Мечты сбываются

Как же мне было боязно! Просто невероятно…наверное, первый раз в жизни я так боялась! Хотя почти также было, когда мамка первый раз велела корову подоить, а та начала хулиганить. Чуть не затоптала вместе с ведром! Но все равно, сейчас было гораздо боязней.

— А вдруг я им не понравлюсь? — снова прошептала я, прильнув к родному плечу.

— Глупенькая, — муж, улыбнувшись, погладил меня по голове и чмокнул в макушку. — Ты у меня такая замечательная! Как ты можешь кому-то не понравиться?

— Не знаю, но мне боязно, — ответила я, переводя взгляд на пейзаж за окошком кареты. Елочки да придорожные кусты, весело проносившиеся мимо, хоть как-то успокаивали. Осторожно освободив свою руку, муж обнял меня и, прижав к себе, прошептал:

— Помнишь, что мы решили?

— Все будет ха-ра-шо, — повторила я нашу любимую присказку.

— Точно.

В объятиях мужа мне стало гораздо лучше. Какой же он у меня все-таки замечательный! Красивый, добрый и действительно любящий! Недаром мне все девки завидовали! Особенно Занька. Ведь чаще всего, если эльфы идут за женой в людскую деревню, то, значит, у себя дома не нашли. А значит либо страшные, либо жестокие, либо еле живые. Альберт же был красавцем мужчиной в самом расцвете сил и лет. Обходительный такой. Ведь даже когда Занька к нему ночью через окно в койку залезть попыталась, не бранился, не злился, а вежливо выпроводил за дверь. Даже спокойной ночи пожелал.

Никогда не забуду, как он постучался к нам в ворота и, склонив голову, попросил ночлега. Мамка аж горшок от изумления выронила. А как в сени гостя ввела, то меня чуть ли не силком в другую комнату запихала, чтоб растрепой на глаза не показывалась. Когда же я при полном параде к столу вышла, он не стал, как многие его рода, придирчиво меня осматривать или бедра лентой мерить. Поздоровался вежливо, улыбнулся, даже что-то спросил. Правда, не помню, что.

В первую ночь я к нему не пошла. Забоялась, но не так, как той коровы. Но все равно, боязно было. Мамка чуть ли не силком выпихивала, грозилась, мол, уйдет, проворонишь счастье свое. Но я все равно не пошла. А он не ушел. Утром гулять позвал, в лес. Как на нас смотрели, когда мы под руку шли! Особенно Занька. Хотя, она всегда мне завидовала. А в лесу он мне венок сплел! Из ромашек, лютиков и колокольчиков. Загляденье, а не венок! А еще что-то красиво говорил, «п-а-э-з-ю», кажется.

На вторую ночь я пришла к нему, но он не пустил меня в комнату. Вышел сам и повел за околицу. Там мы сидели долго-долго. Смотрели на звезды. Он мне узоры разные на небе показывал.

На третью ночь мы просто сидели в его комнате. Разговаривали. Он все-все обо мне расспрашивал. И о себе рассказывал. Что родители его знатного роду, много невест ему приводили. Но ему ни одна не понравилась. И отправился он в дальний путь искать свою единственную. Истинную. Меня он в поле приметил, когда я сено для коровы косила. Говорит, как глянул — так понял, что нашел счастье свое.

Я вышла за него замуж на четвертую ночь. И это было прекрасно, так что зря девки пугали. Хотя, может быть кому как?

Мы прожили у нас дома почти до осени. Альберт помог с хозяйством, где мы с мамкой не справлялись. Крышу подлатал, новые ясли корове справил. А потом настало время мне в новый дом ехать. Я всю ночь накануне ревела, а мамка дурехой обзывала, мол, удача такая, а я тут мокреть развела. Посадив меня в купленную в городе карету, муж тепло попрощался с мамкой моей и со всей деревней. А Занька от злости вся красная была!

— О чем задумалась? — муж осторожно провел рукой по моей щеке.

— Да так, — улыбнулась я в ответ. — Мамку вспомнила.

— Скучаешь?

— Да.

Я действительно очень скучала. Как только за ворота выехали, так сразу и начала. В груди что-то все время свербело, беспокойство какое-то. Будто чего-то важного лишилась. Но когда я глядела на мужа, все это отступало. И сердце вновь наполнялось радостью. Права была мамка — такая удача не каждый день случается.

На карете мы ехали долго. Дней восемь. На ночь останавливались в городских тавернах. Там было полно мужиков, и я робела под их взглядами, прячась за мужем. Ведь они отводили глаза, только если он на них грозно зыркал. А потом было «м-о-р-и». Это такая огромная речка. Но такая огромная, что аж берегов не видно! У нас дед Афьон любил про нее брехать, я думала, байки, ан вон оно как вышло. У края мори стояла лодка, только огроменная и с двумя воткнутыми в дно палками. А на палках тех белые тряпки были натянуты. Муж сказал, что это «п-а-р-о-с-а» и что они лодке за место весел. И верно: ветер дул, тряпки натягивались, лодка плыла. Я от этого чуда глаз не могла оторвать! Так и стояла с разинутым ртом почти весь путь.

