Глава пятая

Исэндар внезапно оказывается в каком-то странном месте. Ничего не видно, кругом темно, но под ногами твердая земля. Миг спустя мальчик замечает, что он будто бы светится. Руки, ноги и туловище легко разглядеть, только вокруг непроглядная тьма и даже на шаг в стороны ничего не видно.

Неожиданно перед мальчиком появляется та каменная дева, отчего в это же мгновение все волнение исчезает бесследно. Исэндар только и может любоваться красотой уже живого образа, ожившего в нескольких шагах перед ним. Женщина завораживает своим очарованием. Цвет ее синих глаз так явно выделяется на фоне белой кожи, укрытой тонкой, чистой тканью, что кажется, будто такой синевы никогда прежде видеть не удавалось. А сама женщина парит в воздухе, опустив носочки обнаженных ног, выглядывающие из-под ослепительно белой рясы. Распущенные волосы слегка колышутся, не поднимаясь с плеч, и вся эта удивительная красота заставляет сердце трепетать от нежного волнения.

Лишь одна мысль рождается в уме, когда мальчик любуется прекрасным образом, забыв обо всем на свете, и эта мысль сразу же, против воли срывается с языка, выдавая мальчишеское изумление.

— Богиня… — шепчет он зачем-то.

Исэндар мгновенно краснеет, но глаза опустить не может, не в силах оторваться, хотя сама женщина не обращает на его слова внимания.

— Найди свой путь, — вновь повторяет она то, что уже сказала недавно, и что едва не забылось, пока взгляд беззастенчиво любовался неземной красотой волшебного образа. — Найди его, прежде чем луна взойдет на небо и успеет спуститься. Или умри и исчезни бесследно.

И в тот же миг образ исчезает ослепительной вспышкой.

Глаза прячутся от блеска за веками, а затем вокруг снова остается лишь непролазный мрак. Настолько темно, что кажется, если сунуть в темноту руку, она увязнет. И только лишь слова богини не позволяют утопать в раздумьях, а с ними и последние слова отца, которые вновь и вновь звучат в голове и не желают исчезнуть.

Исэндар выставляет ногу и пытается нащупать в темноте почву, как вдруг он тут же на что-то натыкается.

Навстречу стопе вылезает уродливая морда голодного пажа, в которого уперся носок. Чудище уже тянется огромным ртом, истекая слюной, но вдруг попадает на участок света, на котором стоит мальчик, после чего с противным, визгливым криком морщится и снова прячется в темноте.

Испугавшись, Исэндар отступает на полшага назад, и в спину мгновенно утыкается еще десяток огромных, зубастых голов, скользких и противных, залитых слюной или еще какой-то липкой дрянью.

За спиной раздается сразу несколько десятков отвратительных, визгливых криков. Дюжина или две пажей, разинув громадные пасти, ревут, встревоженные прикосновением, а Исэндар, испугавшись еще сильнее, бросается вперед, снова оказавшись за пределами светлого круга.

Сердце едва прямо изо рта не выскакивает. Пажи орут. Мальчишка от страха мечется из одной стороны в другую, не в силах успокоиться, пока не пробуждает все огромное множество этих мерзких тварей, ревущих отовсюду. Даже сверху эти гадкие создания рвутся к Исэндару, который за эти несколько мгновений оказывается уже с ног до головы вымазан липкой слюной, а когда мальчик, наконец, возвращает себе контроль над телом и останавливается на этом ничтожно маленьком островке света, все стихает.

В ушах звенит. Крика всего одной из этих мерзких тварей уже было бы достаточно, чтобы свести кого-нибудь с ума. Когда же их по нескольку дюжин в каждой стороне, когда все так громко орут, обливая слюной, и особенно, когда все они так отчаянно рвутся вперед, пытаясь достать своими мерзкими пастями, то и самый храбрый человек испугается, как маленький ребенок.

Схватившись за голову и сев на корточки, Исэндар прячет лицо. Он чувствует, как из глаз текут слезы, что странно. Никогда не бывало такого, чтобы не вырвалось даже стона, чтобы и всхлипнуть не пришлось, а щеки бы уже намокли.

Он не двигается, стихает, молчит и оглядывает вставший стеной мрак, окружающий маленький островок света. Здесь они не достанут, хоть это успокаивает, но больше порадоваться нечему. Впрочем, мысль не умирает, не пропадает, как бывает в миг тяжелой растерянности, ум живет и работает все быстрее, раздумывая пусть о чем-то постороннем, но хотя бы спасая от этих ужасающих стонов чудовищ, от этого визга, до сих пор звенящего в ушах.

