говорить и что делать, и теперь вместо обычного мычания произнося некоторые из заученных букв.

— Хватит, угомонись, — просит Исэндар голосом спокойным и легким. Его будто и не избили, он словно бы просто устал, а потому эта безмятежность передается и сумасшедшему. — Только воды дай попить и ложись. Дел у нас много, так что дай попить и спать иди.

Дурак исполняет просьбу, дает бурдюк, а затем, убрав кожаный мешок с водой, укладывается, но заснуть долго не может. И лишь когда обмазавшийся мазью сосед начинает сопеть, то и безумец вздыхает легче, закрывает глаза и вдруг проваливается в сон.

— Вставай, дурак, проснись, — будит его мальчик, принесший тарелку с едой прямо в комнату. — На, ешь, а я тебе пока объясню кое-чего.

Сонный и растерянный сумасшедший поднимается с кровати, садится, глядит спросонья на еду, будто не может понять, бывает ли каша съедобной, но Исэндар торопится, не ждет, когда взгляд безумца освободится от сонной пелены и станет чистым и ясным.

— Думал я вчера, дурак. Много думал, — с хмуростью, глядя куда-то в пол, заговаривает мальчик. — Я хотел к травнику наведаться, да меня стражники огрели… да это не важно. Я про другое сказать тебе хочу. Вот какое дело: нас с тобой никто за честного человека не примет. Мы с тобой в чужих глазах… бездомные попрошайки. Сам-то понимаешь?

Безумец хлопает глазами.

— Да ты ешь, не отвлекайся, — взглянув на миг, снова опускает мальчик глаза. — Вот что я подумал, тут же ведь обманом живут, не как дома. Не все, наверно, но вот первый же трактирщик нас обманул. Да и охотники те, думаешь, честно сделали? Хотя, они сказали… да, они сразу говорили, что за полцены… но вот остальные…

С неохотой Исэндар подмечает, что слог его корявый и неумелый, какой и положен деревенщине, и это особенно сердит. Да и привычку изменить не так просто, а все же, он теперь начинает говорить медленнее, чем прежде, напрягается, хмурится еще больше и становится задумчивей.

— Ложью всегда добиться своего легче, — вдруг заговаривает мальчик вновь, почувствовав, как слова, рожденные в новом уме, в напряжении мысли, хоть и появляются медленнее, но звучат так внушительно и четко, будто бы говорит их какой-нибудь мудрец, вроде отца.

От этого он на миг сбивается, но не дает себе отвлечься и потерять этот только что обретенный навык.

— Подумай, дурак, много ли мы честным трудом сумели тут сделать? А времени у нас нет. Если бы холода наступали только спустя три весны и три лета, тогда бы мы могли работать честно, но сейчас, ежели нас обманут, так мы все рискуем потерять. И знаешь, что мы сделаем? Мы сами обманем, дурак. Не как толстяк. В такого превратиться обидно. Мы с тобой лучше будем. Да и обман наш безобидный будет. Мы с тобой подкупим торговца, будем от его имени торговать, а ему часть отдадим. Так у нас никто не сможет честно заработанного отобрать, а мы обманем лишь в том, что никакого разрешения спрашивать не станем. Понимаешь, дурак, чего хочу?

Сумасшедший даже перестает есть, а глядит все равно с недоумением, явно не угадав какую-то незаметную мысль, скользнувшую в речи мальчишки. И Исэндар, будто чувствует это, улыбается.

— Не волнуйся, — говорит мальчик, — это не все. Ежели травник умеет зелья готовить, так я у него вызнаю, в том и будет мой обман. Я узнаю, как зелья готовить, а тогда и заработаем с тобой, как следует, и травнику заплатим, и от стражников его имя нас убережет. Понимаешь теперь?

Безумец продолжает сидеть молча, таращится, открыв рот и держа на коленях тарелку, а затем, поняв, хитро улыбается.

— А… гха-гха!..

— Вот, — сразу обрывает мальчик его смех. — Так что ты ешь, отдыхай, никуда не ходи, понял? А то меня вчера… стражник чуть не огрел. И тебя огреет, если увидит. Так что ты тут сиди, пока не вернусь, и со двора ни ногой, понял?

И когда дурак, сделав очень серьезное лицо, кивает, мальчик тут же оставляет его и уходит к травнику, чтобы впервые применить свою хитрость за пределами родного дома.

Кинжал на этот раз Исэндар оставляет с сумасшедшим. Прежде давать ему такой важный и дорогой предмет не хотелось, но теперь кажется, что лишь дураку и можно довериться.

Однако монеты приходится все же брать с собой, чтобы можно было, в случае чего, заплатить травнику. По пути, все время оглядываясь и ища свору беспризорников, боясь, что снова придется с ними биться, мальчик раздумывает о том, как бы выкупить у травника рецепты зелий, чтобы затем готовить их самому. И в то же время рождается мысль, что в этот раз упускать шанс ни за что нельзя, и пусть даже придется украсть рецепты, а добыть их нужно любой ценой.

Другого занятия, кроме травничества, будто теперь уже и нет. У кузнеца работа тяжелая, но что главное, не такая прибыльная. С зельями все иначе. Даже на мазях вполне можно заработать, а уж если обучиться этому искусству по-настоящему, если овладеть и другими рецептами, то уж тогда бедствовать точно не придется.

И сегодня везет уже больше. Вчерашняя свора детей на пути не встречается. Впрочем, Исэндар догадывается, что к торговой улице они подходить боятся. Да и сам он беспокоится из-за стражников, а потому верно угадывает, что прежде чем идти к травнику, должен сделать кое-что еще, и только потому мальчик и останавливается возле одной из палаток, где замечает одежду.

Грязный вид отпугивает людей, а потому от Исэндара отступаются и торговка его сразу замечает.

— Эй! А ну брысь отсюда, попрошайка!

Мальчик, вместо того чтобы испугаться и броситься убегать, вдруг нахмуривается и глядит серьезно и уверенно.

— Это кто попрошайка? Чего обзываешься, а? Я что, попрошайничал уже? — отвечает он жилистой, но не худой, а довольно мощной женщине.

А та сразу же и теряется, не ожидав услышать таких слов от беспризорника.

— Ну так чего? — смягчается Исэндар, поняв, что зря он, в общем-то, нагрубил. — Мне одежку-то можно купить?

Торговка, оглянув других покупателей, сомневается, но все же решается уделить мальчику время. Из тех, кто стоит перед ее лавкой, только он сейчас проявляет интерес к товару, в то время как остальные еще только присматриваются и выбирают.

— Ну, ежели купить, так покупай, да смотри у меня…

— А чего мне взять? Подскажешь, теть?

— Какая я тебе «теть»? — хмурится женщина, но потом вздыхает и успокаивается. — А чего я тебе подскажу? Чего хочешь, то и бери.

Она следит за Исэндаром, молчит, но замечает, что самостоятельно выбрать у мальчишки не получается. Наконец, женщина смеряет его опытным взглядом, раскидывает по сторонам несколько вещей, достает кожаные штаны и такую же кожаную куртку, из тех, что подешевле, и что должны подойти мальчишке по размеру.

Рубаху женщина тоже отыскивает.

— Вот, — складывает она возле себя выбранную одежду и придерживает рукой, все еще подозревая тайком, что мальчишка неожиданно схватит вещи и попытается сбежать с награбленным. — Это должно подойти. Деньги-то у тебя есть, не попрошайка?

И хочется от недовольства что-нибудь брякнуть. Наконец, думается, что своей вины же нет в том, что одежда такая грязная и подранная, что с виду похож на бездомного, но внешне Исэндар остается спокоен, уже лучше себя контролируя, справившись теперь с недовольством.

— А сколько надо за все? — спрашивает он негромко.

Женщина быстро считает в уме, лишь на миг опустив глаза.

— Вместе с рубахой четыре бронзы и еще три медяка, — сообщает она.

Мальчик даже глаза шире открывает от удивления, а торговка, заметив это, тут же начинает хмуриться.

— Ежели дорого… — начинает она, но закончить не успевает.

— Нет, хорошо, — сообщает мальчик, достает из мешочка несколько монет и протягивает ей.

И женщина уже собирается взять деньги, как вдруг Исэндар, застывший, словно вмиг окаменел, вздрагивает, сжимает ладонь и подтягивает обратно.

Торговка хмурится и вздыхает.

— Шутить вздумал? — глядит она сердито. — Не нравится, так и не бери. Чего голову-то морочишь?

А мальчик ее даже не слышит. Вернее, не слушает. В левом углу взгляда, где расположились один под другим значки еще не открытых навыков, под двумя из них полоски вытянулись, изменили цвет на зеленый и теперь едва заметно пульсируют, не давая себя игнорировать.

— Слышишь? — зовет женщина, уже сама не зная, сердиться ей, или помочь чем-нибудь застывшему покупателю в ободранной одежке.

Деньги ведь у него есть, и торговка уже не воспринимает Исэндара, как попрошайку, но еще путается.

— А?

Женщина все же нахмуривается снова, но отвечает спокойно, видя, что с мальчиком что-то явно не так.

— Ты либо бери, либо отойди, да другим смотреть не мешай, — говорит она недовольным, но тихим, более спокойным, чем поначалу, голосом.

Исэндар же верно угадывает, что два навыка сейчас уже готовы открыться. Он только не знает, что должен сделать, чтобы это случилось, а все же пытается хоть что-то предпринять. Да и решение, в общем-то, нетрудное, а потому мальчик быстро до него додумывается.

Случилось это только что. Еще по пути сюда значки, как и обычно, висели в левом углу взора, особенно не привлекая внимания. Их там скопилось уже полдюжины, больше, чем открытых, и только сейчас двое вдруг изменились, вернее, полоски под ними резко стали другими.

Значит, решает мальчик, нужно делать ровно то, что он делал только что — нужно продолжать торговать.

Быстро просмотрев ассортимент, Исэндар понимает, что больше ему ничего не нужно. Разве что обувь еще было бы хорошо прикупить, но какие сапоги ни надень, они все равно будут грязными, как и у большинства прохожих. Да и деньги хорошо бы поберечь, так как после покупки на жилье и питание останется уже немного, хватит всего на пару дней. Именно поэтому, хоть и затянув, Исэндар принимает решение торговаться и снова поднимает глаза.

— Теть, а отдай за бронзу. Уступи медяки, а? — спрашивает он вдруг.

Торговка вздыхает недовольно, но не ругается. Наконец, это вполне обычная практика, когда кто-нибудь начинает просить сбавить цену. Только вот это никогда не бывает легко. Уступить-то можно, но тут же и другой попросит, да еще и будут тыкать носом, мол, ему уступила, а мне нет.

— Мы так не договаривались, мальчик…

— Да ты послушай, теть, — взглядывает Исэндар большими глазами, в которых еще детский блеск достаточно силен, чтобы пронзить чувствами женское сердце.

Будучи матерью двух ребятишек и одной девочки, уже привыкшая любоваться родными детскими лицами, торговка и к чужому проникается быстро. Она даже отворачивается, хочет избавиться от этого чувства, но мальчик не позволяет, все продолжая звать и упрашивать.