Оказывается, на другом конце мори тоже был берег. Только другой. Под ногами не было и клочка земли — только натертый до блеска золотой камень. А деревца тут были редкие, серебристые. Ни одной зеленой веточки! Прямо на берегу, как и у нас, был город. Правда, домики тут были странные: пузатые и белые, как мешки с мукой. Только не развалистые, а ровненькие. Стены черными красивыми узорами разукрашены, а окошки круглые, без ставень.

Мой новый дом был за городом, но не в деревне. Как сказал муж, стоял «а-с-а-б-н-я-к-о-м». Поэтому мы вновь уселись в карету, но тоже чудную. Ярко-красная, без стенок, но с крышей: золотисто-серебряным полотном, висящим точно над сиденьями. И ехала она сама, без лошадей! А управлял ею не кучер, а сам муж. И не поводом каким, а, наверное, мыслию. Каким же надо быть умным, чтобы и управлять и говорить при этом!

— Сильно устала? — спросил муж, мягко сжав мою ладонь. — Потерпи, скоро уже приедем.

— Да нет, что ты! — поскорее возразила я. Еще подумает, что хилая какая! Или неженка! — Я ж почитай каждый день корове сено с поля возила!

На это муж почему-то вздохнул, но ничего не сказал. Мне тоже ничего не оставалось делать, как молчать. Ибо едва я покинула родную землю, как сразу вспомнился мамкин последний наказ: «На чужой земле рта зря не открывай. Пока не спросят — помалкивай!» И я помалкивала, во все глаза смотря на диковины чужой земли. Тут даже небо было другим. Не синим, а молочно-белым и сияло на нем не желтое солнышко, а огненно-красное. Наша карета ехала по широкой золотистой дороге, края которой были выложены гладкой галькой. Серебристые придорожные деревья ласково побрякивали листвой, а над их верхушками кружили стайки сиреневых бабочек. Когда из-за очередного поворота дороги показался мой новый дом, я не поверила своим глазам. Очень уж здорово он возвышался над плетеным золотистым забором. Едва мы подъехали, как узорчатые створки сами распахнулись, впустив нас внутрь. Этот дом, как и прочие, был похож на мешок с мукой. Только он был гораздо выше других. Раза в два. И окошки у него не все были просто круглыми. Какие-то состояли из четырех кругов и были заделаны чем-то разноцветным. Как мне сказал позже муж, это были «в-е-т-р-а-ж-и». Наверное, чтобы дом не продувало. На широком крыльце чернокаменной лестницы нас уже ждали. Высокий статный мужчина в белоснежном, расшитом алыми узорами, кафтане и таких же по цвету штанах и сапогах. Рядом с ним стояла столь же беловолосая женщина в ярком сине-зеленом платье. Увидев нас, она радостно улыбнулась, но суровый взгляд мужчины заставил ее улыбку погаснуть. От этого у меня сердце упало в пятки. Муж же спокойно вышел из кареты и, преклонив колено, произнес:

— Я, Альберт, сын Альдерта и Миары, прошу позволения войти в дом вместе со своей женой, дабы я смог исполнить свой священный долг перед родом и предками, подарив семье наследника крови и смыв этим свой чужекровный позор!

Пока муж выплетал свою мудреную речь, я сидела ни жива ни мертва, уставившись в землю и не осмеливаясь даже чуть поднять глаза. Когда же с крыльца раздался глубокий бас, так и вовсе зажмурилась.

— Я, Альдерт, хозяин этого дома позволяю вам переступить через его порог!

Приоткрыв глаза, я увидела, как муж поднялся и, обойдя карету, протянул мне руку. Поспешно ухватившись за нее, я ступила на землю, все также не поднимая глаз. Муж повел меня вверх по лестнице и остановился в шаге от родителей. Я навсегда запомнила холодные жесткие пальцы его отца, ухватившие меня за подбородок и заставившие поднять голову. Холодно-голубые миндалевидные глаза пронзили мою душу насквозь жестким ледяным взглядом. Это длилось целую вечность. А потом тонкие, еле заметные, губы расплылись в довольной ухмылке и эльф пробасил:

— Ладная девка. Сгодится.

Едва они с женой скрылись в доме, мы последовали за ними. И я, наконец, перевела дух. Понравилась. И как мне показалось, муж тоже облегченно вздохнул.

Внутри дом был не менее чудным. С улицы мы вошли в круглую светлую, хоть и безоконную комнату. И я сперва даже не поняла откуда свет. Но приглядевшись, увидела: прямо от золотистых паутинок-узоров, оплетающих стены. Посередине комнаты стояла огромная палка, уходящая куда-то в потолок, а вокруг нее кружила доска размером локоть на локоть. Она то поднималась в дыру на потолке, то опускалась до полу. На противоположной от входа стене была приоткрыта круглая дверь. Сквозь щелку я разглядела клубы пара и худенькую эльфийку с поварешкой в руке. Должно быть, это была кухня. Как мне рассказывал муж, мне придется взять на себя какую-то часть хозяйства. И именно сейчас я почему-то решила поинтересоваться, тихо шепнув ему:

— А у вас корова есть?

Вопрос почему-то расстроил мужа. Наверное, действительно на чужой земле нельзя без спроса подавать голос. Ибо ничем иным я не могу объяснить, почему он досадливо прошипел:

— Далась тебе эта корова!

