Глава десятая

Наутро Исэндар просыпается с трудом. Прямо сквозь веки глаза режет яркий свет молодого солнца, а все равно подниматься неохота, но приходится вставать.

С пустым животом, мальчик первым делом собирает приготовленные вечером мази, укутывает их в широкие листья дерева, нашедшегося неподалеку, а сам пытается не замечать голода и истязающей тело боли.

Впрочем, сейчас уже легче, чем вчера, а потому терпеть несложно, если все время себе об этом напоминать. Да и идти недалеко. Сумасшедший таращится на мальчишку, явно затаив вопрос, но Исэндар, хотя и угадывает его интерес, ничего не объясняет, а молча вылезает из укрытия, вздыхает, собираясь с духом, и направляется прямо к постоялому двору.

Дурак, едва поняв, следом за мальчишкой перебегает дорогу, хватает того за плечо, но только мычит.

— Э! э!

— Успокойся, — устало отряхивает Исэндар с плеча ладонь безумца. — Я же сказал, что все придумал.

Мужчина застывает, только глядит вслед, но больше не решается останавливать. Впрочем, несколько мгновений спустя он все же оживает и отправляется следом, пригнувшись и засеменив ногами, будто крадется

Исэндар успевает заметить, что дурак следует за ним, но не останавливает сумасшедшего, а проходит внутрь. А здесь он немедленно оказывается во вчерашнем дне. Вновь колотится сердце, подкашиваются ноги и от голода и слабости теперь с этими чувствами еще сложнее бороться.

И все же, становится лучше, стоит оглядеться. На постоялом дворе всего несколько человек и все сидят по одному в разных углах помещения. Еще один выходит из двери с сонным видом, зевает, взмахивает хозяину и проходит мимо.

Ничего другого не остается. План приходится изменять на ходу. Поскольку вчерашних мужиков нет, мальчик подходит к хозяину двора и взглядывает на него через стойку.

— Дядь, — зовет он.

Мужчина поднимает голову, взглядывает, мгновенно нахмуривается и поднимается с табурета.

— Ты?! — гудит он басом. — Опять попрошайничать?.. А ну кыш отсюда, пока все ребра не переломали!

Исэндар и сам удивляется, но вместо испуга его берет злость. Даже недовольство на лице проявляется так, что можно собственные брови почувствовать, так сильно они сдвигаются.

— Не собираюсь я попрошайничать. И вчера не собирался! — смело и уверенно заявляет мальчик, вмиг забыв про волнение. — Где те мужики, которые вчера тут у тебя пили? Мне поговорить с ними нужно.

Мужчина сразу успокаивается. Глядит он с интересом, серьезнее, как на обычного посетителя, а не как на бездомного, пришедшего клянчить еду. А затем, опустившись, хозяин двора уже заговаривает спокойней.

— И зачем это они тебе, а, малец? Шел бы ты, — говорит мужчина. — А то еще дадут по шапке, ежели мало вчера было. Кто потом тебе виноват будет, а? Только ты и будешь виноват, что полез, куда не следовало.

В ответ мужчина слышит такой усталый, недовольный вздох, какого трудно ожидать от ребенка.

— Дядь, где мужики скажи, а дальше я сам разберусь.

Поиграв скулами и тоже вздохнув, слегка пощурившись, хозяин, наконец, решает сдаться и жмет плечами.

— Ну, как знаешь, — отвечает он, теперь снова приобретая свое обычное, полное безразличия выражение. — Они сюда каждый день ходят, кроме тех, когда на охоту уезжают. Так что, если не собрались еще, то… а, да вон они.

Исэндар оборачивается, почувствовав, как сердце вновь укололо холодом беспокойства. Впрочем, мужики его даже не замечают. Они даже на безумца отчего-то не стали обращать никакого внимания, прошли мимо, оставив его удивленно таращиться в стороне.

Спустя еще пару мгновений становится ясно, почему мужики ведут себя так странно. Тот, что вчера бил, желая проучить, отправляется к хозяину двора и мальчика теперь не видит уже в упор.

— Долга́р, — зовет он мужчину с сальными волосами, — наливай, чего сидишь?!.. Чтоб тебя…

Хозяин в ответ нахмуривается.

— Я тебе служка что ли, наливать, когда вы еще не пришли? А вот…

— Да налей уже! Издеваешься… а-а… — хрипит он тихонько, унимая головную боль, а затем опять заговаривает с хозяином. — Наливай, братец, живее, ну.

— Э-э… — протягивает мужчина, — ладно, иди за стол. Сейчас я принесу выпить и поесть.

— Не… только выпить, — бормочет разбойник, обессиленный вчерашней пьянкой, затянувшейся до ночи.

И пока хозяин передает своей работнице пожелания гостей, Исэндар уже набирается смелости и идет к столу, за которым расселись мужики. Он подступает к ним и в этот раз уже заговаривает сразу, не дожидаясь, когда его пнут в живот.

— Люди добрые, — начинает мальчик с той вежливостью, с тем манером, который перенял от матери. — Я к вам со словом и делом.

— Мм?! — хмурится тот, который вчера без разбору дал ногой в живот.

На этот раз мальчик готов, напрягся, ждет, чтобы отскочить, но в то же время старается не останавливаться и продолжать говорить, догадывается, что не стоит затягивать.

— Вчера у вас однорукий дурак украл хлеб и мясо, и я пришел, чтобы за них отплатить. — Исэндар осматривает мужиков, но видит, что сейчас его слова достаточно быстро и сильно их заинтересовали и что никто не собирается его бить, во всяком случае, пока не окончится разговор. — Дурак он. За это можно ли его винить? Вот, эти мази я сам сделал, возьмите их, а дурака больше не трогайте.

Мужики переглядываются. Тот, который вчера бил, безусый, с неровной щетиной, растущей на щеках клоками, усмехается и кривится, но сказать ничего не успевает, только открывает рот.

— А ну погодь, — сразу останавливает его крупный мужчина с пышными усами, тот, который вчера не очень старательно, но пытался успокоить разбойника. — Дай-ка поговорим с мальцом.

Безусый тут же замолкает, а его товарищ оборачивается на стуле, но так медленно, будто это занятие не из легких. Впрочем, мальчик догадывается, что это от похмелья, так что ждет спокойно.

— Только потише говори, не надо так громко, — продолжает здоровяк. — Мази, говоришь? Хм. Сам сделал, да принес нам, чтобы откупиться?

Мужчина щурится, явно что-то подозревает, но что именно, Исэндар понять не может. Хотя, подозрения усатого сами открываются, стоит только послушать его еще немного.

— Так ты всегда извиняешься, когда тебя бьют? — продолжает мужчина. — Или ты яду нам принес?

Мальчик почти делает шаг к столу, но останавливается. Хочется взять да и показать наглядно, что мази вовсе не ядовитые, но торопиться все же опасно.

— А дай-ка мне ножик, я покажу, — отвечает он.

На миг все пятеро мужиков застывают, переглянувшись. Все они, в конечном счете, глазами останавливаются на усаче и ждут его решения, и тот, вздохнув, берет со стола нож и протягивает мальчику, а сам напрягается, готовясь отбить удар, в случае чего.

