Глава шестая

Когда глаза, наконец, открываются, то боли уже не остается. На теле ни царапины, хотя разглядеть это выходит не сразу. Веки слипаются, как после долгого, крепкого сна, живот от голода крутит, но все это отходит на второй план. Все еще стоит перед глазами изменившийся значок и теперь его удается рассмотреть лучше.

Кружок превращается в странную, похожую на щит фигурку. На нем красивый, витиеватый рисунок, а под ним все та же надпись: «Получен навык: «Упорство»».

Еще чуть ниже есть и другие строки и мальчик начинает читать, медленно разбирая буквы и проговаривая слова, как он делал еще тогда, когда отец вынуждал учиться письму и разбирать нарисованные им на земле символы.

— Упорство… — читает Исэндар вслух уже то, что написано чуть ниже буквами поменьше, читает медленно, делая паузы между каждым слогом. — Может влиять на другие навыки… дает бонус опыта… сокращает необходимое для открытия навыков количество опыта на…

Мальчик заминается, не зная, как произносится то, что идет дальше. Он смотрит с недоумением на символы, не понимая, что может означать эта надпись в последней строке: «…сокращает необходимое для открытия навыков количество опыта на 0.5».

С цифрами Исэндар тоже знаком, но как их прочитать и что они означают, а главное, причем тут опыт, какие навыки, что за открытия и как вообще все это связано — вот этого уже понять не удается. Приходится всматриваться, вдумываться, и даже голова начинает болеть, а затем взгляд замечает еще одну строчку, совсем маленькую, которая гласит: «Подробное описание навыка».

Мальчик нахмуривается. Какая-то белиберда. Наверное, что-то вот такое и положено говорить сумасшедшему и это смущает. Наконец, не кажется, будто разум помутился. Все так же, как и всегда. На полянке светло, зелено, позади стоит эта чудесная статуя. Даже сейчас, после случившегося, она ни на миг не вызывает злобы или отвращения. Можно только удивляться, насколько красивым способно быть человеческое лицо, если только в нем есть такие простые, казалось бы, черты.

Впрочем, Исэндар не дает себе отвлекаться. Он даже с земли не поднимается, так и глядит вперед, и со стороны кажется, будто мальчишка всматривается в стену кустарника, но он упорно изучает надписи.

Понятно, что означает фраза «Подробное описание…». Хорошо бы как-то выяснить, значит ли она, что это уже все тонкости прочтенной надписи, или же можно узнать еще больше.

Как вдруг, значок резко уменьшается, сдвигается, как прежде, но теперь уже вправо, оставляя левую сторону взгляда пустовать, как и до своего появления.

Мальчик вздрагивает, даже руку тянет, чтобы удержать, но потом думает, что это все равно не сработает. Да и не стоит привыкать хвататься за воздух, когда другие все равно не могут видеть того же, что наблюдает он сам.

И все же, Исэндар, помедлив, оглядевшись на всякий случай, медленно тянется рукой, чтобы удостовериться, действительно ли значок просто есть, и сделать с ним ничего нельзя. Подняв корпус и усевшись на траве, он касается значка навыка, не чувствует этого, будто провел ладонью по воздуху, но видит, как щит с узорным рисунком, а вместе с ним и все надписи тут же увеличиваются и снова загораживают собой окружение, встав перед глазами во весь размер.

Испугавшись, мальчишка пытается отскочить, падает на спину, прокатывается и больно ударяется затылком. Даже кровь начинает идти. Это немного отвлекает, а затем, не успевает Исэндар опять приняться рассматривать причудливый значок навыка и читать описание, как изображение уезжает вправо и опять поселяется в верхнем углу, где серебряный значок ненавязчиво висит в самом краешке взгляда и почти не привлекает к себе внимания.

Успокоившись, слегка нахмурившись, мальчик решает подняться на ноги и лишь сейчас ощущает, что усталость никуда не делась. Лишь почудилось, будто организм пришел в себя, но после кувырка, стоило только начать подниматься, вся тяжесть утомления сваливается разом, вскружив голову.

Едва устояв, Исэндар еще медлит. Он ждет немного, дышит тяжело, осматривается, успокаивает дыхание, вновь замечает статую, и от ее вида даже в такой миг становится легче.

Удивительно красивое лицо. Посмотрев в него еще немного, мальчик вздыхает и отступает в ту сторону, где спрятана тайная тропа, чтобы покинуть это волшебное, спрятанное в непролазной гуще кустарников место.

И только выбравшись из леса к ручью, удается заметить, что больше не липнет к ноге алая ленточка. Ее нигде нет, да и значок, переместившийся теперь в другую сторону взгляда, не мерцает, и если не смотреть вправо, то его можно и не увидеть. И становится окончательно ясно, что дурак так и не осмелился подойти к статуе и так и не узнал, что от рек крови, заливающих его глаза, можно избавиться.

Прежде возникает мысль ему сказать, но она тут же в уме и запутывается. Вряд ли богиня соврала… вернее, она точно не соврала, когда говорила, что можно умереть, если не выбраться до утра.

И вдруг думы пробуждаются живее. Несмотря на усталость, головокружение все же проходит. Да и по сравнению с тем, что было на волшебной поляне, терпеть усталость, пусть и сильную, не так уж сложно, даже ум не сопротивляется и продолжает рождать цепочку идущих вязью мыслей, неотделимых друг от друга.

Хорошо бы, конечно, сказать дураку, как все обстоит на самом деле, да только вот, сумеет ли он справиться? Боясь, что так можно лишь толкнуть сумасшедшего на верную гибель, Исэндар запутывается. Уже спустя несколько мгновений он понимает, что неспособен уверенным решением положить раздумьям конец, а потому, наполнив ведра чистой водой, уходит.

Кроме того, уже светло. Это не так и важно, но все же хочется понять, насколько быстро удалось выбраться. Только вот тут не угадаешь, поскольку неясно, сколько времени пришлось спать на поляне, отдыхая после тяжелого испытания. А главное, что не удается вспомнить ничего после той яркой вспышки света, после которой удалось выбраться, поскольку в тот миг обессиленный ум не пожелал запомнить ничего и сразу провалился в беспамятство.

Хмурый и задумчивый, мальчик добирается до дома, устав тащить полные ведра. Он спокойно открывает дверь, легонько толкнув ногой, заходит, ставит ведра рядом с выходом у стены, и лишь затем оборачивается и замечает испуганный, ошеломленный взгляд матери.

Обит глядит на сына, будто на ожившего мертвеца. Ее глаза потемнели, взгляд странный, лицо похудевшее, не такое, как раньше. На мгновение Исэндар пугается, что времени прошло гораздо больше, чем казалось, но тут же и узнает, что мать изменилась так всего за сутки.

— Родненький… — вздрагивает старушка.

Расчувствовавшись, она бросается обнимать. Мальчик не двигается, старается не показывать усталость, молчит и только слушает мать. А та, не зная, ругаться или нежничать, переходит с сердитого тона на ласковый, то ругает, то жалуется, не выпуская сына из объятий.

— Ты где был? — суровым тоном говорит она, но вмиг изменяется, быстрее, чем веки успевают захлопнуться и открыться. — Ты что же, смерти моей добиваешься? Разве же так можно? Родненький… как всыпала бы… ох! Где же ты был-то целую ночь? Я себе места не нахожу! Еще этот дурень проклятый! Убила бы! Да и тебе бы надо хорошенько зад надрать… ох, милый мой, родненький мой!..

А Исэндар окончательно успокаивается, слушая голос матери и теперь понимает, отчего голод так отчаянно крутит живот.

И все же, несмотря на непривычно сильное желание есть, мальчик не торопится с этим и, прежде всего, помогает матери прийти в чувства. Еще немного, и она снова ругается, грозит даже отлупить, почти уже собирается это сделать, но видя безразличное к угрозам выражение на лице Исэндара, быстро отступается от своих намерений.

— Ох! Ты же, наверное, голодный! — спохватывается Обит.

Ответа женщина даже и не ждет и торопится накрыть стол. Как всегда каша, да еще и остывшая, но сейчас такая вкусная, что трапеза проходит, как мгновение.

Мальчик сидит с полным животом, удивляясь, насколько проголодался. Он не замечает, что все это время мать наблюдает с удовольствием за тем, как нетерпеливо и жадно поглощает сын приготовленное ей крестьянское угощение. В остывшей каше трудно отыскать изысканный вкус, даже если очень стараться, и потому такая несдержанность странным образом удовлетворяет Обит, в жизни которой осталась теперь единственная радость — ее подросший сынишка.

Правда, Исэндар, посидев немного, оживляется, торопясь уже начать день, а кроме того, вспомнив, что сегодня его ждет кузнец, обещавший помочь выковать хорошее оружие.

— Мам, ты мне с собой можешь чего положить? — неожиданно встает мальчик, уже готовый снова уйти. — Мне дядя Ильмар сказал, мы куда-то пойдем, на обед не вернемся. Он велел с собою взять чего-нибудь.

— Куда? — едва не пугается Обит, еще не успевшая забыть свои недавние волнения и с беспокойством воображая новое исчезновение сына. — Ты ж не отдохнул совсем! Не надо, не ходи. Я с Ильмаром поговорю. Ты полежи. Наберись сил…

— Не надо ничего говорить, — хмурится мальчик. — Мам, все хорошо. Ты мне положи чего-нибудь, быстрее только. Я ж уже там должен быть. Ну, быстрее, пожалуйста.