А вот его отец, напротив, обернулся и одобрительно кивнул головой:

— Будет тебе корова.

На летающей доске мы по очереди поднялись на второй этаж. Мне это так понравилось! Я всегда хотела летать. Бывало у нас в селе выбегу на обрыв, раскину руки и представляю, как лечу вниз с этой кручи! А тут был хоть и не долгий, но настоящий полет! И не вниз, как камень, а вверх, как птица! Но тут раскидывать руки я постеснялась.

Поднявшись на второй этаж, мы оказались в белоснежной комнате с четырьмя дверями и круглым красно-коричневым столом в центре. Его окружали обитые темно-синим бархатом стулья с фигурными спинками, а на бело-золотистой скатерти стояли блюда с фруктами, кувшины с напитками, а также приборы на четыре персоны. Остановившись у стола, Альдерт посмотрел на нас с мужем и указал на одну из дверей:

— Я определяю вас в северную комнату. Сейчас вы можете умыться с дороги, а через полчаса встретимся здесь на семейном обеде.

Повторив за мужем смиренный поклон головы, я вцепилась в его руку, и мы проследовали, куда должно. Ух, как я боюсь его папы! Такое ощущение, что его холодные глаза постоянно буравят меня. Я чувствую на себе его взгляд, даже если смотрю ему в затылок. Бозяно, аж до мурашек!

Однако стоило мне войти в комнату, как я забыла обо всех своих страхах, пораженная увиденным великолепием. Из мебели тут были лишь двуспальная кровать с тумбочками и двустворчатый шкаф, но на них мне смотреть было пока некогда. Ибо внимание привлекло нечто другое. Я даже во сне такого представить не могла! Противоположную от двери стену занимало огромное окно, обрамленное легкими голубоватыми шторами и чуть тронутое причудливыми морозными узорами. Пейзаж за ним просто завораживал. Там в лучах утреннего солнышка искрились сугробы, и легкий ветерок весело играл с падающими снежинками. На горизонте виделась рощица, у забора во дворе стояли детские санки, а рядом с ними лежали несколько гроздьев краснянки. Какие-то ягоды, видимо, были раздавлены: снег вокруг некоторых россыпей был окрашен ярким алым соком. Надо же: зима в конце лета! Это было так дико и вместе с тем так великолепно! Развернувшись к мужу, я хотела поделиться переполняющими меня эмоциями, но, взглянув в его лицо, осеклась, ибо оно было белее чудных снегов. Подойдя к окну, он резко задернул шторы и, даже не взглянув на меня, тихо сказал:

— Пойдем в вану. Покажу, что как.

Вид и поведение мужа вновь напугали меня. Я даже не решилась спросить, что такое «в-а-н-а», а лишь покорно проследовала за ним, изучая пол под ногами. Вана оказалась небольшой черно-красной комнаткой с умывальником, «бочкой для мытья», а также отхожим местом. Только все это было тоже диковинным. Например, умывальник был сделан не из ведерка и лоханки, как у людей. Вернее, лоханка-то была, но не деревянная, а прозрачная. И не на чурбаке стояла, а к стене была прилеплена. Над ней торчала серебряная трубка, как пастушья дудочка, только изогнутая вниз и с ситечком на конце. А над трубкой в стене горели два камня: синий и красный. Бочка для мытья была похожа на умывальник, только больше и ее трубку можно было держать в руке. Нажимаешь на камни по одному разу — вода течет. И сразу теплая, приятная. Нажимаешь еще по одному — прекращает. Надо же, как удобно! Эх, как же, наверное, намаялся Альберт у нас дома с бочками да кувшинами!

Разъяснив мне, как что устроено, а также показав, где взять полотенце, муж вышел за дверь. Раздевшись, я встала под струи воды. Мягко стекая по телу они, казалось, обнимали меня. Мне вдруг захотелось протянуть руки вверх и закрыть глаза. Забыться и полностью отдаться воде и духом и телом…Едва я сделала это, как услышала тихий шепот. Будто кто-то наклонился к моему уху и спросил: «Кто ты?». Это было так реально, что я тотчас открыла глаза и испуганно заозиралась, но рядом никого не было. Однако в душе вновь зашевелились нехорошие тревожные чувства. Как будто я что-то забыла…Что-то важное, что-то нужное…Вдруг в дверь постучали и я услышала голос мужа:

— У тебя все в порядке?

И тут я вспомнила! Ну конечно! Я ж мамке не сказала, что корову нашу для случки присмотрели! Совсем с этим замужеством все из головы вылетело! А ведь сколько времени прошло! Небось, поздно уже! Вот ж я дура глупая! Башка дырявая! Мамке бы денежки-то ой как сгодились! Надо как-то весточку отправить! Вдруг да успеется еще! Заверив Альберта, что у меня все хорошо, я поскорее закончила омовение и, замотавшись в полотенце, поспешила к мужу.