— Теть, ну уступи, — молит он. — Я же могу заплатить, сама видишь, да только мне потом чего делать? А ежели не смогу заработать еще, как есть буду? Я же не местный. В дороге волки напали, мы едва отбились. Гляди, подранный весь…

Исэндар не может знать, что его слова действуют на женщину достаточно сильно, и уже можно не продолжать, вот он и рассказывает дальше все то, что выдумывал раньше. А она смотрит и не может сдержаться. Рваная, грязная одежда, пара синяков и какие-то ссадины теперь заставляют мальчика в ее глазах измениться. Все же деньги у него есть, не поберушка, не воришка, честно торгуется, как все, хотя и давит, конечно, на жалость. Да еще и эта история с волками. Так жалко становится, что торговка сдвигает брови и делает это сердито, но уже только оттого, чтобы не показать, что разжалобилась.

— Ой, доконал! — останавливает она. — Все, хватит! Волки, не волки… мне какая разница? Давай бронзу, только иди отсюда. На вот, одежда твоя. И чтоб больше у меня тут не выпрашивал уступить.

Мальчик чувствует, как в груди стало больше места. Там будто сердце раздулось, но вместе с ним и грудь разрослась, и так просторно и хорошо, и легкое, теплое чувство гуляет радостью, согревая тело.

Впрочем, это не из-за того, что удалось выторговать всего-то несколько медяков. Их можно было и отдать, и ничего бы особенно не изменилось, ну, пришлось бы дураку вместо пива водицы похлебать, ничего страшного, потерпел бы. Радость появляется больше оттого, что все становится яснее с каждым разом. Вдруг, стоит отдать монеты и забрать купленную одежду, перед глазами появляется один значок, а потом и второй, и Исэндар, читая их описания, даже не видит, как уже обратной дорогой идет назад к постоялому двору.

И оба открывшихся навыка мальчика завораживают, поскольку он никак не ожидал, что среди заработанных способностей могут быть и такие. Под навыком, что всплывает первым, под названием «Красноречие», описание рассказывает, что это умение позволяет легче договариваться с людьми, а насколько описывает снова эта странная цифра 0.5, которую мальчик так и не научился понимать, сколько ни думал. А второй навык, «Торговля», и вовсе обещает, что на такое же значение увеличится цена всего, что только сумеет Исэндар продать, а кроме того, на те же 0.5 уменьшится и цена каждой его новой покупки.

В каком-то полусне мальчик возвращается назад на постоялый двор, приходит в комнату, сидит на кровати молча и ничего не говорит, слегка взволновав сумасшедшего. А впрочем, безумец видит новую одежду и быстро успокаивается, не сумев усмирить только интерес.

Затем, наконец, на лице мальчишки появляется улыбка, а после, все еще не спеша объясниться, он на радостях переменяет свои планы, велит дураку ждать, а сам уходит. Помывшись в реке неподалеку от города, Исэндар возвращается назад уже в чистой одежде, отчего даже хозяин постоялого двора на него смотрит иначе, когда мальчик подходит к нему с довольной улыбкой.

— Дядь, а, дядь, пива дай кружку. Я дураку отнесу.

Мужчина слегка медлит, но затем спокойно исполняет просьбу, не волнуясь ни о чем, кроме заработка, как и все, как и было в царствах, кажется, испокон веков. И мальчик, взяв угощение, отправляется в комнату, чтобы принести дураку быстро полюбившееся угощение.

В этот вечер дурак, напившись пива, долго и громко смеется, глядя на то, как Исэндар хвастает своим нарядом. Да и у самого мальчика настроение отличное, а от радости усталость застигает врасплох, неожиданно свалив обоих, и уже скоро приходится укладываться спать.

— Все, хватит, — успокаивает Исэндар, хотя сам продолжает смеяться. — Завтра дел много. Ложись, дурак.

И сумасшедший, кивнув, послушно исполняет повеление, отчего даже немного совестно, ведь не должен мальчишка указывать взрослому мужику. Впрочем, думать об этом времени нет, а потому уже скоро приходится отдаться воле переменчивых сновидений и еще быстрее проснуться, чтобы начать день.

— Сиди дома, никуда не выходи, — объясняет мальчик во время завтрака. — Я по делам, а когда вернусь, мы с тобой работать начнем. Ты пока вещи сторожи.

Про кинжал он добавляет шепотом: «Смотри, чтоб никто его не видел, а ежели что случится, так его в первую очередь спасай. Понял?».

После чего Исэндар снова отправляется на торговую улицу, где уже не так сильно боится столкнуться с царскими воинами. Один из них, как раз тот верзила, который чуть не ударил палкой, даже не узнает. Он только взглядывает и проходит мимо, а немного дальше, увидев пару беспризорных детей, гонит их руганью и криками.

Выдохнув, мальчик идет дальше и вскоре отыскивает лавку, дорогу к которой описал хозяин постоялого двора. Сразу зайти он не решается, потому как у травника как раз кто-то покупает зелья, или мази, или еще что-то, но зато, дожидаясь, когда внутри никого не будет, кроме самого травника, мальчик успевает хорошенько рассмотреть хозяина лавки.

Противный мужчина со скрипучим голосом и въевшимся в лицо отвращением, даже на покупателя смотрит так, будто тот вымазан навозом, или словно по человеку напротив ползают черви. Длинный, тонкий, горбатый, острый нос, большие, сплюснутые уши, оттопыренные, толстые мочки, губы полоской и чистое, словно вылизанное лицо. Настолько мерзко он выглядит, что вся лавка, кажется, пропитана какой-то болотной духотой, и входить совершенно не хочется.

А все же приходится бороться с собой, и как только покупатель торопливо выходит, с лицом, будто из черной, помойной мути вынырнул на свежий воздух, Исэндар делает шаг и проходит внутрь.

И здесь все же не воняет. Хотя, запах странный, но это от засушенных растений, совсем как дома раньше, когда мать заготавливала много трав и вешала их сушиться в темный угол за печью.

— Чего тебе? — сразу перебивает мысли торговец.

Не успев оглядеться, мальчик подходит ближе, оборачивается ко входу и лишь убедившись, что позади никого нет, заговаривает.

— А… кхм… — теряется он на миг, лишь по привычке, но травник успевает только нахмуриться сильней, а вот сказать что-нибудь Исэндар ему не дает. — Дядь, я по делу к тебе пришел. Скажи, дядь, ты… тебе денег надо?

Торговец прищуривается и наклоняется, мгновенно выдав свой интерес, хотя и сделав это нечаянно. Затем он сразу берет себя в руки и осматривает мальчишку уже с недовольством.

— А кому их не надо? — сердится мужчина. — Чего пришел, говори или проваливай на все четыре стороны.

Мальчик уже смелеет, да и видит, что слова его действуют на торговца, и нужно только не останавливаться.

— Да ты погоди, не гони, ты послушай… — собирается уже Исэндар все выдать, как и хотел, но вдруг понимает, что есть и другой, отличный способ добиться своего, пусть и немного приврав. — Слушай, дядь, меня к тебе другой травник послал. Мы с ним мимо путешествуем. Да тут такое дело вышло, торговать-то он не собирался, ну и… э… разрешение забыл… там… ну, сам знаешь. Бывает. А денег надобно капельку, а то до дома не доберемся. Так вот, мы от твоего имени поторгуем, а взамен половину цены тебе отдадим, а? Целую половину, дядь.

Травник заинтересованно молчит. Он смотрит на мальчика, ничего не говорит, но видно, что гнать уже не собирается. Тогда и появляется мысль дожать торгаша, не давать ему продыху.

— Мы только мази продадим немножко, да и только, — объясняет он. — Ты же ничего не теряешь. Все твое у тебя и останется, а мы половину отдадим от того, что наторгуем. Всем только лучше будет. Мы по дороге с голоду не умрем, а ты ни за что получишь деньги, а? Ну, соглашайся, дядь, чего тебе?

Мужчина фыркает, но сердито выходит только от привычки. Теперь уже и Исэндар замечает, что это выражение на лице торговца вообще не сменяется, и что все его чувства вынуждены пробиваться через такой неприятный, мерзкий вид.

Впрочем, уговаривать и дальше уже не приходится. Наконец, травник вздыхает, прищуривается и теперь уже выдает свои подозрения, а не прячет их в недоступной другим обители мыслей.

— И откуда ж мне знать, сколько вы от моего имени продали, м? — наклоняется мужчина. — Давай-ка, дружок, передай ты своему травнику, чтобы он мне сюда мази принес, а уж я их продам, а тогда и…

— Он такое не велел… — перебивает Исэндар, но сказать ничего не успевает.

— Ну, так ты ему передай, вот и посмотрим, — отнимает торговец слово обратно.

Остается лишь вздохнуть и дальше придумывать, как бы обмануть травника, чтобы он согласился.

— Дядь, ты не думай, мы прятать деньги не станем, — изменяет мальчик тон. — Мы в прошлом городе хотели поторговать, скопить немного, чтобы только на путь хватило, да нас торгаш проклятый обманул. Ты не сердись, мы люди-то сами не злые, только вот теперь уж моего… дядю моего теперь уже не убедишь, чтобы он так отдал мази. А то ведь опять без ничего останемся.

— Ну, это не моя забота, — отклоняется мужчина.

Становится ясно, что сейчас все может провалиться. Нужно что-нибудь предпринять, и способ изменить ситуацию находится быстро. Исэндар успевает к этому времени разгадать, что к монетам травник явно тяготеет, а потому доверять ему нельзя. Все же, именно об этом говорила работница постоялого двора, когда провожала мальчишку с дураком в путь.

Теперь, понимая, что с жадностью дела нужно вести осторожно, мальчик не уступает, а кроме того, знает, куда надавить.

— Дядь, ну ты чего? — изумляется он. — Ладно, давай так, мы тебе заплатим… мы тебе пятьдесят бронзовых дадим за один день, а всего дня два или три будем торговать, как пойдет. Только ты имя разреши свое использовать, а то же ведь палатки у нас тоже нет, так мы и твоим людям продадим, но ты зато ничего не потеряешь, а только заработаешь, а, дядь? Соглашайся!

Травник снова наклоняется, даже глаза слегка выпучивает, отчего его лицо становится еще более отвратительным.

— Серебряный за два дня?! — удивляется торговец. — Ха! Да ты, видать, дурак? Ну, знаешь, ежели вы мне по полсеребряника в день будете приносить, так я согласен. У меня и у самого так не всегда бывает, чтобы в день по полсеребряника.

Исэндар оживляется, и даже перестает видеть в лице торговца неприятные черты. Сразу весь мир, и даже это гадкое лицо, становится яснее и чище.

— По рукам, дядь! А ежели…

— А ежели за первый же день мне не заплатите, как условились, — перебивает травник, — так и уговору конец.

На миг только мальчик застывает.

— Да! — спустя короткое мгновение соглашается он. — Завтра же начнем! Завтра я тебе к вечеру принесу бронзовых пятьдесят монет… то есть, полсеребряника.

Мужчина вздыхает недовольно, но не спорит.

— Завтра, так завтра, — отвечает он. — А теперь иди, не мозоль глаза. И дяде своему передай, чтобы обманывать меня и не думал. У меня со стражей договор, понял? Ежели обмануть вздумаете, так я вас с того света вытащу.

— Ладно, дядь! — радостно соглашается Исэндар, а сам уже бросается к выходу. — По рукам!

