Суд Богини

Звениславка даже корзину с ягодами выронила, когда заметила сквозь просвет листвы странную процессию. Столько воинов, и все вооружены, при кольчугах и большущих лошадях. Только четверо из них пешие, зато ведут на длинных цепях огромных серых волкодавов. Девчонка всхлипнула, вжалась спиной в теплый древесный ствол батюшки-дуба — помог бы, отогнал лихих людей от родного дома.

Но тут зоркие девичьи глаза усмотрели растянувшегося в прыжке волка. Рукой умелицы был вышит он на длинном плаще из яркого красного сукна, и невозможно было взора отвести от подобной красоты. Но не только тем привлек он Звениславкино вниманье. Княжеский символ! Да неужто сам Миронег пожаловал?!

Но тут девочка забыла и про князя, и про воинов его славных — всадница ловко управлялась с чудным зверем. Вроде и пес, да только здоровый уж слишком, а ступает мягко, неслышно, даже веточка под страшными когтями не хрустнет. Женщина тоже диковинная была. Звениславка аж на цыпочки привстала, даже и, не заметив, как подол рубахи зацепился за сухую корявую ветку. Жуткий треск испугал девчонку настолько, что она подскочила, словно трусливый зайчишка, а, подняв голову, обомлела. Черные, бездонные глаза смотрели на нее с любопытством и легкой насмешкой.

Тут-то Звениславка и припустила вперед, так что тугая коса больно исхлестала всю спину...

— Княже, ты бы лошадь вперед не гнал — поломает ведь ноги ненароком. Да и не к себе домой едем.

Вкрадчивый голос колдуньи в который раз за этот день наполнил Миронегу то, что он безуспешно пытался забыть почти год. Чужие земли здесь простирались, и шли его верные дружинники не за данью, как то раньше бывало, а за миром. Князь недовольно покосился на мору — колдунья и до пояса Миронегу не доставала — но промолчал. А женщина тут же вернулась к прерванной беседе с молоденькой девчонкой, которая и шага от нее в сторону не сделала за все это время.

Милолику в мужском наряде и спрятанными под глубоко надвинутым капюшоном плаща косами узнать было трудно — девушка шла рядом с Тайле и лишний раз в сторону наставницы старалась не смотреть. Уж больно недобрый взгляд был у колдуньи. Зрачки то сужались, делаясь не толще иглы, то расширялись, отчего глаза становились непроницаемо черными. И так быстро происходила эта смена, что становилось жутко. Будто не на человека глядишь, а на диковинную зверюгу.

День клонился к закату. Из славного города-крепости, иначе как Гнездом который никто и не звал, небольшой отряд отправился ранним утром. Спешными были сборы — князь о своем желании наведаться к северным соседям заявил неожиданно для всех. Даже советник его и друг, боярин Вадим Велинежич, о решении Миронега узнал едва ли не последним. Но ведали все в городе — не свои мысли князя в путь сорвали, чужие. Колдунья, вот уже неделю как живущая в крепости, вечерами за щедрым пиром нашептывала Миронегу, что, мол, нужно о мире договариваться, пока соседи с силами не собрались да на крепость с мечами ни полезли. И ведь понимали все, что на стороне гостьи правда, да только непонятное сомнение коршуном клевало людей, оттого и шли дружинники молча, без обычных своих шуток и небылиц.

— Здесь на привал остановимся. — Князь первым натянул поводья и спрыгнул на землю. Наклонился над ручьем, умылся и вдоволь напился ледяной воды, от которой аж зубы свело. А там и остальные подоспели.

Тайле неловко — в пути на внутренней стороне бедер появились кровавые мозоли — сползла с широкой спины Тени и ласково потрепала пса, превосходящего в размерах годовалого теленка, по голове. Животное тут же подернулось дымкой, словно сквозь марево костра на него смотришь, и уже через миг ничем не отличалось от притихших волкодавов, чьи серые фигуры замерли возле хозяйских ног.