Смотрит он так, будто совсем уже взрослый. Конечно, так Обит только кажется, не настолько уж Исэндар изменился в такой короткий срок. Черты на его лице действительно быстро стали жестче и обрели суровость почти взрослого человека, но тем больше эта разница видится именно женщине, привыкшей рассматривать в час усталости черты детского личика еще не повзрослевшего сына.

— Мам! Прошу тебя! — как-то совсем уж по-взрослому уговаривает мальчик старушку-мать, застывшую взглядом на его лице. — Выругает же! Положи чего-нибудь… Ладно. Дай, куда завернуть…

Он хватает кусок хлеба и отламывает, собираясь унести с собой.

— Куда? — спохватывается Обит. — Стой. Дай, соберу. Ох, беда на мою голову… не успел вернуться, как уж убежать торопится. Всю ночь… я уж думала… а тут — на тебе. Собери, да собери…

На бурчание матери Исэндар глядит теперь уже совершенно без злости. Это раньше почему-то сразу хотелось рассердиться и капризничать, и словно лишь теперь стало ясно, что вся грубость в уме старушки пробуждается лишь оттого, что иначе в такие мгновения она выразить свое беспокойство попросту не умеет.

— Да ладно тебе, — успокаивает мальчик, чего прежде никогда бы делать не стал. — Да чего тут вообще может случиться? Чего я, буду идти, а тут вдруг камень с неба упадет? Я просто… я… увидел я это… животное такое… э… большое… как… в общем, большое.

— Ох, оленя что ли? — случайно, не догадываясь об этом, подсказывает мать.

— Во-во! Оленя!.. наверное… — подхватывает мальчик. — Ну и увязался. Думаю, а вдруг, поймать бы смог? Не было ничего. Хоть бы палку взял. Так я… ну, гонялся я за ним, думал, схвачу, ну и…

— Схватит он, — бурчит женщина. — Как бы тебя самого не схватили.

— Да кто б меня схватил? Говорю же, поймать его хотел! Ты не верь, если хочешь, а я почти… чуть-чуть не хватило. Чего я, по-твоему, целую ночь пропадал? Я уже думал, все, сейчас точно попадется.

— А если б волки?! — оборачивается мать, недовольно хмурясь. — Они забредают иногда. Вот чего б ты делал! Голова у тебя соломенная… за оленем он погнался… а я тут сижу, не знаю чего думать!

— Мам, быстрее! Выругает же!

— Да-да, помню… сейчас… погоди.

Наконец, хотя и ценой очередной лжи, а все же Исэндар успокаивает мать и выбирается из дома. Наверное, думается по пути, лучше так, чем если бы старушка выдумывала себе какую-нибудь нелепицу про волков. И уж точно лучше, чем рассказывать правду. Еще и не поверит.

Мальчик даже не сразу замечает, что сумасшедший не увязывается, как обычно. Впрочем, теперь уже и ленточки в ногах нет, больше и слова безумца так не пугают, но увидеть его было бы хорошо. Вдруг дурак еще разболтает кому. Не поверят, конечно, но потом опять придется врать что-нибудь, чтобы отделаться.

Да и хорошо, что его нет. Так и не удается Исэндару окончательно решить, стоит ли рассказывать дураку, что происходит, когда отдаешь себя на волю прекрасной богини, чей алтарь спрятан в самом конце тайной тропы на волшебной поляне. Хорошо бы рассказать. Можно же и предупредить, что там будет, чтобы дурак подготовился, но вот его рука… сможет ли мужчина с одной рукой выбраться? Да и вообще, умом он помутился давно, а раз так, то можно ли точно сказать, что он хотя бы поймет, и оказавшись перед богиней, не сделает какую-нибудь глупость, сумеет выбраться и после вернуться в обычный мир, не сойдя с ума уже окончательно.

Сейчас он хотя бы жив. Кроме того, появляется мысль, что каждому богиня может устраивать свое испытание. Да еще и этот странный навык, который непонятно что обозначает и зачем нужен.

Словом, забот хватает и без дурака, да и точно не скажешь, поможет ли тому знание или же навредит, так что, подобравшись к кузнице, мальчишка решает, что говорить дураку ничего не будет. Пусть живет пока своим умом, да и заставить его переживать все то же, что пришлось испытать самому, мальчик не решится, и теперь он ясно это понимает.

Когда же Ильмар встречает в кузне и тут же начинает ругаться, все прочее сразу забывается.

— …Либо работаешь, как положено, либо проваливай! — кричит он, прежде злобно выругавшись. — Чуть ни полдня из-за тебя впустую… чего встал, дурья башка?! Вон, хватай кирку и мешки! И лопату тоже сам понесешь. И только попробуй мне жаловаться, что устал, я тебя так там и оставлю в горе! И топор возьми. И еще меч вот этот. Готов? Все, идем. Только дом от собак закрою.

Кузнец ничего не объясняет. Хочется, конечно, поинтересоваться, но только боязно. Опять еще разорется. Да и Ильмар ругается не так, как мать. Он хоть ни разу не ударил, только кулаком погрозил раз-другой, но выглядит мужчина страшнее, чем разъяренная мать в миг самого яростного негодования. Вот и не хочется его лишний раз тревожить, а потому идет Исэндар молча.

Да и сам кузнец в основном молчит.

— На! — ударяет он в грудь кулаком, держа топорик. — Ветки руби. Тут зарастает все так скоро, что луна не успевает смениться. Я буду сзади идти. Да смотри, и не думай сачковать у меня тут!

С мешками за спиной, нетяжелыми, но неудобными, мальчик пробирается сквозь густые кусты, прорубая себе путь в том направлении, которое указывает из-за спины кузнец.

— Правее! Вправо, говорю, возьми! — кричит он иногда сердитым голосом, но больше ничего не говорит, будто все еще злится.

Впрочем, едва начинается хоть какая-то работа, как и мысли постепенно тают. Усталость, заработанная прошлым днем, все еще не оставляет и теперь сразу напоминает о себе. Руки быстро слабеют, но Исэндар отчаянно старается не подавать вида, чтобы кузнец не велел идти домой, отказавшись от намерения помогать выковать хороший клинок.

Хотя, конечно, выходит не так хорошо, как кажется самому мальчику. Кузнец замечает его усталость, хмурится, вздыхает, но вместо того, чтобы выдать свою внимательность, только ругается сильней.

— Чего машешь, как веником! — подгоняет он. — А ну руби, как следует!

Мальчик старается изо всех сил. Да и кустарник никак не заканчивается. Эта непролазная гуща явно не желает пропускать в те места, куда желает попасть Ильмар. Да еще мужчина ничего не объясняет. Понятно, что нужно это все для изготовления клинка, но все же трудно работать, не понимая, как много еще и что конкретно нужно делать, не зная, как расходовать силы.

Впрочем, это далеко не то же самое, что пробираться сквозь полчища тварей из огненных земель. Теперь, пройдя испытание богини, начинает казаться, будто в мире и вовсе не может быть ничего, что нельзя сделать. Если уж выбраться из того мрака удалось, то и все остальное получится. И эти мысли поддерживают до тех самых пор, пока вдруг рука не проскальзывает за ветви.

Дальше уже кустарника нет. Протиснувшись вперед, мальчишка выбирается на огромный, холмистый луг. Зеленая, нетронутая паствой трава живым, колышущимся морем поднимается вверх, к горам. А впереди, недалеко уже ползет к снежным вершинам скала, по которой ни за что не вскарабкаться.

Мальчик застывает. Горы, которые видны из любого места в деревеньке, никогда еще не казались настолько громадными. Странно, но здесь, у подножия, все меняется. Взгляд неторопливо забирается по каменной стене, будто ищет путь, лезет к самой верхушке, и приходится задрать голову, чтобы он смог достать до снежных шапок, укрытых облачным шарфом.

— Чего встал, как столб! — толкает в спину кузнец. — А ну уйди с дороги!

Чтобы не потерять тропу, Ильмар обрубает ветви кустарников, через которые выскользнул на поляну Исэндар, затем подтягивает мальчишку, грубо схватив за мешок, подвязанный веревками и брошенный мальчику на плечи. Туда он складывает оба топорика, затягивает узел, хлопает по плечу так, что мальчишка чуть не падает, а сам кузнец проходит вперед.

— Пошли, — зовет он. — И так уже из-за тебя время потеряли. Небось, до темноты еще не успеем, а тогда здесь придется спать, прямо на земле.

Больше мужчина ничего не говорит. Вновь он становится молчалив, но в этот раз идти приходится недолго. Кузнец ведет к самому подножию гор, где эти каменные великаны еще больше поражают своими размерами. Вот так, глядя снизу вверх, кажется, будто горы уходят в самое небо. Там они пронзают острыми вершинами синий купол и, наверное, даже почти достают до звезд, этих маленьких, ярких точек, рассеянных по всему небесному покрывалу.

— Чего встал! — тут же бьет Ильмар по спине, и вновь так, что мальчик проскакивает два шага, едва удержавшись на ногах. — Сбрасывай мешок. Доставай кирки и лопату, и готовься поработать, как следует. Теперь мы только начинаем.

Исэндар сразу же набирает полную грудь воздуха, словно это придаст так нужной сейчас бодрости. Вернее, так и получается, и становится чуть легче дышать, и кажется, что усталость немного отступила после легкой передышки.

— Сюда, — указывает мужчина.

В стороне оказывается вмятина, которую сразу Исэндар и не заметил. Будто какой-то жуткий великан прогрыз в горе дыру, а впрочем, не очень глубокую.

Вмятина на каменистой стене уходит вглубь всего шага на три. Там даже есть небольшая тень и заметная прохлада, но светло, продувает легкий ветерок, торчат кривые углы разбитого камня.