Не оглядываясь, он так и прибегает обратно на постоялый двор, сразу направляется в комнату и бросается к дураку, схватив того за рукав.

Сумасшедший даже пугается, видя безумное выражение на лице мальчишки. Тот выпучивает глаза, держит за плечи, да и сжимает так, что от мальчика его лет никак нельзя такого ожидать.

— Готово, дурак! Я все сделал! — говорит Исэндар. — Я… а… нет, мне мази надо готовить. Дурак, ты воды натаскаешь? Принеси воды, а? Прошу. А я пока травы соберу, да и еще кое-что нужно сделать. А ты только воды принеси, а потом сиди тут, никуда не выходи, да сторожи вещи, как следует.

Сумасшедший успевает кивнуть, но даже звука не произносит. Лишь когда мальчишка уже выбегает из комнаты, глядя на захлопнувшуюся дверь, безумец проговаривает: «Да».

Сам же Исэндар бежит вовсе не собирать травы. Он проносится по городу, неся с собой мази, какие остались, и взглядом ищет кругом всех, кому только могут понадобиться его чудодейственные средства.

И поначалу выходит довольно легко. Кожевенники, работники кузни, столяры, да даже и обычные работники — куда ни глянь, всюду те, кто непременно день за днем зарабатывает ссадины, ушибы и порезы. И если от синяков мазь не очень-то спасает, то вот раны исцеляет так быстро, что купить ее выгоднее, чем оставить порезы затягиваться самостоятельно.

— Теть! Возьми, вот! — подбегает мальчик к торговке, от спешки даже не сразу узнав женщину, продавшую ему одежду.

— Какая я тебе тетя? — сердится она, как и в прошлый раз.

Правда, сейчас времени оправдываться нет, а потому Исэндар его и не растрачивает на пустую болтовню.

— Теть, ты возьми. Рана у тебя, гляжу? А я сразу заметил, — пристает мальчишка. — На, ты вот этим намажь, да и погляди, как скоро пройдет, а? Слушай, теть, завтра я торговать буду мазями этими, это травник ваш… э, наш травник, местный, он несколько дней мази дешево отдает, потому что… много их получилось, и надо бы сбыть! А я помогаю. Ты возьми, за это платы не надо. Попробуй, а завтра, ежели понравится, так ты еще возьмешь, а? Всего семь с половиною медяков за одну! Я завтра подойду, а ты попробуй, не забудь! Намажь! Увидишь, как пройдет!

И тут же он уносится дальше, пробегает по всей торговой улице, направо и налево раздавая всю мазь, какая есть.

— А ну стоять! — хватает мальчика один из стражников, когда уже мази почти не остается. — Ты кто такой? Я тебя не видел раньше.

Мужчина держит мальчишку над землей, взяв за грудки, но спустя пару мгновений ставит все же на землю. Исэндар молчит, пугается от неожиданности, а потому не сразу отвечает.

— Кто такой, спрашиваю, м?!

— Я… я травнику помогаю, — робко отвечает мальчик, но теперь уже вспоминает, где он и что происходит. — Травник мази отдает… хорошие… за семь с половиной медяков всего… а вот… попробуй…

Стражник, переглянувшись с другими воинами, быстро успокаивается, но на слово поверить все же не спешит.

— Травник, говоришь? А ну-ка пойдем, у него и спросим.

Приходится идти, терять время, незаметно объясняться с торговцем, чтобы ничего не выдать царским воинам.

— Завтра же ведь торговать начинаем, как и договорились, — говорит он травнику, чувствуя, будто одним своим присутствием воины давят на спину. — Ну так вот я пока бесплатно чуток мази раздаю… как уговаривались, чтобы людей привлечь. Ну и… вот… не поверили…

Торговец, вздохнув, кивает.

— Все верно, — говорит он воинам. — Был такой уговор. Это он от моего имени торгует. А у меня разрешение есть. Еще луна не сменилась, как я налог уплатил.

— Ну коли так, тогда ладно, — хмыкает стражник, и после воины уходят, оставив мальчика в покое.

А вот торговец с интересом щурится.

— За так, говоришь, отдаешь? — наклоняется он. — Этак ты полсеребряника не наберешь назавтра.

Исэндар хмурится, опускает глаза, только выглядывает исподлобья, но уступать все равно не желает.

— Почему это? Я только чуть-чуть даю, чтобы опробовать. Я так всегда делал… ну, дядя так всегда говорил. И ничего, — поднимает мальчик взгляд. — Работало.

— Ну, как знаете, — отклоняется мужчина. — Мне, главное, принеси завтра полсеребряника, а иначе я стражу предупрежу, что уговору конец.

— Ага! Принесу, дядь! — выпаливает мальчик и тут же убегает.

Работы еще много, а день стремительно заканчивается. Даже про обед Исэндар напрочь забывает. Едва раздав всю мазь, он тут же бросается собирать травы, прикупив себе на рынке большую, хорошую кожаную сумку, которая гораздо лучше подходит для такой работы, чем старый, продырявленный, сшитый из каких-то тряпок мешок.

И до самого вечера мальчишка лазает по кустам и вдоль дорог по окраине. Набить сумку травами до отказа не получается, но все же мальчик собирает так много сырья, что хватит на пару дней вперед. И даже так, останавливается он лишь потому, что глаза в темноте уже ничего не различают, а значит вскоре могут появиться бродячие собаки, которые наверняка лазают где-нибудь рядом с этим огромным городом.

Усталым и голодным мальчик возвращается обратно на постоялый двор, мечтая лишь о том, чтобы поесть и уснуть, но понимая, что это ему удастся не скоро.

— Дядь, ужин сделаешь? И пиво одно дураку моему, мы в комнате поедим, — говорит он хозяину, не заметив у того на лице непривычную хмурость. — И вот еще, дядь, мне печью надобно будет воспользоваться. Можно?

Вздохнув, мужчина поднимается с табурета и опирается на стойку обеими руками, глядит хмуро и теперь Исэндар это замечает, но понять, чем он мог вызвать недовольство хозяина, все равно не может.

— Вот как за жилье и за еду заплатишь, так ужин и повелю сделать, — говорит он. — А за печь еще два медяка возьму. За дрова, да и просто за очаг, потому как он и для готовки тоже может пригодиться. Так что давай плату, а тогда можешь и печью воспользоваться, но прежде все же за ночлег мне заплати.

— Ах, да… — спохватывается мальчик, начинает рыскать по карманам, и только потом вспоминает, что всю мелочь потратил, а остальное лежит в мешочке в комнате, под охраной дурака. — Ты пока ужин вели готовить, а оплату я сейчас принесу.

Пройдя в комнату и бросив свою новую, большую сумку, почти целиком забитую травами на пол, Исэндар тут же забирается руками под настил, где в сене припрятан мешочек с бронзовыми и медными монетами.

Он не замечает, что сумасшедший прячет зачем-то лицо. Едва лишь мальчик появился в комнате, как дурак сразу отвернулся, глаза опустил, и сидит теперь так, не оборачиваясь.

Сейчас уставшие от темноты глаза ищут монеты и вдруг замечают, что в мешочке их осталось уже не так много. Так скоро кончаются богатства, что за эти пару дней, стоило всего несколько вещей прикупить, как ничего почти и не осталось. Лишь теперь становится ясно, что на завтра уже оплатить ночлег не хватит, и что придется туго, если не выйдет продать достаточно много мазей.

Сразу же настроение портится. Становится тяжело в груди, будто сердце потяжелело, но мальчик не решается экономить. Остается еще всего три медяка, а остальное все нужно отдать хозяину постоялого двора за ужин и за ночь. Да еще два заплатить за печь, а тогда останется всего одна монетка.

— Да… — протягивает Исэндар. — Видно, ничего не поделаешь. Не получится сегодня отдохнуть… эх, ладно. Ты сиди тут, я сейчас…

Теперь мальчик замечает странное поведение безумца. Тот никогда не прячет лицо. Наоборот, он чаще стоит рядом и таращится с интересом, что даже прогнать хочется, а теперь вот сидит и молчит, даже голову не повернет.

— Ты чего, дурак?

Мальчик подходит ближе, хочет заглянуть, а мужчина прячет от него лицо. Приходится схватить его за плечи и не дать отвернуться, и лишь тогда удается разглядеть синяки и побои.

Да и мужчина теперь уже не отворачивается, но глаза все равно опускает, будто это он виноват. Исэндар же не отстает, берет за подбородок и вынуждает смотреть в глаза, а сам разглядывает побитое лицо сумасшедшего.

— Чего случилось? — недоумевает он. — Ты чего… не упал же?

Помедлив, еще внимательнее присмотревшись, из-за усталости мальчик не так быстро догадывается о том, что произошло. Когда же он начинает понимать, то отклоняется, выпрямляет спину, глядит хмуро и серьезно, но уже не мешает безумцу прятать взгляд.

— Тебя побил кто? — тихо спрашивает Исэндар. — Побил? Отвечай. Кто побил, а? Скажи чего-нибудь, ну!

Мужчина только сильнее крючится, сжимается весь, ответа не дает. Тогда, быстро потеряв терпение, мальчик вздыхает.

— Ну, как хочешь. Я сам узнаю.

Безумец не сразу понимает, что все это значит. Когда он поднимает глаза, то видит, что Исэндар уже направился к выходу, а тогда уже и сам дурак вскакивает и идет следом, пытаясь скорее догнать.

Вскоре оба оказываются перед стойкой. Сумасшедший ничего не успевает сделать, даже всего лишь понять, что задумал мальчишка, как тот уже обращается к хозяину, не спеша отдавать плату.

— Дядь, — шипит он злобно сквозь зубы, — скажи-ка мне, кто дурака моего побил, а?

Мужчина хмурится.

— Ты мне за комнату платить будешь, или как? — отвечает он своим вопросом. — Я уж велел ужин готовить, так что давай плату.

Мальчика вдруг поражает такой сильный приступ гнева, которого он еще не испытывал. Опять прожигает грудь, но теперь не от страха. Пламенным жаром вспыхивает в сердце недовольство, и рука сама с размаху ударяет по стойке.

— Кто дурака побил?! — вскрикивает мальчик, ударив по доске так сильно, что ладонь сразу начинает болеть, но он этого даже не замечает. — Отвечай!

И в помещении стихает, потому как все присутствующие сразу оборачиваются, а взгляд Исэндара так и продолжает копьем вонзаться в лицо хозяина двора.

— Честно скажу тебе, малец, — говорит мужчина тихо, медленно наклонившись, — я бы тебя взял за ухо, да и выбросил к чертовой матери…

Разумеется, мальчишку он ничуть не боится, что и не удивительно. Бояться здесь должен бы не он, но и Исэндар от хмурого взгляда лицо не прячет, а все так же пылает жаром от решимости. И тогда, испытав его паузой и хмуростью, хозяин отклоняется вновь назад и выдыхает спокойнее.

— Да только разве же можно ругать того, кто за друга встает, — взглядывает он на дурака. — Бродячие это детишки его отлупили. Я вышел по своим делам, когда он за водой пошел, вижу, они его толпой лупят, так что прогнал. Сюда-то они не лезут, боятся, но вот на улице могут подкараулить.

Услышав про беспризорников, мальчик в лице меняется.

— Бродячие?

