Глава пятая. Избранники обмана

Леттэ Авэндилль из дома Эльскиар поднималась в свои дворцовые покои, когда столкнулась на лестнице с тэльей Фрайндином.

Брат Повелителя эльфов спускался вниз, ей навстречу: задумчивый, отрешённый, печальный. Но, завидев Авэндилль, всё же улыбнулся в ответ на её церемонный поклон.

Прежде чем остановиться.

— Лучезарная леттэ, ваш взор сияет столь же ярко, сколь всегда сиял на моей долгой памяти, — проговорил Фрайндин. — Так радостно видеть кого-то, кто в эти тяжёлые дни не позволяет себе погрузиться в пучины отчаяния.

— Зато ваш взор, пресветлый тэлья, затеняет грусть. И это заставляет ваш народ скорбеть вдвойне. — Авэндилль грациозно вскинула голову. — Я уже пыталась выразить вам своё сочувствие и свою скорбь из-за наших возлюбленных принцев, но тогда у меня не хватило слов. Не хватит и теперь. Скажу лишь, что они были столь же дороги моему сердцу, сколь их прекрасная мать, и гибель их печалит меня в той же мере. — Она мягко коснулась ладони Фрайндина кончиками пальцев. — Однако вам не стоит заживо погребать себя в бездне тоски. Сейчас вы должны быть поддержкой вашему венценосному брату, нашему благородному Повелителю… ведь ему тяжелее, чем всем нам.

— Их гибель не подтверждена, — помедлив, откликнулся эльф. — И надежда, что они вернутся домой, ещё есть.

Он смотрел собеседнице в глаза, и с губ его вдруг ушла улыбка, а взгляд потерял всю отрешённость. Сделался живым, внимательным, пристальным.

Под этим взглядом Авэндилль опустила руку. Степенным, выдержанным жестом.

— Конечно, есть, — она не опустила глаз, встретив внезапное внимание Фрайндина без всякого смущения. — Все Дети Солнца уповают лишь на это. Однако, зная жестокость тёмных… шансы так невелики, и я, как и многие из нашего народа, готовлю своё сердце к худшему исходу. Тем отраднее будет потом признать, что мы ошиблись.

— Я понимаю, — Фрайндин снова улыбнулся. — Благодарю за слова поддержки.

Но взгляд его остался прежним. Цепким, даже немного колючим.

Зимним.

— Это самое ничтожное из того, что я могу дать вам, и, увы, это всё, что я могу. — Авэндилль снова склонила голову, изящно, словно в танце. — Не смею далее занимать ваше время, пресветлый тэлья. Я и без того довольно задержала вас на пути, куда бы он ни вёл… да озарит Солир вашу нелёгкую дорогу.

— Как и вашу, лучезарная лэтте.

Выпрямившись, Авэндилль продолжила своё шествие по ступенькам. Не оглядываясь на брата Повелителя эльфов, который пару секунд ещё смотрел ей в спину — прежде чем, отвернувшись, тоже продолжить путь. Если лицо Фрайндина сделалось ещё более задумчивым, чем до этой встречи, то Авэндилль казалась абсолютно невозмутимой… по крайней мере, пока не закрылась в своих покоях.

Оказавшись внутри, эльфийка прислонилась спиной к двери. Прикрыла глаза. Выдохнула так долго и прерывисто, будто всё это время шла, затаив дыхание.

Рывком отстранившись от светлого дерева, направилась к туалетному столику.

Нужно быть осторожнее, подумала она. Игра ещё не окончена. Расслабляться рано. И следует по-прежнему контролировать каждое слово, каждый жест… каждый взгляд.

Треклятые принцы. В следующий раз лучше промолчать вовсе. Немая скорбь, лишающая дара речи — это представление уже сработало в прошлом.

Авэндилль вновь открыла шкатулку с украшениями. Взяла в пальцы небольшой, с палец, белый кристалл: ценная штучка, изготовленная магами. При активации оглушает и слепит всех вокруг, кроме тех, кто успел вовремя закрыть глаза. Вторая безделушка, которую Авэндилль в своё время приобрела тайком… но эту — как замену охране. Всего-навсего. Ведь в некоторые свои путешествия взять охрану Авэндилль никак не могла, а между тем путешествия эти были довольно опасными. Потому и купила кристалл — ещё восемнадцать лет назад.