— Ты с этой стороны долби, а я отсюда буду, — говорит кузнец. — И вот что, ты если меньше, чем я до вечера наберешь, то о клинке и не мечтай, понял? Все в дело пустим, на продажу. За работу я тебе, конечно, заплачу, но оружие тогда не сделаю. Пока ты сам за раз не набьешь руды, помощи моей даже просить не думай. Все понял?

Мальчик теряется на несколько мгновений, а Ильмар тем временем занимает позу. Мужчина широко расставляет ноги, крепко берется за рукоять кирки, метится и не сразу начинает. Затем он делает пару слабых ударов, а после, с мощным, звучным вздохом, со всего размаху ударяет по камню, сразу же умудрившись высечь искру.

— Хэть! О! Повезло.

Сообразив, что наткнулся на кусок руды, кузнец ничего не объясняет, но мальчишка уже сам спохватывается.

— Так а… чего делать? Ну, то есть, камень выбивать или…

— Камень, — бурча, оборачивается Ильмар. — Конечно, камень. Ты ж из него себе меч собрался ковать? Пф… камень. Руду, говорю. Чем слушаешь? Иди сюда. Видишь?

Кузнец показывает на то место, куда так удачно засадил киркой. Там, отколовшись, небольшой разлом открывает фрагмент грязной руды, которая, впрочем, даже и так похожа на целый кусок железа.

Тогда уже все становится ясно. Исэндар собирается вернуться на свое место и поторопиться тоже отыскать свой первый кусок руды, но кузнец продолжает.

— Долби камень вокруг. Руду все равно не пробьешь. Она тут хорошая, чистая. Гляди, аж блестит, если оттереть. Вот таких вот кусков наберешь полмешка, тогда и выкуем тебе меч.

— Полмешка?! — не сдерживается мальчик. Мужчина тут же одаривает его хмурым, недовольным взглядом, так что приходится объясниться. — Так ведь… это много… да?

Фыркнув и вздохнув, необычно сердитый Ильмар только качает головой. Он отворачивается и продолжает долбить камень, и мальчик уже тоже собирается приняться за дело, отступает, а тогда мужчина, не глядя на помощника, решает ему все-таки ответить.

— Ее еще обработать надо будет, очистить, закалить… то да се, — объясняет он. — Вот, считай, с полмешка у тебя один клинок и останется. Так что возьми кирку и паши, ежели не передумал.

Больше Ильмар ничего не говорит. Он снова замахивается, ударяет рядом с куском руды, продолжая выбивать ее из камня, и мальчик тоже оборачивается и теперь принимается за работу.

Правда, оказывается это гораздо сложнее, чем можно было подумать. Еще не добирается Исэндар до первого куска руды, как руки уже так слабеют, что кирка едва-едва не выскакивает и не улетает в сторону кузнеца. Испугавшись, что так можно и убить, мальчик ударяет теперь слабее, но тогда камень совсем не поддается.

До самого обеда все время тратится лишь на то, чтобы научиться правильно бить камень. Повернувшись так, чтобы кузнец был слева, а не за спиной, мальчик делает еще один удар и замечает, что звук изменился.

Правда, он ошибается, подумав, что нашел руду, хотя и быстро сам это понимает. Зато, камень поддается легче, откалывается мелкими кусочками, а один из осколков чуть не попадает в глаз.

— Все. Брось пока! — зовет кузнец. — Доставай еду. Перекуси. Только все разом не лопай, а то работа не пойдет. Сейчас еще поколем, а тогда снова можно будет чуток передохнуть.

Оставив кирку, мальчик следует указанию и вместе с кузнецом делает перерыв. Он замечает, как успокоился голос Ильмара. Еще недавно сердитый и недовольный, теперь он становится мягче. Хотя, пусть наверняка это узнать и нельзя, мужчина, наверное, просто тоже устал, вот и не кричит так же сердито, как с утра.

Сил уже к этому времени не остается, а вся работа впереди. Ни кусочка руды выбить не удалось. Как ее находить и вовсе непонятно. Может, есть какие-то приемы, но кузнец не рассказывает, да и спрашивать не хочется, еще разругается опять.

От передышки немного легчает. Усевшись на мягкой траве, хочется тут же заснуть. Исэндар только потому удерживается, что вновь пробудился голод, который и не дает подумать о сне. Кроме того, опять вспоминается прошлый день. Думается, что все лишь из-за этого, если бы не испытание богини, то можно было бы работать усерднее, а потому кажется, что все обязательно получится, надо только себя пересилить.

Хотя, трапеза быстро оканчивается, и Ильмар тут же зовет опять работать. Стоит нанести первый удар, и силы опять покидают тело. В каждый взмах приходится вкладываться так, будто он один должен расколоть целую гору надвое, чтобы выбить из нее достаточно руды. На следующий замах не остается ни капли сил. А впрочем, тело изгибается, напрягается, руки сжимают кирку, и вновь она ударяет в камень, выбивая из скалы лишь мелкие крошки.

Затем, когда сил не остается уже даже только для того, чтобы просто замахнуться, по спине ударяет камушек, и мальчик тут же оборачивается.

— На, возьми себе, — говорит кузнец, хмурясь, но потом расплывается в улыбке. — Так и, глядишь, наскребешь потихоньку! Ха-ха!

Он перестает смеяться, быстро успокаивается и возвращается к работе, а Исэндар отыскивает взглядом этот жалкий кусочек руды, которым швырнул в мальчика кузнец. Злость берет за то, что даже и такого кусочка еще выбить не удалось, но зато от этого усталость немного проходит. Хочется как взмахнуть, да ка-а-ак дать!

Что Исэндар и делает. Кирка ударяется о скалу с непривычным звуком. От усталости, ровно бить не получается, но оттого, что удар случайно уходит в сторону, удается, пусть и не намерено, но все же отыскать небольшой кусочек руды.

Едва поняв, в каком месте нужно бить, мальчишка ободряется. Правда, Ильмар даже быстрее него все понимает, услышав характерный звук. Он оборачивается, взглядывает и видит, как Исэндар теперь неистово пробивается сквозь глыбу, слишком усердно размахивая киркой.

— Потише долби! — кричит мужчина, чтобы его можно было расслышать. — Вымотаешься из-за одного куска!

Мальчик оборачивается, сам чувствует, как быстро растратил все силы, но изображает легкое недоумение, будто не понял и вслушивается только поэтому, а не пытается спокойно вздохнуть, чтобы прогнать усталость.

— Полегче чуток, — добавляет кузнец тише. — Хорошее место нашел. Теперь аккуратно по сторонам, чтобы в саму руду не долбить, только инструмент мне сломаешь. А тогда будешь руду пальцами выковыривать, пока на новую кирку не наберется.

Выдохнув, Исэндар снова принимается за работу. Кое-как он выбивает из скалы кусок, разбив в кровь ладони, вспотев настолько, что одежда потяжелела, но не пожелав отступаться. И тогда становится обидно, потому как руды не так много, даже на самый жалкий ножичек не хватит. Остается лишь бросить ее в мешок, а тогда уже мальчик поднимает и тот жалкий кусочек, которым поделился кузнец.

Впрочем, решимость его не оставляет. Злой и сердитый, хмурый, настойчиво и упорно Исэндар ищет способ понять, как бить в нужное место, как заранее узнать, где спрятана руда. Теперь он сосредотачивает все силы, полагая, что ум еще не устал, только тело, и что можно научиться понимать, видеть, как и куда бить.

Так он и долбит до следующей передышки. Кузнец, прожевав свой хлеб, собирается подшутить, но даже не решается, глядя на серьезное выражение на лице мальчика.

— Ну, пойдем. До темна еще есть время, — говорит он серьезно.

И вновь начинается работа.

Наконец, мальчик слабеет уже до такой степени, что усталость перестает мешать. Сил теперь будто не хватает даже на нее. Руки поднимаются и бьют, мышцы болят, ладони в крови, но Ильмар не заметил и это радует. А терпеть легко, если и становится трудно, стоит лишь вспомнить, что испытание богини было гораздо труднее, и в сравнении с ним этот день кажется настоящим праздником.

И вдруг, мальчик застывает.

— Ну? Чего встал? — оборачивается кузнец.

— А? Я… нет. Ничего! — бросается Исэндар колотить по скале киркой, будто лишь затем, чтобы отделаться.

Прищурившись и недовольно вздохнув, мужчина все-таки отстает. Мальчик же действительно лупит по горе, не глядя, а сам рассматривает новый значок, внезапно появившийся в левом углу, и пытается угадать, какое в этот раз жуткое и опасное испытание заготавливает ему судьба.

Только вот, значок так и остается мерцать на краю взгляда и понять, что он обозначает не удается. Улучив миг, Исэндар дотягивается рукой, но значок не реагирует, как другой, со щитом, под которым красуется надпись «Упорство».

Зато, под новым появляется едва заметная полоска. Она медленно удлиняется, поначалу отдавая темно-желтым цветом, но постепенно светлея.

Впрочем, ничего не происходит. Значок просто мерцает едва заметно, слабо и ненавязчиво, так, что можно и не видеть, если только не обращать внимания. А в скале отыскивается еще один кусок руды, довольно крупный, и его приходится выбивать аж до самого вечера.

— Все. Хорош, — зовет кузнец. — Бросай. Много там у тебя? У… ладно. Это я себе возьму. На сегодня хватит. Завтра придем еще, и пока не выбьешь достаточно руды, не жди, что чего-то поменяется.

Исэндар не спорит. Приходится возвращаться, и стоит только взвалить на спину мешок, как усталость тут же чуть не сбивает с ног.

