Первая любовь

Шестнадцатилетие принцессы было больной темой Вика. На следующий день после пятнадцатого дня рождения дочери, лорду Октавиона начали напоминать о том, что скоро настанет этот светлый день, и к нему нужно как следует подготовиться. Сначала Вик отказывал. Ему и его дочери нравилось, что день рождения празднуют в кругу семьи, никаких балов и приемов, ничего помпезного и утомляющего. Но шестнадцать лет — особая дата. Во всех окрестных странах давно уже сложилась традиция устраивать грандиозный прием на шестнадцатилетие принцессы. Такой обычай родился потому, что художникам не всегда можно было доверять, и принцев, которым приходилось жениться "по портрету", в день свадьбы мог ожидать очень неприятный сюрприз. Поэтому на такие приемы съезжались специальные послы, головой отвечавшие за точное представление о принцессе. Винору эта идея смотрин решительно не нравилась. Мало того, что эти олухи будут обсуждать его дочь так, будто она спит и видит выйти замуж за напыщенного хлыща, так еще и испортят этим приемом ей день рождения. Не говоря уже о том, что шансы на то, что Анариэль выйдет замуж, весьма призрачны. Как она будет совмещать замужество со странствиями по дорогам ветра?

Однако через пару месяцев Вик понял, что от него не отстанут. Намеки участились, стали навязчивее. Фредерика тоже начали допекать этим, он же лучший друг лорда, и его прямая дружеская обязанность — вразумить лорда. Пришлось серьезно поговорить с дочерью и, после долгих торгов, убедить ее принять участие в этом безумии и даже вести себя прилично.

С этого дня начались хлопоты. Все полагалось организовать и обустроить по высшему разряду. Вик с Фредом почти не спали, девочки ходили раздраженными из-за бесконечных примерок. Они и так-то не очень любили наряжаться, а тут приходилось выверять каждую нитку, подходит ли она и к ним и к интерьеру замка и создает ли должное сногсшибательное впечатление. Поэтому Эрис чаще запиралась в отцовской лаборатории, а Ани все свободное время проводила в тренировочных боях над замком, так разрушений было меньше, а пар удавалось спустить быстрее.

Под конец Фред не выдержал и отправился объезжать соседей, якобы чтобы передать им приглашения лично. Но, чувствуя себя предателем под обреченным взглядом друга, также пообещал найти стоящих музыкантов. Вик к музыке относился спокойно, а вот Анариэль и Фред были тонкими ценителями. Так что Вик не удивился тому, что во всем Октавионе не смогли найти музыкантов, которыми бы они остались довольны.

Обещание Фред честно выполнил. Вернулся с целым оркестром, да еще хвалился, что привез из родной Итарии какого-то необыкновенного менестреля. Но время уже поджимало, так что Винор поверил другу на слово и продолжил заниматься последними приготовлениями к празднику, даже не взглянув на музыкантов.

И вот, в день своего шестнадцатилетия, Анариэль поднялась до восхода солнца, чтобы ее успели одеть и причесать к празднику. Вик и Фред, так и не ложились спать в ту ночь, они развлекали послов и улаживали последние неурядицы. А Эрис и Кристиан страдали за компанию с подругой. В полдень начался прием. Принцессу по очереди поздравляли послы разных государств, громко восхищаясь ее красотой, нахваливая своих господ, и заверяя ее в их расположении к ней. На все это ей или Винору приходилось отвечать благодарностями. Отец и дочь мужественно терпели светскую пытку, изредка прерываемую музыкальными паузами. Придворные и послы в эти моменты могли спокойно закусить и погулять, а им оставалось только слушать музыку и ненадолго гасить официальные улыбки.

С закатом начался бал в честь принцессы, и тут уже страдальцы смогли вздохнуть спокойно. Хотя танцевать Анариэль совсем не хотелось, но специально для этого у нее был Кристиан. Храбрецам хватало одного взгляда на ледяное лицо клирика, чтобы отказаться от безумной идеи пригласить принцессу на танец. Чтобы обстановка окончательно разрядилась, Фред наконец-то решил представить свой подарок. Оркестр отложил инструменты, и на небольшой помост вышел стройный юноша с гитарой. Буйные каштановые кудри, светло-голубые глаза, мягкие черты лица, — все в нем было как-то особенно гармонично, как будто он сам был музыкой или прекрасным музыкальным инструментом. И вот, он начал играть. О, какая это была музыка! Казалось, что она мгновенно охватила весь зал сотнями хрустальных разноцветных нитей и заиграла в душе каждого, присутствующего. Казалось, она способна унести душу в заоблачные дали, туда, где живут лишь существа высшего порядка, никогда не касавшиеся земного праха. Казалось, душа, перенесенная этой музыкой в вышние эмпирии, уже не сможет вернуться в бренное тело и расстанется с ним навсегда. Когда он запел, то каждое его слово звучало в головах людей непреложной истиной. Звуки его волшебного голоса, словно марионетками, играли слушателями, заставляя их слышать, видеть, чувствовать то, чего хотелось музыканту. Казалось, что в мире до него не было музыки, и больше не будет, стоит ему замолчать.