— А вот на.

Исэндар берет дешевый нож, который хозяин двора сточил уже почти целиком, но все равно не пожелал сменить на новый. Им мальчик быстро и легко делает три пореза на руке выше локтя, а потом замазывает все три своими мазями.

Теперь уже сомнений быть не может. Эти же мази вместе с ножиком отправляются на край стола, а движения мальчишки становятся увереннее. Отступив на шаг, он снова заговаривает, но уже без волнения в голосе.

— Я не попрошайка, — сообщает он. — Я вчера мази хотел продать. С дороги мы, путь тяжелый был, я… волки напали, да мы отбились насилу. А мази отец меня делать учил, и таких в предгорье задешево не найдешь. Так что берите, а дурака больше не трогайте, вредить он не будет, умом он помутился, давно уже, но злым никогда не был, так что и бить его не за что.

Конечно, мальчик и сам не знает, дорого ли может стоить его мазь. Да и чувствует, что слишком уж преувеличил, а все же сейчас, думается ему, лучше соврать, чем нажить врагов, да и мази должны на самом деле быть хорошими, так как навык их приготовления уже появился.

Правда, так просто мужики не соглашаются.

— А вот и посмотрим, — говорит усач, разворачиваясь к столу.

Как раз и хозяин приносит хмельное варево, приготовленное по его семейному рецепту, и компания сразу принимается утолять жажду, с облегчением выдыхая после больших глотков. Только усатый не торопится.

— Ты табурет возьми, садись, погоди чуток, мы и посмотрим, — договаривает он и слегка прищуривается. — А то кто тебя знает? Сам, может, отравой намазался, а выйдешь и против яда отвар выпьешь, м?

— Да я…

— Садись, да не вздумай убегать, а то поймаю и шею сверну. Понял? Садись, говорю. Заодно и посмотрим, так ли мази твои хороши, как рассказываешь.

Приходится слушаться. Да и яда в мази действительно нет, а немного подождать не сложно. Всего-то и нужно посидеть рядом, так что Исэндар покорно ждет.

Мужики успевают выпить по кружке, а когда хозяин приносит еще по одной, то усатый поворачивает голову.

— Ну, показывай, — велит он.

Мальчик застывает. Рано еще, мазь наверняка и схватиться не успела. И глаза против воли так и бегают по сторонам.

— Чего? — замечает это здоровяк. — Небось, дрянь какую хотел подсунуть? Мази, говорит, такой не найдешь. Показывай, я кому говорю? Или я тебе сейчас руку сломаю, так и знай.

Испуг берет такой, что сердце начинает биться, как даже вчера не колотилось. А все же делать нечего. Теперь придется или показать результат, или все-таки нажить врагов. Вот и остается лишь закатить рукав и смотреть на усатого, ожидая его реакции.

— Ну, чего вылупился? — сердится здоровяк. — Мазь-то сотрешь, или мне что ли предлагаешь?

Вздрогнув, мальчик спохватывается, рукавом стирает мазь, сам не успевает толком рассмотреть царапины, а уже спешит их показать. Все от неловкости и испуга, но в результате получается так, что можно подумать, будто Исэндар в своей работе ни на миг не засомневался.

Это усатого впечатляет. Он наклоняется ближе, щурится, старательно вглядывается в плохо вытертое плечо мальчика, ища царапины, а когда их не находит, то даже разевает глаза от удивления.

Схватив за руку, мужчина подтягивает к себе, чем пугает. Хотя, это чувство миг спустя проходит, стоит лишь прочитать на лице здоровяка искреннее удивление.

— Быть не может, — проговаривает тот чуть ли не шепотом. — Не соврал что ли?

Мальчик и сам теряется, но затем хмурится и выпрямляет спину.

— Чего это мне врать? Говорю же, хорошая мазь.

Усатый отодвигается и вздыхает. Он уже глядит серьезно, без хмурости, потеряв из выражения подозрительность.

— Вижу, — отвечает он. — Не соврал. Что ж, не сердись, малец, а то мы тебя за попрошайку сначала приняли. Никто попрошаек не любит, потому как ежели ты слаб, то мир тебя рано или поздно сожрет, так что, выходит, лучше умереть, чем побираться. Только силы чужие на себя переводишь.

Исэндар подавляет желание нахмуриться и остается спокоен. Он поднимается с табурета и вежливо поклоняется.

— На том и сочтемся, — говорит мальчик. — Не трогайте больше дурака. Он злости не делает, и он умом помутившийся…

— Да слыхали уже, — прерывает здоровяк. — Ты погоди, малец. Еще мази есть? Мы вечером как раз на охоту, в неделю пойдем, а их бы с собой надо набрать. Мы как раз собирались к обеду к местному травнику. Я тебе так скажу, я тебе меньше дам, чем за его товар, но и совсем ценой не обижу. — Он наклоняется и хитро прищуривается. — А то же ведь на торговлю у тебя значка тоже нету, а? Ежели кто узнает, что ты мази тут продаешь без спросу, так и с тебя потребуют. А так я тебе полцены дам, но зато мы никому не скажем про твои мази. По рукам?

Мальчик застывает. Мысли путаются оттого, что хочется быстро все придумать, но из-за этого самая простая и очевидная мысль рождается долго.

— Ну? Чего застыл? Как знаешь. Раз не хочешь за полцены отдавать, так…

— Нет, — перебивает Исэндар. — Отдам за полцены все, какие есть. Только надобно сбегать их забрать. Я спрятал там… кое-где.

— Вон оно как? Ну, тогда вот что, — отвечает усатый, — до обеда мы тут будем. Ежели не успеешь к нашему уходу вернуться, так пеняй на себя. А успеешь, так я заплачу по-честному. — Вдруг здоровяк ухмыляется и взглядывает иначе. — Так бы отобрали, да считай, это уже наш тебе поклон… за то, что за попрошайку тебя сначала приняли. Да и за твои извинения. Через дней пять-десять вернемся, ежели тебя здесь найдем, так еще возьмем мазей.

Мальчик кивает и торопится убежать. Он только разворачивается, спеша быстрее убраться, как вдруг здоровяк хватает за плечо и разворачивает к себе, без злого умысла, но все же грубо и неприятно.

— Погодь еще пятки чесать, — говорит он серьезно. — У тебя зелья есть? Или только мази готовить умеешь?

— А… зелья?

— Чего? Не знаешь, что ли? Зелья. Как мази, только для питья. Я бы взял еще таких, ежели умеешь. Парочку для бодрости, пару для храбрости, еще бы пару от яда, а то на охоте жрать приходится, что попало, а травиться не хочется. Еще бы пару…

Исэндар, чувствуя, как истекает время, торопится перебить.

— Нет. Зелий не умею. Только мази.

Здоровяка явно не радует, что у него отнимают слово, но он лишь вздыхает и кивает, а сам отворачивается к столу.

— Ладно. Иди. Тащи свои мази, если успеешь.

Кивнув, задержавшись еще всего на миг, мальчик успевает заметить, что на него уже никто не обращает внимания. Безусый, с неровной щетиной, и вовсе, кажется, из-за своего вчерашнего поступка не испытывает ни капли вины и с удовольствием заливает в себя хмельное пойло.