Перед той самой вылазкой к человеческому ювелиру.

Эльфийка достала малахитовый перстень со смертоносным секретом. Повертела в руках, надеясь, что Фрайндин не начал ничего подозревать. Ведь если начнёт, то может вспомнить ту встречу в саду… нет, не ту, с которой всё началось, ибо там его не было — но другую, уже с его участием.

Бедный, бедный Фрайндин. Если б он только знал, что невольно поспособствовал смерти невестки…

Авэндилль мельком улыбнулась. Потом — резко перестала.

Потому что память в который раз за эти годы вернула её к началу истории.

То был вечер наречения младшего принца. Мальчишке тогда исполнился год, и по эльфийской традиции настало время дать ему имя. Церемония была торжественной, как и положено; прибыли делегации и от людей, и от лепреконов — не Повелители, но весьма почётные представители своих рас… однако праздник омрачало то, что неделю назад появился посланец тёмных. Иллюранди. Эльфийский дворец был слишком хорошо защищён от проникновения извне, поэтому демон заявился к людям — нашёл лазейку в охранных чарах. Трое светлых Повелителей, посоветовавшись, рискнули назначить тёмным встречу в человеческом замке Матхниз, что на Долгом озере — но никто не знал, чего ждать от этой встречи. На словах дроу желали положить конец трёхсотлетней вражде, а на самом деле?..

По этой причине в воздухе даже сейчас, в день, должный быть радостным для всех Детей Солнца, витало напряжение. Повелитель, впрочем, всё равно казался счастливым. Торжественно назвал сына Фаникэйлом и воссел на троне, рядышком с золочёной колыбелью, в которой мирно лежал новонаречённый принц. Его брат ёрзал на сидении рядом, ревниво косясь на колыбель: словно мелочь, пускавшую в ней пузыри, мог кто-то украсть.

Дэнимону было всего пять, но сходство со смертной мамочкой уже бросалось в глаза. Его повадки оскорбляли Авэндилль не меньше, чем отвратительный тёмный окрас. Не может спокойно усидеть даже на время церемонии подношения даров! Ни выдержки, ни достоинства, которое должно быть присуще наследнику эльфийского престола.

Паршивая человеческая кровь, видно, давала о себе знать.

Авэндилль, как и другие фрейлины, ждала у подножия трона на случай, если Повелительнице что-то от них понадобится. Следила за бесконечными поздравителями, склонявшимися перед Хьовфином, расточавшими похвальбы и комплименты его супруге, улыбавшимися его старшему сыну, а после оставлявшими подле колыбели драгоценные подношения.

И за маской радостного умиления любимая фрейлина Повелительницы скрывала ту ненависть, что жгла её сердце даже сильнее обычного.

Она росла, слушая песни о своей тёте. Песни столь же красивые, сколь и печальные. О том, как Хьовфин любил свою Льомдэлль, о её отважном и добром сердце, которое в итоге привело её к гибели. И с детства Авэндилль твердили, что она — новое воплощение той удивительной девушки, и мать, расчёсывая ей волосы по вечерам, тихо и ласково пророчила Дилль то место, которое должна была занять Дэлль. Пророчила ей корону и любовь Повелителя.

Авэндилль точно помнила, как впервые увидела его на каком-то приёме. Ей было одиннадцать, и тогда её впервые вывели в свет, и от одного взгляда на Повелителя у неё перехватило дыхание — ведь он был так невыразимо прекрасен. Ему представили Дилль, и он улыбнулся ей, но в иссиня-фиалковых глазах его стыла печаль; и тогда она подумала, что отдаст всё, чтобы эта печаль оставила его. Она сделает его счастливым, она сможет сделать его счастливым! Она родит ему детей, храброго принца и нежную принцессу, и они вырастут похожими на отца, достойными наследниками рода Бьортреас — и такими же прекрасными, а она будет любить своего Повелителя, как никто и никогда, сильнее даже, чем сама Льомдэлль…

И тогда лёд, который сковал его сердце ещё после старой войны, растает.