Этим летом многие способности колдуньи были утеряны. Ее любимое колдовство, способное призывать Теневого скакуна, безвозвратно поглотила Тропа. А обычные лошади к ней так и не притерпелись, все норовя сбросить на землю. Вот и пришлось выдумывать что-то новое. Разъезжать на спине большущей собаки было неудобно во многих смыслах — поди теперь затеряйся в толпе, если надобно станет. Теперь глаза людям отводить приходится, да только над детьми чары ее действа не имеют. Но Теневая тропа не только взяла, но и одарила — мир теперь представлялся в тусклых, серых красках, солнечные лучи неприятно слепили, а ночью непроглядная тьма казалась предрассветными сумерками.

— Тайле, погляди. — Негромко окликнула колдунью Милолика. Девчонка из любопытства сунулась на соседнюю поляну, ягод, видно, собрать хотела, но лицо ее было бледно, лишь желтоватые глаза лихорадочно поблескивали в лесном полумраке.

Колдунья приблизилась к небольшому просвету между плотной стеной деревьев и невольно скрипнула зубами. Впереди громадой возвышался древний дуб. На ветвях мягко трепетали тонкие ленты и вышитые полотенца, а черепа животных украшали выглядывающие из земли корни. На низкой деревянной подставке, пропитанной жертвенной кровью, стояла глубокая чаша со свежей еще холодной водой. От колдовского места веяло темной волшбой и тьмой, так что на пальцах обеих мор невольно заискрились обрывки чар.

— Я тут и раньше бывал, да только не видал подобного никогда. — Миронег подошел неслышно, так что ни одна ветка не хрустнула под острым носком сапога. Князь остановился в нескольких шагах от женщин и сложил руки на груди.

— Ведунья в деревне. Глаза всем отводила, да только Милолика колдовство ее разрушила. — Тайле заглянула в чашу — вода отразила усталое лицо и черные внимательные глаза.

Колдовство мор пропадало годам к сорока — так уж повелось исстари — и тогда женщины либо уходили из Крепости, либо оставались наставницами. Но иногда случалось иное: не хотели одни в положенный срок силу терять, оттого и обращались к стороне темной, жадной на жертвы. Простым был уговор с той самой стороной — дань кровью в обмен на искаженное Тенью Благословение. Таких вот мор и называли ведуньями. И сильно уж не любили колдуньи в Крепости старых отступниц. Настолько, что встреча отступниц с колдуньями обычно заканчивалась чьей-нибудь смертью.

— Ладно, это ваши дела, и касательства мы к ним не имеем. — Заключил Миронег. Развернулся, и четко печатая шаг, вернулся к ручью.

Через полчаса процессия двинулась дальше. И чем ближе князь подъезжал к Лисьей горе — так звалась та деревенька — тем сильнее давило на него гнетущее чувство. Словно волк, уходящий от погони, сам себя он загонял в ловко расставленные охотниками ловчие сети. И понимал вроде, что идет на погибель, да только деться было некуда.

Их уже ждали. На дороге, в тени раскидистых деревьев собралась едва ли не вся деревня. Девчонка, что повстречалась Тайле в лесу, робко выглядывала из-за широкого плеча молодцеватого парня. Тот не был ей братом, слишком уж его резкое, северное лицо отличалось от мягкой и смуглой детской мордашки. Да и светлая, будто выгоревшая копна волос выделялась на фоне деревенских темных макушек. Парень неотрывно следил за каждым движением колдуньи, и его голубые глаза нехорошо щурились, а широкая ладонь то и дело ложилась на рукоять меча.

Вперед выступил сгорбленный временем старец. Рука его крепко сжимала толстый витой посох, на который он тяжело опирался, приближаясь к князю, однако взгляд выцветших глаз оставался острым и цепким. Миронег спешился, и только тогда старик остановился.

