Глава девятая

Наутро, с трудом сумев расспросить дурака, Исэндар узнает, что прошло уже несколько дней.

— И ты даже ягод не собрал?! — вспыхивает мальчик, но затем так же быстро успокаивается.

Глядеть на безумца со злобой никак не выходит. Мужчина опускает голову, прячет виновато глаза, и лишь после в уме возникает мысль, что сам дурак вряд ли чего-нибудь успел поесть.

Мать собрала в дорогу много еды, но Исэндар сам отказался брать все и удовлетворился лишь небольшой частью. Пообещав найти в городе работу и пропитание, он сам настолько искренне в это поверил, что утруждать себя лишним грузом посчитал занятием глупым, пустым и даже вредным.

— Не сержусь я. Успокойся, — говорит он тише. — Сам виноват. Сам же тебе говорил, что цветы не такие, как должны быть.

Поднявшись с земли, мальчик ощущает, что никуда еще не пропала заработанная отравлением слабость. И все же тело уже слушается, просто двигается медленнее, чем велит ему ум.

Сорвав цветы, которые взгляд заметил незадолго до того, как отрава подействовала, Исэндар теперь рассматривает их внимательней.

— Да, вот эти нужны. Видишь? — показывает он.

Дурак оживляется и снова глядит со своим обычным, полным дурости, но вполне естественным для него видом.

— Ладно. Идем, — собирается мальчик. — Найдем в городе чего-нибудь поесть.

Немного времени проходит, как уже приходится сделать остановку. Сумасшедший ничего не говорит, но постоянно трогает за плечо. Аккуратно, по-дружески он касается только пальцами, а затем смотрит с такой жалостью, будто это не у него недавно отрезали руку, а у Исэндара.

Впрочем, отдыхать мальчик не собирается. Жалко тратить еще больше времени. Сил на охоту нет, ягод не видно, а те, которые попадаются, есть не хочется, поскольку не ясно, не обернется ли это новым отравлением.

Зато, быстро удается найти занятие. Собрав еще трав и цветов, мальчик начинает готовить припарки. Без воды, густую смесь он растирает в ступке, попутно отдыхая, а затем вновь поднимает дурака, и они идут дальше.

Так продолжается до самого вечера. Приходится снова делать привал, отчего хмурость продолжает въедаться в лицо мальчишки. Так бездарно растратив время и припасы, да еще и рассердившись на безумца, который на самом деле бо́льшую часть еды скормил отравившемуся Исэндару, а вовсе не съел, мальчик винит теперь уже одного только себя, а оттого с каждым мгновением злится все больше.

И от этого силы еще стремительнее пропадают. Да еще и дурак, вдруг обернувшись и уставившись куда-то, неожиданно вскакивает и убегает.

— Стой! Куда! — пытается схватить мальчик.

Только руки слишком ослабли. Сил недостаточно, чтобы гнаться. Даже если и удалось бы поймать дурака за рубаху, то его все равно не удержишь. Тело еще ослабшее, просто заметно это лишь тогда, когда пытаешься двинуться быстрее.

— Вот же… ну давай, сбеги! Иди домой! — мгновенно теряет Исэндар контроль над чувствами. — Проваливай, дурак проклятый! И не возвращайся!

Когда же спустя некоторое время сумасшедший приходит обратно, то мальчик ничего не говорит, хотя все еще сердится. Потом безумец хватает бурдюк, снова убегает, а второй раз приходит уже радостный, живой, принеся с собой чистую воду, набранную в ручье неподалеку. И от этого становится настолько гадко, что мальчишка вообще ничего не говорит, не найдя сил даже затем, чтобы извиниться.

Впрочем, дураку хватает и того, что Исэндар утоляет жажду.

— Чего ты лыбишься, дурень? — сердится мальчик больше на себя, попросту не умея сейчас усмирить чувства, вымещая злость на своего безумного спутника.