— Хорош глушить, как свинья крестьянская, — остужает усатый его пыл.

И пока разговор переходит в какое-то деловое, свойское, знакомое только самим мужикам русло, мальчишка быстрым шагом выходит за дверь, а оттуда бегом несется через двор, через дорогу, к заброшенному дому, ровно туда, где вчера он готовил свои мази.

Дурак сразу увязывается следом. Глядя с интересом и удивлением, он чего-то ждет.

— Ну, чего уставился?! — сердится Исэндар только оттого, что спешит. — Воды найдешь? Найди воды, а, пожалуйста. Чистой только. Сможешь?

Мужчина, услышав просьбу, мнется, будто не знает, куда себя деть, а затем, отыскав глазами бурдюк, хватает его, разворачивается, чтобы уйти, неуклюже поворачивается назад, переняв у мальчика его торопливость.

— Реки кр… а… да! — вспоминает он заново выученное слово. — Да! Да! Да!

И убегает, не дав ничего ответить.

Впрочем, на болтовню времени и нет. Наскоро запалив костер, сумев зажечь сухую траву от углей, на счастье оставшихся после ночи и не успевших окончательно погаснуть, Исэндар принимается собирать травы.

И все же, как он ни спешит, а теперь травы собирает аккуратно. Да и растут они здесь лучше, чем дома, в горах. Там приходилось искать цветы на лугах, а здесь они цветут прямо у дороги. А вот с другими компонентами все сложнее, и если они дома росли на каждом шагу, то здесь приходится лазать по кустам.

В итоге, много времени уходит на сбор, и костер гаснет. Правда, теперь уже свежие угли никак не успевают истлеть за такой короткий срок, а потому разжечь пламя заново еще легче.

Только вот, из-за такой спешки, работа лишь замедляется. Набрав в ступку чересчур много травы, уже вскоре мальчик понимает, что ее нужно выложить, а потому целую половину неудачно растертой массы он вываливает на лист.

Да и дурака нет очень долго. К его возвращению перетертый раствор уже оказывается готов, но хотя бы безумец умудряется-таки найти воду и набрать полный бурдюк. И сразу начинается следующая стадия готовки.

Кажется, что времени в обрез. Да еще и порция, как назло, подгорает. Опять же, все из-за торопливости. Затем Исэндар чуть не портит еще одну, но уже работает внимательнее, не давая мази пережариться.

— Быстрее, — приговаривает он от нетерпения.

Рядом и дурак не может отыскать себе места. Теперь, когда ему нечем заняться, мужчина только мельтешит перед глазами, мнется, ходит по сторонам и заставляет взгляд отвлекаться.

И все же мальчик сдерживается, насилу заставив себя успокоиться. В конце концов, он заканчивает мази, сворачивает их в листы, а затем, разорвав тряпку, из которой был сделан мешочек, куда мать собирала еду, еще и перевязывает их, желая придать своему первому товару приятный вид.

А едва удается закончить, как ноги сами рывком поднимают с земли.

— Сиди тут! — на бегу приказывает мальчик. — За вещами посмотри!

Сам он убегает к постоялому двору. Спешит теперь еще быстрее. Работа ведь закончена, нужно только успеть отдать мази и получить какую-никакую оплату, хоть и маленькую. Да и сколько вообще усатый даст монет, угадать никак нельзя. Половина — это уже неплохо, да вот только Исэндар никогда не знал, сколько может стоить такая мазь, пусть даже приблизительно.

Через двор он разве что не перемахивает, стараясь бежать так быстро, что даже усталость с голодом не мешают. А на пороге, собираясь уже проскочить внутрь, мальчишка ударяется лицом прямо в чей-то живот, и так больно, что аж нос начинает болеть.

— Ах ты!.. — уже готовится разругаться безусый, но здоровяк, поправив свои пышные усы, отодвигает его за плечо.

— Ха-ха, — посмеивается он, к этому мгновению успев избавиться от похмелья и вернув хорошее настроение. — Вот тебе за вчерашнее!

Безусый спорить не решается, и мужчина подступает ближе к Исэндару.

— Чего? Найти не мог? — спрашивает он с улыбкой. — Ну? Давай сюда, ежели принес.

И мальчик, опомнившись, встает и протягивает мужчине порции мази, завернутые в широкие древесные листья и перевязанные для надежности тряпкой.

С хмурым, деловым видом усач считает порции, затем передает их товарищу, а сам лезет рукой в небольшой мешочек на поясе. Он ничего не говорит, но взгляд мальчика и так дрожит от нетерпения, пытаясь скользнуть вслед за рукой мужчины в мешочек с медными и бронзовыми монетами.

Долго ждать не приходится. Усатый высчитывает целых два десятка бронзовых, добавляет еще почти десять медяков, после чего сразу же и прощается.

— Бывай, малец, — трогает он за плечо, сходя с порога. — В следующий раз приноси еще мази, да побольше.

И вот, наконец, все вмиг изменяется. Теперь уже больше нет необходимости голодать, и хотя нужно еще купить на рынке что-нибудь съестное, а голод уже от осознания этого слегка унимается, будто притаился, чтобы разбушеваться чуть позже, когда наступит подходящее время.

А впрочем, Исэндар сразу проходит внутрь, словно повинуется чужой воле, захватившей его ум. К дураку мальчик даже не оборачивается, верно угадав, что тот спрятался, едва увидел гонявшихся за ним мужиков. Ни на миг не задержавшись, Исэндар отправляется к стойке, не отводя глаз от торчащих из-за нее сальных волос.

— Дядь, дай поесть, — зовет мальчик.

Толстяк сразу нахмуривается и медленно вырастает со стула, готовясь уже выпороть наглеца, а все же, поднимаясь, объясняется, прежде чем схватить хлыст и ударить мальчишку по спине.

— Попрошайничать у меня вздумал?! Ах ты!..

— Да кто попрошайничает? — спокойным голосом, без капли волнения перебивает мальчик. — Поесть, говорю, дай. Сколько стоит?

— А… э… — теряется мужчина, но затем предпринимательская жилка заставляет его взять себя в руки и успокоиться. — Хлеб два медяка, каша три, жареное мясо одна бронза, а пиво… а хотя пиво тебе рано еще.

— Давай кашу, хлеб и мясо и таких две порции, — оживляется Исэндар. — А к одной еще пиво поставь, я сейчас приду.

Мальчишка договаривает на ходу, выбежав во двор так быстро, что толстяк не успевает среагировать, а впрочем, он все же стучит по стене палкой, и затем из двери выглядывает работница и мужчина передает заказ уже ей.

А вскоре мальчик действительно возвращается, притащив с собой дурака. Сумасшедший мнется, оглядывается, на все кругом даже взглянуть боится и когда замечает хозяина, изучающего его, то прячет глаза.

Толстяк поначалу сомневается, готовясь прогнать, но Исэндар легко перебарывает все возражения одним простым жестом. Заготовив нужное количество монет заранее, боясь показывать другим, что у него есть деньги, мальчик сразу кладет на стол три бронзы, а в руке продолжает держать еще четыре медяка.