— Здравствуй, княже. — Поклонился деревенский голова. Его глаза отыскали среди воинов невысокую фигуру колдуньи, и на миг Тайле почудился в них нехороший блеск. Но старец справился с собой и поприветствовал мору так же почтительно. — Что привело тебя к нам? По делу, али на охоту со своими воинами отправился?

— И тебе здравствовать, дед Белян. Разговор у меня к тебе есть, а дружина моя к соседям твоим, в Медвежий лог. За данью. — Голос князя не дрогнул, а старик будто распрямился, повел плечами и больше не скрывал улыбки. Медвежий лог все еще ходил под княжеской рукой, да и то потому только, что степняки на маленькую деревеньку в три двора и не смотрели даже.

— Ну, пойдем, княже, отдохнешь с дороги, в баньке попаришься, а потом и разговоры разговаривать будем. — Дед Белян развернулся, шагая вровень с князем, но тут же негромко, словно невзначай, спросил — А колдунья твоя, что же, с дружиной пойдет?

— Куда ей с дружиной, они и сами управятся. Тут она останется, со мной — может, совет дельный даст, а нет — так всяко колдунье в деревне работа найдется.

Тайле разговора княжеского не слышала, но по косым взглядом деревенского головы поняла — не рады ей тут, совсем не рады. Вон и северянин злых глаз не сводит, все девчонку спиной прикрыть силится, а она, любопытная, знай выглядывает, только черные брови удивленно кривятся. Колдунья усмехнулась краешком рта и повела плечами. Чувство подступающей беды неотрывно преследовало ее с самой встречи с Нежданом, и потому сложной задачей оказалось разобрать, виновна ли тут маленькое затерянное в лесах селение.

Закатные лучи отражались в ровной водной глади, красили ручей в угрожающий, кровавый цвет. Поредевшая листва на корявых темных сучьях горела ярким пламенем. Но короткими были осенние вечера — в миг скрылось солнце за высоким холмом, который местные называли Святым, протяжно скрипели ветви под порывами резкого ветра. «Вот старик Белян обрадуется, если завтра тучи над деревней соберутся» — отстраненно подумала Тайле и подняла ленивый взгляд на хмурое темное небо. Похолодало, и по коже побежали мурашки.

Умелицы уже пекли большой медовый пирог к Родогощу — осеннему празднику урожая, который приходился на завтрашний день. И плохим знаком будет, если пламя костра, который своей рукой разожжет деревенский голова, встретится со «слезами богини», как любили поговаривать старцы. Кабы в таком случае и вовсе без урожая на следующее лето не остаться.

Лежать на земле, пусть и под спину был подстелен теплый, подбитый мехом плащ становилось неуютно. Колдунья поднялась, потянулась до сладкой ломоты во всех косточках и поглядела на узкую, тянувшуюся до самой гостинной избы тропинку. Мир привычно растерял все краски, но каждая травинка будто врезалась в память, виднелась ясно и четко. Это пугало и вместе с тем казалось завораживающим.

Уже у самого плетня Тайле резко развернулась. Чужой взгляд жег спину, но не был он недобрым. Скорее — любопытным, изучающим. Колдунья даже сделала несколько шагов в сторону леса, но тут же вернулась обратно — никого. Лишь между ветвей высоких кустарников промелькнула серая волчья шкура.

… Холодно. Тихий шелест листвы в лесу неподалеку не мог перекрыть тревожных стонов, которые, казалось, звучали отовсюду сразу. Резкие порывы ветра рвали подол длинного теплого платья, трава под ногами волновалась. Сгустившиеся тучи роняли на землю крупные капли дождя.

Хочется остановиться, а лучше развернувшись, бежать от страшного места без оглядки. Но тело не подчиняется мыслям, и поблескивающее очертание высокой двери, безошибочно проступающее сквозь пелену серого тумана и дождя, приближается с каждым шагом. Вот тьма осторожно, недоверчиво коснулась пальцев, но, осмелев, запустила длинный отросток вперед. Ладонь, запястье, плечо и левая половина груди постепенно теряли чувствительность. А тьма все не останавливалась, и мысли медленно увязали в липкой паутине ужаса...