Альберт, сняв рубашку, сидел на кровати, уронив голову на руки. Однако едва я вошла в комнату, как он поднялся и подошел ко мне. Обняв за плечи, муж мягко привлек меня к себе и крепко обнял. Тогда я не решилась подать голос, а просто прижалась щекой к его груди. Странно это было. Среди дня муж редко обнимал меня первым. Обычно мне самой приходилось прижиматься к нему, в поисках спасения от страха. В объятия Альберт заключал меня только ночью. Интересно, что его заставило изменить себе? Случайно взглянув на стену, я увидела завешенную рубашкой картину. Наверное, это был портрет какого-то семейства: белая ткань не закрывала полотно полностью, оставляя на виду детские руки, держащие игрушки, а так же края мужского камзола — справа и женского платья — слева. Неужели это она так повлияла на мужа? Однако спрашивать об этом я тоже не стала. Побоялась. Получится еще как с той коровой… Выпустив меня из объятий, Альберт посмотрел в мои глаза и спросил:

— Ты что-то хотела?

Его по-прежнему мягкий взгляд как всегда развеял все сомнения, разбил все тревоги. И мне почему-то вдруг стало неловко, но, все же, отведя глаза, я высказала ему свою просьбу о весточке мамке. Выслушав ее, муж улыбнулся и, снова прижав меня к себе, тихо сказал:

— Не волнуйся, все будет хорошо.

Мы постояли так еще пару минут, а затем Альберт отпустил меня и ушел в вану, велев пока присмотреть в шкафу, «что понравится». Открыв створки, я не удержалась от вздоха восхищения напополам с разочарованием. Одна половина шкафа была полна женскими платьями, а вторая — мужскими костюмами. Стройными рядами висели они на золотистых палочках с крючочками. Все наряды были пошиты из великолепных шелков, атласов, бархатов, но, к сожалению, только на кукол величиной с пол-локтя. И спрашивается, зачем что-то выбирать? Вытянув наугад одно из платьев, я сняла его с палочки, и, испуганно вскрикнув, уронила себе под ноги. Ибо стоило мне лишь вытащить его за переделы шкафа, как оно «выросло» до человеческого размера. Осторожно подняв наряд, я приложила его к себе и посмотрелась в зеркало, висящее на створке. Однако оценить красоту не успела: взгляд вновь случайно попал на скрытый портрет. Не удержавшись, я отложила платье и подошла к картине. Мне было очень любопытно. Протянув руку, я ухватила за край рубашки, собираясь ее аккуратно приподнять, как вдруг услышала суровый, жесткий голос мужа:

— Не надо!

Оглянувшись, я похолодела: взгляд Альберта был один в один, как отцовский. Колючий, злой, пронизывающий. Мне стало настолько страшно, что я резко отдернула руку и поскорее отвернулась от стены. Альберт же подошел к картине и, сняв ее, отнес к окну. Открыв одну из створок, он безжалостно выкинул полотно в снег, а потом, вернувшись ко мне, снова обнял за плечи.

— Посмотри на меня, — мягко попросил муж.

Я подчинилась.

— Прости, — сказал Альберт, проводя рукой по моей щеке. — Я не хотел тебя пугать. Родители, видимо, забыли, что мы уже женаты и не сняли со стены этот ужас. А сейчас ты не должна видеть некоторые вещи: это может плохо сказаться на ребенке.

Посмотрев в теплые, любящие глаза, я улыбнулась и прижалась к мужу. Какой же он у меня все-таки замечательный! Заботливый! Наверное, на картине и впрямь было что-то страшное. Теперь понятно, почему муж так быстро увел меня в вану, не дав толком осмотреться. Он-то, небось, сразу заметил картину, а то и что-то еще. Как же хорошо, что он у меня есть!

— Ты выбрала себе что-нибудь? — спросил Альберт, положив подбородок мне на макушку.

— Да, только не знаю, подойдет ли.

— Подойдет, — сказал муж, мягко поцеловав меня. — Давай скорее одеваться: нехорошо опаздывать на семейный обед.

Когда мы вышли к столу, Альдерт и Миара уже были там. Кроме них в комнате находилась та самая худенькая эльфийка: как раз ставила на скатерть дымящуюся супницу.

— Познакомьтесь, — пробасил Альдерт, указывая на девушку. — Это Мионелла. Жена нашего старшего сына. Она приходит два дня в неделю и занимается у нас кухней.

Мы приветственно кивнули Мионелле, она степенно поклонилась в ответ и ушла. Муж усадил меня напротив своей мамы, а сам сел напротив отца. Я заметила, что мужчины обменялись при этом быстрыми взглядами и лицо Альберта помрачнело. Альдерт же, напротив, повеселел.

— Может, ты представишь нам, наконец, свою жену? — обратился он к сыну. — Мы видим, что она подходящая женщина, но хотелось бы знать ее имя.

— Ее зовут Лиа, — ответил муж.

— Мы рады приветствовать тебя, Лиа, в нашем доме. После обеда я покажу тебе его целиком.

Голос матери Альберта был тихим, но очень певучим, завораживающим. И сама она была очень красивой женщиной. Тихой, кроткой. В отличие от Альдерта она не внушала мне страха. И чаще всего смотрела на меня сочувствующе.