А тот просто хмыкает довольно, усмехаясь с привычным хрипом.

— Гы…

— Дурак ты… гы, — передразнивает мальчик.

А затем он принимается готовить новую припарку, вскипятив в маленьком котелке варево и приготовив густую смесь.

Едва она остывает, как Исэндар тут же собирается испробовать мазь снова. В этот раз страшно. Вдруг, опять с чем-нибудь ошибся. Да и еды не осталось, голод уже донимает, скручивая живот, но делать нечего, по-другому никак нельзя. Чтобы продать мазь, нужно точно знать, что она работает, так что приходится сделать маленький надрез на коже и помазать его, чтобы убедиться.

К счастью, в этот раз уже получается хорошо. Вернее, не опасно. Головокружение есть, но от голода и слабости. Перед сном мальчик делает еще царапину, такую, чтобы до утра она затянуться сама никак не могла, а потом залепляет мазью, накрывает промытым листком и укладывается спать.

С наступлением утра, раны почти исчезают, а голод начинает донимать настолько, что подвинуться едва выходит. И сил нет, и каждое движение становится неприятным, и живот болит, не переставая. А впрочем, даже и так находится то, чему можно порадоваться, и что придает сил.

С удовлетворением Исэндар рассматривает новый значок в форме ступки и пестика, читая под ним: «Получен навык «Зельеварение». Скорость приготовления зелий, мазей и припарок, а также их качество увеличиваются на 0.5».

И с новым вздохом в грудь попадает чистый, удивительно приятный, бодрящий воздух, разливаясь по телу легким ветерком, словно бы он проник в нутро и нежным касанием расплылся от груди во все стороны, до макушки и до самых пяток.

— Пора. Идем, дурак, — с трудом поднимается мальчик.

Впрочем, сам он встает так медленно, что безумец успевает опередить, а затем еще и помогает выпрямиться. И только после снова продолжается путь.

На ходу мальчик собирает травы, чтобы можно было приготовить еще мази, но понимает, что сил на это никаких нет.

— Дурак, — зовет он слабым голосом, заметив нужные цветы, — сорви вот эти… вон… видишь?

Сумасшедший резво принимается исполнять указание, набирая полные ладони цветов, и не останавливается, пока Исэндар сам ему не велит.

— Да хватит! Куда столько?

Дурак на миг теряется, а затем отдает собранные растения и дальше уже помогает идти, поддерживая мальчика за плечо.

Путь до города в итоге занимает едва ли ни целую неделю, хотя с одной ночевкой, а то и вовсе без нее вполне можно было бы дойти. Правда, сил у ума все равно мало, и порадоваться он не может. А ведь есть чему. За такое время в дороге могли бы не раз напасть дикие звери, да и те же одичалые собаки, которые иногда даже там, дома загрызали какую-нибудь отбившуюся овцу, а иногда не брезговали напасть и на самих пастухов.

Сейчас на посторонние мысли и дела нет сил. А все же, едва добравшись до города, Исэндар оживает. Он дышит тяжело и часто, обессилев в тяжелом путешествии, но безумец поддерживает и не дает упасть.

Вскоре удается найти постоялый двор, который расположился как раз на окраине. Вытащив из мешочка, связанного из тряпки, завернутые в листья порции мази, мальчик направляется к широкому проему в заборе, через который постоялые торговцы заводят во двор свои телеги и лошадей.

Внутри не так уж шумно, но еще на улице начинает болеть голова, и все же стоит побороть себя, как это чувство пропадает. Словно готовишься войти в бурный поток, и мысли обещают, что он немедленно унесет прочь, не дав вернуться, но едва заходишь в реку, как становишься ее частью, ощущаешь, что способен бороться, и уже ее шум не может напугать и не дает отступиться.

Так Исэндар проходит двор, на котором стоит несколько распряженных телег. Лошадей, видимо, держат где-то рядом, но их не видно, да и других больших строений рядом нет. Сам же дом постоялого двора огромный и тянется дальше, крыша высокая, несуразная, размером с сам первый этаж.