Вот почему Альзар сказал, что лучше этих тварей не пугать. Если бы там, в лесу, паж разорался так же, то почти наверняка сбежались бы деревенские. Тогда бы и труп нашли, да еще и мальчишку с воином тоже могли бы заметить.

Все становится на свои места. Да и ум немного успокаивается, как только начинает усердно трудиться, ища выход из положения. Сердце все еще стучит так же бешено, даже на миг не желает успокоиться, но мысли складываются аккуратнее, становясь внятными и разборчивыми.

Отец говорил то же. Должно быть, он и сам однажды стоял перед богиней и слышал те же слова… нет. Сейчас вспоминается, что Сокур говорил другое, он сказал, что нужно выбрать путь и следовать ему, ни в чем не сомневаясь.

Мальчик поднимает голову и осматривается. Тихо и мрачно. Ничего не происходит, будто здесь никого нет. Аккуратно, боязливо Исэндар протягивает руку, мгновенно упирается кончиком оттопыренного указательного пальца в скользкую, мерзкую, отвратительную морду пажа, а тот начинает орать.

От страха чуть не отбрасывает назад, как в прошлый раз. Правда, теперь удается сдержаться, одернуть руку, но остаться на месте, а чудище, покричав несколько мгновений, очень быстро исчезает в темноте, словно растворилось и не собирается показываться.

Снова вспоминается отец. Он сказал, что нужно идти вперед. Наверное, он не зря, наверное, понимал, что из такой ситуации не получится выбраться самостоятельно. Только вот… а не могла ли богиня намеренно повторить отцовские слова, чтобы запутать и?..

Эту мысль Исэндар быстро отбрасывает. К чему богине прибегать к такой хитрости…

Мысли таким мощным потоком наполняют голову, что виски пробивает пульс и теперь уже совсем не от страха. Все еще боязно, но даже в такой миг ум не желает сдаваться, он еще быстрее включается в работу, чем в любое другое мгновение. Что бы ни происходило, никогда еще голова не была такой ясной, и это ощущение придает уверенности и помогает сосредоточиться еще усерднее.

Отец говорил, что по-настоящему сильному человеку незачем врать. И ведь действительно, зачем богине вводить в заблуждение? Чего бы она ни желала, ей не зачем унижаться перед обычным человеком. Она не может запутывать, а это значит, что отец все же не зря дал такое необычное наставление, прежде чем выпить яд: он точно знал, что это может спасти жизнь.

— Это испытание! — оживляется мальчик.

На миг он смущается, что заговорил, оглядывается, будто стараясь убедиться, что никто не заметил мысль, за которую отчего-то стыдно. Впрочем, это больше не имеет значения, потому как уже виден путь к спасению, осталось лишь понять, что значили слова «избери свой путь», а затем, как и сказал отец, нужно просто следовать этому пути без сомнений и без страха. И тогда, отерев щеки, на которых слюна пажей перемешалась со слезами, Исэндар поднимается, собираясь непременно выбраться из этого жуткого места.

Главное не забывать, что времени не так много. Хотя, было только утро, когда сюда затянуло. Да еще и вспоминается, что мать ведь осталась дома и ждет, наверное, когда сын вернется и принесет воду.

Отмахнувшись от лишних мыслей, которые только отвлекают, мальчик нахмуривается, всхлипывает и еще больше успокаивается. Непременно нужно отыскать выход, чем опоздать, хоть даже и пропасть на целые сутки, еще хуже будет и вовсе домой не вернуться.

Богиня сказала, что есть только два выхода: победа или смерть. Исэндар сосредотачивается, осматривается, еще раз пробуждает одного из пажей, ткнув его пальцем в глаз, а затем морщится, пытаясь вытерпеть отвратительный крик этого жуткого чудовища.

И вдруг мальчик широко раскрывает глаза. По всему телу проходит волна дрожи. Не от страха. Этот водопад мурашек, пробежавших от макушки до самых пят, рождается совсем от другого чувства. Даже обидно становится, что из-за охватившего ужаса это сразу не пришло на ум. Альзар ведь говорил, что твари эти не опасны, что живые их не интересуют, что пугать не стоит, но и бояться нет никакого смысла.

Сердце вмиг начинает колотиться еще быстрее, хотя и так не может успокоиться. Аж щеки начинают полыхать, словно обожженные. Исэндар поднимает одну из рук, мнет кулак, собирается с мыслями, но все равно медлит и долго не может решиться, а потом рывком засовывает руку во тьму.