— Бездомные они, без матерей, без отцов растут. Злые, как собаки. Уж не знаю, чего им твой дурак…

Исэндар недослушивает, бросает на поверхность стойки монеты, приготовленные заранее, а сам оборачивается и отвечает прямо на ходу.

— Дядь, ты дураку принеси в комнату еды, ладно? И мне тоже, я потом съем!

Сумасшедший, на миг растерявшись, отправляется следом, забегает за мальчишкой в комнату, смотрит, как тот снимает чистую одежду и надевает грязную, старую. Угадать его намерения безумцу не под силу, а потому он не мешается. И все же, скоро находится способ узнать, что за мысль взбрела в горячую голову.

— Ничего, — шипит Исэндар от злости, — сейчас они у меня получат.

Теперь, когда все становится ясно, то и дурак уже на месте не стоит. Что-нибудь сказать он не может, убедить, остановить как-то иначе неспособен, а потому, как только мальчик направляется к двери, мужчина хватает его за плечо.

— А ну пусти! — отмахивается тот.

И слишком уж легко отбиваться от однорукого. Хотя, даже и так сумасшедший не теряет решимости. Ему неясно, отчего так сильно злится Исэндар, когда побили совсем не его, но раздумывать об этом дурак и не пытается. Сейчас важнее всего остановить мальчишку, а потому безумец падает на жесткий, деревянный пол, обхватив рукой одну из ног мальчика.

— Пусти, говорю, — велит тот.

Только вот это не срабатывает. Тогда приходится делать иначе, раз повиноваться дурак не хочет, и от того, что в уме кипит злоба, она изменяет и мысли, и решения. На все хочется наплевать, даже и на дурака, как бы странно это ни было, ведь именно за него так тянет поквитаться, но сейчас уже словно одно только желание осталось — разбить кому-нибудь наглую морду.

— Ах так?!

Исэндар пытается вырвать ногу, дернув ей со всей силы, и протаскивает дурака по полу так, что тот аж подскакивает. И обоим находится, чему удивиться. Мальчик никак не мог ждать, что может обладать такой силой, чему, впрочем, больше изумляется дурак, в то время как мальчишка дивится тому, с какой цепкостью держит его за ногу побитый детьми сумасшедший.

Вдруг уже и злоба проходит, и лишь теперь мысли подсказывают, что дураку с одной рукой можно было ее так и сломать.

— Ну… ладно… все, хватит, — приходится упрашивать сумасшедшего. — Не пойду я,… но если увижу!..

Мужчина же поднимает лицо, на котором брови такие хмурые, какими ни разу еще не были. Уже одно это выражение обезоруживает, но затем безумец заговаривает, наконец, пробудив впервые за долгое время свой голос.

— А… э… скажи… скажи «да» или «нет», — произносит он, вперившись упрямо своим чудны́м взглядом.

Мальчишка застывает, таращится на дурака заблестевшими глазами и долго ничего не говорит. Нетрудно понять, чего именно добивается сумасшедший, хотя тот и повторяет одну и ту же заученную фразу.

— Отпусти, отдай, — тянет Исэндар ногу, пытаясь вытащить ее из рук безумца, — не пойду я, обещаю…

Лишь тогда мужчина отпускает ногу, а затем еще какое-то время напряженно ждет, будто сейчас должен будет сразу же наброситься на мальчика, едва тот задумает нарушить обещание.

Впрочем, уже после ужина получается от него отвязаться. Дурак сначала вновь хочет удержать, но даже подойти не успевает.

— Да сиди ты. Не пойду я, сказал же. Я так, по двору немного пройду. За двор выходить в темноту не буду.

С недовольством принимает дурак такой уговор, вздыхает и укладывается на кровать прямо в одежде, намекая, что спать еще не собирается. И мальчик, оставив его, выходит прогуляться прямо так, в грязной одежде, переодеть которую не успел.

А на улице свежо и хорошо. Прохлада ночи не проясняет тяжелых мыслей, но дает вздохнуть свободнее, чем за все это жаркое лето. Будто сила ветра наполнила грудь и расползлась затем по всему телу. И дышать хочется больше и быстрее, жадность пробуждается, до того вкусный запах ночью обитает на усталых улицах этого небольшого города.

Исэндар так и наслаждается прогулкой, давая голове отдохнуть, но когда успокаивается и чувствует, что можно отправляться спать, то совершенно внезапно, обернувшись, замечает вблизи движение.

Тело само напрягается, словно уже готовится принимать удар или бежать. Поначалу ничего не видно, только движение, а затем даже в уме появляются мысли о том, что ничего страшного быть не может, но после взгляду предстает громадная, похожая на лягушачью, морда пажа, истекающая слюной.

Мальчик застывает и не двигается, помня слова Альзара, будто разговор с ним произошел лишь вчера. Потому он и не шевелится, чтобы не напугать чудище. Все это время, пока тварь из огненных земель мнется и не знает, что делать, Исэндар раздумывает над тем, к кому же в этом городе могла прийти смерть. Да только вот в таком большом, населенном месте часто оканчивается чья-нибудь жизнь, и это проходит мимо большинства.

Когда же паж уходит, растворившись во тьме, до которой не достает свет факелов, горящих у входа во двор и в трапезной зале, то и мальчик осторожно сходит с места и неторопливым шагом отправляется назад к дураку. Все еще боязно испугать пажа. Хотя, это только в испытании богини слышно было, как они кричат.

В любом случае, испытывать судьбу охоты нет, так что приходится возвращаться назад. Да и на постоялом дворе уже никого, только пара человек в углах залы, да уставший хозяин. И нельзя понять, когда успело стать так поздно.

И даже паж в мыслях особенно не задерживается. Может, это даже тот же самый. Наверняка. Их ведь здесь быть не должно. А стоит так подумать, как мысли появляются все реже, становятся тише, и ум оживляется лишь тогда, когда неожиданно приходится вспомнить, что мази до сих пор не готовы. А так как дурак успевает заснуть прямо в одежде и будить его не хочется, взяв травы, ступку и пестик, мальчишка отправляется вниз, к хозяйской печи, для оплаты которой он как раз припас пару медяков.

Засветло его будит кухарка. Здесь она строгая, к работе своей подходит ответственно, а потому мальчика не жалеет и едва только ей самой пригождается печь, как Исэндара женщина прогоняет без нежничаний.

А мальчик сразу отправляется на улицу, поскольку завтрака все равно ждать незачем. Денег на него не осталось. Теперь путь готов сделать изгиб в одну сторону или в другую, и либо удастся достаточно накопить, либо придется голодным вместе с дураком бежать из города.

Бежать не хочется. Этот вариант не подходит даже на тот случай, если за день не удастся скопить полсеребряника. Тогда ничего не останется, как прихватить все, что имеется и смыться, пока травник не нажаловался страже. А бежать все равно ни за что не хочется, ведь где-то в городе должен быть и Голос, и разговор с ним — это единственное, что не дает сейчас же отправиться в огненные земли.

Переодевшись в чистое, сонный и помятый, мальчик отправляется на торговую улицу, где сразу же пытается отыскать каждого, кому вчера отдал на пробу мазь. И немедленно происходит удивительное событие, которого Исэндар никак ожидать не мог, стоит лишь одному из тех, кто взял мазь на пробу, согласиться теперь приобрести еще несколько про запас.

— И, ты говорил, не за полную цену отдаешь? — спрашивает кузнец, чья кожа уже почти не может пробиться и кровоточить, но у которого за спиной топчется сын, пряча окровавленные ладони. — Сколько ты там просишь?

— Семь с половиной, — отвечает мальчишка, застыв от нетерпения.

— Хм, добро, малец, — кивает бородатый мужчина в фартуке. — За такую цену такую мазь не жалко. Я испробовал вчера, да подумал, возьму штук… э, давай-ка мне штук десять разом.

Исэндар чуть плясать не начинает, едва сдерживается, но все же остается сдержан, отдает мази, получает монеты, уходит с улицы и тут же прибегает на двор.

Спрятавшись в комнате, улыбаясь дураку, но не находя от радости сил с ним заговорить, мальчик принимается считать заработанные деньги, и не сразу понимает, что не сходится. Монет слишком уж много, так что приходится считать внимательней, а затем и становится ясно, что вместо семи с половиной медяков, кузнец заплатил по одиннадцать монет за каждую мазь.

Долго приходится вдумываться, зачем мужику было это делать, зачем отдавать больше, чем мальчик спросил, и лишь к концу завтрака Исэндар догадывается о том, что произошло.

— Ха-ха-ха! — рассмеивается он вдруг. — Вот оно как!

Схватив дурака за щеки и тряхнув голову, мальчик, смеясь, так и убегает, собрав вещи, ничего не объясняет, но сам понимает нечто большее, чем знал с утра. Теперь ему становится ясна загадочная цифра 0.5 и ее значение, когда мужчина за мази уплатил ровно на половину больше, чем должен был, хотя четко и ясно слышал, какую цену установил мальчишка.

И сразу даже усталость забывается окончательно. Теперь ведь оказалось, что любые проданные товары будут продаваться вполовину дороже, как обещает заработанный навык. А раз так, то скопить нужное количество монет будет не так сложно.

Что в итоге и получается. Исэндар нарадоваться не может тому, как легко идут дела. Все, кто успел попробовать мазь, не против взять хотя бы одну, а то и две. Несколько человек берут сразу по четыре или пять штук, пусть мази и завернуты всего лишь в древесную листву, и находится еще парочка таких, кто берет сразу десяток.

В итоге, еще до обеда накапливается пятьдесят бронзовых монет, а значит, полсеребряника уже есть. И теперь, когда можно расслабиться, мальчик сразу веселеет, уговаривает прохожих брать его мази, а оттого, что сделать это ему вполовину легче благодаря заработанному навыку красноречия, дело быстро идет на лад.

Конечно же, травник замечает это сразу, едва мальчишка вечером с улыбкой заходит в его лавку, чтобы отдать плату. И все равно, торговец не спешит завязать разговор, смотрит на довольную улыбку, которая проглядывает на лице Исэндара, но заговаривает лишь когда мальчик становится напротив.

— Погляжу, радостный, — щурится мужчина. — Никак рад, что плату мне собрать умудрился?

— Ха-ха! А вот и рад, — улыбается мальчик и тут же чуть себя не выдает. — Нам с ду… с дядей как раз хорошо, что дело так пошло, а то бы пришлось так и ехать голодными. Теперь хоть немного на еду заработаем, в дорогу припасов соберем, а тогда и двинуться можно. А тут мы еще пару дней, это точно. Так что целый серебряный, а то и больше еще получишь!

Травник улыбается, кивает, а сам щурится, даже скрыть этого не может. Впрочем, Исэндар не обращает внимания, а достает из мешочка гору монет, считает долго, под пристальным взором торговца, и, наконец, пододвигает тридцать бронзовых монет и еще целых две сотни медяков — ровно столько, сколько и заменяет по ценности полсеребряника.

— Эх, ты гляди, даже на ужин осталось, — смеется мальчик, пытаясь на всякий случай прятать остальные заработанные монеты.

Показывать их не хочется, чтобы незнакомого торгаша с отвратительной рожей не соблазнять лишний раз, а в мешочке почти еще четверть серебряного, а то и больше.