Чисто, но пыльно. Вытоптанный лошадьми, разровненный повозками, широкий, просторный двор, большая дверь, массивные, бревенчатые стены. Встав у порога, мальчик оглядывается, видит, что дурак спрятался, хочет позвать, но затем нахмуривается, отворачивается и заходит внутрь.

А здесь уже оказывается не так уж много людей. Небольшая компания мужиков, с виду похожих на разбойников, сидит за большим столом. Всего таких столов четыре и они занимают место в середине просторной залы. Пожалуй, тут бы поместилось несколько таких домов, как маленькое жилище Исэндара, но надолго он не увлекается рассматриванием убранства.

Остальные столы, поменьше, все располагаются вдоль стен, а оканчивается это помещение большой стойкой, из-за которой торчит чья-то толстая голова, покрытая сальными, слипшимися волосами.

Еще есть дверь, ведущая куда-то. Она располагается как раз рядом со стойкой. Это и все, на что обращает мальчик внимание, а затем его взгляд привлекает толстая, хмурая женщина со злым выражением.

Она несет сразу шесть кружек с пенным напитком, ставит их на стол, где развалились на стульях пьющие мужики и сгребает брошенные горкой на краю монеты. После чего, получив смачный шлепок по большому заду, женщина резко выпрямляется, нахмуривается еще сильнее и с размаху всаживает одному из мужиков пощечину.

Мужчина, осмелившийся покуситься на громадные богатства работницы постоялого двора, мешком висящие у той на низу спины, от такого удара сваливается под хохот товарищей на пол.

Исэндар застывает, ожидая ссору. Грудь прожигает от тревоги, будто невольно пришлось застать, как грызутся между собой дикие звери. Привлекать к себе внимание кажется даже опасно, но лишь миг. Все смеются, да и мужик, получивший оплеуху, делает это радостнее других.

Наконец, женщина обращает свой злой, нетерпимый взор к мальчишке, а он от этого застывает, не решаясь отступить от порога и на шаг. И тогда, оставив пьяную компанию, работница постоялого двора быстрым шагом подходит ближе.

— Попрошайничать сюда пролез? — нахмуривается она еще сильнее, хотя и так ее взгляд трудно выдержать. — А ну пшел вон!

А впрочем, она тут же отворачивается, подходит к мужичку с сальными волосами, чья голова торчит из-за стойки, небрежно бросает ему горсть полученных от мужиков монет, а сама быстро скрывается за дверью.

Простояв в неуверенности еще немного, мальчик, наконец, собирается с мыслями, вдыхает неприятный, душный, кислый аромат пьяного веселья, а затем, приготовившись торговать своими мазями, делает шаг в сторону компании мужчин.

Сердце колотится, словно на медведя выходишь с рогатиной. Мыслей вообще никаких нет. Нужно идти, предложить мази, заработать денег, а об остальном и не думается. Голод и тот не беспокоит в эти мгновения.

Мужики же выглядят грозно, особенно, когда удается чуть лучше их рассмотреть. Уже то, что ведут они себя так развязно, смеются и пьют, разливают на пол свои напитки, не стесняются бить по столу и громко ругаться, не позволяет оставаться холодным и сдержанным. И все же Исэндар перебарывает волнение, да и вспоминает, что выбора у него нет: остается или получить свое, продать мази и заработать на еду, или просто выйти и сдохнуть от голода, как блудливому псу.

Хотя, в какой-то миг начинает казаться, что заговорить вовсе не получится. Сил и так нет, а с каждым шагом их становится только меньше. Впрочем, самому начинать беседу и не приходится.

— Чего надо, щенок?! — грубит, нахмурившись, один из мужиков.