Потом родители сказали, что заключили брачный договор. Пусть по сути ничего не изменилось, пусть Дилль по-прежнему видела своего Фина только на официальных приёмах, но сердце её пело. Несколько лет — таких долгих, но всё же — и её мечта сбудется. И годы шли, и заветный день потихоньку приближался, и в народе уже начали складывать песни: трогательные легенды о том, как Повелитель спустя почти три века вновь обрёл свою потерянную любовь, как боги милостиво вернули ему ту несравненную деву, что он когда-то потерял…

А потом появилась она. Та, кто отобрала у Дилль всё: и любовь, и мечту, и песни, и корону. И в песнях, которые складывали про Авэндилль, теперь звучало другое имя, а ей самой досталась участь тени у подножия трона. Которая может только смотреть на место, что изначально предназначалось ей — снизу вверх.

Это она должна сидеть там. Она должна принимать поздравления и благодарности за то, что подарила Детям Солнца ещё одного маленького принца. Она должна быть той, кому улыбается Повелитель — так тепло, так нежно… она, она! И кто занял её место? Человеческая девка!

Даже не магичка, обычная, самая обычная человеческая девка!

Она не помнила, как выдержала эту пытку до конца. Но выдержала. Уже который раз. Она с детства умела безукоризненно держать лицо — и никогда, никогда и никому не показывала, как глубоко её оскорбляло и унижало всё это. Даже семье. Ни разу за шесть лет, с тех её тринадцати, когда Повелитель разорвал помолвку. Для всех вокруг Дилль была всего-навсего ребёнком, не особо заинтересованным в этом браке по расчёту, чистым, невинным ребёнком, не таившим зла ни на кого. И поэтому все эти годы Дилль изображала великую любовь к той, кого бы с превеликим удовольствием уничтожила. Не давая повода для насмешек, не позволяя возникнуть и тени подозрения, что дочь Эльскиаров действительно любила своего венценосного жениха.

А теперь дико, невыносимо — и так беспомощно ревнует его.

Когда официальная часть подошла к концу, Повелительница милостиво позволила фрейлинам заняться тем, что им по нраву. И Авэндилль, откланявшись и ей, и Хьовфину, и Фрайндину с Эсфориэлем, которые первыми поздравили брата, удалилась в сад, уже укрытый тёмными крылами осеннего вечера; и там, вдали от гомона, шума и смеха, присела на камень — в тиши тенистых аллей и увядших цветов. Думая о том, что она ничего не имеет против людей, и тем больше её ужасали деяния тёмных… но они должны знать своё место. Ни одна человечка не пара Повелителю Детей Солнца! Человечка не сможет разделить с ним бессмертие, она умрёт, не пройдёт и сотни лет, и снова оставит его в одиночестве, в тоске и горечи утраты. Разве это справедливо? Разве Хьовфин, её Хьовфин заслужил такое?

Лучше бы этой девки не было. Лучше бы она умерла сейчас, пока любовь не пустила корни в его сердце слишком глубоко…

— Я сочувствую вам.

Услышав это, Авэндилль даже испугалась. От неожиданности. Вскинула голову, увидев человека в белом: пожилого, с сединой в вороных волосах, с внимательными глазами цвета тёмного дуба.

Первый Советник Повелителя людей.

— Вы отлично держитесь, должен сказать. Я восхищён вашей выдержкой. Никто и не догадывается, что за груз на самом деле тяжелит ваше сердце. Все эти годы, кто бы мог подумать… — он смотрел на неё так ласково, как никогда не смотрел даже её собственный отец. — Вы прекрасны, леттэ Эльскиар. Не ваша вина, что сердцу не прикажешь. Отвергнув вас, Хьовфин потерял чудесную супругу. Не печальтесь… вы ещё найдёте того, кто примет вашу любовь, как драгоценность, которой она является.

Много позже она понимала, что старый хитрец просто бросил камушек наугад. Чтобы посмотреть, вода перед ним — или прочное стекло, разойдутся круги — или нет. Знал о той щекотливой ситуации, в которую она угодила, сделал предположение о том, что она могла чувствовать — и решил проверить, верно ли оно. Ведь она успешно обманывала всех, абсолютно всех, и точно знала, что ничем не могла себя выдать.

Но тогда ей было всего девятнадцать, и она была всего-навсего девчонкой, так уставшей постоянно лгать, и этими словами он застал её врасплох. На что и рассчитывал, конечно.

Авэндилль растерялась.

И вместо того, чтобы сказать «я не понимаю, о чём вы» — промолчала.