— Тайле! — Милолика не сдержала испуганного всхлипа, и только отчаяние, промелькнувшее в ее голосе, заставило колдунью открыть глаза.

Белый потолок в доме ведуньи, тонкие нити паутины сплетаются в замысловатые сети по углам, в воздухе — тяжелый, сытный запах свежей сдобы и чуть горьковатый — полыни. Тихое причитание старухи-ведуньи где-то за печкой. С улицы слышатся задорный детский смех и звонкие голоса. Все это в первый миг показалось невероятно далеким, нереальным.

— Подай воды… — Дыхание опалило губы, словно огнем. Звуки из пересохшего горла выходили с трудом.

Милолика поднялась с колен и принесла с кухни высокий глиняный кувшин. Тайле жадно приложилась к широкому горлышку и оторвалась лишь тогда, когда пожирающий тело жар немного утих.

Вчерашним вечером, когда князь после щедрого пира вместе с деревенским головой беседовал в гостинном доме, колдунья, неожиданно для Милолики, решила остановиться у ведуньи. Дом старухи отыскать оказалось несложно — стоял он на отшибе, на заборе красовался лошадиный череп, а вокруг в буйстве росла одна лишь полынь. Бабка Весея к поздним гостям отнеслась спокойно, с порога не прогнала и досыта накормила женщин ужином. Только предупредила, чтоб травы ее не трогали — больно уж замысловатые на них заговоры наложены. Да это Тайле и сама чувствовала — вон как покалывает пальцы от одного только взгляда на аккуратные пучки, развешанные везде, где только можно.

На вид старухе перевалило за шестой десяток: была она вся сморщенная, словно печеное яблоко, и такая же желтая. Из-под светлого платка на лоб выбивалась седая прядь. Но стоило заглянуть Весее в глаза, и тут же любому ясно станет, что не просто старуха перед ним, а самая настоящая колдунья. Будто маленькие кусочки лазоревого неба на тебя глядят.

— Беда с тобой приключилась, девонька. — Закончив нашептывать себе под нос, буркнула ведунья. Она остановилась в дверях, вытирая белые мокрые руки расшитым полотенцем. Взгляд Весеи скользнул по оставленным под лавкой вещам. Там была и сумка, в которой хранилась часть записей Чаяны и с которыми Тайле теперь не расставалась ни на миг. — И беду же с собой носишь. Звениславка, ох, бесовка, ну куда ж ты лезешь-то, на ручищи-то на свои глянь, в грязи ж все!

Ученица Весеи заливисто рассмеялась, скосила глаза на все еще бледную Тайле, губы которой кривились от невысказанного вопроса, и отдернула ладошку от исходящего паром блюда с румяными пирогами. Ведунья прошлепала босыми ногами к печи, и тут же зазывно загремели плошки. Посуда была сплошь глиняной — такую и разобьешь, не жалко.

Милолика все порывалась поддержать наставницу под руку, пока та неспешно одевалась, но колдунья лишь отмахивалась: девчонка нянчилась с ней, будто с дитем болезным, а ведь всего-то сон дурной привиделся. Мало их еще, что ли, будет?.. Пока Звениславка вместе со старухой суетились на кухне, женщина ловко выскользнула во двор. И тут же едва не столкнулась с давешним северянином. Во взгляде парня больше не было той животной злобы, но все еще чувствовалась отчужденность. Тайле уже знала историю это странного чужака — это Виги, еще ребенком его выкупил на торгах местный голова, а когда мальчишка вошел в возраст, дал свободу. Ночевал он в лесной избушке, которую, по словам Весеи, сам и выстроил, а дни коротал у ведуньи.

Молча прошел северянин в дом, а колдунья, немного постояв без движения, присела на широкую лавку у самой стены. Солнце припекало совсем по-летнему, и даже плащ вскоре был отброшен за ненадобностью.