Все разом оглядываются на мальчика, затем двое теряют интерес, ударяются кружками и пьют, чуть не захлебываясь, но остальные продолжают таращиться, брезгливым взглядом осматривая мальчишку.

— Я только… я просто хочу… — теряется Исэндар, опускает глаза и понимает, что должен взять себя в руки.

Он нахмуривается, собирая остатки сил. Ничего страшного нет в том, чтобы просто ответить. Да и ведь не убьют же за пару слов. Только вот сказать их не получается, выпивший мужичок не дает времени.

— Чего?! — сердится он мгновенно, ударяет по столу ладонью, а затем поднимается с табурета, качнувшись, но устояв на ногах. — Попрошайничать вздумал?! Я тебе сейчас покажу, рвань поганая!

— Нет же, я… — мямлит Исэндар.

Язык еле шевелится, а голос становится таким тихим, что его никто и не может услышать. И прежде чем мальчик успевает сообразить, что нужно сказать, ему в живот больно ударяет грязный сапог.

Мгновенно слабеют ноги, будто из-под них пинком выбили землю. Удар оказывается настолько сильным, что мальчика отбрасывает назад к двери. А мужик, скалясь, сплевывает прямо на пол накопившуюся слюну, отирает рукавом капли, попавшие на щетинистый подбородок, и подступает все ближе.

Живот скручивает так, что дышать не выходит. Становится жутко оттого, что так быстро кончается воздух. Боль есть, но она не чувствуется, она колет в животе, мешает дышать, но все мысли лишь о том, как бы вдохнуть хоть немного, чтобы не умереть вот так глупо, перестав дышать от удара.

Затем резкий, с болью прорвавшийся в грудь вздох помогает собраться. Взгляд немедленно бросается искать по округе шанс к спасению, бродит по лицам, но не отыскивает в мужиках сочувствия, а следом, как можно скорее пытается отыскать голову с сальными волосами, торчащую из-за стойки.

Голова в этот миг как раз уже поднимается. Под этой шапкой из грязных, жирных волос находится такое же блестящее от жира, немытое лицо, покрытое толстыми, мощными шрамами на лбу и украшенное вместительными щеками, похожими на старые, обвислые мешки.

— Эй! — заговаривает этот грозный толстяк, поднявшийся из-за стойки. Мощным, насыщенным, красивым басом он легко привлекает внимание мужчины, и тот на миг оставляет свои намерения и оборачивается к хозяину двора. — Ты чего удумал, а? Ежели прибьешь его тут, или даже во дворе у меня, так сам будешь потом и могилку копать и кровь оттирать. Понял?!

И все. Ни на миг не задержавшись, мужчина снова опускается на табурет, а из-за стойки вновь остается торчать лишь его грязная, немытая уже, наверное, целую неделю голова. А разбойник, обернувшись, хмыкает и подступает ближе.

Исэндар с трудом, но отползает. Его не пытаются догонять. Мальчишка ползет в угол, а мужчина спокойно идет за ним, ждет, если нужно, не мешает. За ним следом из-за стола встают и другие, подходят, но ничего не делают.

Только двое, которые пили, с виду суровые, но пьяные и оттого веселые, пытаются отговаривать.

— Брось ты его! — стучат они по плечу.

И мужчина оборачивается.

— Да я что? — удивляется он, а затем добавляет тише. — Убью я, что ли? Я так, шугну, чтобы не попрошайничал.

Мальчик его не слышит, и потому не находит повода успокоиться. В следующее мгновение он внезапно понимает, что именно сейчас, а не когда-нибудь должен смириться с гибелью, такой скоропостижной и неожиданной. Хозяину двора плевать, лишь бы только кровь отмыли и труп убрали, и никого кругом больше нет, так что и надеяться не на что.

Как вдруг, прямо за спинами мужиков в дверь проходит дурак. Мгновенно радость ожидания чуда теплом обдает все тело, заставляя даже боль ненадолго исчезнуть. Ведь он как-нибудь сумеет помочь, неясно как, но точно сумеет.