Выбитую руду Ильмар несет сам, сложив ее в другой мешок. Мальчику же достается все то же, что он и притащил на спине из деревни. Всего-то лопата, кирки, да жалкие пару кусочков выбитой им руды.

Впрочем, уже ничего трудного делать не приходится, а надо только дойти, и хотя даже это сейчас представляется целым испытанием, уже вскоре Исэндар оказывается на пороге своего дома, где его встречает мать.

Обит сразу начинает хлопотать, спеша накормить сына, чтобы тот мог утолить голод, умыться и лечь спать. Мальчик же лениво отмахивается, глядя лишь на укрытую соломой кровать. А едва он подходит к постели, как понимает, что хотя бы отодвинуть покрывало из шкуры и то не хватает сил.

— Не надо… завтра… — только и успевает пробормотать он.

А после Исэндар с удовольствием падает на кровать прямо в одежде и чувствует такое облегчение, что засыпает даже еще прежде, чем голова касается соломенной горки, заменяющей подушку.

— Родненький, — с волнением в голосе подступает мать.

Она глядит, не решается потревожить, замечает, как от дыхания поднимается и опускается спина, еще несколько мгновений стоит, а потом успокаивается, как-то неохотно и отправляется убирать со стола нетронутую еду.

Когда же мальчик просыпается, то чувствует себя очень непривычно. Усталость прошла, но остался странный осадок, будто бы взамен ее пришло какое-то другое, похожее чувство, которое давит и не позволяет ощутить бодрость.

— Ох… — поднимает Исэндар тяжелую голову.

Обит, возившаяся у стола, подходит торопливо, едва слышит его голос.

— Ох, родненький! — садится она рядом. — Ну, напугал. Как же так спать-то можно? Уж думала, ты вовсе не проснешься. Как убитый! Хоть бы пошевелился, а то ведь даже с места не двигаешься…

Мысли тяжело ворочаются, но ни одна из них достаточно ясно и четко в уме не проявляется. Все какое-то вялое, даже мир вокруг такой. В глазах все смазано, тело почти не слушается, будто закаменело, но мальчик поднимается и идет к столу, намереваясь поесть и вновь отправиться работать с кузнецом.

— Ма, — говорит он спустя некоторое время тяжелым, хриплым, даже себе самому непривычным, незнакомым голосом. — Ма… ты мне, это, положи чего-нибудь… дядя Ильмар ждет… ругаться будет, если…

— Ничего не будет он ругаться, — нетерпеливо перебивает женщина. — Он вчера приходил, как увидел тебя, так сказал, чтобы ты отдыхал, как следует, а про работу что б не думал. Ты сначала силы-то набери, а потом уж…

Исэндар запутывается, но торопится сразу же во всем разобраться.

— Как? Вчера? — недоумевает он. — Когда… когда я спал? Ночью что ли?

— Хех, ночью… да ты проспал и ночь, и день потом, да и еще ночь! — объясняет мать. Она глядит на сына с тем же беспокойством, с которым рассматривала его весь вчерашний день, с каким пыталась увидеть лицо мальчика сквозь ночь, так и не сумев уснуть хотя бы ненадолго. — Ильмар ругаться хотел, конечно, да как тебя увидал, так угомонился. Да и чего ругаться? Он тоже не дурак, понимает. Говорит спокойно, мол, вымотался малец, пусть отдохнет, как следует, а тогда уж и поработаем. Так что ты отдохни. Куда спешить? Вот сегодня еще наберешься сил, а тогда…

— Я что… две ночи проспал? — недоумевает мальчик. Вскочив, он чувствует, как закружилась голова и тут же опускается обратно на табурет. — Как же?..

— Что такое? Чего ты?..

— Все хорошо, мам, — успокаивает Исэндар мать, которую сам же и встревожил, после чего вздыхает, собирается с мыслями, но теперь уже чувствует, как после долгого сна и такого продолжительного отдыха тело снова приходит в норму. — Мам, ты мне поесть дай с собой. Я дома поем, и с собой положи чего-нибудь… яиц можно взять? А хлеба? Я бы еще сыра взял…

— Да что ты, родненький! — встает женщина из-за стола рывком. — Конечно! Конечно, можно! Сейчас, ты кушай, сиди! Я положу, а ты ешь спокойно!

Такой мать бывает редко. Мальчик даже заговорить не решается, да и голод требует к себе внимания. Спустя целых две ночи есть хочется так, словно первый раз в жизни, так что он поддается своим желаниям и чуть ли ни всем лицом погружается в тарелку, проглатывая кашу полными ложками.

Несколько раз Исэндар умудряется поперхнуться. Мать сразу к нему подходит, отвлекаясь от сборов, берет за плечи и целует аккуратно в макушку.

— Тише ты, не спеши, — говорит она, но затем, вздохнув, снова возвращается к делам и продолжает искать, чего бы еще можно положить мальчику с собой в дорогу.

А скоро уже нужно будет отправляться к Ильмару. Лишь бы только кузнец не прогнал. Сейчас вообще никак не угадать, что он сделает. Наверное, пошлет с руганью, скажет, что таких работников ему не нужно и что уговор мальчик нарушил. И будет прав, это и беспокоит. Остается только надеяться, что простит на первый раз.

Впрочем, есть и хорошее. После завтрака, оклемавшись, Исэндар уже чувствует себя так бодро, как не было с самых отцовских похорон. С того дня становилось все тяжелее, лишь теперь наступила короткая передышка. И вот, едва проходит головокружение, уже снова кажется, что можно сделать все, что угодно. Силы наполняют тело, бодрость слишком лениво и медлительно, но все-таки возвращается, а от этого и решимости сразу же становится больше.

Выйдя из дому с целым мешочком припасов и глиняным кувшином, заполненным козьим молоком, мальчишка чувствует, что сегодня готов показать кузнецу, на что способен. Это не то же самое, что долбить камень после испытания. Теперь уже силы вернулись. Еще бы только выяснить, почему вдруг появился этот новый значок, но эти мысли Исэндар решает отложить до тех пор, пока у него в руках не появится крепкого и верного, своего собственного оружия.

Подарок Альзара так и остается лежать, спрятанный от всего мира в потаенном уголке кровати, накрытый сеном. Кинжал совсем не представляется тем оружием, с которым пойдешь в бой. Да оно и понятно. Нужен меч, а отцовский подарок непременно должен вернуться к его истинному обладателю. Сперва только нужно будет выяснить, что произошло с отцом, решить, что делать потом, а уже затем вернуть кинжал полуухому воину.

И значит, надо как следует постараться. Сейчас главное получить оружие, а обо всем остальном нужно будет позаботиться уже после.

Прогулка до кузни еще сильнее ободряет. Причем настолько, что кажется, будто прежде никогда еще не было такого великолепного самочувствия. Сил так много, что сжав кулак, думается, можно сломать пальцы, если перестараться.

Дурак, правда, так и не показывается. Оглядевшись, Исэндар нигде его не находит. Мальчик даже беспокоиться начинает, не случилось ли с безумцем чего-нибудь неприятного. Впрочем, и об этом он тоже заставляет себя забыть: сейчас есть лишь одна забота, и все силы непременно должны уйти именно на нее.

— Дядя Ильмар! — вскрикивает он, распахнув дверь в кузню.

Нечаянно получается слишком уж громко. Распирает от бодрости, хочется прямо сейчас в бой, вот чтобы выковать клинок немедленно и сразу же оказаться на бранном поле. Хотя, разумеется, Исэндар понимает, что это чувство обманчивое, уже научается с ним обращаться, а потому успокаивает ум, медлит, чтобы остудить свой пыл и лишь тогда подходит к кузнецу ближе.

— Дядя Ильмар, — зовет он снова. — Ты не сердись, что вчера не пришел. Я и не знал. Я вот только проснулся и сразу к тебе, только поесть взял.

Кузнец хмурится, ничего не говорит, отворачивается. Его молчание пронзает сердце тяжелым чувством, и хочется тут же броситься к кузнецу и упрашивать, лишь бы тот не успел домой отправить.

— Дядя Ильмар, я же ненароком! — не удерживается мальчик. — Если бы меня матушка разбудила, так я…

— Ты как? — перебивает мужчина. — Отдохнул?

— А… э… да.

— Поработать готов?

Мальчишка оживает в мгновение.

— Да!

Кузнец же вздыхает, оборачивается и встает с низкого табурета, сидя на котором он выполняет разную мелкую работу.

— Раз так, то слушай, — продолжает кузнец хмуриться, глядит строго и холодно. — Скоро уж холодать начнет. Завтра мы с тобой заново пойдем, а сегодня еще отдыхай. Матери помоги. Только вот что, малец…

Ильмар еще раз вздыхает, подступает ближе, глядит холодно, будто с каким-то недовольством, которое мальчик, разумеется, принимает на свой счет.

— …Еще раз я тебя к горе отведу, но тогда уж, ежели руды наколоть не сумеешь, так и клинка тебе не видать. Хватит. Умотался ты слишком. Духом ты крепкий, да вот… тельце у тебя еще слабенькое. Так что отдыхай, а завтра посмотрим. Ежели не осилишь камень долбить, то потом я тебя в кузне еще натаскаю, а как окрепнешь, так и за клинок поговорим. Ступай.

Кузнец отворачивается и возвращается на табурет, чтобы и дальше затачивать лопаты и тяпки, которые принесли к нему на починку крестьяне.

А мальчик застывает на месте. Обернуться и уйти он не решается, но и броситься упрашивать кузнеца изменить решение тоже не может. Как-то совсем теперь не так, как раньше, ясно, очевидно, что это ничего не изменит. Только вот буйных мыслей это ничуть не успокаивает.