Недалеко от низкого плетеного забора ведуньи мелькали женщины в светлых косынках и девушки в разноцветных передниках. Для них все в чужачке было чудно: и короткие, не прикрывающие шею рыжие волосы, и платье взамен привычного сарафана, и темный, недобрый взгляд из-под полуопущенных век. Они косились в сторону колдуньи, которая, будто старая кошка, грелась на солнце, но шага не замедляли. Какими бы странными им не казались повадки пришлой моры, дед Белян за плохой пирог по голове не погладит. Да и не дело перед соседками из-за какой-то колдуньи в грязь лицом ударять!..

— В моих краях женщина считается тем красивее, чем длиннее ее коса.

— Судьба миловала меня родиться не в твоих краях. — Тайле открыла глаза и равнодушно взглянула на высокого мужчину. «И этот северянин» — отстраненно подумала она. Разомлевшие от тепла и тишины мысли неспешно ворочались в голове. В такой миг не ожидаешь удара, а если он и настигает, то становится уж очень болезненным.

— Ой, бабушка Весея, Ульф пришел! — громкий крик Звениславки из сеней заставил беседующих слаженно сморщиться. У колдуньи и вовсе в висках застучали первые, еще несмелые молоточки боли. Северянин как-то криво усмехнулся и прошел в дом. В дверях по привычке склонил голову — видно, не раз расшибал лоб о слишком низкую притолоку.

Вернувшись в дом за сумкой, колдунья обнаружила всю честную компанию за столом — во главе сидела бабка Весея, и руны, начертанные на маленьких плоских камушках, проворно мелькали в ее руках. Милолика заворожено следила за выверенными движеньями ведуньи, но стоило ей заметить косой взгляд наставницы, как щеки залил яркий румянец. Старуха гадала. Похоже, расклад шел на северянина, того что девчонка назвала Ульфом — тот сидел подле нее, неспешно потягивая травяной отвар. Его желтые звериные глаза неотрывно следили за рунами, которые складывались в затейливую замысловатую паутину судьбы.

Губы старухи что-то беспрерывно шептали — она то ли пыталась воззвать к духам, дабы те подсказали верные дороги, то ли попросту выдумывала слова предсказания. Но вдруг пальцы ее дрогнули, и камушки в беспорядке рассыпались по столешнице. Старуха вскинула взгляд на заинтересованно следившую за ее движениями колдунью, и в лазуревых глазах ее проглядывало неприкрытое беспокойство.

— Чужую судьбу путаешь, мора. — Скорее прочитала по губам, чем расслышала слова старухи Тайле. Наступившая тишина заставила даже и Звениславку, шептавшуюся с Виги в дальнем углу, приподнять голову.

— А что мне чужая судьба. — с кривой усмешкой бросила Тайле. Старуха покачала головой, не осуждая, а будто жалея. Проворные пальцы ловко собирали руны в специально сшитый мешочек. И уже скрывшись в соседней комнате, колдунья негромко добавила. — Мне бы со своей разобраться.

… К празднику готовились старательно: ни один, даже самый ленивый пройдоха от дела не отлынивал. Женщины занимались тем самым жертвенным пирогом — дух по деревне стоял такой, что даже богиня в этот час должна была снизойти до старательных хозяек, — девушки принаряжались для предстоящих гуляний, а мужчины выставляли на улице длинные дубовые столы. И будут различные яства едва ли не через края падать, чтобы и следующий год таким же удачным оказался.

Тайле вернулась в деревню лишь на закате. Ловить на себе косые взгляды и слышать настороженные шепотки за спиной было занятием утомительным. Да только и без дела усидеть становилось невозможно. Поэтому и ушла колдунья к знакомому ручью, собирать в пропахшую горькой полынью сумку травы, негромко напевая себе под нос веселую песенку. Тень преданно трусила за хозяйкой. Словно большой послушный пес нечисть тщательно обнюхивала стелившуюся под упругими лапами траву и отчего-то то и дело недовольно фыркала, да все скалила клыки в безмолвном жесте.