Безумец ловит взгляд Исэндара, полный надежды, а затем отворачивается и спокойно крадется к столу, пока его никто не заметил. Мальчик в тот же миг застывает, а только что согретое радостью сердце замирает от холода безысходности и уныния.

— Хе-хе, все, щенок, сейчас я тебе башку сверну! — ухмыляется пьяный мужик.

И даже если бы мальчик знал, что эта угроза пуста, все равно бы не сумел избавиться от страха. А все же, самое горестное в этом положении даже не то, что приходится думать о скорой гибели, отчего-то именно предательство сумасшедшего отзывается в душе самой чувствительной болью.

Правда, стремительно и резко все переворачивается с ног на голову. Может, дурак что-нибудь задумал и сейчас как-то сумеет помочь. Наконец, ему с одной рукой не стоит даже и пытаться лезть в драку с пьяными мужиками. Прибьют, даже и не задумаются, но эти мысли не слишком ободряют.

К сожалению, радость проходит так же стремительно, как и появилась. Оказавшись рядом со столом, безумец хватает с него кусок мяса и буханку хлеба, больше ничего на деревянных тарелках не отыскав. А следом дурак так же тихонько прокрадывается к двери, чтобы выйти, и почти сбегает, ничего не предприняв, как вдруг его замечает приподнявшийся из-за стойки хозяин двора.

— Э! А ну стой, погань! — кричит мужчина с сальными волосами и жирной, противной кожей.

Мужики тут же оборачиваются, а дурак застывает. Он держит в зубах кусок мяса, в руке кусок хлеба, мгновение ждет неясно чего, но и мужики соображают медленно, не сразу догадавшись, что угощение однорукий стащил с их стола. А затем сумасшедший бросается убегать, стрелой вылетев во двор.

— Ах ты псина! — сразу кидается следом тот, который только что грозил мальчишке смертью.

За ним и остальные мужики. Только двое, которые пытались хоть как-то успокоить, выходят спокойнее, но тоже идут быстрым шагом, не желая пропускать зрелищную драку, если вдруг она начнется.

Хозяин же двора, недовольно посмотрев на забившегося в угол Исэндара, делает небрежный жест рукой.

— Проваливай! Чего разлегся?! — ругается он, а затем снова опускается на свой табурет, оставив торчать из-за стойки одну только голову.

Сердце начинает бить сильнее, грудь втягивает воздух. Силы, которых миг назад не было, теперь наполняют все тело, но стоит подняться на ноги, как все они немедленно и пропадают.

Впрочем, мальчик не сдается. Пытаясь терпеть головокружение и боль, свалив в мешочек раздавленные листики с мазью, он выбирается на улицу.

Мужиков рядом нет, все погнались за безумцем. С двух сторон шум, из города и со стороны дороги, откуда Исэндар пришел, но сейчас четко различить звуки не удается, а потому мальчишка сразу и бросает это дело. С обеих сторон продолжает шуметь, как шелест, какой-то неразборчивый галдеж, взгляд опять начинает застилать алая дымка, пульсирующая и мешающая видеть, и мальчик торопится как можно скорее выбраться с постоялого двора и спрятаться под каким-нибудь забором, где его не найдут озлобленные мужики, вернувшиеся после погони за сумасшедшим.

Только вот сил хватает лишь для того, чтобы на дрожащих ногах перейти дорогу, едва не упав в обморок, пролезть через дырявый забор явно заброшенного дома и там повалиться на землю.

Сердце из груди чуть не выпрыгивает, а боль в животе такая, что время от времени, когда она обостряется, в глазах темнеет. И все равно больше всего пугает именно этот алый, едва заметный туман перед глазами.

Именно эта кровавая дымка, пульсирующая красным светом, еще совсем недавно стояла перед глазами. Тогда едва удалось выжить после отравления, а сейчас ослабшее тело снова оказывается на грани. Точно сказать нельзя, но Исэндар верно догадывается, что ничего хорошего этот красный туман, заволокший взгляд, не сулит.