Время в новом доме летело незаметно и вполне счастливо. Последнее обуславливалось в основном тем, что с Альдертом мне приходилось встречаться только за завтраком, обедом и ужином: традиционно семейными. Все прочее время я была или с мужем или с его мамой. Альберт водил меня на прогулки, а Миара учила шить, готовить и мастерить нехитрые игрушки. Муж все это время тоже был рядом. Он вообще практически не расставался со мной. Поэтому днем у меня все было замечательно. А вот ночью…Я так ни разу и не решилась сказать мужу, что меня мучают странные кошмары. Побоялась, что сочтет умалишенной, ибо сны были невероятно реальны и всегда одинаковы. Почти каждую ночь мне снилась маленькая деревянная комната с люком в потолке. Я видела, как этот люк открывался и в него спускался высокий мужчина в широкополой шляпе с ярко-коричневыми перьями. Его длинные черные волосы и борода были заплетены в мелкие косички, перстни с изумрудами украшали трехпалую левую руку, а в правой мужчина держал трость с металлическим набалдашником. Каждый раз он говорил одно и тоже: «Ну здравствуй, Черныш! Вот и встретились!» А затем в комнатку спускались другие люди. С мечами, ножами и самострелами. Мне снилось прикосновение чье-то шершавой ладони: кто-то сжимал мою руку, и на этом сон заканчивался. Всегда одинаково страшно: что-то обвивалось вокруг моей шеи, чуть обжигая кожу под подбородком, окружающее погружалось во тьму, и слышался голос мужа, произносящего: «…сделку…». Просыпаясь, каждое утро я судорожно ощупывала шею, но там была лишь цепочка с подвеской: свадебным подарком Альберта. Несколько сияющих камушков, крепко связанных между собой, символизировали любовную связь душ. По крайней мере, так мне объяснил муж, когда я обнаружила эту подвеску у себя на шее после свадебной ночи. А еще Альберт сказал, что если я его люблю, то должна в доказательство этого всегда носить этот амулет. Таковы были традиции его народа. Хотя последнее муж мог и не сообщать: подвеска мне самой очень нравилась, так что носила я ее с удовольствием, а не по обязательству.

Вот так я жила тихой семейной жизнью, наслаждаясь каждым прожитым днем и готовясь к радостному событию: к рождению сына. И однажды ответственный день настал. Об этом мне посчастливилось узнать на традиционном семейном завтраке. Нужно сказать, что со временем я смогла привыкнуть к подобным трапезам и общество Альдерта меня не тяготило. Хотя пронизывающий холодный взгляд по-прежнему чувствовался. Обычно хозяин дома сухо интересовался о моем самочувствии дежурными вопросами, однако, получая от Альберта дежурные ответы, более меня не тревожил. В то утро все было иначе. Едва мы с мужем вышли к столу, Альдерт поднялся со своего места и подошел к нам. Как в первый день знакомства, ухватив за подбородок, он несколько секунд буравил меня взглядом, а потом, отпустив, обратился к сыну:

— Готовь ее к ночи. Надеюсь, ничего не надо напоминать?

— Нет, — сухо ответил Альберт и, обняв меня за плечи, увел обратно в комнату. Случайно взглянув на Миару, я заметила беспокойство в ее глазах, которое, видимо, передалось мне.

Усадив на кровать, муж опустился передо мной на колени и, посмотрев в глаза, сказал:

— Сегодня ночью ты должна быть сильной. Я не смогу быть рядом, но знай, с помощью этого, — муж дотронулся до висящего на моей шее амулета, — я всегда с тобой.

— Мне страшно.

— Я знаю, — сказал муж, сев рядом и обняв меня. — Но помнишь, что мы решили?

Его мягкий голос, его теплые объятия как всегда вытеснили все тревоги и беспокойства. Прижавшись к его груди, я ответила:

— Все будет ха-ра-шо.

Тот день я провела в комнате с мужем. Альберт поил меня каждый час какими-то зельями и заставлял есть противные горькие лепешки. Хотя нет, не заставлял. Уговаривал. Когда же в комнате сгустились сумерки, в дверь постучали.

— Пора, — сказал мне муж, открывая дверь.

На пороге стояла Миара. Ее распушенные волосы белым водопадом струились по черному просторному балахону, а на бледном лице плясали отблески от свечного пламени.

— Идем со мной, дитя, — велела эльфийка, протягивая мне руку. Я посмотрела на нее и не смогла даже подняться с кровати. Все тело сковал страх, а сердце забилось часто-часто и почему-то стало трудно дышать. Единственное, что я смогла — отчаянно замотать головой и мертвой хваткой вцепиться в покрывало.

— Не бойся, так нужно, — попытался успокоить меня муж, в очередной раз обняв за плечи. — Все будет ха-ра-шо.

Однако вместо обычного успокоения его слова принесли лишь отчаянье, заставившее меня заплакать.

— Не будет! — всхлипнула я.

Тогда Миара вошла в комнату и, положив руку сыну на плечо, тихо сказала:

— Тебе придется пойти с нами.

Альберт изумленно посмотрел на мать и прошептал:

— Но это же…

— Не спорь! — весьма резко оборвала его Миара. — Без тебя мне ее все равно не удержать, и тогда отец узнает, что ты сделал. А так можно надеяться, что он проспит до утра и все обойдется. Так что не теряй время зря.