— Ну, пойду я, дядь, — взмахивает Исэндар, направляясь к двери. — Говорил я тебе? Еще заработаешь!

И если бы только мальчик не вымотался после рабочей ночи и целого дня беготни, если бы он только обратил внимание на то мерзопакостное выражение, которое сложилось на лице торгаша от прищура, то, пожалуй, ни на миг бы в городе уже не задержался.

Только вот усталость дает о себе знать. Ничего почти не замечается. Да и зачем? Такая радость на сердце, что ни за что не хочется ее прогнать. Только вот кое-что все же привлекает внимание, и еще прежде чем выйти с торговой улицы мальчик замечает несколько беспризорников, которые пытаются незаметно за ним проследить.

Вдруг посещает такое удивительное чувство, которого прежде не рождалось. Глядя на бездомных мальчишек, на себя самого хочется посмотреть, как на мастера. Они так неумело прячутся, что все движения и намерения мальчишек разгадываются легко, потому как раньше и сам Исэндар прятался именно так и думал, что его никто не может заметить.

Даже улыбка на лице расцветает. Никак не выходит удержаться и не поквитаться с этой бездомной сворой. Поначалу их даже жалко было, но после всего случившегося уже жалеть не хочется, и думается, будто бы не за что.

Их легко обмануть, легко заманить детей в ловушку. Они идут следом и думают, наверное, что обнаружить их просто невозможно, сами хотят напасть, сворачивают в темный угол, где и готовятся почесать кулаки, как вдруг один из мальчишек получает такую мощную затрещину, что успевает схватиться за щеку, а затем вдруг падает без сознания.

Из беспризорников теряются всего несколько, а остальные бросаются вперед, довольно быстро среагировав на нападение. Впрочем, они еще молчат, будто преследование не кончено, и шуметь ни за что нельзя, но уже через несколько мгновений эта тишина рассеивается.

— Бей! Бей! — выкрикивает кто-то из них.

Только вот остановить Исэндара теперь у детей уже не получается. Мало того, что он крупнее, так еще и силы в нем оказывается почти столько же, сколько во взрослом. И спустя всего каких-то пару десятков мгновений вся свора лежит на земле, а последнего беспризорника Исэндар хватает за грудки и поднимает над землей, впервые ощутив свою подлинную мощь.

Теперь, когда он знает, что один из навыков увеличивает силу на целую половину, то и легче становится этой силой управлять. Будто прежде гнал лошадь без вожжей, и лишь теперь стало ясно, что они в руках все-таки есть.

К тому же, отличный находится способ поквитаться с беспризорной сворой. Раскидав детей пощечинами, а одного из них подняв над землей, мальчик теперь заговаривает не своим, злым и жутким голосом.

— Еще раз увижу, шею каждому сверну, щенки, — говорит он в манере Альзара, помня, насколько самому было страшно.

Впрочем, нельзя понять, вызывает ли он то же чувство у шпаны, или все-таки не могут они бояться его, не доросшего еще до зрелости юношу.

Хотя, по сравнению с беспризорными детьми Исэндар, конечно, достаточно крупный и страшный. Поэтому, бросив мальчика на землю, он еще успевает заметить на лице испуг, и только после уходит, довольный и спокойный. Больше ведь ничего не может произойти. Теперь уже все под контролем. Всего лишь пару дней, всего лишь найти Голоса и все у него разузнать, а после отвести дурака обратно домой, повидаться еще раз с матерью и отправиться, наконец, в огненные земли, чтобы исполнить данное богине обещание.

Вернувшись, хочется все рассказать сумасшедшему, но мальчик лишь напаивает его пивом, а сам засыпает от усталости раньше, чем безумец допивает вторую кружку из четырех, оплаченных Исэндаром. Хмурый, вечно недовольный, но честный хозяин даже не будит, чтобы забрать посуду, и так и приходится спать до самого утра.

Лишь тогда усталость немного проходит, но и то, не до конца. Наутро, правда, ее мешает чувствовать радость, которая за ночь успевает лишь еще сильнее расцвести, полными вздохами раздувая грудь.

— Ах! Давай поесть, дядь! — встает мальчик перед стойкой.

Хозяин только хмурится, видя на лице постояльца такую радость.

— Хватит зубами мне тут светить, — бурчит он. — Торговаться со мной и не думай, понял?

Мальчик разочарованно вздыхает, но не теряет настрой.

— Дядь, вот скажи, чего ты злой такой, а?

— А что? Улыбаться мне что ли?

— Да хоть бы и улыбаться, — подхватывает Исэндар. — Так же ведь и лучше было бы, а? Заходишь, а тут улыбаются, радуются!..

— Да… таких дураков я давно не видывал.

— Вот чего ты сразу? Нельзя что ли добрее быть?

Мужчина нахмуривается, вздыхает, а затем наклоняется. Видя совершенно искреннюю радость на лице мальчишки, он не может ее проигнорировать и решает объясниться.

— Мало ты понимаешь, сразу видно, — отвечает мужчина тише. — Ежели приходишь к тому, кто скалится во все зубы, кто хвостом перед тобой виляет, лишь бы денег ты ему отдал, так разве же можно такому человеку доверять? Только та собака не кусает со спины, которая хвостом перед тобою не виляет, запомни, малец.

Хозяин двора отклоняется, но Исэндар так ничего и не понимает, раздумывает над его словами, но перечить уже не решается. Раз хочется ему быть грубым, так и пускай, думается мальчишке, а понять, что таким взглядом на мир смотрят кругом почти все, мальчик еще никак не может, недостаточно обо всем узнав.

Здесь, в городах, все не так, как в родной деревне. И это чувствуется, но не сознается. Да и дел еще много, и некогда раздумывать над всем подряд, когда силы нужно сохранить для действительно важного и нужного.

Остается самое трудное. Теперь уже на пути домой мало преград. Всего-то нужно отыскать Голоса и заставить его обо всем рассказать, но сделать это, кажется, нет ни единой возможности.

Хотя сейчас, когда все, наконец, стало получаться, когда все уже проходит даже лучше, чем было задумано, нет ни шанса засомневаться. Чувства уверенно подсказывают, что все обязательно получится, нужно только приложить все силы и тогда судьба вознаградит за старания.

Да и прежде всего нужно продать достаточно мазей, заплатить травнику, а заодно и собрать денег, чтобы, в случае чего, можно было подкупить судью или какого-нибудь стражника. Исэндар уже догадывается, что именно так все и поступают, хотя сейчас еще подобные уговоры представляются ему спрятанным в самые глубокие недра человеческих отношений таинством.

Оставив вчерашний заработок и кинжал на стражу дурака, мальчик отправляется на торговую улицу, чтобы снова продавать мази. Радостный и веселый готовится он вступить в новый день, оглядываясь и ища взглядом покупателей, которым вчера ничего не продал. И здесь же, не успевает мальчишка закричать, привлекая радостным голосом взоры прохожих и возвещая о своих товарах, как ему на голову опускается что-то тяжелое, а затем взгляд сразу же меркнет.

Очухивается Исэндар в грязи, где-то за домами. Людей здесь нет, голова болит, ничего не удается понять, но затем мысли в уме постепенно оживают, зашевелившись.

Видно лишь чужие сапоги. Пыльные, грязные пары чьих-то ног топчут рядом землю, а вскоре появляется звук, да и пробуждение мальчика сразу замечают.

Один из стражников, очень сурового вида, с выбитым глазом и шрамом под ним, наклоняется к Исэндару.

— Здорова, ублюдок, — говорит он, на миг сверкнув довольной ухмылкой, но затем опять становится груб, потеряв из выражения даже и эту неприятную, отвратительную насмешливость. — Вот что, мелочь, все деньги ты отдашь мне, и весь товар, какой есть, тоже. И запомни, мразь, торговать без разрешения в царском городе никому не позволено, ясно? В другой раз мы тебе голову отрежем, а пока и так сойдет, и если дурить не будешь, то руку отрубать не станем.

Мальчик с трудом поднимает голову с земли, хочет приподняться, но мужчина тут же выпрямляется и ногой придавливает его сверху.

— Смирно лежи, выродок, — грубит он.

Исэндара это нисколько не злит. Отчего-то сейчас в уме совсем другие чувства. Хочется только объясниться скорее, чтобы это недоразумение не помешало исполнить задуманное. А стражники, видимо, просто ошиблись.

— Я от травника… я у него…

— Заткни рот, — с ненавистью, сжимая зубы, перебивает одноглазый стражник, — тварь вонючая. Я тебе сказал уже, но еще повторю, раз ты такой тупорылый баран, но потом отрублю руку и псам при тебе скормлю, гнида. Ты мне все деньги отдашь и все мази, ты меня понял?

И вдруг сразу все становится ясно. Стражник ведь никак не мог знать про мази. Вернее, когда точно так же царские воины схватили вчера, то они выслушали и отвели к травнику, а затем еще и мазь взяли посмотреть. Теперь же все совсем иначе, он и не собирался отпускать, одноглазый с самого начала готовился требовать деньги и мази, он с самого начала знал кого и зачем он схватил.

— Деньги где, я тебя спрашиваю?! — хватает стражник за волосы.

— Да нету ничего! — дрогнувшим голосом, но сдержанно отвечает Исэндар. — Нету! Все травнику отдал! Ничего не осталось!

— Ах ты… — фыркает воин сердито.

Он бросает голову мальчика на землю, больно ударив Исэндара лицом, отступает, но затем поворачивается и со всей силы всаживает сапогом в бок, так, что дышать становится еще труднее, чем было тогда, когда мальчика уставшего били точно так же на постоялом дворе охотники.

А пока мальчишка корчится, одноглазый взглядывает на других воинов, посмеивается вместе с ними.

— Травнику, говорит, отдал. Хе-хе. Слыхали? — забавляет он и себя и других стражников. — Овца паршивая, сейчас мы тебя…

Только вот уже Исэндар достаточно времени провел в пути, достаточно видел и слышал, чтобы теперь не мешкать и обманывать сразу же, как только это будет необходимо. Еще когда сапогом мужчина ударил в ребро, пусть это и было действительно больно, а все же на лице и в движениях тут же отобразилось гораздо больше страданий, чем пришлось испытать на самом деле. Благодаря навыкам, да и за счет немалой собственной выдержки мальчик гораздо более стойкий, чем можно подумать. А удар был рассчитан как раз на ребенка, а совсем не на обладателя божественного благословения, и потому больших неудобств причинить не смог. И вот, едва одноглазый решил отвернуться на миг, как в то же мгновение его жертва, словно обманувший хищника зверек, вскакивает на ноги и бросается удирать.

— Э! — только успевают крикнуть вслед.

А дальше уже никаких криков, звать никто не собирается, воины разом кидаются в погоню.

Больно не столько в боку, сколько в голове. Бежать тяжело, дыхание сбивается мгновенно, но на полной народа торговой улице оказывается довольно легко скрыться от глаз воинов.

Хотя и погоня так скоро не оканчивается. Куда ни сунься, а всюду уже подстерегает стражник. Удрать выходит легко, а вот не попасться уже куда сложнее.

Всюду бродят воины. И ведь неизвестно, стоит ли бояться всех, или только каких-то конкретных, а потому нужно скрываться от каждого.