— Я понимаю, почему вы скрываете свои чувства. Но я не имею никакого отношения к вашему двору, и передо мной скрываться нет смысла, — когда Советник присел на камень рядом с ней, его тихий голос был исполнен грусти и сострадания. — Вы сильны, однако даже сильные порой нуждаются в минутах слабости.

И она, не выдержав, закрыла лицо ладонями, чтобы он не увидел её слёз. Ведь в глубине души она так ждала, так хотела этого: чтобы кто-то понял её, понял тот спутанный клубок страстей, которым обратилось её сердце.

Понял и пожалел.

— Мне не нужен никто, кроме него, — лихорадочно прошептала Дилль тогда. — А он должен был стать моим, но не будет, никогда не будет, и всё из-за какой-то… какой-то…

— Человеческий век недолог. В отличие от эльфийского, — заметил мужчина. — Каких-то пятьдесят-шестьдесят лет, и Хьовфин снова будет свободен.

— Шестьдесят, — эхом повторила Дилль.

Безнадёжно опустила руки.

Шестьдесят лет, в отчаянии подумалось ей. Она страдает всего шесть, но уже кажется, что вечность. И предстоит выдержать ещё десять раз по столько же… а что потом? После смерти Льомдэлль Фин почти три века не смотрел на женщин. Нет, смотрел — очень редко, и некоторые даже грели его постель; но Дилль не нужна участь лекарства от одиночества, развлечения на пару месяцев. Нет, Повелитель нужен ей целиком, полностью. На законных основаниях.

Навеки.

Советник молчал, однако Дилль кожей ощущала его пристальный взгляд.

— Знали бы вы, как меня тревожат грядущие переговоры с тёмными, — внезапно произнёс мужчина. — Я хочу, так хочу верить, что дроу хотят мира… но не могу. Не верю, что они забыли о прошлом.

Смена темы заставила Дилль снова посмотреть на собеседника, пытаясь понять, отчего он вдруг без всякого перехода заговорил об этом.

— Им нельзя доверять, — продолжил Советник. — Даже если эта встреча пройдёт благополучно, она — лишь маскировка, ловушка. Выигрыш времени до того момента, пока тёмные не готовы будут снова нанести удар. И тогда они довершат то, что не довершил Тэйрант.

Его слова откликнулись в сердце Дилль ноющей болью. Её коробило от одной мысли, что Дети Солнца заключат мир с дроу: мясниками, когда-то залившими Риджию кровью, теми, кем её с детства пугали страшные сказки, теми, из-за кого погибло столько светлых, должных ещё жить и жить, и из её семьи — тоже…

— Так думаете не вы один, — помедлив, осторожно заметила она.

— Я знаю многих людей, которые разделяют мой взгляд на вещи. И Детей Солнца тоже. В глубине души все готовы к некоей подлости, изощрённому коварству дроу… чего ещё ждать от тех, чьё любимое оружие — яд? — Советник поднялся на ноги неторопливо, но легко. — Боюсь, на этих переговорах может произойти всё, что угодно. Дроу способны нанести удар в любой момент. Выбрать в жертвы любого из нас. Даже одного из наших дорогих Повелителей… или супругу кого-то из них.

Авэндилль уставилась на него во все глаза, не смея поверить, что действительно услышала в его интонации намёк — скорее даже намёк на намёк, — но мужчина лишь улыбнулся. Просто, совершенно невозмутимо.

— Впрочем, я надеюсь, что это лишь пустые опасения. — Советник галантно поклонился. — Да хранит вас Солир, леттэ Эльскиар. Желаю, чтобы ваша печаль оставила вас.

И ушёл. А Дилль осталась в темноте, размышляя над идеей, которую расслышала в его словах. Безумной, преступной, неправильной…

Способной послужить выходом — и наконец разрубить клубок страстей, что мучил её все эти годы.

Вскоре она вернулась во дворец, и до конца торжества вновь улыбалась, смеялась, говорила учтивые слова. Всё, как обычно — внешне. Да только в её душе, в её уме, в её сердце всё изменилось. И той ночью она не спала ни минутки: всю ночь металась по своим покоям, думала — и в ужасе отметала свои мысли, а потом думала снова — и колебания были невыносимыми, лихорадящими, раздирающими на части…

Когда следующим утром Повелительница с тревогой спрашивала, отчего её любимица так бледна, Дилль честно отвечала, что не спала этой ночью. И даже не солгала, добавив, что её мучают дурные предчувствия из-за грядущих переговоров. Её погладили по волосам и успокоили, что всё будет хорошо, а потом отпустили отдохнуть. И Авэндилль провела ещё пару часов наедине со своими демонами, после чего отправилась на обычную утреннюю прогулку по дворцовому саду.