— Дядь, за пиво сколько, ты мне говорить собираешься, или так отдашь?

Мужик хмурится, жует пухлые, жирные, как и все остальное, губы, после чего просит еще две монеты, а сам не может оторвать глаз от медяков, хотя три бронзы в оплату уже получил. И тогда, заплатив за еду заранее, хотя и собирался поступить иначе, Исэндар вместе с дураком занимает место за столом.

Уже скоро им приносят угощение, которое, приправленное голодом, кажется самым вкусным в жизни. А видя, с каким удовольствием дурак упивается из деревянной кружки пивом, можно лишь позавидовать. Только вот чем вкуснее еда, тем скорее она заканчивается.

Впрочем, живот полон, и впереди ждут уже другие трудности. Мальчик понимает, что сделать еще придется много, но теперь он готов взяться за работу. Теперь ведь он узнал не только о том, что на мазях можно хорошо заработать, но и о том, что искусство зельеварения таит в себе целую массу удивительных возможностей.

Конечно, сейчас же броситься учиться варить зелья, о которых сказал усатый, мальчик и не думает. Это раньше он так бы и поступил, но сейчас понимает, что сначала должен обзавестись хорошим оружием, запасами, да и приличной одеждой.

Раздумывая о том, что важнее, и что именно нужно сделать прежде всего, Исэндар хмурится и не замечает, какое внимание ему уделяет хозяин постоялого двора.

Толстяк уже долго наблюдает, все пытаясь разгадать, как это мальчишка отыскал деньги. Выглядит-то он бедно, а еды взял аж на три бронзы с мелочью, это когда переночевать стоит всего пять медяков, то есть, половину бронзовой монеты.

А когда доходит до денег, то ленивый ум хозяина становится настолько живым и въедливым, что прямо со своего табурета, никуда не вставая, мужчина умудряется все понять. Достаточно только вспомнить разговор с мужиками и первое появление Исэндара на дворе. Пришел он явно без денег, весь подранный, на ногах едва стоял, и до сегодняшнего дня ничего измениться особенно не могло, потому как работы в ночь для такого мальчишки не найти, а день еще не кончен. Значит, заработал он другим способом, притом, хоть разговор с мужиками хозяин и не слышал, но видел, что мальчик снова приходил и отдал какие-то мази, которые прежде намазывал себе на руку.

Тут же все и складывается в уме мужика. Его крупные, мощные скулы, обезображивающие лицо тем, что стоят острыми горами за обвислыми, толстыми щеками, теперь еще и напрягаются. На лице появляется странная ухмылка, но мужчина ее быстро гонит, чтобы не выдавать своих мыслей посторонним.

— Все, дурак, идем, — готовится мальчик уйти.

Хозяин, успевший все продумать, как раз в это мгновение его и останавливает.

— Погодь-ка, малец, а ну, сядь, — шепчет он, чтобы другие не слышали, сам опускается на табурет рядом, с подозрением взглядывает на сумасшедшего, но затем вздыхает, оборачивается к мальчику и все же решается себя выдать. — Так ты, значит, торгуешь?

Исэндар медлит, оглядывается, не знает, можно ли об этом говорить, вспомнив слова усатого про разрешение на торговлю, но затем все же отвечает, поскольку другого выбора у него все равно нет.

— Ну… как-то так, да. А чего?

— Чего продаешь? Может, и мне продашь, ежели цена годная, м?

Такие слова на мальчика действуют мгновенно, что он даже забывает про всякую осторожность. Сейчас ведь это самое главное, заработать, чтобы найти себе жилье и пропитание, одежду и новое оружие, которое будет достаточно крепким, но недостаточно выделяющимся, как кинжал Альзара. Наверняка ведь, если кто-то недобрый этот ножик увидит, так сразу же захочет отобрать. Жадность в нем от неопытности расцветает слишком быстро, слишком ярким и приятным чувством.

— Я мази делаю…

— Тише ты, — резко перебивает толстяк. — Вдруг услышит кто из постояльцев. Мази, значит? И дорого просишь?

О качестве хозяин и не думает спрашивать, угадав, что плохой товар усатый и его компания брать бы не стали. Да и цена волнует толстяка гораздо больше, чем качество. Если только она окажется невысокая, то наверняка можно будет хорошо заработать, а мужчина никогда и ни за что бы не стал упускать возможность лишний раз на чем-нибудь нажиться.

Мальчик долго не раздумывает.

— Половину цены, — говорит он, не успев еще посчитать, сколько в итоге заплатил усатый за каждую из порций отдельно.

Только вот мужик, вместо того чтобы обрадоваться, нахмуривается.

— Половину? — удивляется он. — Э, малец, да ты, видать, ничего в торговле не смыслишь.

Исэндар, услышав это, теряется. Никак не выходит понять, что не так. Предложение ведь хорошее, как ни посмотри, вместо полной цены нужно отдать всего половину. Так что он лишь смотрит, недоумевая, и хозяин двора не ждет вопроса, а сразу же все торопится объяснить.

— Ты послушай, малец, — наклоняется он еще ближе, окончательно перейдя на шепот. — Ты можешь ходить по городу и искать себе покупателей, если хочешь, ну и… сам понимаешь, рано или поздно стража-то тебя возьмет, как ни смотри. Да что там, я бы мог вот сейчас им пойти, да сказать, что завелся тут такой вот торгаш-недоросток, так мне бы еще и заплатили.

Мальчик хмурится, но мужчина не дает ему ничего сказать.

— Я, конечно, не пойду, — сразу продолжает он. — Но ведь мог бы. А я тебе вот чего предлагаю, ты мне давай за четвертую часть свои мази, а? Оно, конечно, немного, да ты и так наваришь деньжат. А я уж их за полцены отдам, чтобы и мне тоже было выгодно. Сам же понимаешь, да?

Исэндар нахмуривается еще сильнее, крепко задумавшись. В словах хозяина, кажется ему, есть смысл. Вернее, так оно все и есть. Усатый то же самое говорил, что разрешение требуется. У хозяина двора оно наверняка же есть, ему ничего не будет. Да и он если будет сбывать мази за полцены, то действительно ничего не заработает, когда и покупал бы их по такой же стоимости.

— Хорошее дело, я тебе говорю, — не дает мужчина подумать спокойно. — Давай так, у меня комната стоит всего пятак. Я тебе отдам свободную, на кухне можешь печью воспользоваться, ежели надо, да еще тебя здесь вместе с дураком накормят. Я ему велю даже подавать две кружки моего пива к еде. Взамен, ты мне сначала таких вот мазей сделай, как ты охотникам продал. Я их сторгую, они в счет жилья и еды пойдут, а тогда делай еще, так я уж тебе платить буду за каждую, что сверх платы будет. А? Хорошее дело, чего думать? Ну? Жмешь руку или как? Решай. Ну?

Мужчина специально так, не дает опомниться, но на неопытного мальчишку его слова быстро и легко срабатывают.