Так и ум со временем немного успокаивается, и когда мальчик прячется в больших кустах, растущих как раз напротив постоялого двора, то находится время обо всем поразмыслить. Наконец, у входа как раз бродит пара стражников, так что все равно придется ждать, когда они уйдут.

Здесь же все в уме и складывается. Одноглазый точно знал, что у мальчишки есть деньги, и что торгует он без лицензии. И лишь один единственный человек мог выдать это страже.

— Торгаш проклятый, — шипит Исэндар, не удержавшись.

Кроме травника, никто ничего и не знал. Хозяин постоялого двора про мази не был в курсе и сказать не мог, потому как мальчик тщательно скрывал это умение от чужих глаз, и в особенности от глаз того, под чьей крышей приходится ютиться. Да и времени не так много прошло, чтобы кто-нибудь заметил. Лишь травник, один только он знал и про деньги и про мази, и именно он пугал связями со стражей, а потому никаких сомнений на счет его причастности и быть не может.

Зато, теперь есть надежда, что удастся сбежать незаметно. Только бы дураку сказать как-то, чтобы взял деньги и кинжал и ждал за городом, а для этого нужно как-нибудь пробраться на двор.

Впрочем, как назло, тут же появляется одноглазый. Не так уж много в городе есть мест, где можно купить себе кров. Все равно мальчишка вряд ли принадлежит к местным, и стражникам нужно было бы быть очень глупыми, чтобы этого не понимать. Они же, пусть жестоки или злы, или корыстны — как бы там ни было, но уж с глупостью ничего общего не имеют.

Словом, прятаться даже и так тяжело, когда никто тебя не видит и никто не знает, где искать. Будто бы красной ленточкой, какая вела самого Исэндара к алтарю богини, стражников манит туда, где можно отыскать следы мальчишки, и вот уже одноглазый заходит на постоялый двор.

Ничего не слышно, ничего не видно, а ум, как назло, рисует сразу же самые жуткие картины, про то, как одноглазый, например, пытает дурака. Сердце колотится так, что больно становится, нужно только предупредить дурака, и усидеть на месте спокойно не выходит. Только бы предупредить как-то, а так и самому можно попасться, и от этих мыслей голова раскалывается.

И вдруг, даже с улицы удается заметить, как стражник хватает за горло хозяина постоялого двора, о чем-то расспрашивая. Тогда Исэндар уже не сдерживается, вылезает из кустов, перебегает улицу, рискуя попасться, крадется, прижавшись к стене, до окна, а там уже может слышать разговор.

— …ответишь, или… — доносится голос стражника.

Его совершенно неожиданно перебивает уверенный тон хозяина.

— Ты меня не пугай, — спокойно отвечает он. — Или мы сейчас с тобой вместе к Голосу пойдем. А ну руку свою убери к чертям собачьим.

Какой-то хрип, или скрип, еще звуки возни, но выглядывать мальчик не рискует. А потом уже слышится опять голос хозяина.

— Ты меня спросил, где мальчишка, я тебе ответил, что вон их целый десяток на улице бегает, выбирай, какой нравится, — повторяет хозяин то, чего Исэндар не слышал, когда еще прятался в кустах на другой стороне улицы. — А еще раз схватишь меня, ублюдок, будешь Голосу объяснять.

И если бы только мальчик видел, как кожа над губами одноглазого от ярости подрагивает, как у собаки, готовой зарычать, то он бы больше не просидел и мгновения, напрасно рискуя. Только он не может это наблюдать и продолжает слушать.

— Еще раз ты мне про Голоса скажешь, тварь…

— И что? — перебивает хозяин. — Может, ты и его за горло возьмешь? Может, прямо сейчас пойдем к нему и ты об этом ему самому скажешь? Ты свои собачьи привычки от меня отвадь, я тебе не одна из твоих шавок.

Одноглазый так напрягается, что глядя на него, можно подумать, он зубы сломает, но затем стражник заставляет себя выдохнуть и окончательно успокаивается, будто приблизился к той черте ярости, за которую перейти уже просто неспособен.

— Хватит мне зубы заговаривать, — отвечает он уже тихим, сдержанным голосом. — Я тебя спрашиваю, где мальчик? Я ищу мальчишку. И ежели выяснится, что ты его от меня укрываешь, так я тебя по кусочкам разрежу, и никакой Голос меня остановить тогда не посмеет.

Хозяин двора спокойно вздыхает и опускается назад на табурет.

— Я тебе раз сказал, а ты все не поймешь, — говорит он. — Сколько их тут, мальчишек, сам-то представляешь? Какого тебе надо, я откуда знаю? Хочешь, попробуй объяснить, может, я и отвечу… ежели хотя бы пойму.

У стражника опять вздрагивает губа, но в этот раз он просто усмехается, опирается локтем на стойку и наклоняется к хозяину.

— Хех… черт… — улыбается он, а затем придвигается еще ближе, дышит чуть ли не в самое лицо. — Ты меня лучше не дури, братец. Я с тебя кожу спущу, ежели узнаю, что ты обманул.

— А кто тебя обманывает? — удивляется хозяин. — Или ты сам не видишь, сколько мальчишек по улице бегает?

— У тебя на дворе сколько, я тебя спрашиваю?! — хлопает стражник ладонью по стойке.

А хозяин преспокойно отворачивается.

— Один только был, снимал тут ночлег пару дней, — отвечает он безмятежным тоном, похоже, вообще ни капельки не волнуясь. — Вот только с утра ушел, заплатил, ничего не сказал.

Наконец, понимая, что большего расспросы не дадут, стражник резко оборачивается и громко командует остальным воинам идти. Хозяина постоялого двора они оставляют в покое, даже и одного вопроса больше не задают, а Исэндар едва успевает спрятаться, и чуть не попадается стражникам на глаза.

Остается теперь лишь пролезть во двор, со стороны конюшен, например, или от другой улицы. Что мальчик, собственно, и делает. Правда, тут же его и замечает кухарка, которая немедленно гонит, больно лупя по голове влажной тряпкой.

— Ах! — вздыхает она чисто в женской манере. — Да ты! А ну кыш отсюда! К нему со всем добром, а он!.. Кыш!

И объясниться не успеть, слово не получается вставить, но на счастье заходит хозяин, как раз пришедший на шум. Увидев мальчика, спрашивать он уже ничего не собирается, оглядывается хмуро в зал, быстро закрывает дверь и торопливо подходит к Исэндару.

Взяв того за грудки, мужчина подтягивает ближе, но злиться на него мочи нет, и даже если бы хозяин ни за что дал оплеуху, то и так относиться к нему хуже никак бы не получилось.

— Ты что делаешь, болван? — тихонько шипит хозяин. — А ну проваливай к чертовой матери. И так ко мне одноглазый пришел, чтоб его, так ты еще и сюда полез опять, дурень. А ну проваливай!

Так мужчина и швыряет обратно к окну, даже кухарка уже с жалостью глядит, а вот сам Исэндар ничуть не обижается. Только спросить еще хочет кое-что, но не успевает, и мужчина отвечает на незаданный вопрос раньше.

— Дураку твоему я сказал тебя на выходе из города ждать, — объясняет он. — Тебя они еще раньше приходили искать, сразу, как ушел, я его тогда и выгнал. Теперь проваливай, и чтобы духу твоего здесь не было!

И чтобы мальчик не сомневался и не привязывался, хозяин помогает ему вывалиться из окна прямо в кусты. На миг все же появляется какое-то обидное чувство, а затем мальчишка даже улыбается.

Впрочем, радость надолго не задерживается. Проклятый торгаш все испортил и теперь придется думать, как найти и разговорить Голоса. Подкупить его точно не выйдет, поскольку заработать не удалось, а в городе теперь оставаться еще опаснее, чем было в предыдущем.

Как бы там ни было, а нужно добраться до окраины. Где-то там, на дороге, соединяющей города Предгорья, ждет дурак. Он или с одной, или с другой стороны, так что искать долго не придется, лишь бы не попасться на глаза стражникам.

А это оказывается не так просто. Тело еще болит, хоть и несильно. Двигаться быстро не получится, убежать, в случае чего, может и не выйдет, а потому ни за что нельзя, чтобы заметили.

И в то же время повсюду бродят царские воины. Наверняка, не все из них даже знают про мальчика, видимо, только те, кто был с одноглазым, когда Исэндар им попался, но и эти как-то так угадывают, где искать, что мальчик несколько раз чуть не попадается.

Наконец, он становится нечаянным свидетелем того, как на свору беспризорников выходят как раз те стражники, которыми руководит одноглазый. Детей они сразу же начинают лупить, выясняя, где может быть мальчик, но никто не отвечает. Самого взрослого, которого Исэндар недавно держал за грудки над землей, расспрашивают дольше всего.

— Отвечай, выродок, — шипит на него одноглазый.

А тот улыбается, после чего берет и плюет в здоровый глаз, а после сваливается на землю и от удара меча теряет голову.

Его так и оставляют лежать на земле. Мальчик смотрит на беспризорника, сидя в кустах, и все не может понять, зачем было так глупо терять жизнь, а все же чувствует, как сильно проникся к тому, кого еще день назад всей душой презирал.

Приходится сидеть так до самого вечера, пока несколько воинов не приходят убрать мертвое тело. Затем, когда стража уходит, к кровавому пятну сходятся боязливые ребятишки, и теперь их становится так жалко, что усидеть в своем укрытии у мальчишки никак не получается.

Он тоже выходит к месту, где только что лежал похолодевший труп какого-то бездомного мальчишки, даже имени которого он так и не узнал и теперь уже не узнает.

Только вот, как можно догадаться, свора детей его встречает без почета, да и без радости. Они встают стеной, липнут друг к другу и выглядят так, будто готовы в любой миг драться. Вдруг и глаза сами собой виновато опускаются, а затем Исэндар делает еще шаг, но после тут же застывает.

Навстречу к нему выходит мелкий, пацаненок, с выкатившимся из-под рваной рубахи пузом. Руки и ноги тонкие, голова еще совсем детская, круглая. Босой, уверенный, сердитый, он расправляет плечи, глядит, выпрямив спину и сжав кулаки и хоть первым готов в бой.

Остается лишь вздохнуть, а потом Исэндар спокойно достает из маленького, старого, тряпочного мешочка, оставшегося про запас, несколько медных и бронзовых монет и протягивает их пузатому вместе с мешочком.

Сказать нечего. Ни одному, ни другому. Все так и стоят, молчат, пока, наконец, пузатый мальчуган, уверенно шмыгнув и отерев нос, не подходит, чтобы забрать деньги. Что и зачем произошло, каждый объясняет себе сам, а затем приходится торопиться и уходить, пока не наступила ночь.

В темноте искать дурака будет тяжело, чтобы себя не выдать, а потому из города нужно выбраться раньше. Да и стражники все еще рыщут, но затем мальчик вдруг застывает в кустах, не решаясь, наконец, убежать, когда такая возможность появилась.

Сейчас на пути никого. Можно легко выбраться из города, никто и не заметит, но Исэндар не спешит. Мысль теперь не дает так запросто улизнуть, держит в городе сладким чувством мести. Сейчас бы пробраться к травнику и стащить у него рецепт зелий, хотя бы один единственный, наверняка же где-нибудь должен быть записан, а читать мальчика как раз научил отец.