К тому моменту она уже почти приняла мысль, что может сделать это. То, в чём обвинят дроу. Действительно: когда недоверием и тревогой пропитан сам воздух в эльфийском дворце, когда все Дети Солнца напряжены, точно струны хёрпы[1]… достаточно одного неосторожного прикосновения, резкого движения, и эти струны лопнут. Дроу уничтожат на месте, и никто не будет разбираться, кто в действительности виновен, что жена Хьовфина вдруг упала бездыханной. А она должна умереть мгновенно, чтобы Повелитель не смог совершить эйтлих.

Да, если она умрёт сейчас, Повелитель наверняка сможет оправиться от утраты. Конечно, придётся ждать ещё годы, чтобы подтолкнуть Хьовфина возобновить старую помолвку — и Дилль подождёт. Не шестьдесят лет, гораздо меньше, но подождёт.

И в итоге всё обернётся к лучшему.

Советник прав. Когда-нибудь тёмные обязательно захотят довершить дело Тэйранта Кровавого. Мысли о примирении с ними — ужасная ошибка: их вообще следовало уничтожить ещё после той войны, раз и навсегда. Сделать то, что сами дроу собирались сделать со светлыми. Заставить расплатиться за все злодеяния, что они совершили, за все жизни, что они забрали. Не дать им обмануть всех мнимым миролюбием — благое дело. И теперь, вышагивая по садовым дорожкам, оставляя в первом снегу, выпавшем ночью, едва заметные следы, Авэндилль думала только об одном: как сделать это. Отравить незаметно, но чтобы всем было очевидно: это совершили тёмные.

Отравленное оружие, отравленное оружие…

А потом, в какой-то момент пути по извилистым тропинкам, она услышала песню.

Голос Фрайндина Дилль узнала сразу. Во время своих прогулок она не раз слышала его: младший брат Повелителя любил уходить в сад и петь, сливая свой голос с птичьими трелями — но этим утром, возвещавшим о близости зимы, его песня звучала кристально и одиноко, далеко разносясь в воздухе, напоенном холодной тишиной.

— …и колечко сестра протянула сестре, и сказала принцесса младая: «В этот день не отринь мой подарок тебе, о сестрица моя дорогая!»…

Песня была смутно знакомой. Спустя пару куплетов Авэндилль вспомнила, что слышала её раньше, когда-то давно: кажется, в исполнении того же Фрайна. Услышала и забыла.

Только вот теперь слова, вплетённые в музыку, заставили её ускорить шаг.

Жадно вслушиваясь в каждое.

— …нежный палец её уколола игла, яд разлился под кожею мигом, и сестра, умирая, сестру прокляла, да не слышал никто её крика. И смеялась принцесса, довольна собой, золотою качая главою: «Твой колдун, твой герой ныне будет со мной — не соперничать мёртвой с живою!»…

Когда Авэндилль наконец увидела Фрайна, сидевшего на своём любимом месте — гранитном камне, поросшем мхом под раскидистым кустом жасмина, — тот уже допевал последние строки, успокаивая пальцами растревоженные струны хёрпы. Чистая снежная белизна, окружавшая брата Повелителя эльфов, гармонировала с его зимней красой, и в который раз за эти годы Авэндилль подумала, что Фрайндин прекрасен — но всё же не прекраснее царственного брата.

Он заметил эльфийку, лишь смолкнув.

— Приветствую, маленькая леттэ, — проговорил Фрайндин тогда. С улыбкой, неизменно светлой и приветливой. — Прогуливаетесь, как обычно?

— Пресветлый тэлья… благодарю, ваш восхитительный голос в который раз скрасил моё одиночество, — кажется, тогда Авэндилль отвесила традиционный поклон чересчур нетерпеливо. — Не изволите ли поведать, что за дивную песню вы сейчас пели?