Непременно хочется найти выход, да только вот прежними, детскими приемами ничего не добьешься. Взгляд мечется из стороны в сторону, упорно ищет что-нибудь, хоть что-то… и вдруг останавливается на сложенной в темном углу кирке.

— Дядь Ильмар, дай кирку! — выкрикивает Исэндар, снова не удерживаясь от мощных порывов чувств, бушующих в его бодром, отдохнувшем уме. — Дай, пожалуйста! Не сломаю!

Кузнец оборачивается, но успевает только посмотреть сердито, а вот что-нибудь сказать мальчик ему не дает.

— А если сломаю, так работу мне дашь, я все отработаю! Дай! Дай, прошу! Дай!

— Да хватит! — вскрикивает и мужчина. — Заладил мне тут, дай да дай, чтоб тебя! Чего орешь?

Фыркнув, кузнец отворачивается. Внезапно мелькает мысль. Можно бы схватить кирку и убежать, все равно же недалеко, и ведь не для кражи, а только на день, но Исэндар сдерживается.

— Дай кирку, дядь Ильмар, — настаивает он, ничуть не испугавшись кузнецкой грубости. — Всего раз я ее держал. Дай еще! Я же дорогу знаю, там еще и не заросло. Я хоть пойму, как руду искать в камне, а завтра…

— Ха! — восклицает мужчина, но когда поворачивает голову, то смотрит уже без тени веселости. — Как руду искать? Никак. Киркой ее и ищут. Берешь ее в руку и молотишь, пока весь камень не выбьешь. Искать он собрался…

— Дай кирку, — шипит мальчишка. — Дай, пожалуйста. Чего ты уперся? Ты мне сам говорил, что я должен за день набить полмешка, а до тех пор ты меня водить будешь. Как же это я за раз должен научиться?!

— Ты еще на меня покричи, щенок!

— Дай кирку! Прошу тебя, дядь Ильмар! Дай!

— Тьфу! А ну пошел вон!

Кузнец уже и сам теряет все терпение и вскакивает. Хмурый, он стоит перед мальчиком во весь рост, плечи расправляет, сжимает кулаки, сердится отчего-то, но Исэндар не трусит и не отступается.

— Дай кирку, — продолжает он требовать серьезным тоном.

— Пшел вон, я сказал!

— Не пойду! Дай кирку! Дай!

— По морде я тебе сейчас дам! Домой иди! Кому говорят?!

Мальчик на этот раз медлит, но затем ставит на пол кувшин с молоком, рядом кладет тряпочный сверток с едой, которую собрала мать, а после, с еще более хмурым и решительным видом становится прямо напротив Ильмара.

— А вот на, бей, — говорит он тихо, боится, но звучит и выглядит так, будто ни капли страха в душе нет. — Только кирку дай.

— Ах ты!..

Кузнец подступает, и мальчик закрывает глаза. Только на миг он зажмуривается, но потом укрощает этот внезапный порыв, весь напрягается и остается стоять. Глядит Исэндар по-прежнему, серьезно и без единого сомнения, и так и повторяет про себя: «Бей, только дай кирку».

Мужчина, впрочем, ударить и не собирается. Он хватает мальчишку одной рукой за шкирку, а второй за пояс, напрягается всеми силами, скалится и злится, но поднимает Исэндара над землей, проносит два шага до выхода, а затем швыряет за дверь.

Мальчишка сваливается, бьется локтем, раздирает едва успевшие зажить ладони, раны на которых снова кровоточат. Впрочем, его это нисколько не беспокоит. Едва Ильмар оборачивается, чтобы зайти обратно и вынести кувшин и сверток, оставшиеся у входа, как мальчик немедленно забегает следом.

— Дай кирку, — продолжает требовать он. — Жалко тебе, что ли? Дай! Завтра если не набью полмешка, тогда уже и прогонишь. Сам же сказал! Дай кирку! Дай!

Кузнец замахивается. Бить он не собирается, а напугать не выходит. Он фыркает, смотрит зло, но что делать не знает. Лишь миг спустя приходит мысль снова вытолкать Исэндара за дверь, но на этот раз закрыться, и пусть он там кричит хоть до тех пор, пока горло себе не раздерет.

— Вон! — с хрипом и яростью вскрикивает мужчина.

— А ты выстави! — с таким же ярким и решительным чувством отвечает мальчишка.

И эти слова уже выводят кузнеца из себя. Он вновь хочет схватить Исэндара, поднять и вышвырнуть на улицу и даже успевает взяться за рубаху, но мальчик вдруг бросается вперед, цепляется за кузнеца руками и ногами, застав того врасплох.

— Дай кирку! — только и кричит мальчишка.

Ильмар же, вернув самообладание, пытается мальчика отцепить, но вдруг понимает, что не в силах.

Вроде бы детские, слабенькие ручонки, а держат так крепко, что не оторвать. Конечно, всей силы кузнец еще не попробовал приложить, но даже так он на мгновение теряется, чувствуя, что сил в мальчишке гораздо больше, чем можно было подумать. Видно, отдохнувший, он все же не так слаб, как казалось вчера.

Исэндар же до сих пор не понимает, отчего вообще кузнец так на него рассердился, что от своих же слов решил отказаться и изменить уговор. Ни ему, ни даже Обит Ильмар не стал рассказывать, что вчера, узнав, что мальчик проспал всю ночь и весь день, он решил, будто заморил мальца. Винить в этом самого Исэндара кузнец не решился, а потому вернулся после разговора с Обит домой, и за ужином стал ругать себя в мыслях за то, что не отправил мальчика отдыхать раньше.

Еще вчера он воображал, что едва не заморил Исэндара насмерть. Боялся, что тот, чего доброго, заболеет, или еще хуже…

Эти мысли не стали развиваться в уме до того, чтобы можно было подвести невеселый итог. Как могло бы все это для мальчика окончиться, и думать не хотелось, а уж говорить об этом его матери, потерявшей всю родню, тем более.

Поэтому, мальчика нужно выгнать и точка. Рассуждать здесь не о чем. Слаб он еще. Помочь-то не жалко. Пусть отдохнет, дома потрудится. Работу всегда можно отыскать такую, что под вечер ноги еле будут держать. Ни к чему тащить его ковыряться в скалах в поисках руды, потому как, если что случится, как потом смотреть Обит в глаза?

— Вон! — только раз еще вскрикивает кузнец, а затем пытается отодрать от себя Исэндара.

Мальчик вцепился, как гвоздями прибитый. Ногами обвил, руками схватился и держится, как только может. Так Ильмар и выходит на улицу вместе с ним, тянет, но оторвать не может. Еще и неудобно. Так, конечно, кузнец все равно сильнее, но отодрать от себя мальчика никак не получается.

— Пусти, щенок!

— Дай кирку!

— Ах ты!..

В итоге, чуть ли ни полдня они так и кружат на месте. Пару раз кузнец даже ударяет в спину, больно становится, и руки едва не разжимаются, но потом Ильмар и сам начинает жалеть, а пока раздумывает, не пришиб ли случайно, Исэндар успевает отдышаться и схватиться с новой силой.

— Не уйду, пока кирку не дашь! — выкрикивает он. — Дай кирку! Дай! Так и буду держать!

И вдруг, ближе к середине дня, мужчина чувствует, как от усталости слегка кружится голова. Происходит это совершенно внезапно. Казалось только что, будто сил еще полно, а тут они вдруг все исчезают. Правда, успевает еще появиться мысль, что мальчик наверняка тоже устал. Непременно устал. Как иначе? Он и так от работы в кузне вымотался, неделя едва прошла, а тут, пусть и старые, но привычные к тяжелой работе руки замотались уже его тянуть. Наверняка, он и сам отцепится, только бы надавить немножко.

И едва успевает Ильмар об этом подумать, как мальчик поднимает к нему полные жара решимости, энергичные глаза.

— Не пущу! — шипит он. — Дай кирку, дядя Ильмар! Дай!

И уже этот взгляд и голос заставляет окончательно растерять все силы, после чего кузнец просто валится на землю, садится на траве и больше спорить даже и не думает.

— Все! — заговаривает кузнец. — Достал ты меня, малец… делай, как знаешь.

Мужчина опускает глаза и неожиданно замечает, что Исэндар смотрит куда-то в сторону.

— Эй.

— А? Ничего! — странно отвечает мальчик. — Я просто… дай кирку, дядь Ильмар! Дай, прошу тебя!

— А ну слезь с меня! Сказал уже… ты не слушаешь что ли?

— Да нет же! Я просто… а так ты кирку дашь?

— Не дам. Слезай, говорю, пошли к горе. Да отцепись ты, проклятый!

Мальчик сначала даже не реагирует, но потом отпускает кузнеца и поднимается. Затем встает уже и сам Ильмар, и пока он, бурча, возвращается в кузню и собирается, Исэндар с недоумением рассматривает еще один значок с полоской, замерцавший тихонько в левом углу взгляда.

Теперь уже там целых два кружочка. Первый, который появился раньше, металлического цвета, чистый, слегка блестит, а второй желтоватый. Под обоими почти одинаковые полоски, тоненькие, меньше самих значков, но что все это означает понять невозможно.

— Ну, чего встал? Передумаю сейчас! — грозит кузнец.

Мальчишка торопливо хватает замотанную в тряпку еду, хмурится задумчиво, ничего не может понять, но решает с этим повременить и сначала заняться добычей руды.