Это же чувство было тогда, когда удалось своре беспризорных раздать пощечины. Теперь оно угасло, но не забылось, а сейчас вспыхнуло уже по-новому.

В этот раз все иначе. Травник, в отличие от мальчишек, заслуживает самого жестокого наказания. Столько ругани в уме рождается от мысли об этом мерзком человеке, сколько ее даже слышать за всю жизнь не приходилось.

Пожалуй, можно у него даже и еще чего-нибудь стащить. И чем больше об этом думать, тем больше кажется, что лучше выход и не найти. Если бы еще стащить у него пару серебряных, вот это было бы совсем хорошо, а тогда уже можно будет подумать и о том, как пробраться тайком к Голосу и заплатить ему, чтобы тот всего лишь рассказал об отце правду.

И вновь зачем-то думается, как после можно будет навестить мать и отправиться в огненные земли. Вот тогда-то и начнется приключение, самое настоящее, полное жарких битв, когда придется на грани жизни и смерти пробиваться через нескончаемые орды проклятых монстров… и Исэндар даже не замечает, как уже оказывается возле лавки травника, пристроенной прямо к его дому.

Скоро начнет темнеть. Это ощущается даже так, если не смотреть на небо и не искать на нем слабое, вечерне-красное солнце. На окраинах уже и людей не так много и там могли бы заметить, если бы только стража вовремя оказалась рядом. А они весь день лазают поблизости и только чудом до сих пор не схватили.

Здесь же, на торговой улице, людей только прибавилось. Тут еще расположилось несколько харчевен, где пьют рабочие, извозчики, торговцы, да и вообще все подряд, кому такое удовольствие по нраву. Так что кругом людно и шумно, и легко будет ускользнуть, даже если поймают.

Только, конечно, с парадного хода мальчишка лезть к травнику не собирается. Убедившись, что торговец все еще за лавкой, — нервный, он ждет кого-то и все время поглядывает на вход, — Исэндар обходит дом с другой стороны, перемахивает через высокий деревянный забор, влезает внутрь и лишь здесь позволяет себе немного расслабиться, подождать, и дать сердцу успокоиться. А после, собравшись с мыслями, он отправляется искать в доме рецепты, попутно оглядывая, что еще можно утащить, чтобы заставить торговца как следует понервничать.

А дом оказывается на удивление богато обставлен. Да и внутрь пробраться удается лишь по удачному стечению обстоятельств. Утром, слишком увлекшись раздумьями о том, что можно заработать еще больше, если отнять у мальчишки все деньги и все мази, травник попросту не вспомнил затворить ставни. Кроме Исэндара же в дом травника никто и не подумал бы лезть, поскольку никогда еще сделать этого из-за закрытых окон не удавалось.

Да и, на самом деле, стащить у него все равно нечего, просто мальчик этого знать никак не может. Беспризорные, даже увидев распахнутое окно, внутрь бы ни за что не полезли, так как самое ценное травник все равно держит в сундуке, ключ от которого всюду таскает с собой.

С первого этажа наверх уходит лестница. И так неудобно она расположена, что Исэндар долго присматривается, не решаясь проскользнуть наверх. На второй этаж никак иначе не попасть, а внизу ничего почти нет. Здесь только дверь в сарай, куда мальчик лишь мельком заглядывает, но не идет, а остальное место занимает лавка.

Еще хуже, что дверь к травнику приоткрыта и его даже можно увидеть. Если идти по лестнице, торговец может заметить, стоит ему обернуться. Да и только обратно в окно можно вылезти так, чтобы особенно не рисковать.

Впрочем, неожиданно вспомнив свои умения оставаться скрытным, Исэндар решается все-таки прокрасться наверх. Медленно он идет к лестнице, не сводя глаз с торговца, от каждого скрипа, от каждого шороха замирает, боится, что его дыхание слышно, что сердце колотится слишком громко.

Даже голова кружится, но и не с таким приходилось справляться, а потому мальчик несмотря ни на что продолжает держать себя в руках и не дает мыслям отдаться панике и размешаться в голове в кашу.

Наконец, очутившись на втором этаже, мальчик довольно скоро отыскивает сундук, не очень тщательно спрятанный за кроватью в спальне. Его вскрыть никак не удается. Даже обидно становится. За таким мощным замком в таком большом сундуке наверняка нашлось бы достаточно, чтобы травника удар хватил, когда бы он обнаружил кражу.

И все же Исэндару хватает ума, чтобы не задерживаться. Места на втором этаже тоже мало, бежать отсюда и вовсе некуда. Почти все окна идут на торговую улицу, только одно единственное уходит в сторону двора, да и то, как раз напротив лестницы.

Если травник вздумает подняться наверх, то непременно отыщет. К тому же, все двери из комнат выходят тоже в коридор, к которому поднимается лестница. Бежать здесь только из единственного окна второго этажа, а так и ноги сломать можно, если неудачно прыгнуть.

К счастью, уже в следующей же комнате отыскивается именно то, зачем мальчик и пришел. Здесь, в странной комнате, обставленной шкафами, отыскивается стол, но необычный, не обеденный, как дома. В этом еще снизу шкафчик, который Исэндар даже не сразу замечает с непривычки, а затем, открыв, находит записную книжку, перья, чернила, склянки, тряпочки и еще кучу всяких незнакомых вещей.

Здесь же мальчишка начинает изучать найденную книжку и понимает, что нашел сокровище. Никому, кроме него самого, пожалуй, такое и не пригодится. Никто и не станет искать рецепты зелий, которые полезны одним лишь травникам, а травников учат другие травники, и тот, кто умеет читать и писать, никогда не полезет в чужой дом, чтобы утащить какую-то жалкую книжку.

Для Исэндара же все совершенно иначе. Столько знаний в одном месте. Здесь и рисунки, и подробные описания того, где искать растения, как их отличать, как правильно собирать, и, главное, объяснения, как верно из них готовить зелья.

Только вот слишком уж мальчик увлекается. Вместо того чтобы стащить книжку и тут же сбежать, он задерживается чересчур долго, и представления не имея о том, чем ему это грозит.

Снизу раздаются голоса, они и отвлекают. Уже и так, ничего толком еще не слыша, можно распознать тревожность, которую передают эти смутные звуки. А стоит всего лишь подойти ближе к двери, ведущей в коридор к лестнице, и немного ее приоткрыть, как уже двинуться мешает страх.

— Я не виноват, — доносится голос травника, — что вы его упустили!

Он говорит довольно громко, видимо, полагая, что никто не услышит, и ум неожиданно быстро угадывает, что дверь на улицу закрыта.

Хотя, этот путь все равно вряд ли бы пригодился, но отчего-то становится жутко просто потому, что теперь одним выходом стало меньше. Да и настроение голосов, звучащих внизу, лишь быстрее нарастает.

Впрочем, сначала травнику отвечают негромко, но так даже легче узнать голос стражника.

— По-твоему, я стану бегать по городу просто так? — отвечает торговцу одноглазый. — Ты так старательно убеждал, что с мальчишкой не будет проблем… выходит, это твоя вина, вот сам и заплатишь за хлопоты.

Видимо, торговцу не очень нравится идея, что он должен платить, когда сам намеревался поживиться.

— Если мальчишка после твоего удара смог убежать, так…

— Так, значит, я виноват? — договаривает одноглазый, хриплый голос которого легко отличить от любого другого.

Исэндар, опомнившись, корит себя, что до сих пор не сбежал. Не важно, чем окончится разговор, пока есть возможность улизнуть, нужно ей воспользоваться. Наконец, и так уже путь через первый этаж отрезан, придется лезть через окно, и нужно поторопиться.

Мальчик приоткрывает дверь, чтобы выйти из комнаты, дойти до окна и спуститься по бревенчатой стене на землю, но вдруг слышит глухой удар. А затем на лестницу, скрючившись, падает торговец, и приходится немедленно спрятаться вновь за дверью комнаты.

Сердце вмиг разгоняется, колотит, словно топот испуганной лошади, но сквозь чувства ум старается расслышать, что происходит внизу, боясь оказаться застигнутым врасплох.

А оттуда доносится хриплый смех.

— Хе-хе, ну что? Давай, встань на ноги и пробеги до двери, — говорит стражник торговцу. — Если ноги устоят, то ты ничего не должен. По рукам?

И как ни страшно, а руки все равно приоткрывают дверь, чтобы взгляд мог скользнуть наружу и убедиться, что все так, как показалось.

Стражник действительно врезал торговцу в живот, правда, не удалось заметить, ногой ударил или кулаком. Да и в сути это не важно. Травник лежит на полу и не может подняться, ничего не отвечает и, конечно, не вскакивает, а добежать до двери тем более не пытается.

— Теперь понимаешь? — склоняется над ним одноглазый. — Или ты будешь и дальше говорить, что мальчишка мог просто так от меня сбежать? Я его не жалел. И тебя не пожалею, если ты будешь снова меня оскорблять.

Торговец не отвечает, а сам начинает ползти по лестнице вверх, и теперь уже Исэндар окончательно теряется, не зная, что делать. В коридор выйти нельзя, потому как тут же заметят, а лезть в окно из этой комнаты еще хуже, ведь тогда придется спуститься как раз к двери, а там поймать мальчика для стражников вряд ли будет трудно, так как людей на улице уже не так много.

Остается ждать и надеяться, что все само собой образуется. Вернее, есть и другая возможность и в мыслях она появляется, нужно всего-то выйти в коридор и направиться к окну, а если и заметят, то рвануть, да и прыгнуть вниз, а там уже все как-нибудь обязательно обойдется.

От этого в груди разрывается настоящий гром. Ум и тело готовится к испытанию на прочность, нужно только выйти, а там все, может быть, даже и обойдется, но слушать и дальше разговоры торговца со стражей бесполезно, а может даже и опасно. Если только они вздумают подняться на второй этаж и заглянут в комнату, то сбежать будет гораздо сложнее, вот и получается, что думать некогда. Остается лишь положиться на свои умения.

Вздохнув, мальчик осторожно и неторопливо открывает дверь. Да и то лишь немного, чтобы хватило места протиснуться, согнувшись, а затем прошмыгнуть дальше по коридору.

Нога первой выбирается за дверь и ее никто не обнаруживает, а мысли с тревогой и беспокойством шуршат в уме скопом, убеждая, что времени нет и нужно торопиться, и все они, будто стая голодных птиц, галдят, не давая успокоиться.

Наконец, все думы сливаются в одну, все объединены единственной целью, а потому хочется лишь быстрее сбежать. Больше ничего уже не нужно, ни серебряников, ни мести, только бы улизнуть незамеченным.

Вслед за ногой показывается остальное тело, голова, плечи, руки. Тихо, спокойно. Никто не заметил. И лишь потом в уме появляется странный вопрос: а почему вдруг прекратился разговор?

Голова оборачивается и замечает изумленный взгляд одноглазого. И вместо того, чтобы броситься прочь, Исэндар чувствует оцепенение. Впрочем, и стражник тоже стоит и не шевелится, недоумевая. Так они смотрят друг на друга всего мгновение, но кажется, будто бы времени прошло уже много, а затем вдруг молчание разметается по сторонам грохотом хриплого голоса.

— Держи!