— О, её сочинили люди. Облекли в песню реальную историю… как бы мне ни хотелось иного, — взгляд эльфа сделался печальным. — Когда-то двум сёстрам, дочерям королевского рода, приглянулся один молодой маг. Но он отдал своё сердце старшей, и тогда младшая отравила сестру.

— Подарила ей кольцо, в котором скрывалась игла с ядом, если я правильно расслышала.

— Да. Правильно. К моему великому сожалению, — Фрайндин вскинул голову, глядя на голые ветви золотого древа: они протянулись высоко над ним рамой разбитого витража. — Наверное, я никогда не пойму, как люди могут убивать друг друга из-за подобных мелочных… как можно поступать так? Уничтожать тех, кто доверяет тебе, кто любит тебя — из-за того, кто всё равно никогда не будет счастлив с тобой?

Авэндилль и сейчас помнила серое небо, отражавшееся в его глазах, обесцвечивая их, раскрашивая белёсым льдом. В голосе эльфа слышалась такая искренняя, неподдельная боль, точно он говорил о ком-то из тех, кого знал лично.

Впрочем, вполне возможно, что он и правда лично знал тех принцесс.

И, вспоминая об этом, Авэндилль усмехнулась.

Милый, добрый, наивный Фрайндин… всегда принимал всё близко к сердцу, всегда отдавался всему с горячностью своего вечно юного сердца. Всегда казался слишком хорошим для этой грешной земли.

Какая ирония, что именно он в итоге подсказал Дилль способ, как убить жену его брата.

В библиотеке она узнала название нужного яда. Под покровом ночи незаметно улизнуть из дворца в человеческие кварталы Солэна стоило небольшого труда, но лишь небольшого. В первую свою вылазку Дилль только заглянула в лавочку мага — за кристаллами, и к швее — за мантией колдуньи. А вот во вторую, уже не беспокоясь ни за свою безопасность, ни за раскрытие инкогнито, отправилась в злачные места.

Она понимала, что не может просто прийти к первому попавшемуся ювелиру и попросить изготовить колечко с секретом. Далеко не каждый ювелир пойдёт на такое… да и яд достать было не так просто. Однако в грязных людских тавернах, пряча лицо в тени глубокого капюшона, намеренно понижая голос до хриплого шёпота, Дилль осторожно выведала, кто может помочь ей. Не за один вечер, но выведала.

И к тому моменту, когда она отправилась в свите Повелительницы на переговоры с тёмными, палец Дилль украшал заветный перстенёк.

Её уговаривали остаться в Солэне, в безопасности. Не родители, Повелительница. Дилль настояла, что не покинет свою обожаемую госпожу в этот смутный час. Пришлось даже расплакаться, чтобы ей уступили — покойная жена Фина всегда была сентиментальна, и чужие слёзы трогали её. В итоге Дилль всё-таки оказалась в замке Матхниз, где впервые увидела дроу. Живых, настоящих: с волосами цвета звёзд, с глазами цвета янтарной луны, с кожей цвета сумерек…

Истинные тёмные, дети ночи и богини Тунгх.

Они улыбались, и эти улыбки завораживали и пугали. Особенно улыбка их Повелителя, наследника Тэйранта — от которого ни на шаг не отходил его придворный колдун, наследник Ильхта. И когда эта парочка представилась, среди светлых пронёсся настороженный ропот.

Это окончательно убедило Дилль в правильности её решения.

Поцарапать Повелительнице руку, когда та вместе с Дилль отлучилась в уборную, труда не составило. Внутреннюю сторону ладони — оставив длинный, не слишком глубокий, но заметный порез. Потом пришлось, быстро повернув камень обратно, долго извиняться за гнусного ювелира, который сделал слишком острыми «лапки», держащие малахит… но Повелительница, как и ожидалось, не придала царапине никакого значения. Промокнула платком и забыла.

Лёмун — весьма любопытная штука. Попадая в рану, не заставляет её ни излишне кровоточить, ни болеть; и лишь к моменту смерти по коже вокруг расползаются неприятные, неестественные синие прожилки. И когда Хьовфин в отчаянии пытался вернуть к жизни внезапно умершую супругу — конечно же, он их заметил.