Сразу несколько чудищ пробуждаются. Их противный крик скрежещет по слуху, заставляя ежиться от ужаса и отвращения, все четыре пасти, липнущие друг к другу, раскрываются, так что мальчик не выдерживает и одергивает руку назад.

Взгляд укутывает туман. Голова кружится, и мальчик едва не теряет сознание. Он уже чувствует, как покачивается на ослабших ногах немощное детское тельце, чуть не падает, и только от испуга приходит в себя раньше, чем проваливается в беспамятство.

Приходится немного подождать, когда дыхание успокоится. Грудь раздувается, всасывая воздух с такой силой, что одних только ноздрей оказывается недостаточно и приходится открыть рот. А уже вскоре ум снова подсказывает, что времени мало и необходимо торопиться.

Кроме того, в мысли закрадывается страх, что время здесь может пройти незаметно. Кажется, еще и обеда не должно бы наступить, да и голода не чувствуется, хотя позавтракать с утра не удалось. А все же, вдруг уже ночь? Вдруг, она уже наполовину прошла и только кажется, будто времени еще полно.

Напрягшись, Исэндар вновь собирает все силы, чтобы сжать кулак и сунуть руку в морды пажей, будто сложенных друг на друга. Вновь получается то же, опять несколько тварей сразу же пробуждаются, орут, визжат, раскрывают пасти и готовятся откусить от мальчика кусок побольше.

Рука едва опять не дергается назад. Перебороть это желание оказывается гораздо сложнее, чем можно было подумать. Одной только решительности недостает, но тело само делает все необходимое, если не оставить ему выхода. Рот сам открывается, и мальчик со всей силы начинает кричать, закрыв глаза.

Он дрожит, трясется так, что кажется, будто земля проваливается, рождая под ногами разломы. А все же, Исэндар не убирает руку, ждет, терпит. И миг спустя, когда уже можно точно сказать, что рука цела, что чудища не стали ее отгрызать, появляется странное ощущение, и мальчик открывает глаза.

Когда закончился воздух и крик потух, говорить и вовсе не получается. Грудь раздувается, жадно всосав так много, что становится больно. Кажется, легкие сейчас разорвутся, лопнут от напряжения, но этого не происходит.

Случается другое. Взгляд застывает, с ужасом наблюдая мерзкую картину. Зубастые твари, обливаясь слюной, все не умолкают, продолжают кричать, а сами чешут зубами руку, царапая ее и смазывая гадкой слюной. Изо рта у них течет не прозрачная, вязкая жидкость, а настоящие помои. Черные, мутные, с какими-то вкраплениями, и все это проливается на руку, не давая хотя бы на один единственный миг успокоиться и вздохнуть легче.

Медленно, осторожно, чуть дрожа, Исэндар вытаскивает сжатый до боли кулак, унимая желание заплакать от страха. Эти детские порывы в нем еще живы, но уже тонут в глубине чувств под давлением тяжелого груза осознанности. Все теперь зависит только от мальчика и ни от кого другого. Как он и хотел, не догадываясь прежде, какой ценой получит эту ответственность.

Руку едва удается оттереть. Вся одежда, все тело пропиталось уже этой отвратной жижей, текущей изо рта пажей. И лишь сейчас появляется мысль, что эти чудища отличаются от того, что сожрало лопоухого. На мужика из пасти твари в тот раз тоже стекала вязкая слюна, противная, но совершенно обычная, такая же, как у человека, как у любого живого существа. В это же мгновение думается, что эти пажи, раз они другие, могут и сожрать, но ум подсказывает, что тогда бы чудища сразу оттяпали руку.

Разум не позволяет страху запутать мысли. Все равно тяжело себя контролировать, но каким-то чудом это удается. Теперь уже все ясно, и сейчас думается, что эта часть испытания была самой трудной. Сложнее всего понять, что нужно делать, оказавшись в этом потустороннем мире, где рождается небывалый ужас, от которого дрожат ноги, а разум торопится спасаться обмороком.

Подумав об этом, Исэндар опять нахмуривается, пытаясь вернуть себе решимость. Это не очень трудно, если только не забывать, что обязательно нужно выбраться, что это непременно закончится, надо только постараться, а уж затем…

Дальше мальчик уже не ведет мысль. Он будто сам понимает, что достаточно этого света прошлых мечтаний, что не нужно ясно воображать, как он будет геройствовать однажды на бранном поле, убивая чудищ толпами. Достаточно просто верить, что там все будет хорошо, все будет чудесно, чтобы это чувство помогло сосредоточиться, успокоить сердце и, наконец, ринуться вперед.