Мальчик рывком бросается в сторону, а за ним тут же, немедленно взбегают по лестнице царские воины. Они на удивление быстрые и проворные, и ни на мгновение не заминаются. Всего чуть-чуть стоит запнуться, как этого уже достаточно, и когда Исэндар прыгает в окно, готовый уже слететь со второго этажа в надежде на спасение, его успевает схватить за шиворот чья-то сильная рука.

Горло сдавливает так, что дышать становится невозможно, а сейчас этого настолько охота, что уже не хватает воздуха, еще всего пару мгновений и так и придется задохнуться, свиснув из окна второго этажа. Только тело все еще не сдается, как и ум, и руки отчаянно тянутся вверх, чтобы как угодно вырваться, хоть даже расцарапав до кости руку того, кто держит.

Удается схватиться за пальцы, а затем, рванув, совершенно внезапно ощущается хруст. Раздается чей-то крик, легкое покалывание в животе, а после резкое падение и мощный удар.

Боль пронзает все тело, а затем с пульсом оседает в ноге, но отвлекаться на нее некогда. Да и раньше бывало гораздо больнее, так что теперь сознание не проваливается в беспамятный сон, и не так уж сложно заставить себя подняться и на одной ноге поскакать к забору.

— Внизу! Ушел! — слышатся крики стражников.

Те запутываются, но от этого удается выиграть лишь еще несколько мгновений, которые, впрочем, тратятся почти впустую, ведь из-за ушибленной ноги быстро двигаться все равно не получается.

И все же, удается перелезть через забор и поплести по улице в сторону окраин. Только вот стражники замечают и бросаются в погоню. К счастью, еще немного времени удается выиграть, свернув за поворот, спрятавшись и ползя через кусты, вдоль дороги. И даже так позади вскоре раздаются крики.

— Кровь! — зовет один из стражников.

Исэндар тоже слышит, бросает взгляд к ногам и видит, что действительно из раны на землю стекает красная струйка. Под кожаными штанами ее не видно, а от волнения не чувствуется, что нога стала влажной от крови, просто на земле остается след, который теперь не спрятать.

И мази нет, и стражники уже по пятам идут. По следу они найдут быстро, и волнение заставляет терпеть боль, которую до сих пор своими действиями пробуждать не хотелось. Встав на ногу, сняв на ходу куртку, мальчик плотно завязывает ее на ноге чуть ниже бедра, чтобы кровь никак не могла стекать на землю, даже если рана выше колена.

Точно сказать и самому нельзя, чувства обманывают, да и времени нет, чтобы рассматривать внимательно травму. Сейчас главное сбежать, а иначе все будет напрасно. Поэтому Исэндар, сжав зубы, прокусив губу, но даже этого не заметив, встает на обе ноги и идет дальше через кусты, сильно хромая.

Только вот уже из глаз просятся слезы. Не от боли, а все от того же чувства бессилия, которое еще преследует уцепившимся за спину и уже готовым сорваться в пропасть детством.

Ум не видит никакого выхода, но ноги продолжают идти. От каждого шага боль расползается от ноги до плеча, ударяя плетью в бок, но останавливаться ни на мгновение нельзя.

По пятам идет стража, а все же удается выбраться на окраину. Ступая вдоль забора, прячась за кустами, получается обмануть воинов царя тем, что кровавый след вдруг обрывается.

Это сбивает преследователей, но затем стража, по приказу одноглазого, начинает прочесывать кусты, и едва не нагоняет. Исэндар переходит через улицу как раз перед тем, как его успевают настигнуть, а затем удается пройти еще дальше, до самой окраины, где уже в наступившей темноте мальчик рискует, но выходит на дорогу и направляется в сторону леса, чтобы там уже скрыться от погони окончательно.

Эта последняя надежда дарит мгновения радости, которые придают сил. Кажется, что все уже кончено, только доковылять до ближайшего же кустарника, который растет здесь не так густо, а там лечь на землю и просто ждать, отдыхать, дышать и дать сердцу успокоиться. И так мальчик и поступает, но едва он укладывается на спину, как внезапно сознает, что обманулся.

— Здесь был! Видел кого-то! — докладывает один из стражников одноглазому. — Тень была, а на дороге никого.

Воин осматривается и достает кинжал.

— Искать! — кричит он яростным тоном. — Далеко не мог уйти! Мы тебя найдем, падаль! Слышишь?!

И сердце замирает. Только что оно молотило так, будто разрывалось, а теперь вдруг просто застыло и больше не стучит. Они найдут, обязательно найдут, потому как прятаться здесь все равно особенно негде.

Как-то даже слишком уж быстро на грудь ложится что-то, стоит только глаза закрыть. Исэндар вздрагивает, но не произносит ни звука, а в темноте не сразу различает знакомое лицо дурака.

Тот, положив мальчишке на грудь мешочек с деньгами и оставшимися мазями и подаренный Альзаром кинжал, прикладывает к своим губам палец и тихонько шипит. Успеть что-нибудь сообразить попросту не выходит, так что и схватить дурака за руку мальчик не успевает, и безумец, пригнувшись, уходит дальше, а уже оттуда, в десятке шагов выбирается из леса на дорогу и идет прямо на стражников.

— Хватай! — сразу же кричат воины.

Дурака, взяв с двух сторон за шкирку, тащат к одноглазому и бросают к нему в ноги.

Стражник прищуривается, в темноте видя довольно плохо, но, конечно, он различает, что перед ним какой-то мужик, а вовсе не мальчишка.

— Это что за псину вы притащили? Мальчишка где, я спрашиваю?! — сердится воин, но затем хмурится, взяв себя в руки, морщится, но больше уже не кричит. — Ты кто такой, пес?

Сумасшедший мнется, пытается встать, но его ногой прибивают к земле. Тогда он сразу бросает попытку, ложится на живот, вытягивает руки, растопыривает пальцы и напевает:

— Та-дрита-тита-та! Дрита-тита-дрита-та!

— Чтоб тебя, — пинком успокаивает его одноглазый. — Мальчишку ищите. Живо!

Воины сразу готовятся разойтись по сторонам и продолжить свои поиски, как вдруг дурак резко вскакивает и обвивает стражника обеими руками.

— Реки крови! Море крови! — кричит он, неизвестно что пытаясь сказать.

Стражники тут же оборачиваются и возвращаются назад к своему главарю, а тот брезгливо отбивается от сумасшедшего, делает одну попытку, вторую, третью, а затем просто вонзает мужчине в плечо кинжал.

— Кусок дерьма! — ругается одноглазый.

Дурак уже не кричит и не пристает. Уставившись на своего убийцу, он медленно сползает вниз, а затем стражник, вынув у мужчины из плеча кинжал, ногой отталкивает от себя безумца, уложив его на спину.

— Тварь проклятая… чтоб тебя!

Воины собираются вокруг, но теперь уже стоят, не зная, что им делать. Исэндар же ничего не видит в темноте, да еще и от усталости, только слышит, что дурак перестал голосить, и, наверное, лежит на земле, держась за живот — отсюда, из кустов, все равно толком ничего понять не удается.

— Так… нам мальчишку искать? — спрашивает кто-то.

Одноглазый собирается накричать, но перед своим воином удерживается.

— Нет, конечно, болван, — отвечает он спокойно. — Идем отсюда, видно, сбежал малец. Плевать, мы свое так и так возьмем у лавочника. Это дурень этот безголовый… да и черт с ним. Идем, пусть собаки жрут, еще землю для него рыть.

Сплюнув и вытерев кинжал, одноглазый разворачивается и уходит, а следом за ним отправляются и другие стражники. Правда, Исэндар все равно не может пошевелиться. Кажется, послышалось, или они на самом деле что-то говорили про собак — ничего не понятно, словно в голове все в кашу превратилось. А затем внезапно доходит, почему дурак так резко замолчал.

Видно, что стражники не ушли, их и отсюда можно разглядеть, хотя это и не так просто. Совсем уже темно, а луна еле светит, и в ее серебряных лучах едва можно видеть на два шага перед собой, а все равно если сейчас выйти, то могут еще заметить, стоит только обернуться. И, несмотря на это, мальчик даже не задумывается, немедленно выходит из кустов, не глядит в сторону города, куда ушли царские воины, сильно хромает и ковыляет туда, где истекает кровью переставший шуметь и разговаривать сумасшедший.

— Дурак… дурак! — зовет мальчик негромко.

Иначе и не выходит, голос слабый и неуверенный. А когда удается подойти достаточно близко, то он и вовсе пропадает.

Безумец лежит на спине, распластавшись, одно плечо, залитое кровью, в темноте ночи почти не видно́, а силы от его вида сразу пропадают и мальчик сваливается рядом прямо на землю.

Боль простреливает в бок, но Исэндар лишь вздрагивает и сразу про нее забывает, едва расслышав дыхание.

— Дурак! — тут же бросается он к другу.

Только вот надавить на грудь сумасшедшему мальчик себе не позволяет, а потому едва касается того кончиками пальцев, старается выяснить, как помочь, осматривает, но с трудом может хоть что-нибудь увидеть. Даже огромную рану на плече рассмотреть и то не получается.

— Э… э… — хрипит безумец, и мальчик тут же склоняется над его ухом. — Чи… чисто…

И затем, сказав это, дурак замолкает.

Лишь спустя пару мгновений, опомнившись, Исэндар отклоняется, чтобы заглянуть в лицо. Неполная луна, выбравшись из-за тонких, прозрачных облаков, лучше освещает его лик, на котором застыла улыбка, а мальчик лишь теперь понимает, что уже опоздал что-нибудь сделать.

— Стой! Не вздумай! — бросается он к мешку, достает мази и обтирает ими дурака, чуть ли ни всего с ног до головы.

Затем, растратив все, что есть, он вспоминает, что украл у травника книгу с рецептами, принимается ее тут же изучать, даже находит подходящее, исцеляющее раны зелье, читает в неудобном свете описание, но лишь спустя еще несколько мгновений догадывается, что так долго сумасшедший все равно не прождет.

Наконец, Исэндар отбрасывает книжку, а сам начинает искать способ пробудить дурака.

— Очнись, ну! Давай! — лупит он того по щекам.

Мужчина не реагирует, но и мальчишка не сдается.

— Проснись же, дурень проклятый! Очнись! — кричит он чуть ли не изо всех сил, и ни на миг не останавливается.

Преследует это странное чувство, что стоит всего на миг перестать стараться, всего на миг стоит принять случившееся, как тут же оно произойдет на самом деле. Именно поэтому ни за что не хочется опускать руки. А вдруг получится? Самая призрачная и мистическая надежда кажется лучше, чем то, что произошло на самом деле… что случится, если только с этим согласиться.

А спустя полночи, когда уже от слез иссохли глаза, когда руки устали, а ум опустел, совершенно внезапно перед глазами появляется старый значок, который выплывает совсем не с левой стороны, а справа, оттуда, где расположены значки уже заработанных навыков. И растерянный Исэндар вслух читает проявившуюся под эмблемой навыка надпись:

— Навык упорство улучшен до второго уровня…

Затем хочется зарычать, но в итоге мальчишка лишь ударяет кулаком по земле, не став читать описание, а сам утыкается лицом в холодную грудь давно уже переставшего дышать сумасшедшего.

Так он до сих пор и не замечает, что всю ночь провел с дураком, пытаясь его оживить, и что уже близится час ясного утра.