Было время уходить, и колдунья уже хотела вернуться на поляну за оставленным без присмотра плащом, когда кусты орешника расступились, открывая взору мощное поджарое тело. Зверь настороженно обошел незваную гостью, не сводя необычайно ярких глаз с ее замершей в воздухе руки, и спокойно присел неподалеку. Женщина сделала осторожный шаг назад. Потом еще один и еще. На пальцах ее искрились сплетающиеся в клубок огненные нити, но колдовство не спешило срываться с рук.

Медленно, очень медленно Тайле подняла раскрытую ладонь. И будто бы зная, что последует за этим, волк неспеша отошел назад, а вскоре его шкура и вовсе перестала виднеться среди яркого пламени листьев. А колдунья только сейчас поняла, что уже встречала этот взгляд — не звериный вовсе, человеческий. Но вот где?..

… В деревне суетливое оживление сменилось слаженностью отточенных многими годами действий. Две женщины в длинных белых сорочках осторожно, будто дитя, несли пирог. На его румяной наверняка еще не остывшей корочке лежали зрелые колосья, перевязанные красной ниткой. Водрузив свою ношу на один из укрытых вышитой скатертью столов, селянки отступили в сторону. Вперед вышел деревенский голова. Старик, которого он поддерживал под руку, едва переставлял ноги, пальцы его, сжимающие в руках посох, дрожали, но голос все еще был крепок и силен. Когда жрец развернулся к толпе селян спиной, его вопрос слышался каждому:

— Видно ли меня?..

— Видно! — ладно выкрикнули все от мала, до велика.

Тем самым желали они, чтобы земля была щедрой к детям своим все следующие лета, чтобы колосья наливались силой, а болезни обходили деревню стороной. Жрец говорил что-то еще, но Тайле не слушала, размашисто шагая в сторону избы ведуньи. И будто на месте ее пригвоздили, когда сквозь наступившую внезапно тишину потекли слова жреца:

—… и будет земля наша до той поры к нам безжалостна, покуда ходят по ее славным дорогам бесы в обличье бабьем и сеют среди честного люда ростки своего темного колдовства!

Миронег качнулся к старику, стал шептать что-то, пытался вразумить выжившего из ума прислужника богини, но злое лицо жреца перекосила страшная улыбка. Скрюченный палец указывал на притихшую мору, и толпа, будто подсолнух к солнцу, слаженно обратилась к ней.

— Видно забыл ты, старый, что мы землю твою каждое лето благословляем, защиту тебе на этой земле даем и скверну разную от дома твоего отгоняем. За это так благодаришь ты нас, жрец? — Тайле так впилась ногтями себе в ладони, что почувствовала, как рвется тонкая, не загрубевшая от работы кожа. Капелька пота стекала по виску напряженной, будто изготовившейся к последнему бою колдуньи. Но голос звучал уверенно и спокойно, громко, да так, что все в деревне казалось, слышали ее слова.

Старик продолжал говорить, но до слуха тихо перешептывающейся толпы это не доходило. Миронег поймал на себе взгляд Тайле и лишь развел руками «мол, сейчас поперек него лезть, что голову в печь совать». Видно было, что такие же мысли бродили в склоненной к груди голове деда Беляна. Речи жреца толкали селян вперед, и каждый их шаг заставлял колдунью отступать. Лицо ее исказила животная, кривая усмешка. Что ж, не в первый и не в последний раз одинокая мора сгинет в забытой богиней деревне. Станет кто искать ее, переживать, да разбираться в случившемся? Тайле давно растеряла веру в людей и наивность, потому ответ на этот вопрос напрашивался сам собой.

Богиня знает, что произошло бы дальше, кабы не полный боли девичий крик, расколовший тишину.