Презрев долгие ожидания, а кроме того, боясь передумать, напоминая себе неустанно, что время не терпит, мальчик бросается в кучу пажей, сваленных друг на друга, истекающих слюной и орущих от прикосновений так, что трещит черепушка.

Он и сам начинает кричать, чувствует, как это придает сил, как добавляет смелости, как обычный крик прогоняет все ненужные мысли и помогает собраться. Поэтому мальчик кричит лишь сильнее, резко втягивает немного воздуха, а затем опять кричит, руками цепляясь за морды, за клыки, за глаза — за что только придется, и карабкаясь в гуще обсасывающих его чудовищ.

Все эти твари орут и ни на миг не замолкают. А вскоре уже приходится буквально плыть через море пажей, с трудом, медленно пробираясь все дальше. И кричать Исэндар очень быстро перестает, ощутив, как скоро заканчиваются силы. Да и в рот набивается эта гадкая слюна, и никак ее не вытрешь. Все лицо в этой дряни, одежда, волосы, она забивается в нос, и лишь тогда чувствуется отвратительная вонь гниющего тела, такая сильная, что теперь уже сознательно хочется провалиться в обморок, лишь бы этот запах не чувствовать.

Руки слабеют. Время течет так странно, что никак нельзя понять, много ли уже прошло. Мальчик делает небольшую передышку, во время которой сознает, что слюна никак не мешает дышать. Случайно он втягивает эту гадкую жижу вместе с воздухом и тут же понимает, что она никак не ощущается, словно этой мерзости, в которой уже плавает тело, вовсе нет. Впрочем, это не дает повода хоть немного успокоиться, потому как Исэндар в это же время чувствует, что проваливается куда-то вниз.

Затягивает все быстрее, стоит лишь на мгновение остановиться, а потому, снова закричав, чтобы вернуть хоть немного растраченных сил, мальчишка карабкается дальше. И с каждым движением становится все тяжелее, тем более оттого, что так и не получается найти способ хотя бы как-то понять, много ли времени уже прошло.

А скоро взгляд становится мутным, как после работы в кузне. Тело быстро растрачивает силы. Руки и ноги слабеют, даже шея и та устает. Спину и вовсе жжет от напряжения, но приходится карабкаться дальше.

Впрочем, усталость только поначалу кажется худшей из бед. Вроде, ничто другое не может помешать выбраться из этого места, но затем, продолжая оцарапывать руки, ноги и все тело об острые зубы пажей, Исэндар сильнее ощущает, как усеянное царапинами тело ноет от неприятной, слабой, но острой, колющей боли.

Наконец, когда не остается свободного места, чтобы посадить новую царапину, то терпеть боль становится еще тяжелее. Пажи так и не пытаются укусить. Своими мерзкими пастями они обсасывают те участки тела, до которых могут дотянуться, и это само по себе пронимает до дрожи, но оттого, что зубы постоянно раздирают кожу, вскоре горит уже все с макушки и до пят.

Кажется, опять льются слезы, но столько намешано в этом непроглядном мраке, что понять этого не выходит. Все жжет. Руки, ноги, спину, живот, лицо и даже затылок и макушку. Свежие раны теперь появляются прямо на прежних, еще свежих, которые пажи оставили своими зубами раньше. Царапины становятся все глубже, а каждое движение превращается в пытку.

«Это испытание» — убеждает себя мальчик. Лишь бы только не останавливаться. В конце концов, уже просто двинуться больно. Шевелишь рукой, тянешь ее вперед, а там ничего не различить, кроме боли. Такое чувство, словно ладонь сунул в кипяток, а уже потом что-то там пытаешься нащупать.

И кричать уже не получается. Вспомнив, как это помогало вначале, мальчик открывает рот, но в него набивается мокрая, склизкая дрянь с отвратительным вкусом, начинает тошнить и, кажется, даже рвет, правда, тело все равно ничего, кроме жгучей боли, не чувствует.

Ничего не видно, а все равно в глазах туман. Одна тьма, а ее заволакивает мутное облако. Впереди неизвестно сколько, но и как долго уже пришлось карабкаться понять не выходит. Наконец, отчаявшись, мальчик начинает считать, чтобы хоть как-то оценивать время и расстояние. Хоть что-то из уроков отца пригодилось, а иначе нельзя даже вообразить, зачем простому крестьянскому мальчику нужно уметь считать, читать и писать.