Хотя, появление еще одного значка вынуждает беспокоиться. Если испытаний так много, то выдержать будет непросто. По пути к горам как раз находится время об этом поразмышлять, но вывод ум делает все тот же: сейчас главное заработать оружие, и для этого нужно сосредоточить все силы, чтобы достать из камня руду.

К счастью, эти новые значки уже совсем не отвлекают. Едва оказавшись на месте, Исэндар торопливо берется за работу. Он едва не дрожит, ожидая, когда мужчина передаст кирку, а тот медлит, будто до сих пор сомневается.

— Ладно, на, — бурчит кузнец. — Хватит глазами меня грызть.

Сам Ильмар неохотно и вяло работает уже с первого мгновения. Только пару раз он оборачивается и глядит на мальчика, смотрит миг, как тот отчаянно долбит киркой неподатливый камень, но только вздыхает устало.

Мальчик же не останавливается. Слова кузнеца о поиске руды поначалу сбивают. Раз нужно разбить весь камень, то так и нужно поступить, и до середины дня мальчик работает настолько усердно, что к обеду разбивает довольно большой участок скалы, но и почти выматывается.

Ильмар же глядит с удивлением. На ум приходит сказать Исэндару, чтобы тот успокоился, потому как все равно не успеет до завтра набрать полмешка, хоть целую ночь бы проработал, но язык не поворачивается. Даже ему самому не так уж часто везет, чтобы разом, за день набить так много руды. Поначалу казалось, что это отличный способ немного остудить мальчишку, но теперь, глядя на то, сколько Исэндар сделал всего за полдня, становится даже обидно.

Обидно потому, что ни кусочка руды не выпало. И такое случается не очень часто, но и не так уж редко. Жаль только, что сегодня мальцу такой кусок скалы выпал, а то бы он мог немало руды отколоть.

Опытным взглядом кузнец замечает, насколько глубоко пробился Исэдар, а вот сам мальчик этого различить не может. Руды попросту нет. Сколько ни долби, а так ее не найдешь. Что бы там ни говорил дядя Ильмар, а надо все-таки сосредоточиться и не просто долбить, а стараться увидеть, хоть бы и прямо через камень. Раз в мире есть богиня, раз она показала свою магию, то уже и сомневаться не получится в том, что любая мысль может оказаться самой чистой и правдивой, любое сумасшествие может быть всего лишь скрытой от чужих глаз возможностью.

После короткого перекуса, Исэндар принимается за работу уже по-новому. Кузнец даже сам отвлекается, с интересом глядит на мальчика, а тот долго высматривает что-то в скале, прежде чем начать махать киркой.

Покачав головой, мужчина отворачивается, а затем и сам начинает бить по камню, решив, что мальчик устал и таким способом отдыхает. А впрочем, уже скоро вновь за спиной упорство Исэндара отзывается в ударах кирки о прочную каменную стену.

Ничего не выходит. Под ноги валятся каменные щепки, но теперь становится понятно, для чего вообще нужна лопата. Руками собирать все осколки было бы тяжело. Да и ладони разбиты в кровь. Намотав рубаху на рукоять, мальчишка сжимает ее покрепче, и так продолжает работать дальше.

Ильмар так и не замечает на руках ученика крови. Задумавшись, он попросту забывает обратить на это внимание, хотя и сам легко бы мог догадаться, что подобное с нежными, не приученными к такой работе мальчишескими руками обязательно должно произойти. Только вот за спиной продолжает стучать кирка, иногда лишь унимается, когда Исэндар высматривает в скале очередной кусок, и после снова в ушах от ударов звенит, как в кузне.

Затем снова приходится сделать небольшой перерыв, чтобы перекусить. Только вот мальчик странно себя ведет. Вместо того, чтобы сесть на землю и отдохнуть, жует он прямо на ногах, высматривает что-то в скале, чуть ли не вынюхивает, стоит так близко, что носом почти тычет в камень.

— А ты клюнь, поможет — шутит кузнец.

Выходит натужно и не смешно. Даже сам Ильмар будто расстраивается из-за такого своего неумения, а потому отмахивается и возвращается к работе.

Исэндар же вновь уже готовится собирать выбитые из скалы крошки и замечает, что кое-какую руду он все-таки отыскал. Правда, кусочки маленькие, так что их вряд ли на что-нибудь хватит.

— Не везет тебе, — не удерживается мужчина, снова поглядывая на работу своего ученика. — Ну, ты не печалься, случается. Уже темнеть скоро будет, так что нам собираться пора, а завтра…

— Светло еще, дядь Ильмар! — мгновенно оживает мальчик. — Еще до ночи времени полно! А ты потом скажешь мне завтра, что уговор был, так что не пойдет.

В голосе Исэндара столько энергии, что это сбивает с толку. Кузнец даже спорить не решается. Он только взглядывает на небо и сразу же признает за мальчишкой правоту.

— Ну, ладно… но, как только начнет темнеть, мы сразу обратно двинемся. Не стоит тут на ночь оставаться. Волки могут зайти. В деревню они все ж боятся идти, но по округе шастают.

Исэндар не отвечает. Он принимается бить по скале с прежним усердием, будто ни капли силы не растратил, а вскоре, ненадолго отвлекшись, замечает, что полоска под металлическим значком, который появился раньше, уже позеленела и вытянулась, почти сравнявшись размером с самим знаком.

Наконец, на грани отчаяния, мальчик упорно ищет взглядом в скале удачное место, чтобы начать выбивать камень. Он всматривается, а про себя молится богине, упрашивая ее помочь, указать, в каком месте нужно ударить, чтобы разом выбить хотя бы половину от того, что нужно.

Обидно потратить день вот так впустую. Те жалкие крошки, что нашлись в осколках, даже и считать не хочется. Что они есть, что их нет — никакой разницы. Остается лишь уповать на то, что богиня ответит и последняя, отчаянная попытка будет удачной.

Начинает темнеть. Хочется поторопиться, а желание заработать себе клинок отдается в чувствах таким жаром, что даже боль в руках легко игнорировать. Остается лишь выдолбить какой-нибудь здоровенный кусок руды. Хоть один единственный.

Наконец, с заветным отзвуком кирка ударяется во что-то твердое, что-то, что крепче скалы, что не бьется от удара на крошки. Даже Ильмар оборачивается, сразу оставив свою работу. К этому мгновению он и сам уже болеет за мальчишку, ожидая, что тот выбьет хоть небольшой кусочек. Зная, как тяжело оканчивать работу, когда вовсе ничего не удается добыть, он не сдерживает пробудившуюся в уме радость.

— Ну чего?! — недоумевает кузнец, когда видит, что мальчик застыл и не решается достать руду из скалы. — Чего встал-то?! Бей!

Исэндар оборачивается с растерянным видом и глядит так, словно целый день он работал один, а мужчину заметил только сейчас.

— Ну чего… — начинает сердиться Ильмар, но мгновенно остывает и подступает ближе вместе с киркой. — Устал? Ну, оно и не удивительно. Ежели работа не идет, оттого лишь тяжелее. Дай я…

— Нет, — оживает мальчик. — Хорошо все. Я сейчас…

Он поворачивается, делает вид, будто снова готовится бить камень, а сам разглядывает значок, перекрывший в глазах все остальное, и читает надпись, торопясь успеть пробежать по строкам, прежде чем они исчезнут и значок уменьшится.

Из простого кружка значок теперь превращается в кусок руды. Неровный, он выступает краями и завораживает количеством изгибов. Совсем как настоящий, будто только что выбит из камня. А на передней части, таким же металлом вылиты изображения молота, наковальни и какой-то невнятной заготовки, которая даже подсвечивается красным, будто раскалена до предела.

«Получен навык «Кузнечное дело»» — гласит первая надпись, которая выписана самыми большими и заметными, толстыми и массивными буквами, как и сам значок, вылитыми из металла.

Исэндар читает медленно, боясь, что не успеет, а потом, если будет открывать заново описание навыка, как делал это с предыдущим, то выдаст себя кузнецу. Вернее, не выдаст, конечно, а заставит думать, что помутился умом.

Впрочем, мальчик успевает все прочесть до того, как навык отправится теперь уже в правый угол, где и поселится рядом с обозначением заработанного в испытании умения, названного кем-то упорством.

«Влияет на умения, напрямую связанные с кузнечным мастерством. Добыча руды, мастерство ковки и закалки увеличиваются на 0.5. Увеличивает качество выкованных изделий на 0.5» — гласит надпись. Впрочем, чуть ниже есть еще, но и остальное Исэндар успевает прочитать.

«Дает бонусы к характеристикам «Сила» и «Выносливость», увеличивая их показатели на 0.5».

Внизу еще есть надпись маленькими буковками «Подробное описание навыка», но его приходится игнорировать. Впрочем, в голове итак все перемешалось. Значит, больше не нужно проходить испытание? Пока что не выходит окончательно решить, так это или нет. Все же, может случиться, что потом еще появится какая-нибудь новая ленточка, прилипшая к ноге, которая и приведет куда-нибудь… но пока это не важно.

Кроме того, усталость проходит мгновенно. Да и даже руки слегка заживают, хотя кожа на ладонях должна бы наоборот еще сильнее расползтись лопнувшими мозолями, а вместо этого становится гораздо легче.

Значок полученного навыка отползает в сторону, вправо, как раз туда, где красовался щит с маленькой надписью «Упорство» под ним. Тогда Исэндар сжимает рукоять кирки еще крепче, чем прежде, забывает уже про наступающие сумерки, размахивается и со всей силы ударяет рядом с тем местом, где только что нашлась руда, которую нужно еще выбить из неподатливой каменной стены.