— Ладно, — соглашается Исэндар, а впрочем, и он тоже догадывается потребовать кое-что, чего мужчина никак не ожидает. — Только ты мне еще расскажешь кое-чего. Я Голоса ищу, который человека одного на смерть осудил… ты не подумай, ничего такого, я не за местью, или вроде того, я просто знать хочу, за что наказание тому человеку было, выспросить хочу, ежели скажет. Так вот, ты мне все про него поможешь разузнать, а тогда я еще сверху тебе мазей сделаю, в оплату. — Мальчик замирает на миг, видит, что торговец сжал ладонь, раздумывая, и тогда он уже сам предлагает этот жест договоренности и поднимает кисть, выпрямив на ней пальцы. — Ну что, дядя, по рукам?

Хозяин молчит, а затем шевелит губами, расплывается в довольной улыбке и слабо, чтобы никто не заметил, ударяет по руке.

— Добро, малец, — наклоняется он ближе, а затем говорит совсем тихо: — Ну даешь, торгаш. Хе-хе. Хорошее дело мы придумали. Ну, тогда сразу принимайся за работу, чтобы жилье и еду оплатить, а к вечеру ежели сделаешь уже мазей штук пять, так и оставайся на ночлег, денег уж тогда не потребую, как и уговорились.

Следом он отводит мальчишку к двери, но внутрь сразу не пускает, а вместо этого зовет пышную работницу, которая здесь и убирает, и раздает еду, и присматривает за хозяйством, а иногда и помогает второй женщине, бодрой, худой старушке с готовкой пищи.

— Проводи мальчишку и дурака, — не стесняясь выражений объясняется с работницей хозяин. — Дай им верхнюю, с окошком. И еще, Глафье передай, чтобы к печи мальца пускала, ежели ему потребуется. Все, иди, я пока тут посмотрю за тебя. Да только не задерживайся.

И Исэндар сразу же начинает работать. Прежде всего он спускается и просит хозяина показать, где взять чистой воды. Тот отправляет к колодцу, стоящему за конюшней. Дурак, оббегав весь город, в прошлый раз тащил воду чуть ли не с другого его конца, а потому теперь радуется, хотя ему мальчик даже и работы никакой не поручает.

— Ты здесь сиди. Понял? — строгим голосом велит мальчик. — Я пока наберу трав, а ты просто жди, ничего без меня не делай.

Кинжал Альзара он так и носит, спрятав за поясом под рубахой. Там уже ножны этого небольшого оружия стерли кожу, она щиплет, покраснев, но приходится не обращать внимания.

Да и бо́льшая часть дня уходит на сбор. В зельеварении это оказывается самой трудной и продолжительной частью работы. Во всяком случае, так получается сейчас, пока еще кроме мазей сделать ничего и нельзя, пока все тайны ремесла еще неизвестны, и пока даже самое простое зелье еще сделать невозможно, без риска опять нечаянно отравиться.

Зато к вечеру мази уже готовы.

— Ха! Ты погляди! — громко изумляется хозяин, когда получает от мальчика даже не пять, а сразу дюжину замотанных в широкие древесные листья порций заживляющей раны мази.

Впрочем, он тут же стихает, усмирив радостный пыл. Едва охотники из города ушли, как на постоялом дворе становится тихо. К вечеру никого нет. Несколько торговцев, молча поужинав, отправились сразу же отдыхать, а потому в большом зале Исэндар с мужиком остаются наедине.

— А дурак твой где? В комнате? Ты гляди, чтобы ничего он мне там не сломал, а то платить заставлю, так и знай.

— Ничего он не сломает.

— Тем лучше, а то ведь я с тебя буду спрашивать, а не с него. Ну ладно, — успокаивается толстяк, возвращая себе улыбку. — Гляжу, сделал больше, чем на оплату надобно. Вот как поступим. Завтра я их сторговать попробую, ежели получится, то сможешь оставаться, да я еще тебе плату отдам за те, что сверх жилья пойдут. Жилье-то ведь тебе все равно нужно, так? Так. Как иначе? И есть чего-нибудь надобно трижды в день, а оно накладно. Так что завтра мы так сделаем: дюжину мазей ты мне отдаешь за кров и за еду, а остальное…

— Дюжину?! — недоумевает мальчик.

— А чего ты хотел?

— Так ведь на пять договаривались!

— Ну-ну! Покричи еще мне тут, дурень, — задавливает хозяин мальчишеское недовольство собственной хмуростью. — За ужин и за ночь договаривались. Али не так? Ты мне за один обед три бронзы отдал, так? А теперь прибавь еще завтрак, ужин, да ночевку. Или мне тебя бесплатно надобно держать? Али я не прав? Так ты скажи, вот и посмотрим.

Исэндар сжимает губы, брови сдвигает, но понимает, что не может ничего ответить, поскольку, в конечном счете, толстяк оказывается прав.

— Воооот, — сразу же подхватывает хозяин двора эту мысль, прочитав ее в промедлении мальчика. — Да чего ты думаешь, обманываю я тебя? Ну так сам иди поторгуй, вот мы и поглядим, чего ты там себе наторгуешь. А тогда приходи ко мне кушать да ночевать, да только я с тебя цену возьму, как с обычного гостя, а не так, что поблажки делаю, как хорошему работнику.

Это сбивает пыл. Внутри быстро гаснет жар недовольства, растворяясь волной прохлады, отступившей от груди и расползшейся по телу.

— Значит, дюжину за кров и еду, — подводит мужчина итог. — Да и это мы еще завтра посмотрим, смогу ли чего продать, а то ведь ежели никто не возьмет, так уж ты не взыщи, малец.

Исэндар сразу напрягается. Он лишь теперь понимает, что может снова оказаться на улице. А ведь только в голову взбрела мысль, что уже не придется спать на холоде, голодным, рискуя внезапно стать кормом для одичавших собак, прокравшихся на ночные улицы.

Да и самостоятельно искать покупателей, как легко догадаться, задача не из простых, так что остается только согласиться. Все лучше, чем поссориться с толстяком. Пусть он за каждую порцию мази дает еще меньше, чем усатый, а все-таки это немало, особенно если учесть насколько трудно заработать хоть немного обычному мальчишке.

Исэндару, конечно, все это доподлинно неизвестно, но ум цепляется упорно за то, чего удалось добиться. Да и можно будет заработать еще, когда вернутся охотники. А кроме того, есть и еще одна причина, которая могла бы заставить мальчика работать даже бесплатно, только за жилье и за еду, отдавая даже больше дюжины мазей каждый день и не требуя взамен большего. И толстяк, к счастью, эту причину не угадывает, а мальчик ведет себя достаточно осторожно, чтобы не давать ему повода что-то заподозрить.

— А что с Голосом?

— А что? — удивляется мужчина, взяв себя за горло. — Как обычно.

— Да я про Голоса, про судью.

— А… ничего, малец. Как узнаю, так и скажу. Не донимай. Все, ты иди, завтра опять мази свои готовь, я с тебя денег просить не буду. Ежели плату решу требовать, так я заранее скажу, — уверяет мужчина. — А за уже съеденное я с тебя брать не стану.

Остается только вернуться в комнату и укладываться спать.

— Хватит ерзать, — сердится мальчик на дурака.