Только вот дальше десятка счет все равно не заходит. В первый раз где-то на шести мальчик забывается, потом чуть не добирается до десяти, но снова путается, забывает и сбивается. Из-за боли невозможно сосредоточиться, да и ум, как оказывается, потяжелел, и не зря перед глазами встала эта белая дымка.

Наверное, вечность уже прошла. Руки совершенно не двигаются и, наконец, самым больным и тяжелым ударом становится мысль, которая в миг отчаяния мгновенно отнимает все силы, которых и так не осталось. Вдруг, еще продолжая карабкаться, двигая руками, как будто они закостенели до самых кончиков пальцев, Исэндар задумывается о том, в правильную ли он ползет сторону.

Моргнуть не успеть, как сразу же руки перестают шевелиться. Пажи обсасывают, царапая, разодрав уже, наверное, всю кожу на теле, облизывают и даже самое легкое касание обжигает, как пламя. Все тело превратилось в один больной участок, который пульсирует, разрываясь, от каждого удара сердца.

Будто кто-то медленно и неторопливо рвет на части. Наконец, остановившись, мальчик не чувствует уже и того, проваливается ли он куда-то вниз, или раньше это только показалось. Нельзя даже понять, шевелится ли рука, когда напрягаешься. Совершенно ничего не ощущается, только боль, настолько сильная, что обморок кажется несбыточной мечтой. Вернее, ум отчаянно пытается скорее провалиться в беспамятство, но от таких мучений сознание теряется, а миг спустя, когда еще не успели ослабнуть мышцы, разум так же быстро вырывается из плена внезапного сна, и пробуждение немедленно отзывается во всем теле мощнейшей судорогой.

И все же, хуже всего думать о том, что ползти некуда, что двигаться нужно в другую сторону. Да и как вообще понять, куда пробираться? Никак не определить направление. Может, не удалось продвинуться и на несколько шагов, может, приходится крутиться на одном месте, где-то рядышком с островком света. Труднее всего успокоиться в такой миг, выдержать этот тяжелый удар по ослабшему уму и не растерять последние капли решимости.

Только одно еще поддерживает и не дает опустить руки. Ослабнув, полежав несколько мгновений без движения, Исэндар все повторяет про себя слова отца, велевшего идти выбранным путем и не сомневаться. Именно эта часть его фразы сейчас обретает самый яркий и насыщенный смысл. Вся жизнь воплощается в этих словах. Ничего нельзя вспомнить, ничего в целом мире и нет, только лишь смутное воспоминание, плавающее в тумане, укутавшем взгляд.

Все остальное слишком быстро исчезает из головы. Считать и вовсе больше не выйдет. Только помнится, что нельзя сомневаться, ни за что нельзя. Нужно продираться вперед, как-нибудь пересилить боль, как угодно, но сделать это. Тогда и рождается это странное желание, которое в любой другой миг способно прийти лишь в голову самого отчаянного безумца.

Хочется разодрать руки так, чтобы на них остались только кости. Бешенство и ярость овладевает умом, заставляя мальчика пускать изо рта слюну. Как бешеный пес, ничего не видя, ничего не чувствуя, он снова рвется вперед, не обращая на боль совершенно никакого внимания.

Все еще не утихает мучительное жжение, которое Исэндару сравнить попросту не с чем. Наверное, именно такие ощущения были бы тогда, когда тонкие, раскаленные добела кинжалы медленно вонзались бы в тело, обжигая его прямо изнутри. Наверное, именно такими пытками мучают насмерть преступников, наверное, именно такую боль причиняют жуткие чудовища, с которыми люди бьются на границе Живоземья испокон веков.

Уже и мышцы не напрягаются. Помнится только, что вот как-то так и нужно двигать рукой, чтобы она шевелилась, но нельзя сказать, двигаются ли конечности хотя бы немного. Впрочем, хотя бы этот жуткий рев встревоженных пажей, облепивших тело, обсасывающих его, как долгожданное лакомство, оглушил уже настолько, что ничего не слышно. А может, это просто звенит от боли в ушах, но, как бы там ни было, а все равно это лучше, чем слушать голоса этих мерзких тварей.

И только одна мысль в голове, что сдаваться ни за что нельзя. И хочется разодрать руки до кости не затем, чтобы причинить себе боль, а потому, что сильнее она уже не станет. Ум проваливается в беспамятство, немедленно, словно вздрогнув, пробуждается, а рука уже тянется вперед, во всяком случае, именно это велит ей делать разум.