И к неожиданности мальчика, рождая в кузнеце редкое удивление, кирка вонзается так глубоко, что застревает. Исэндар, смутившись, быстро вытаскивает инструмент, лишь пару мгновений повозившись, думает, что опять мужчина будет подшучивать, а от этого и двигается неловко, но Ильмар ничего не говорит.

Застыв на месте, кузнец смотрит на ученика изменившимся взглядом. Тот ли это сын мудреца, избалованный материнской немощностью и отцовской добротой, который еще пару дней назад валился с ног, когда бил камень? Он будто вырос за мгновение, стал больше, сильнее и крепче. Даже кирка в руках мальчика теперь стала вести себя иначе и пробивается сквозь камень относительно легко, как топор сквозь дерево.

— Здоровый, видать, — спохватывается кузнец, заметив отблески заката в обнажившемся в скале чистом куске руды. — Ты ковырни, ковырни хорошенько.

Исэндар слушается. Да и слова Ильмара находят в его уме отклик. Мальчик и сам торопится отнять у камня честно заработанную награду, а кроме того, все быстрее темнеет. Ночью работать никак не выйдет при всем желании, руды удалось добыть лишь пару крошек и нужно спешить.

Мальчик размахивает киркой так, что чуть не всаживает ее прямо в черепушку кузнеца, который и сам с таким нетерпением ожидает, когда руда выйдет, что подступил слишком близко. Впрочем, пока Ильмар ругается, его ученик продолжает долбить камень, не прождав ни мгновения.

Усталость все же берет свое, но сейчас ее пока еще можно игнорировать. Да и когда открылся навык, то стало намного легче, силы будто восполнились немедленно, хоть и быстро теперь истекают.

— Еще чуток, дядь Ильмар! — выговаривает мальчик с трудом, сбивая дыхание и ни на миг не остановив работу.

— Да ты бей, бей! Не болтай! — поддерживает кузнец.

Недовольства в его голосе совсем нет, и это еще сильнее ободряет. Кирка опять разбивает камень, продолжая обнажать большой кусок руды. Ладони снова истираются в кровь, но терпеть легко, когда уже осталось сделать так мало. Кажется, еще всего чуть-чуть, а уж тогда можно будет и успокоиться.

Наконец, темнеет окончательно.

— Еще нет, что ли?! — вскипает Ильмар. — Чего? Такой здоровый? Да быть не может! А ну дай!

Насилу отодвинув мальчишку, кузнец ощупывает еще теплый от ударов кирки участок скалы. В нем легко различить сколы камня и обнаженный кусок руды, заметный, впрочем, только благодаря опыту.

Глазами же уже не различить ничего. Стемнело, и в скале невозможно увидеть границы обнажившейся руды. Кузнец, поняв это, оборачивается, а сам успевает проникнуться к мальчишке, к его старанию уважением.

— Все, хорош, малец, — вздыхает мужчина. — Славно потрудились. Да и кусок ты тут, видать, здоровенный нашел. Гляди, еще и до края не добил. Идем домой. Завтра придем еще, по свету виднее будет, а так…

— Дядь Ильмар, а ну отойди, — перебивает мальчик нетерпеливо.

Голос его вздрагивает и от усталости, и от жара распаленного духа, и от ударов разогнавшего темп сердца.

— Дай я добью быстро. Чего там…

— Знаешь, малец, уметь надо и… — начинает кузнец, но вдруг замолкает, и голос его резко переменяется. — Вот что, либо ты будешь долбить сегодня и все силы потратишь, либо мы сейчас передохнем, а завтра придем вместе и тогда я буду с тобой работать. Завтра вместе полмешка ежели набьем, то возьмемся за клинок. Но только либо так, либо так. Ну что, по рукам, малец?

Протянутую руку уже едва можно различить, а до последнего мгновения не отпускало чувство, будто бы ночной мрак подползает медленно и осторожно. Или это ночь, разинув пасть, рывком отняла у дневного света его владения, когда усталое солнце закатилось за горизонт.

И все равно мальчик раздумывает и не сразу принимает решение. Впрочем, это лишь от усталости. Разве можно надеяться, что неумелые руки сумеют выбить достаточно руды за один только завтрашний день. И хотя поначалу кажется, что всю ночь можно проработать, а затем не опускать кирку до следующего вечера, Исэндар все же решает отдохнуть, уже теперь не позволяя себе от горячности забыть, как легко усталость портит любое дело.

— Дядь Ильмар, — заговаривает он неуверенно. — Так ты… поможешь мне завтра полмешка набить?

— Сказал же уже… или думаешь, что вру? Чего переспрашиваешь все время?

— Да не думаю я ничего… я…

— Вот именно, что ничего не думаешь. А надо бы хоть иногда.

— Дядь Ильмар!

Голос мальчика, наполненный мелодичностью живой обиды, в темноте звучит совсем по-детски. Когда не видно лица, то кажется, будто это все тот же малец, который чуть ли не каждый день пытался стащить какое-нибудь оружие. Отчего-то на лице даже улыбка появляется, которая тает от вздоха.

— Эх, малец… да помогу я, помогу, сказал же, — отвечает кузнец. — Вот тебе рука. Если не веришь, так не жми, а спрашивать меня по сто раз перестань, а то на кулак только напросишься.

Уже все решено, но мальчик все равно не торопится. Затем он жмет ладонь кузнеца, и Ильмар чувствует влагу, оставшуюся от прикосновения. И думается ему, что если на ладонях остался пот, значит работал мальчишка на славу.

— Вот то-то. Славно потрудились, малец, а теперь идем. Нам еще через лес пробираться.

Домой мальчик приходит затемно, и мать встречает его прямо на пороге. Дверь открыта уже с вечера, и женщина выходит и заходит обратно уже с самого начала сумерек. Едва лишь темнота легкой дымкой стала плыть с другой стороны заката, как вместе с ней в голову прокрались самые нелепые переживания.

Уставшая от беспокойств этих дней, Обит с нетерпением ждала возвращения сына, не находя себе места, а едва взгляд сумел различить подвижную тень, как сердце женщины заколотилось, ожидая радостного возвращения, но и боясь угрюмого гонца, принесшего какую-нибудь страшную весть.

— Мам, ну хватит, — с трудом успокаивает Исэндар женщину, и сразу начинает говорить о планах. — Дядя Ильмар сказал, что завтра с утра пойдем, так что я поем чего-нибудь и спать. Ты меня разбудишь с утра? А то вдруг не проснусь. Ты разбуди, ладно? А сама отдохни потом. Скоро я закончу в кузне, а тогда дома снова буду помогать, так что ты не тревожься.

— Да как тут не тревожиться? — начинает Обит, но вздыхает, отмахивается и накрывает на стол.

Уже и сам Исэндар замечает ее метаморфозу. Все быстрее мать теряет старые привычки, но сам мальчик не может понять, как это произошло, так как замечает эти перемены едва ли ни разом. Оттого лишь еще жальче.

— Я помогу, ты не думай, — убеждает он, хотя женщина ничего поперек и не сказала, даже не пошутила как-нибудь. — Я сейчас у дяди Ильмара буду опять от обеда работать, а утром…

— Да верю я, верю, ты ешь, да отдыхать ложись скорее. Устал, небось?

Мальчик только вздыхает. Скоро уже он добирается до кровати, а там быстро и легко засыпает, успев только удивиться, как внезапно и резко закончились силы, стоило лишь закрыть глаза.

Утро наступает неожиданно и резко. Спеша умыть взгляд утренним светом, веки открываются даже раньше, чем успевают окончательно растаять ночные видения, и Исэндар сразу поднимается, не дожидаясь пробуждения матери.

Обит еще лежит в кровати. Светлеть только начинает, а оттого и желание спешить быстро развеивается. Мальчик начинает сам пытаться собирать на столе завтрак, но еда отыскивается как-то неохотно.

От непривычных рук все, даже самые знакомые предметы в полутьме раннего утра попрятались так умело, что найти их быстро не удается. Женщина сквозь сон улавливает звуки возни, с беспокойством поднимается, осматривается, а когда замечает сына, то сразу встает.

Легкая слабость раннего пробуждения проходит не сразу, да и мальчик, заметив мать, заботливо предлагает ей отдохнуть, поскольку встал раньше, чем собирался, а потому в расторопности все равно нужды нет.

— Отдохни, — говорит он. — Сам, как-нибудь… ты… только скажи, а хлеб-то где? Я чего-то не могу… а, вижу… а сыр?

Обит поначалу и собирается лечь обратно, но такое нелепое зрелище прогоняет сон быстрее, чем, пожалуй, зарево пожара, если бы только оно вспыхнуло где-нибудь поблизости и залило комнату тенью кровавого ночного огня.

— Ой, сиди уж, — подступает мать. — Глядеть не могу, как ты топчешься. Вот же сыр. Вот масло есть еще. Молоко вот тут… прокисает уж. Тебе с собой надо чего положить? Да сиди уж, а я пока соберу.

А стоит выйти за дверь, как с утренней прохладой, наполнившей грудь, с чистым воздухом, тело наполняется бодрым духом. Он разливается по телу приятным напряжением, вынуждая с удовольствием распрямиться и сжать мышцы, которые легкой, приятной болью сразу же прогоняют остатки сна.

Посмотрев на руки, Исэндар с неудовольствием качает головой. Хорошо, что мать не заметила. Мозоли очень уж быстро затягиваются, даже гордость берет, но все равно, еще бы денек или два передохнуть…

Спасает лишь мысль о том, что в скале ждет огромный кусок руды, который еще нужно добить. Надо только будет кирку рубахой перемотать, чтобы руки так не болели, а там уже потерпеть до вечера, а то и меньше.