В какой-то момент Винор понял, что он остался единственным человеком в зале, кто не подпал в полной мере под очарование этой музыки. Он также заметил, как его дочь смотрела на музыканта, и его сердце отозвалось болью. Нет, он не ревновал, не боялся того, что дочь отдалится от него, когда в ее жизни появится любовь. Просто такие люди, как этот паренек, созданы не для жизни и не для любви. Он создан для музыки, он идеальный инструмент для нее. И это совсем не значит, что он будет в чем-то еще хоть на сотую долю также хорош, как в ней. Он не создан для того, чтобы быть с Анариэль, и когда она это поймет, это причинит сильнейшую боль ее сердцу, которое сейчас очаровано музыкой.

Безумие дня шестнадцатилетия принцессы наконец-то закончилось. Послы разъехались по домам, чтобы передать впечатления о возможно будущей королеве. Придворные успокоились, а главные действующие лица торжества спокойно отсыпались и отдыхали после суматохи этих ужасных месяцев. Фредерик, однако, успел предложить приглашенному им чудесному менестрелю, остаться в Октавионе подольше, и тот неожиданно легко согласился.

Юного менестреля звали Нэф. Родителей своих он не знал. Он провел детство в сиротском приюте в Итарии и сбежал оттуда в одиннадцать лет, успев к этому времени убедиться в том, что ничто в этом мире не влечет его, кроме музыки. Работу он нашел на удивление легко. Чуть ли не в первой попавшейся таверне хозяин оказался человеком не чуждым музыке. Сам он, бывший лютнист, услышав, что мальчишка хочет стать музыкантом, с усмешкой вручил ему видавший виды инструмент и предложил сыграть что-нибудь. И мальчик сыграл. Он нигде не учился музыке ни в детстве, ни потом. Учителя смотрели на него с ужасом, а он не выносил их на дух. Он не знал нотную грамоту, не изучал классических форм. Он просто играл на любом инструменте, что попадал ему в руки. Он просто пел так, как будто минуя уши, говорил прямо с душой слушающего его человека. Нэф был рожден для музыки, и музыка вела его по жизни, нередко давая власть над другими людьми.

В свои восемнадцать лет он был избалован женским вниманием, но сам ни разу не любил. Иногда он видел в своих мечтах девушку, легкую как ветер и прекрасную как звезда, и он думал, что мог бы полюбить только ее и никого больше.

Октавион понравился Нэфу, а замок Эйвор поразил его чрезвычайно. Весь этот замок был симфонией, музыкой из стекла и камня. Он пленил юношу с первого взгляда, зажав его сердце когтями янтарных шпилей. К тому же, Фредерик был к нему добр и внимателен. Лорд Катарен, конечно, смотрел на него не очень дружелюбно, но вроде всем остальным понравилось, как он играл. Нэф чувствовал, что в этом городе он может задержаться надолго, и чувство это вселяло в него странную радость, которую сам он не мог понять и объяснить. Об этом он размышлял все утро, гуляя по замку и дворцовому саду, пока, следуя изгибам посыпанной белой галькой дорожки, не вышел вдруг к обрыву.

Далеко внизу шептало и переливалось море, а здесь, на самом краю черной скалы, была вымощена белым мрамором огражденная невысокой балюстрадой площадка, на широких перилах которой сидели двое. Белая чайка расклевывала кусок хлеба, брошенный ей щедрой рукой сидящего неподалеку паренька. Простые мокасины, черные лосины и синяя рубаха, — все было совершенно обычное. Только вот темные волосы паренька блестели на солнце серебром, и руки, не уступавшие по белизне окружающему мрамору, были тонки и изящны совершенно по-женски. Поразмышляв, стоит ли нарушать уединение незнакомца, Нэф все-таки поддался желанию посмотреть, какой вид открывается с балюстрады, и направился к краю площадки.

Сварливо скрипнув, чайка слетела с парапета, не забыв ухватить драгоценный кусок, а юноша обернулся, чтобы посмотреть на того, кто спугнул птицу. И Нэф понял, что дважды ошибся.

Это была девушка. Та самая принцесса Анариэль, ради шестнадцатилетия которой его привезли в Октавион. Но на самом празднике она не произвела на менестреля особого впечатления. В роскошном платье, с пышной прической, вся в украшениях, — она была какой-то неестественной, неживой куклой. Сейчас же перед ним была совершенно другая девушка. Тонкая мальчишеская фигура, не совсем правильные, но гармоничные черты лица с гордым тонким носом и идеальным очертанием губ, и глаза… Вчера они казались темными стеклянными бусинами, а теперь он увидел две бездны глубокого синего цвета. Казалось, в них море слилось с небом, чтобы растворить в своих глубинах солнечное сияние. И если правда, что глаза — зеркало души, то душа принцессы Октавиона помещала в себя не только этот город, но и весь мир, сотни миров.

Девушка улыбнулась остолбеневшему менестрелю и стала невероятно красива, озарившись этой улыбкой.