Только вот так и ничего не видно. Да и прошла уже неделя. А может месяц. И лишь потом вспоминается на миг, что времени не так много, всего лишь до утра, в котором растает на небе лунный диск.

Становится даже забавно. Всего-то денек потерпеть. Какая мелочь, когда ты испытываешь эту муку уже… и ум спотыкается, мгновенно забывая и так же быстро вспоминая о том, как много, или как мало прошло времени.

И лишь одна мысль ни на миг не пропадает из ума, освещая его чистыми лучами надежды: нельзя сомневаться. Тогда уже все будет не важно, но об этом мальчик не думает, не размышляет о том, что времени на сомнения попросту нет, что даже отчаянно стараясь выбраться, можно все равно потерпеть крах, но он словно чувствует, что бросить попытки нельзя ни за что, потому что только это неминуемо обрекает на окончательное и необратимое поражение.

Наконец, уже кажется, что, может быть, все закончилось. Странное чувство, но нет ни единой возможности его отвергнуть. Ничего больше не ощущается. Ни рук, ни ног — все тело будто онемевшее. Даже боли нет. Взгляд полностью укрывает туман. Совершенно ничего, лишь одна мысль в голове, что сомневаться нельзя, останавливаться нельзя. И еще помнится, что это почему-то очень важно, но и все.

Уже не режут слух противные крики. Наверное, все кончено. Больше ничего не будет. Остается лишь… да ничего не остается. Все. Голова опустела, и в ней ни единого признака жизни, ни одной внятной мысли, только странное ощущение, которое все тянет куда-то вперед, и даже не ясно, куда. Вперед. Просто вперед.

Как вдруг, разум озаряет свет. Продравшись сквозь туман, заволокший взгляд, яркий, ослепительный блеск вонзается в глаза с болью, но веки не спешат укрыть, спасти от неприятной боли чувствительную оболочку. А затем уже и ум просыпается. Мгновенно, хотя еще миг назад не оставалось ни капли силы.

Впереди горит свет. Впереди выход. Снова орут со всех сторон пажи, тело разрывается от дикой боли, но это даже не отвлекает. Все это совершенно не важно, потому что можно не чувствовать ничего, и мгновение назад это получалось. Теперь же кажется, что пусть хоть самая жуткая и нестерпимая боль так и будет терзать до конца дней, пусть эта пытка хоть никогда не закончится, главное, что впереди есть выход, главное, что можно исполнить слова отца, и тогда не окажется, что сказаны они были напрасно.

Словно агонизирующая змея, с хрипом и стоном прорывается Исэндар вперед. Глаза его не обманывают. Впереди свет, до которого он уже почти дотянулся. Остается только вытащить тело из пастей жутких чудищ, упасть на живую землю, отдышаться и почувствовать, наконец, как унимается боль.

Правда, все происходит в тумане, не отступающем из глаз. Несмотря на пробуждение, взору недостает сил, чтобы окончательно проясниться. Да и боль не такая сильная лишь потому, что тело уже не может ее чувствовать, потому, что для этого не хватает ясности ума. И все же, остается самое простое, только рухнуть вниз, удариться головой о сырую землю, покрытую ровным травянистым ковром, после чего щекой приникнуть и так и застыть, не найдя сил даже для того, чтобы пустить слезу, отдавшись чувственной радости.

Только еще одно не дает сразу пропасть в беспамятном, глубоком сне. Серебристый значок, неожиданно загородивший все остальное, встает перед глазами, мерцает и светится ярче, чем прежде. Даже сейчас его можно разглядеть, пусть он и кажется размытым. Все остальное и вовсе предстает взгляду, словно цветастая лужа, но вот очертания значка вполне различаются. А затем Исэндар все же роняет голову, не выдержав и потеряв сознание.

Когда он открывает глаза, взгляд уже проясняется. Еще не удается вспомнить, что именно случилось. Привиделся ли кошмар, или все это было на самом деле. Сонный взгляд еще не может сосредоточиться, все кругом плавает и дрожит, и только странный значок перед глазами более или менее хорошо заметен.

— По… лу… чен… на… вык… — с трудом читает Исэндар надпись на мерцающем значке. — «У… пор… ство»…

А после, так ничего и не поняв, он снова теряет сознание, и остается дремать на тайной поляне у подножия маленькой, бесконечно очаровательной каменной статуи.