И Альберт подчинился. Осторожно отцепив мои ладони от покрывала, он положил их себе на плечи, а затем, без видимых усилий взяв меня на руки, вышел вслед за матерью в коридор. Прижавшись лбом к родной щеке, я уже не плакала. Надежные объятия мужа вновь вернули в мою душу покой. Теперь я не просто верила, я точно знала: все будет ха-ра-шо. Пока он рядом, иначе и быть не может.

Пройдя по темному коридору, мы сначала спустились на первый этаж дома, а затем в подвал. Небольшую овальную комнатку освещали расставленные по стенным полкам свечи, а в ее середине стоял покрытый красным бархатом треугольный стол. Около каждого из углов стояли каменные статуи в человеческий рост. Каждая из них изображала женщину-эльфийку. Каменные ладони были сомкнуты на груди в замок, а головы смиренно опущены. Осторожно положив меня на стол, муж встал рядом и мягко сжал мою руку. Затем нежно поцеловал меня в лоб и сказал:

— Закрой глаза и не открывай, пока я не скажу. Ладно?

Улыбнувшись в ответ, я послушно сомкнула веки. В тот же миг чьи-то холодные жесткие пальцы вцепились в мои щиколотки и обхватили голову.

— Не открывай глаза! — прошептал муж, целуя меня в щеку. — Я рядом, все ха-ра-шо.

Он положил руку мне на грудь, и я поскорее вцепилась в его ладонь обеими руками. Потому что было страшно. Очень. И присутствие мужа совершенно не успокаивало. Вдруг мне на лицо упало несколько капель, и я почувствовала сладковатый, чуть терпкий запах, а в памяти возникло непонятное слово «снотравка». И вновь я почувствовала уже знакомое беспокойство о чем-то важном, но забытом. Мои руки сжимали родную ладонь, но что-то в ней было не то. Мне казалось…да нет, я была точно уверена: рука должна быть другой, шершавой…

— Держи крепче! — услышала я голос Миары.

— Солнышко, все ха-ра-шо, — зашептал мне муж.

Солнышко…солнышшшко…сссолнышшшко…кто-то плохой, кто-то страшный…

— Родная, я рядом, я здесь, — муж снова поцеловал меня в щеку.

И тут я вспомнила: Архай Косой! В том годе нашу корову чуть не уморил! А я мамке забыла сказать, где мешочек с травками спрятан!

Но здесь мои размышления прервал голос Миары:

Из Земли и Воды,

Опаленный Огнем,

Да овеянный Ветром придет!

За известную цену,

За плату мою

Да продолжится наш древний род!

По закону Земли

С дозволенья Воды

Под пылающим жаром Огня

Пусть наш Воздух вдохнет,

Пусть услышит меня!

Пусть на зов в этот мир он придет!

Едва стихли слова эльфийки, как я услышала тихий, но все нарастающий свист. И когда звук достиг такой громкости, что стало больно ушам, все стихло. И в этой тишине я услышала звонкий юношеский голос, казавшийся смутно знакомым:

— Кто звал меня?

— Здравствуй, Жизнь! Это я, Миара. Дочь Анеллы.

— Здравствуй, Миара! Что ты хочешь на этот раз?

— Внука.

— Ты понимаешь, что отдаешь мне за это свое предпоследнее воплощение?

— Да.

— Да будет так! Произноси слова!

И опять я услышала голос Миары:

Жизнь от Жизни и в жизнь

Полноправной ценой!

Да свершится решенный обмен!

От Земли и Воды!

От Огня и Ветров!

Ими будет благословен!

Едва стих последний звук заклинания, мое тело пронзила жуткая боль, но, к счастью, это длилось не дольше пары секунд, а затем я услышала детский крик и голос мужа, велевшего мне открыть глаза. Как только я сделала это, как почувствовала, что держащие меня холодные руки исчезли. Приподнявшись на локтях, я увидела Альберта, бережно держащего нашего сына, и Миару, тяжело опершуюся на одну из статуй.

— Теперь ребенок должен вкусить молоко матери, — тихо сказала эльфийка.

Я села и, послушно расстегнув пуговицы на груди, взяла сына. Альберт хотел сесть рядом со мной, но Миара указала ему на дверь:

— Ты здесь больше не нужен. Иди к себе, но осторожно. Чтобы отец не узнал. Мы скоро придем.

Кивнув, Альберт вышел, а его мать села рядом со мной.

— Я хочу, чтобы ты кое-что узнала, — сказала Миара, глядя на внука. — Об эльфах. Своим долголетием мы обязаны тем, что у каждого из нас есть несколько воплощений. Эльфы-мужчины могут использовать их только для поддержания собственной жизни и здоровья. Женщины же могут дарить их другим. Более того, ребенок даже с малой долей эльфийской крови не может появиться на свет не забрав воплощение. Таков закон нашей природы.

— Зачем вы мне этого говорите? — недоуменно спросила я и тут же поняла, какую глупость ляпнула. Однако едва я открыла рот, чтобы исправить оплошность, как эльфийка прервала меня.

— Я сказала тебе это не ради благодарности. Ибо не ради тебя все делалось. Один раз Альберт уже хоронил жену. Хватит с него. Кроме того, мне хорошо известно, какого это — жить с нелюбимым мужчиной только ради детей. Это не жизнь, а мука. Причем, для всех. Мой сын такого не заслуживает. Знай, я люблю его и сделаю все для его блага…

— Но я тоже люблю Альберта! Любимый муж и ребенок — это моя самая заветная мечта!