Тот сразу замирает. Глаза сумасшедший не закрывает, оглядывается с беспокойством на Исэндара, но молчит, послушно лежит без движений и не отвлекает от сна. Хотя, провалиться в темноту сонного покоя все равно не получается.

— Эх, — вздыхает мальчик. — Вот, говорил, все наладится. А завтра еще лучше будет. Ты спи, дурак, спи. Завтра поможешь мне, ладно? Я покажу, чего надобно, а ты потом со мной вместе насобираешь травы, да как наготовим этому… толстяку сразу две дюжины… нет, три дюжины мазей! Ух! Эх, да… а потом… ах, — зевает он протяжно, — потом и оденемся, как положено. Люди-то все кругом, смотри, в чистой одежде совсем иначе выглядят, не как дома. И мы тоже… оденемся… будем с тобой… как… нормальные… все…

А затем вдруг наступает утро. Мальчишка просыпается засветло.

— Вставай, дурак. Пора!

На кухне старушка еще только начинает готовить, и Исэндар, еще не привыкший к ней обращаться, перебарывает стеснение, просит сготовить ему завтрак, но затем приходится идти к хозяину, и только с его разрешения получить свою порцию утреннего угощения.

А после до самого обеда мальчишка собирает с дураком траву. Поначалу работа идет так же неторопливо, как и вчера, но дураку до того везет, что обидно становится. Безумец умудряется отыскать вблизи города полянку, которая так пестрит от разных цветов и растений, что после обеда Исэндар до самой темноты продолжает собирать на ней травы и цветы, нужные для мази.

— Да сейчас я тебе отдам твои мази, — ругается он в тот же вечер с хозяином, потребовавшим свою плату.

— Гляди! А то бы я… мази твои я продал, считай, оплату взял за вчера. Да вот тебе еще несколько медяков, это лишки, что остались, — сообщает он. — Да только ты мне тут халтурить и не думай. Мази хорошо пошли, но поблажек я тебе давать не буду. Живешь, кормишься, так плати.

Исэндар насилу от него отбивается, но до ночи еще успевает сделать дюжину мазей и отдать их толстяку. А наутро все повторяется. Только в этот раз уже мальчик поступает мудрей, возвращается на постоялый двор раньше и успевает еще до ужина отдать толстяку целых двадцать порций.

— Ишь! Эх, братец, не зря… — радуется мужчина, но тут же пытается это скрыть, нахмуриваясь. — Не зря я в тебя поверил. Неплохо, малец, так ты хорошо наваришь, станешь торговать, еще купишь себе разрешение… Только, гляди, и мое добро не забывай, будешь заходить у меня трапезничать, так я тебе лучшие блюда буду ставить. Знаешь, как старушка моя умеет. Ух! Закачаешься. Так что ты, это, не расслабляйся, трудись, как следует.

Мальчик, устав, собирается уже отправиться спать, как вдруг толстяк его останавливает.

— Ах, да! Погодь, — зовет он жестом подойти ближе, а продолжает уже шепотом: — про Голоса твоего я на днях узнаю. Скоро уж мне скажут, так что ты пока не расслабляйся, а как будут вести, так я сразу доложу. Тут в Предгорье не часто Голоса сменяются, так что мы твоего живенько найдем. Ну, иди. Завтра, как мази продам, так я твою долю сразу тебе и отмерю.

Наутро, дожидаясь, когда приготовится еда, и раздумывая о делах, Исэндар нечаянно становится свидетелем того, как старушка зарабатывает рану. К счастью, у мальчика остается немного мази, которой было недостаточно для целой порции, так что он приносит ее из верхней комнаты и накладывает старушке на порез, с трудом убедив ее в этой необходимости.

Женщина поначалу хмурится, но пока глядит, как мальчик накладывает мазь, заметно смягчается.

— Да само бы зажило. Чего ты? Надобно больно. Всю жизнь как-то само проходило… знаешь, сколько я ножиком-то себя задевала? У… — начинает старушка.

Она и сама не замечает, как разговаривается, чуть не забыв продолжить готовку.

— Тьфу, заболтал! — спохватывается она чуть позже, ставит мальчику с дураком поесть, а затем они снова уходят на целый день собирать травы.

К вечеру Исэндар вновь отдает толстяку почти две дюжины мазей, а взамен получает оплату за те, что передал мужику вчера.

— Ты гляди, богаче меня скоро будешь! — смеется толстяк, когда сам с мазей зарабатывает гораздо больше, чем мальчишка. — Да погодь, куда? Стой, поговорить нам с тобой надобно.

Хозяин, прежде чем начать говорить снова, вздыхает, и от этого становится не по себе. Уж слишком тяжелый и неприятный выходит этот его вздох, и скоро Исэндар понимает, отчего.

— Голоса твоего в городе уж нет, малец, — сообщает толстяк с неприятным выражением. — Стражник один сказал, что его отправили в следующий. Они меняются так иногда, дальше переходят. Чего-то там этот Голос твой заслужил от царя, его в благодарность и перевели дальше, к царскому поближе.

Мысли сразу пробуждают живую и еще пока горестную, тяжело переносимую память об отце. Пока думать о нем не было нужды, грусть можно было потерпеть, а теперь она вся возвращается.

— Да чего нос повесил? — ободряет толстяк. — Ты в следующем городе его поищи. Только это, ты не торопись. Да и мне заплати-то за добро, а? Я ж тебя принял, когда ты на поберушку весь похож. Дело я тебе дал? Дал. Плату, которую обговорили, даю? Даю. Вот ты прежде себе на одежку заработай, а я еще разузнаю про твоего судью, что смогу, а? И ты наберешься ума, да опыта, и меня в беде не оставишь. А то ведь дела не всегда хорошо идут, медячков, да и то хорошо про запас иметь. Вот и ты себе наберешь. Так что ты, давай, не спеши, побудь еще у меня до новой луны, а то и до еще одной, денег скопи, приоденься, а то околеешь, когда холода пойдут.

А следом мальчик отправляется ужинать прямо на кухню, где его и кормят в последние дни.

Там гораздо удобнее. Да и Исэндар не знает, что хозяин просто желал как-нибудь спрятать его от посетителей, боясь, что неопрятный вид и грязная, простая, рваная одежда будут отпугивать постояльцев. Впрочем, самому мальчику сказали, что он с дураком уже практически друзья хозяина, а потому могут есть прямо на кухне, где старушка вечно занята готовкой.

— Ох, хорошо-то как у тебя получается, — улыбается Глафья, поставив на маленький, кривой столик две порции.

— М? — недоумевает Исэндар.

— Мазь, говорю, хорошая, — объясняется старушка. — Ранка-то сразу и прошла. А так бы еще день, а то и два… а тут, гляди, и следа уж не осталось! Ой, спасибо тебе, уж я вам чуть больше положила, чем надобно. Да только ты Долгару не говори, а то еще разругается.

Словом, день приносит много радостных, приятных эмоций, помимо грустного воспоминания об отце и вести про Голоса, и мальчик, оказавшись в кровати, с облегчением вздыхает.