Скоро и мужики возвращаются. Они ругаются, проходят мимо, через дырявый забор, обросший сорной травой, мальчика не замечают и направляются обратно к постоялому двору, наверное, собираясь продолжить свою пирушку.

Из их разговора Исэндар узнает, что дурака поймать так и не удалось. А стоит про него вспомнить, как ум мгновенно заполняет злоба.

Еды нет. Воды тоже. Бурдюк и остальные вещи мальчик оставил у дурака, когда собирался войти во двор. С собой у него только мешочек, кинжал, мази, ступка и пестик, а впрочем, припасы все равно закончились еще в дороге.

Как бы там ни было, а радоваться нечему.

— Предатель… — шепчет мальчишка.

Он злится, не находя сил терпеть все разом, не умея одновременно справляться и с болью, и со страхом, и с навязчивой мыслью о том, что сумасшедший бросил его лишь затем, чтобы стащить еды и набить живот.

Хотя, чем больше времени проходит, чем сильнее пульсирует в глазах красный туман, тем быстрее Исэндар мирится с происходящим и тем лучше объясняет себе его причины, не видя никакого смысла хранить силы и не напрягать ум. Все сильнее, ярче становится пульс алой дымки, застилающей взгляд, но в этот раз уже спасения ждать неоткуда.

И все же, сердце постепенно успокаивается, да и злоба тоже пропадает. Мальчик думает о том, что винить безумца все равно не за что. Если бы не он, то Исэндара так и забили бы ногами прямо там, в углу постоялого двора. Если бы не дурак, то умереть пришлось бы еще в пути. Да и разве можно винить того, кто вот уже не меньше десяти лет носился по деревне с криками «Реки крови! Море крови!»?

И сразу как-то легче дышать. Жаль только, что так скоро, но мальчик закрывает глаза и собирается в последние мгновения последовать напутствию матери, вернее, напутствию, переданному через ее уста отцом. Остается лишь дышать спокойно и легко, чтобы и последний вздох был радостным, и чтобы ни капли печали в нем не осталось.

А после наступает мрак. Темный ночной мрак, разорвавший середину ясного дня и принесший такую внезапную ночь. И вот уже тянутся сонными видениями руки проклятых пажей, истекающих слюной, а один из них, застыв напротив, разевает пасть, готовится закричать своим противным голосом, что от одного предвкушения хочется съежиться, как можно сильнее.

Как вдруг щеку что-то обжигает. А затем еще и еще. И эта пытка все продолжается до тех пор, пока Исэндар не открывает глаза и не различает лицо безумца, вставшее перед взглядом, который все еще покрывает алый туман.

Дурак вздыхает и улыбается, а затем торопливо подносит к губам мальчика полный воды бурдюк.

— Реки к… хм… реки… м? М! — тычет он горлышком в губы.

Исэндар делает глоток, откашливается, поперхнувшись из-за неудобной позы и слабости, но затем немного оживляется, ждет, пьет еще и спустя некоторое время, когда уже приближается вечер, окончательно приходит в себя.

Дурак тоже оживляется, видя, что мальчику стало лучше.

— Реки крови… аа! — хватается он за голову и треплет волосы, не зная, как объясниться.

Мальчик только смотрит и ничего не говорит, а его безумный спутник, помотав головой, встает и вместо того, чтобы объяснять свои мысли словами, теперь пытается их изображать в движениях.

Он машет рукой, согнув в локте, будто куда-то бежит. Долго изображает погоню и угадать ее легко. Затем сумасшедший внезапно останавливается, оглядывается и будто никого не замечает. После он жмет плечами и начинает раздвигать кусты, и делает так, пока не добирается до Исэндара.