Грустно покачав головой, Миара сказала:

— Но сбылась она не у тебя. Я знаю, что сделал мой сын. Знаю, что собирается делать дальше, но не поддерживаю его. Нельзя всю жизнь жить во лжи.

— Я не понимаю…

— Поймешь, — сказала эльфика, протягивая руку к моему амулету.

***

Раздавшийся сверху звук заставил меня резко вскинуть голову, а Леонарда с Эрлом взяться за мечи. Ворон же тотчас отмер и полез в сумку.

— Что это? — тихо спросила я, прислушиваясь к топоту ног на палубе.

— Пираты, — ответил Лео, отодвигая меня себе за спину.

— Но они же нас не увидят? — обернулась я к мужу.

Ворон не отрываясь от сотворения какого-то амулета, чуть хрипло ответил:

— Смотря какие.

Узнать, что имел в виду супруг, мне не удалось: открылся трюмный люк и к нам спустился высокий мужчина в широкополой шляпе с ярко-коричневыми перьями. Его длинные черные волосы и борода были заплетены в мелкие косички, перстни с изумрудами украшали трехпалую левую руку, а в правой мужчина держал трость с металлическим набалдашником. В упор посмотрев на нашу компанию, пришедший усмехнулся и сказал:

— Ну здравствуй, Черныш! Вот и встретились!

И тут же в трюм спустились еще пираты. С мечами, ножами и самострелами. Что ж, каких-то восемь паршивых морячков. И не с такими плавали. Прикидывая, кого вырубить первым, я почувствовала, как Леонард взял меня за руку. И вдруг случилась страшная вещь: удар в спину. Недаром эльфы славятся своей быстротой. Я даже не успела толком понять, как он это сделал, но Эрл с Леонардом безвольно обвалились на пол, а у меня на шее оказалась цепочка с амулетом, больно обжегшим кожу и затянувшим глаза черной пеленой. С этого момент все происходящее стало видеться как будто со стороны. Видимо, благодаря Миаре. Я увидела, как мое тело, подхваченное Вороном, легло на пол за друзьями, а предатель, загородив его еще и собой, поклонился пирату. А затем сказал:

— Я хочу предложить сделку.

На это пират расхохотался:

— Нахал! Вот скажи мне, как ты посмел появиться в моем море? По глупости или по наглости?! Неужели ты всерьез думал, что мое заклятье пройдет для тебя бесследно и я тебя, крысу, не почую? Или решил, что твои камушки оградят тебя?

— У меня просто нет другого выхода, — спокойно ответил Ворон. — Это моя жена и я должен переправить ее в дом родителей.

— А мне что с того? — усмехнулся пират. — Думаешь, я девок не убивал? С чего ты решил, что мне будет интересна какая-то там сделка?

На это Ворон лишь развел руками:

— Эти два воина сейчас полностью под моим контролем. Ты видел, как сражаются берсеркеры даже нашпигованные стрелами? Хочешь посмотреть? Поверь, пока ты прочтешь заклинание черной метки, и твои люди смогут поднять на меня руку, большинство будет убито. Остальных добью я. Поэтому и говорю, что пришел предложить тебе сделку. Ты можешь взять этих двоих в качестве отступных, позволив нам с женой спокойно уплыть домой. Они крепкие ребята, дорогие рабы.

Задумчиво потеребив одну из косичек на бороде, мужчина спросил:

— По папенькиным стопам пойти решил? Тот ведь тоже хотел бросить море из-за бабы. Правда, до берега не доплыл.

— А я доплыву, — чуть дрогнувшим голосом ответил Ворон.

— Да, у тебя шансы побогаче будут, — усмехнулся собеседник. — Но учти, всегда везти не может.

Посмотрев пирату в глаза, Ворон ответил:

— Это мы еще посмотрим. Я хочу нерушимую клятву, что по твоему приказу или просьбе никто и никогда не тронет ни меня, ни кого-либо из близких мне людей.

В ответ на это мужчина положил обе руки на трость, и, чуть склонив голову на бок, насмешливо спросил:

— Сам-то понял, что сказал?

Полуэльф ничего не сказал. Лишь легким движением руки поднял короля на ноги и заставил выкрутить мечом пару восьмерок. Леонард сделал это, смотря на пиратов пустыми, невидящими глазами, и ни один мускул не дрогнул на его лице. Хотя с недолеченным плечом такие упражнения должны были причинять боль.

— Я жду, — тихо произнес Ворон, глядя пирату в глаза.

Несколько минут в трюме висела напряженная тишина. Леонард замер с мечом в руках, враги же стояли, схватившись за рукоятки, но не спеша доставать оружие.

— Да пес с тобой! — вдруг расхохотался главарь. — Дам я тебе нерушимую клятву, в обмен на амулет контроля.

Посмотрев на протянутую ладонь, Ворон кивнул и вынул из кармана связку камушков на кожаной нитке. Едва амулет коснулся руки пирата, он произнес:

— Перед лицом стихий клянусь, что по моему приказу или просьбе никогда не будет причинено зло ни этому полуэльфу ни близким ему людям. Да будет так!