Дурака опять не видно. Хотя, рано еще, спит, наверное. А вот в доме кузнеца уже кипит жизнь. Живет он один, жена у него была, но померла от какой-то странной болезни, о которой тут никто не слыхал. Детей она не оставила, а новую жену сам Ильмар искать уже и не хотел.

Вот и приходится ему вести хозяйство самому. Вернее, деревенские помогают. Всегда есть работа, всегда нужно чего-нибудь выковать, починить или заточить, а взамен то еды с огорода принесут, то яиц, то молока, сыра или масла, хлеба или чего-нибудь еще. Иногда даже одежду постирать ходят, заштопать, дома прибрать или еще чем-то по хозяйству помочь, так как кузнец в деревне один и его все рады оградить от лишних забот, особенно когда больше и отплатить нечем.

— Ты чего в такую рань? — хмурится Ильмар. — Ладно, заходи. Я не поел еще. Соберусь и двинемся, а пока вот тут посиди.

Исэндар, пряча ладони от случайного взора, заходит в дом. Здесь ему бывать не приходилось, разве что мельком заглянуть, пробегая с украденным мечом мимо кузнецкого дома.

Все здесь большое и массивное, как и сам Ильмар. Даже стулья какие-то громадные, не то, что дома. И мальчик, рассматривая жилище, заметно нахмуривается.

— Чего?

— Ничего.

Мужчина не пристает. Он заканчивает есть, принимается собирать еду в дорогу, а мальчик впервые задумывается над тем, в какой дыре живет он и его бедная мать. Хоть никогда и не возникает такой нужды, которую бы нельзя было удовлетворить, а все равно теперь кажется, что в родном бедняцком доме слишком мало всего, раз даже у одинокого кузнеца такие огромные, по сравнению с жилищем Исэндара, хоромы.

— Чего задумался? — отвлекает кузнец. — Идешь? Или тут будешь ждать, когда я сам тебе целый мешок руды наберу?

Впрочем, по пути к скалам, мальчик все еще раздумывает о том, что нет ничего сложного в том, чтобы сделать и дома все больше, крепче и лучше, а уж тогда мать и не подумает говорить, что он еще мал. Тогда-то можно будет спокойно взять у нее оружие, которое к тому времени сделает кузнец, а затем отправиться в город и найти способ узнать у Голоса, почему он так скоро переменил решение, если был уже готов отпустить Сокура.

А затем Исэндар вспоминает, что в горе осталась руда, которая дожидается его возвращения. Нужно ее всего-то достать.

Когда же мальчик с кузнецом уже при свете дня осматривают кусок руды, то на миг даже теряются, после чего кузнец рассмеивается.

— Хе-хах! Вот, везет же тебе, дурню, а?! — говорит он. — А ты еще в ночь долбить собирался! Ха-ха! Да ни в жизнь бы не выбил во тьме! Смотри, здоровый!

Такой настрой и мальчика насыщает свежими силами, хотя и так тело и ум полнятся ими с самого утра. Маячит уже на горизонте жар скорого приключения, а потому кажется, что все можно сделать, что бы ни пришлось. Да хоть целую скалу продолбить насквозь, в пыль размолоть весь камень.

— Нда… вот что, давай-ка вместе его вынуть попробуем, — уже серьезным голосом продолжает кузнец. — Ты с этой стороны бей, а я тут возьмусь. Он ежели так плотно сидит, еще больше, чем кажется, смотри, до края еще не дошел. Тут может и на полмешка хватит разом. Мне таких уж лет пять не попадалось!

Исэндар не спорит и немедленно принимается за работу. Правда, так и не наматывает рубаху на рукоять, о чем уже скоро жалеет. Мозоли быстро расходятся, а ладони начинает обжигать не тогда, когда держишь кирку или бьешь, а когда хочется взяться удобнее и нужно перехватиться.

Так еще и середина дня не наступает, а все же приходится снять рубаху и намотать на рукоять кирки, и кузнец, который теперь стоит рядом, а не где-то в стороне за спиной, немедленно это замечает.

— Чего? Мозоль посадил?

— Все нормально, дядь Ильмар, — пытается отделаться мальчик, чего у него не выходит.

— А ну дай посмотреть.

Мужчина крепко сжимает предплечье, даже больно становится, а ладонь сама разжимается, мгновенно ослабев. Поглядев на разбитые в кровь руки, кузнец вздыхает и нахмуривается, но не сразу решает, что делать.

— Дядь Ильмар, хорошо все, не болит…

Кузнец молча отнимает кирку.

— Дядь Ильмар!

— Молчи! Дурак, — сердится мужчина. — Я вчера еще думаю, чего руки такие мокрые? Домой когда пришел, свечку поджег, умываюсь, а сам гляжу, что не так что-то. Кровь что ли? Смотрю, не пойму откуда. Твоя, значит? Иди сюда. Сюда говорю иди! Я тебе ничего ковать не буду, ежели ты мне тут будешь, как с мамкой капризничать!

Приходится слушать. С печалью Исэндар оглядывается на застрявший в скале кусок руды, который размером-то всего пару ладоней, но сидит глубоко и крепко. Наверняка, Ильмар не ошибся и там целая громадина, надо только вытащить. К тому же, до обеда бы еще можно было вытащить, если бы кузнец ничего не заметил.

Впрочем, в уме рождается не та обида, которую мальчик сумел бы предугадать. Когда он понимает, что задумал кузнец, то злость берет за то, что самому в голову не пришло сделать это еще вчера.

Вечером, когда после работы мальчик вернулся домой, он и не подумал у матери попросить замазать раны ее припарками. Наоборот, не хотелось ее беспокоить, а потому даже мысли не возникло. Теперь же кузнец собирает травы, чтобы прямо так сделать немного слабой мази, которая все же лучше, чем ничего.

Хотя, даже это чувство не мешает Исэндару быстро заинтересоваться и рассматривать теперь, что и как делает Ильмар. Мужчина это замечает и добреет мгновенно. Да и сердится он только от заботы, как это бывает, если на пути ума не становится безразличие. Вернее, он даже испытывает почти то же чувство, которое скребет и на душе мальчишки, и все думает, что ведь сам мог, должен был сам догадаться.

— Отец твой показал, — заговаривает кузнец, невольно подогревая интерес мальчика. — Я в кузне частенько было… да и сейчас тоже то палец разобью, то еще чего. У нас-то тут травника нет. Раньше в город бегали, да и то, когда уж совсем терпеть невмоготу. Так Сокур показал… оно, конечно, не так делается, растереть надо лучше, да и воды еще немножко хорошо бы добавить и выпарить, чтобы густо было, но и так сойдет. Лучше, чем так будешь руки драть.

Мальчик запоминает каждое растение, сейчас только подумав, что в бою ему это может хорошо пригодиться. Раны для воина, наверное, обычное дело. Точно он не знает, конечно, но как иначе?

— Руки давай, — сердито буркает Ильмар.

Исэндар кривится виновато, выставляет руки, ладони поднимает к небу, и на них сразу опускается легким шлепком приятное, нежное касание прохлады.

— Сейчас замотаю, ты посидишь до обеда…

— Дядь Ильмар…

— Молчи, когда с тобой говорят! — грубо обрывает кузнец. — Сказал, до обеда будешь сидеть. Или вообще домой пойдешь. А ежели перечить станешь, так дома у себя в печи куй оружие, какое захочется, а ко мне не подходи.

Остается лишь вздохнуть и подчиниться. В это время кузнец отрывает длинный кусок от собственной рубахи, выбрав место, где ткань почище, а затем начинает перематывать мальчику руки.

— Я пока сам достать попробую, — заговаривает он снова. — Ты сиди, пусть руки чуть успокоятся. Я тебе не мамка, да и жалеть тебя нечего. Ежели сам дурной, так не мне тебя исправлять. Хочешь работать — на тебе. А все же до обеда сиди, я потом Обит врать не собираюсь. Ежели что, так скажу, как есть.

Исэндар даже смягчается. Лишь бы не пришлось работу останавливать. Он и не подозревает, что кузнец послал бы уже домой, но беспокоится, что мальчик все равно продолжит работать и слушаться ни за что не станет.

Это рвение обезоруживает Ильмара так же, как и Обит. Женщина раньше сумела распознать в сыне такую перемену, раньше увидела, что прежняя его отчаянная тяга влезть в какие-то неприятности теперь словно обрела первопричину. Будто в спину Исэндара вечно бьет напор горной реки, толкая его к горизонту, а сам Исэндар не пытается сопротивляться и лишь быстрее и охотней несется вперед, не видя на пути никаких преград. Неясно только, куда и зачем мальчик спешит, но стоит побыть рядом и рассмотреть внимательней, с какой отдачей, с каким нетерпением он готов рваться дальше, как уже останавливать его не хватает смелости.

— Как баран, — подытоживает кузнец свои мысли, но уже вслух, не объясняя всего, о чем думал. — Упертый.

И вдруг, Исэндар глубоко задумывается. Может ли быть, что все это случайность, или же давным-давно судьба определила путь, по которому мальчик пойдет — не ясно. И мать, и отец, а теперь и Ильмар — все говорят, что мальчик упертый. Или, лучше сказать, упорный. Потому его эти слова кузнеца и погружают в глубокие раздумья, откуда не выходит как-нибудь выбраться до самого обеда, ведь именно эта черта, именно этот странный навык стал первым и главным достижением мальчишки. А раз так, то остается, как говорил отец, следовать выбранному пути без страха и без единого сомнения.