В миг, когда взгляд дурака оказывается на мальчике, на лице сумасшедшего появляется улыбка. Не самая искренняя, явно сыгранная, но вполне передающая эмоции сумасшедшего. Даже в самом Исэндаре нежданно вспыхивает приятное и такое же радостное чувство. А потом дурак берет его за плечо и застывает.

Мальчик угадывает, что больше дурак показать не в силах.

— Ты сбежал… ты искал меня? — спрашивает он.

— Реки!.. хм… а! — сердится безумец.

Мальчик нахмуривается, задумывается, а потом снова глядит на мужчину.

— Ты можешь сказать да или нет? Ты же можешь говорить, скажи да или нет. Попробуй.

Дурак хлопает в ладоши, ошеломленный чем-то, присаживается рядом, смотрит в лицо мальчика, а затем с трудом выдавливает:

— Д… да. Да!

От радости даже про остальные чувства выходит пока не думать. Да и алый туман, мерцавший перед взором, теперь уже пропал, стоило отдохнуть и напиться воды. Двигаться и даже просто говорить все еще трудно, но этот бедный разговор с сумасшедшим удивительно сильно увлекает Исэндара, позволяя ему игнорировать все прочее.

— Ты меня искал… значит… а зачем ты полез во двор? Ты же не собирался меня спасать?

Сумасшедший вскакивает, словно ужаленный, отступает на шаг и копошится в кустах, стоящих за его спиной. Там он не сразу что-то отыскивает, а затем довольный, глотая слюни, оборачивается и сует в руку мальчишки кусок мяса, украденного в постоялом дворе.

Исэндар застывает, а дурак в это время достает еще и кусок хлеба и вкладывает его во вторую руку. Он глядит с улыбкой на замершего мальчика, а потом берет за предплечье и подталкивает угощение ближе ко рту.

Мальчишка же едва удерживается от слез, вспомнив, что с трудом прогнал мысли о предательстве. Он смотрит на кусок мяса, видит на нем следы зубов, но вместо отвращения испытывает такие проникновенные чувства, что даже не бросается немедленно утолить дикий голод.

Дурак, взяв мясо зубами, а в руке утащив хлеб, за все это время даже кусочка не откусил. След от зубов так и остался, и даже странно, что это зрелище не вызывает хотя бы капли неприязни. Приходится замереть и не двигаться, чтобы удержать слезы, которые так и просятся из глаз.

— М? — наклоняется дурак, заглядывая снизу прямо в лицо.

— Да уйди ты! — отталкивает его мальчик, а сам отворачивается, вытирает лицо о рукав, а затем рывком откусывает чуть больше половины куска, хотя намеревался оторвать поменьше. Угостившись, Исэндар протягивает мясо сумасшедшему, не оборачиваясь. — На. Ешь. Дурень. Помрешь еще от голода.

Мужчина не сразу, но принимает угощение обратно и тоже начинает есть. Затем мальчик делится и хлебом, в этот раз уже оставив себе меньшую часть. А позже, заметив, что уже темнеет, Исэндар просит насобирать веток, чтобы разжечь костер, согреться и отпугнуть диких собак, которые вполне могут шастать ночами по городу.

— Рано еще помирать, — заявляет он решительно, когда тепло костра окончательно разгоняет прежние тяжелые мысли. — Завтра я все сделаю. Я уже все придумал. А ты потерпи. Завтра мы поедим, как следует. Вот увидишь. Завтра все получится.

И он, ничего толком не объясняя, принимается толочь оставшуюся в мешочке траву, чтобы к утру успеть приготовить новые, еще более качественные мази, а старые, вывалившиеся из порванных листков, в порыве решительности мальчишка смело выбрасывает.

Так он и проводит большую часть ночи, постепенно оправляясь от побоев, спасаясь от холодного лунного дыхания, а заодно рассматривая новые значки, расположившиеся в левой части взора, там, где продолжают одним своим существованием терзать ум символы еще нераскрытых навыков.