Как только прозвучало последнее слово, Ворон отпустил шнурок, и связка камней перекочевала к пирату вместе с подконтрольными ей.

— Люблю иметь дело с лопухами, — улыбнулся пират, шутливо приподняв шляпу.

А затем развернулся и гаркнул своим людям:

— А ну живо грузите товар! Все и всех, что найдете!

Пираты добросовестно обчистили лодку, уведя даже капитана и оставив только минимум припасов. Когда абордажные крюки были сняты, Ворон запер трюмный люк, а сам встал к штурвалу. На этом мое видение закончилось.

***

Я снова осознала себя сидящей на алтаре в подвале эльфийского дома. На моих руках лежал мой сын, а рядом сидела Миара, держа в руках снятый с меня амулет. Надо же, а я уже и забыла, как это больно, когда бьют в спину…Как он мог…Взял и продал. Легко и непринужденно. Скотина!

— Ты неправа, — тихо сказала эльфийка. — Мой сын просто защищал своего ребенка. Если бы тебе пришлось драться, дитя бы не пережило этот бой. Он бы почувствовал, что мешает и оставил бы тебя. Эльфийские дети появляются на свет только если действительно желанны. Стоило бы тебе только подумать, что ты этого не хочешь, что ребенок тебе мешает, он бы ушел.

Посмотрев на сына, я испытала ощущение дежавю, ибо снова в голову упорно лезли мысли о простой арифметике. Одна жизнь взамен двух. Справедливо ли?

— Не думаю, что твои друзья мертвы, — также тихо сказала Миара. — Насколько я знаю сына, они должны были попасть в круг его близких людей. Так что, скорее всего, они просто проданы в рабство.

Все также не глядя на эльфийку, я спросила:

— Зачем вы мне это рассказали?

— Потому что, если ты хочешь остаться здесь, это должен быть твой сознательный выбор. Тебе придется всю жизнь носить этот амулет, но если он будет надет добровольно, моему сыну не придется сдерживать твои воспоминания. Если Альдерт узнает, что мой сын привел в дом стихийника, да еще и сделал его ребенка наследником эльфийской крови, он убьет вас обоих. Магов мой муж презирает еще больше, чем людей. Поэтому сейчас я хочу, чтобы ты решила: любишь ли ты моего сына? Готова ли ради него отказаться от себя и своего прошлого? Дать ему ту любовь, которую он заслуживает? Хочешь ли ты дать ему тихую, счастливую семейную жизнь? Если думаешь, что у меня нет прав такое требовать, то не забывай: я дала тебе жизнь.

— И теперь хотите ее забрать? — у меня вдруг перехватило дыхание и защипало глаза. Да, я всегда знала, что этот момент настанет. Я всегда знала, что у всего в жизни есть цена. Но воистину одно дело знать, а другое понять и принять расценки. И, казалось бы, все просто: надень камушки и живи долго и счастливо. Своей сбывшейся мечтой. Но, увы, не своей жизнью. Забавные кривые «хорошо» и «правильно»: иногда они становятся строго параллельными прямыми. Без единой точки соприкосновения. И как бы мне ни хотелось, чтобы было хорошо, я не могла. Потому что это было бы самое худшее из возможных предательств — предательство себя. Своих принципов, своей жизни, своей души. Да, мне хочется иметь тихую семейную жизнь. Но не такой ценой. Мне проще признать, что моей мечте не суждено сбыться, чем продать за нее душу. Поэтому, подняв глаза на эльфийку, я тихо спросила:

— А что будет, если я откажусь?

Миара в ответ пожала плечами.

— Ничего не будет. Просто оставишь ребенка и уйдешь на все четыре стороны. Но никогда сюда не вернешься. У тебя четыре минуты. Решай.

Да что тут решать? Если бы я хотела остаться, то даже и не думала бы о другом. Кто-то называет нравственностью умение наступать себе на горло во имя некоего «правильно». Я же называю это проклятьем, жутко мешающим жить. Причем, таким, от которого ни один амулет не поможет. Ведь самое противное в нем, что ты не не хочешь сделать по-другому, а просто не можешь. Хоть разум говорит, что надо остаться, что-то внутри не дает сказать да, сводя голосовые связки, при попытке произнести неверный ответ. Я уже почувствовала, как за спиной начал потихоньку тлеть подожженный мост. В таких случаях лучше не мешкать. На пепелище всегда хочется плакать, поэтому лучше отвернуться и, не оглядываясь, убежать прочь. Похоронив, утопив или развеяв по ветру пепел прошлого. Это уже не моя жизнь, так пусть мне и не мешает. Осторожно поцеловав сына, я отдала его Миаре, и направилась было к выходу из подвала, но эльфйка остановила меня.

— Через дом тебе идти нельзя. Без амулета Альдерт почует в тебе мага. Тебе придется выходить здесь, — Миара указала мне на зарешеченную отдушину в углу. И я подчинилась: безропотно открыла решетку и полезла в узкий темный лаз, в конце которого брезжил свет моей очередной новой жизни. Кто сказал, что у человека всего лишь одна судьба? По моим наблюдениям, их ой как много. И менять их можно, как перчатки. Или их нужно так менять, коль иного нет?