— Вы вчера так прекрасно играли нам, что отзвуки ваших мелодий не покидали меня всю ночь и сейчас еще бродят во мне. Мне хотелось поблагодарить Вас за музыку, но Фред еще спит, и я не знала, где Вас искать, а Вы сами нашли меня, — голос у нее был под стать глазам, мелодичный, переливающийся множеством интонаций и оттенков.

— Я рад, что моя музыка пришлась Вам по душе, и если Вы того захотите, я буду играть для Вас.

— Конечно же, будете! — она вскочила с парапета, и налетевший порыв ветра взъерошил легкие волны ее волос, сверкающие серебром в лучах солнца, — Я познакомлю Вас с моим отцом, уверена, он тоже в восторге от Вашей игры, и будет рад, если Вы останетесь в Октавионе.

Менестрелю ничего не оставалось, кроме как согласиться. Город ему нравился, да и принцесса, ее улыбка просто обезоруживала.

Винор согласился без особой радости, а вот Фредерик был доволен, что его подарок удался, да и тому, что маленькая свита принцессы увеличится на одного менестреля. Эрис также приняла нового приятеля, а вот Кристиан был не так рад. По вечно бесстрастному лицу клирика было не видно, но в его глазах читалось неодобрение и непонимание, почему Вик допустил, чтобы этот человек остался в Октавионе. Но Анариэль была счастлива, а Нэф потихоньку привыкал к жизни города и к его таким необычным правителям.

Поначалу они стеснялись друг друга до безумия. Юношу шокировало нетипичное для принцессы воспитание Анариэль, шокировала ее непосредственность и открытость, сочетающаяся с силой. Она все время была в движении, даже когда она замирала неподвижно, ее мысли неслись с бешеной скоростью. Умная, веселая и шаловливая, с ней всегда было интересно и легко. А Анариэль сводили с ума мелодии Нэфа, его утонченность, красота и преданность музыке. Ей очень хотелось нравиться ему, и она старалась никогда не говорить ему того, что может его расстроить, не делать при нем ничего такого, чтобы могло ему не понравиться. Ей хотелось стать для него совершенной, и это очень не нравилось Кристиану. Кристиан хорошо помнил свое детство, то, как его пытались сделать совершенным для чужих людей, и то, каким его сделали, ему абсолютно не нравилось. Хотя Эрис была не против такого него, по крайней мере, она всегда была с ним мила и участлива. Ей и Анариэль он мог рассказать обо всем, думал и чувствовал, ну почти обо всем.

Итак, поборов первую стеснительность, принцесса и менестрель стали встречаться и больше времени проводить вместе. Их отношения носили характер чистейшей юношеской влюбленности. И, что особенно важно, взаимной. Казалось, что в ту пору над Октавионом светило два солнца, а янтарные шпили замка Эйвор не гасли даже ночами.

Весна сменилась летом, а там и пришла осень, раскрасившая деревья, прикоснувшаяся к небу над Октавионом холодными пальцами дождей. Последняя осень для Фредерика Вискерина.

Он слабел ни по дням, а по часам. Дети не могли понять, что происходит, а вот Винор был спокоен, хоть и печален. Фред был придворным магом Октавиона без малого пятьсот лет. Он любил город, и город платил ему взаимностью. Но маги не бессмертны, о чем с горечью напоминал себе Вик. Для него это были лишь очередные полтысячи лет, хоть и самые счастливые в его долгой жизни, а время Фредерика уходило безвозвратно. Винор Катарен и сам не заметил, как привязался к городу восьми дорог, к белому замку с янтарными шпилями, но больше всего — к людям. Сначала Фредерик, потом Эсмеральда, девочки: Анариэль, Эрис, потом Крис. Все они не вечны. Сначала ушла его жена, теперь настал черед Фреда уходить. Эрис дочь мага и сама не обделена способностями, они с Кристианом проживут долгую и счастливую жизнь, по людским меркам слишком долгую, по его — короткий миг. Анариэль скоро повзрослеет, и ее позовут дороги ветра, с которых она однажды не вернется. А он продолжит жить. Возможно, даже вечно. Какое-то время Вик пытался выяснить, сколько ему отмерено, но никто не смог ему в этом помочь. Даже стихийники, которых он встречал на своем длинном пути не единожды.

Наверное, после того как он отчаялся узнать это, он и стал ввязываться во все авантюры под видом наемника. А может, это началось еще до того, — он уже не помнил. Спокойная жизнь в Октавионе сделала его сентиментальным, или виною всему то, что он в кои-то веки принял горстку людей до конца в свое сердце, кто знает. Но когда ушла Эсме, из его сердца как будто вырвали кусок, если бы не Фред, ему бы пришлось очень туго. А теперь… Как бы то ни было, Винор Катарен не имел ни малейшего желания противостоять законам человеческой жизни, он и так наломал немало дров, и вида погибающего из-за его ошибки мира ему хватило. К тому же, Эсмеральда уверяла его в том, что люди живут не один раз, так что оставался шанс когда-нибудь и где-нибудь встретиться снова.

Фредерик Вискерин покинул мир на закате последнего дня осени, как две капли воды похожей на ту осень, когда уставший путник увидел покосившуюся шильду с надписью "Октавион — город восьми дорог".