— Эх! А все-таки прав толстяк, — заговаривает он с дураком, пока тот устраивается на своей кровати. — Надо бы нам с тобой подкопить еще деньжат, а там уже приодеться. Да и к холодам ничего нет. Ну, ничего. Давай, завтра еще больше сделаем. Как следует поработаем. Да? А уж потом… эх… ну, спи, дурак. Отдыхай.

Наутро, правда, мысли в голове уже другие, серьезные и важные, и порадоваться они не дают.

— А все-таки, надо нам с тобой дальше идти, — сообщает мальчик, уже все передумав заново. — Надо быстрее скопить побольше, одежку купить, да и инструмент сделать. Мне теперь уже хорошую надо ступку. Да и Голос еще, гляди, уйдет.

Вдруг он подсаживается к сумасшедшему, отвлекая того от сборов.

— Я вот, знаешь, чего думаю? — продолжает мальчик изменившимся голосом. — Толстяк же сказал, что Голоса за что-то наградили, или как-то так, что из-за того и перевели, и вот, может, из-за отца-то он… а, да тебе оно зачем? Ладно. Не слушай. Идем, дурак. Работать пора.

Мужчина тянется рукой, но все же решает не останавливать, собирается, напяливает рубаху и идет следом за мальчиком, уже отправившимся вниз по лестнице на кухню.

Старушка готовит, как и всегда. С утра она уже трудится. Работницы, молодой, полной женщины, как обычно нет. Она чаще занимается хозяйством, а потому Исэндар привык ее не замечать, даже имени так и не узнал, будто ее и вовсе не было никогда, кроме как в первый день, когда женщина чуть не выставила мальчишку.

Впрочем, из зала доносятся голоса, какой-то недобрый разговор, а потому удержаться и не обращать внимания попросту не выходит.

— Опять, небось, обманул кого, торгаш проклятый, — бурчит старушка. — Не слушай, милый, садись, ешь, я тебе поставлю.

И мальчик так бы и поступил, если бы слух нечаянно не выловил из массы звуков что-то про мази.

Ничего не говоря, Исэндар подступает к проходу, велев дураку приниматься за еду. Он аккуратно приоткрывает дверь и смотрит через щель одним глазом, а отсюда и голоса слышать легче, да и видно, что происходит.

Перед стойкой, глядя недобрыми взглядами на толстяка, вспотевшего от волнения, стоят несколько стражников и какой-то мужчина.

— Да откуда…

— Даже не пытайся мне тут уши чесать, — перебивает уверенный стражник, больше похожий не на воина царства, а на простого разбойника.

Грубый на вид, с гадкой ухмылкой, он выглядит так, будто легко может приставить к горлу нож и потребовать выкуп, а стоит подумать, что только что слышалось что-то про мази, как немедленно становится ясно, что ничего хорошего ждать не следует.

— Вонючий ты жирдяй, — опирается стражник локтем на стойку, отчего хозяин даже сглатывает, немного отклонившись. — Чем больше ты жрешь, тем голоднее становишься. Ты и за место платишь-то не так много, а еще и навариваешься? Давно ты зельями промышлять начал?

— Да какие зелья? Да о чем?..

— Еще бы ты зельями торговал, — сердится мужчина, выступив из-за стражников. Он тут же обращается к воину, стоящему перед толстяком, к главному из солдат, как угадывает мальчик. — Вообще бы меня без штанов оставил. Я на мазях весь оборот делаю! Мне где их торговать, ежели этот свин ненасытный цену на целую четвертину от полной занизил?! — сердится мужчина, в котором теперь уже можно узнать местного травника, а затем он поворачивается к хозяину двора. — Вот же ты жадный, брат! Где это видано?! Я думал, посторонний кто, да только, знаешь, ежели тебе голову снести, так и не жалко будет, ненасытная ты скотина!

— Чего?! Чего это голову снести?! Да я…

— А ну заткни пасть, толстяк, — резко обрывает главный из стражников, единственный из них, кто ведет разговор.

Да и одеждой он отличается. У остальных на поясах мечи. Одеты все в обычную, кожаную форму, щитов не несут, поскольку в городе они без надобности. Только у главного стражника на поясе вместо хорошего, длинного меча висит обычный кинжал, даже чуть меньше того, что сковал дома Ильмар.

Пожалев, что все-таки не взял оружие, Исэндар быстро гонит лишние мысли прочь и слушает дальше.

— Значит так, жирдяй, — продолжает стражник, — ты уплатишь нам все, сколько заработал, а за то, что зелья варил…

— Мази, — скромно, тихо поправляет хозяин.

— Мази, — поддерживает его травник, сам не поняв, зачем.

Посмотрев на обоих, стражник тяжело, сердито выдыхает.

— Да мне начхать. Ясно? — продолжает он. — Заплатишь за все, что ты изготовил и…

— Э… — спохватывается толстяк, — так это не я изготовил! Я же не умелец. Вы чего? Я так, всего-то парочку отдал, по-свойски, что было, я тут…

— И кто же готовил? — покачивает воин головой. — Кто-то должен заплатить. Или ты за все заплатишь, или вы поровну расплатитесь… по полголовы снесем каждому. Хе-хе.

Стражники негромко посмеиваются. Слышно только придыхания, но вместе они звучат довольно громко.

Впрочем, мальчишку волнует только то, что и его толстяк так легко готовится отдать в руки царских воинов. Теперь это становится ясно, хотя прежде Исэндар и не подумал о такой возможности.

Дурак ест, ничего не слышит. Тогда мальчик подскакивает к нему, сперва осторожно закрыв дверь и хватает за голову, перепугав.

— Живее, дурак, в комнату. Мешочек в кровати, под сеном, у изголовья. Возьмешь? Живее, дурак, прошу! Живей!

Безумец не мгновенно, но быстро спохватывается, встает из-за стола, растерянно взглянув на недоеденное угощение, стремглав уносится по лестнице, хотя шума большого не поднимает. Тогда мальчик выдыхает с облегчением, оборачивается к перепуганной старушке, жестом просит ее молчать и не шуметь, а сам опять подходит ближе к двери и продолжает слушать разговор дальше.

— Конечно! — уже соглашается с чем-то толстяк.

Впрочем, с чем именно он согласился угадать нетрудно. Вставшая за спинами воинов пухлая работница нахмуривается почему-то, но мысли сами возвращаются в правильное русло, не отвлекаясь от главного.

— Попрошайка это, — тише, приклонившись, рассказывает стражнику хозяин. — Я его приютил, ну, говорю, чутка помогу, чтобы не попрошайничал… я ж не себе, я ему, а себе-то я ничего и не…

— Хватит мне тут ухо чесать, жирдяй, — перебивает стражник. — Попрошайка, так попрошайка, значит с него спросим.

— Да какой попрошайка?! — не выдерживает травник. — Мазями у меня полугодовой доход отбил! Знатно, видать, попрошайка зарабатывает, а?! А побирается удовольствия ради?!

— Да не вру я! — шипит толстяк, будто не хочет, чтобы его услышали. — Не вру! Попрошайка, здесь он у меня ютится, я ему кров и еду даю, да помогаю… жалко ведь, только потому и…

— Язык тебе укоротить, что ли?

— Не надо! — мгновенно отвечает воину толстяк. — Не надо ничего! Я покажу. Сами поглядите. Здесь он у меня…

— Мужчины! — вдруг перебивает звонким, смелым голосом работница. — Ну, чего встали-то? Небось, работе мешаете чьей-то, а? Ну, дайте пройти, честное слово, чего стоите-то?

Воины отступают на шаг, вместе с травником. Только главный из стражей остается на месте, улыбается, рассматривает женщину с ухмылкой и оставляет для нее небольшой проход, на краю которого он и примостился возле стойки.

— Ну иди, — говорит он.

— Ну спасибо, — отвечает работница.

А когда она проходит, мужчина хватает за ягодицу и сильно ее сжимает.

— Иди-иди, пышечка, — продолжает он ухмыляться.

Работнице ничего не остается. Это не охотник, врезать ему просто так не получится. Да и он ничего хуже не сделает, так что женщина просто оглядывается, качает головой, унимая недовольство, вздыхает и проходит дальше.

Исэндар успевает отодвинуться от двери, чтобы его не увидели, а когда работница его замечает, то сразу же нахмуривается.

Затворив за собой дверь, она берет мальчика за плечи, наклоняется к нему и заговаривает шепотом:

— Ты почему здесь еще, дурень? — шипит она, но быстро успокаивается. — Ладно, ты вот что, ты на меня не серчай, что я тебя в тот раз чуть не выгнала. Я ж думала, побираться ты пришел, а хозяин бы тебя выпер тогда сразу, да еще бы пинка дал, а то и хуже чего стало бы… а, да не об этом сейчас. Беги, мальчик, жадный он, он тебя так и отдаст, да скажет, это ты его заставил мази свои продавать. Беги.

Старушка, невольно подслушав разговор, даже про свою готовку забывает.

— Знаю, добрый ты, — продолжает женщина, — и мази-то у тебя хорошие, я-то все знаю. Знаю, что ты тут Глафью подлечиваешь.

Она улыбается, но лишь мгновение, а затем хмурится и снова велит уходить.

— Ну чего ты стоишь? Проваливай быстрей, да в следующий раз с жадностью дел не имей, коли не знаешь, как. Беги, дружок, мы скажем, что ты еще раньше ушел. Да из города уходи, а то ведь они теперь от тебя не отстанут. Слыхал, денег сколько толстяк на тебе наварил? Он не отдаст. Только голову потеряешь. Беги скорей.

Как раз с лестницы слетает дурак. С испуганным видом он осматривается, передает мешочек и встает позади мальчика, а Исэндар замирает, хочет что-нибудь сказать, но не знает, что.

— Иди же, ну! — не выдерживает женщина.

Старушка и та уже догадывается, что времени мало, следя за беседой. Она тоже не может остаться равнодушной, а потому хватает кусок зажаренного мяса, бросает в тряпку, которая тут же напитывается жиром, обжигает руку, но успевает собрать угощение и протягивает Исэндару, держа за узел.

— На вот, не обеднеет, торгаш проклятый.

Становится не по себе, если вспомнить, что эта старушка толстяку приходится родной матерью, и еще горче оттого, что не осталось времени хотя бы зелий сделать. В ответ на самую простую, нежданную доброту хочется тоже поделиться добром, а оттого, что это сделать нельзя, на душе тяжело.

— Беги! — толкает женщина к двери во внутренний дворик, откуда легко можно перелезть через забор.

И мальчик вместе с дураком, взяв небогатое угощение и свои незначительные пожитки, торопятся уйти. А когда толстяк заводит стражников, то найти Исэндара им уже не удается.

Много есть поводов для того, чтобы расстроиться. Даже дурак это понимает, так что, когда они с мальчиком выходят на дорогу, покинув город и отправившись в следующий, сумасшедший так и идет с тяжелым видом.

Наконец, стало известно, что толстяк продавал мази не за половину цены, а почти за полную стоимость. В итоге, целую половину он забирал себе. Если посчитать, сколько вышло за эти дни, то обидно станет. За эти деньги вполне можно было бы и одеться, и купить приличную, хорошую сумку, которую прочно сшили заботливые руки мастера. А, кроме того, сам факт того, что хозяин двора так нагло обманул, да еще и так легко собирался отдать мальчика в руки стражников, тоже не дает уму покоя.

Дурак так и хмурится, пока Исэндар с ним не заговаривает.

— Ну чего кислый? Будто неспелой вишни наелся, — улыбается он.

Мужчина останавливается, поднимает глаза, хмурится, а затем пытается объяснить, как умеет, не словами, а жестами.

Сперва он ничего не делает, стоит, раздумывает, только хмурится сердито, а говорить даже не пытается, знает, что его слов недостаточно. А затем мужчина сжимает кулаки, поднимает и трясет ими, будто схватил кого-то за грудки.

— У! Уу! — мычит он, не умея подобрать слова, но затем все-таки заговаривает. — Реки крови! У! Море крови!

Мальчик же совершенно внезапно громко и звонко рассмеивается.

— Ха-ха-ха! Дурак! Ха-ха!

Успокоившись, Исэндар подходит ближе к застывшему в недоумении сумасшедшему, встает рядом, прогоняет улыбку, насколько может, зачем-то тянется к голове рукой, а потом заговаривает:

— Наклонись.

Безумец сомневается, но поручение исполняет, слегка промедлив.

— Вот ты и есть дурак, — не сдерживается и вновь улыбается мальчик, а сам костяшками стучит мужчине по черепушке.

Несильно. Даже боли нет, только легкое, самую малость неприятное чувство, которое и вынуждает мужчину выпрямиться и зачесать голову.

— Ничего-то ты и не понял? — продолжает Исэндар радостно улыбаться. — Деньги-то у нас есть, немного еды в дорогу, мази я готовить научился, да и узнал, что зелья еще лучше было бы делать. Понимаешь, дурак? Теперь все иначе будет! Да к тому же мы знаем теперь, что Голос в следующем городе. Мне рассказывал отец, как города расположены в Предгорье. Дорога вот так идет, кругом, заверчивается, как рогалик, а в самом центре царский город. Видал?

Не умея говорить так же ясно и четко, как это делал отец, мальчик сопровождает объяснение рисунком, вычертив на сухой земле спираль, которую он только и может назвать рогаликом, никакого другого названия этой причудливой формы попросту не ведая.

— Вот так-то, дурень, — смеется мальчишка. — Глядишь, а скоро уже и домой обратно пойдем. Купим чего-нибудь… маме возьму какую-нибудь штуку, рада будет. Да и, может, дяде Ильмару… а, ладно, пойдем. Чего говорить попусту? У нас теперь с тобой много работы.

И впервые за время своего путешествия Исэндар чувствует прилив сил и бодрости, которых так не хватало после отравления. Небо чистое и ясное, и дорога, и путь. Там в новом городе остается стать помощником местного травника, а самому искать Голоса. Только и нужно узнать, что случилось с отцом, а затем вернуться домой, к матери, выковать у Ильмара хороший меч, а тогда уже отправляться к огненным землям, чтобы навсегда отвадить мерзких тварей мешать добрым людям счастливо жить.