Авэндилль не видела бойни. Она собиралась под каким-нибудь предлогом ускользнуть из зала ближе к моменту, когда яд должен был подействовать, однако боги определённо ей благоволили: вскоре после того, как они вернулись на пир, Повелительница сама предложила Авэндилль отправиться в покои, уготовленные для сна. Мол, у неё слишком усталый вид.

Что Дилль и сделала.

О случившемся дальше она только слышала. От тех, кто выжил. Вроде бы, когда светлые набросились на дроу, те попытались прорваться к выходу из зала, но противников, одержимых желание отомстить за вероломство, было слишком много — а возможность удрать с помощью магии тёмным отрезали защитные чары древнего замка. И тогда наследник Ильхта прибегнул к наследию своего предка: проклятию Дойданс, о котором пели в легендах — волне смертоносного сизого тумана, способной разом оборвать сотни жизней. Почти все светлые, находившиеся в зале, погибли в тот же миг, и правители людей оказались среди них… но придворный колдун Хьовфина тоже ни на шаг не отходил от своего Повелителя. Он прикрыл владыку от опасности, поставив барьер, защитивший от проклятия и Фина, и его братьев — и это стоило ему жизни: слишком мощной магии пришлось противостоять, слишком много энергии он отдал волшебному щиту. Его жена погибла чуть позже, когда дроу, расчистив себе путь, всё же выбрались из зала — в окружение пяти сотен светлых воинов, праздновавших заключение мира в шатрах вокруг замка. Потратила все силы, чтобы сломить защитные барьеры тёмных колдунов; умерла, но сломила, позволив светлым покончить с дроу.

Конечно, Дилль было жаль всех, кто погиб там. Да, эти жертвы были необходимы, чтобы не позволить дроу осуществить свой коварный план… но ей было жаль их, и тех двоих магов тоже. С другой стороны, они просто исполнили свой долг, исполнили до конца — как и полагается придворным колдунам Повелителя. Наверное, поэтому и Фин, и его братья, и его сыновья с детства так привечали их сына, этого неуклюжего мальчишку Восхта. В благодарность.

Впрочем, с возрастом он и правда проявил себя неплохим колдуном.

Людям не повезло. Защитники их владык тоже пытались спасти тех, кому клялись в вечной верности, но оказались не так сильны. И позже Дилль понимала: если Советник и правда умышленно подарил ей идею про счастливое избавление от соперницы… сама Дилль рассчитывала, что её Повелитель уцелеет стараниями магов и гвардейцев — а вот старый интриган наверняка надеялся, что человеческий правитель не переживёт эту передрягу.

Качнув головой, эльфийка вернулась мыслями в настоящее. Вновь спрятала малахитовый перстень под другие драгоценности. Закрыла шкатулку с негромким щелчком.

Фин такой добрый. Даже не убил Фрайна за то, что тот недосмотрел за принцами. Слишком любит своего маленького братика? Или не слишком сильно был привязан к сыновьям?

Что ж, пусть не всё идёт, как задумано, но боги определённо ей подыгрывают.

И, прежде чем отправиться исполнять обыденные ежевечерние ритуалы, Авэндилль подумала, что в долгом достижении цели, в этой многолетней игре определённо есть своя прелесть.

Во всяком случае, по окончании игры её жизнь определённо станет намного скучнее.

***

Возвращения принцессы ждали молча. Дэнимон — нетерпеливо меряя шагами комнату, Лод — рассеянно прикрыв глаза, точно в полудрёме, я — так и сидя на мягкой ручке кресла по соседству с колдуном.

Когда тот резко поднялся на ноги, я подскочила.

— Алья, — имя Повелителя Лод почти выплюнул. — Алья!

Короткая пауза: в которую колдун смотрел в пространство, а мы с принцем, замершим на месте — на него.

— Призывай всех нас, — Лод бесцеремонно вздёрнул меня за плечи, чтобы привлечь к себе. — Быстро!

По его тону я поняла всё. Ещё прежде, чем нас увлекло завихрившееся пространство.

С принцессой случилось нечто очень нехорошее, и это нечто, как ни странно, не вписывалось в планы колдуна.

Я едва ощутила под ногами твёрдый пол, а Лод уже рывком отстранился, кинувшись куда-то вперёд. Лишь спустя пару мгновений, уняв головокружение, я осознала: нас перенесли в башню Повелителю, в проходную лиловую комнату с овальным столом.

Потом я осознала, что Алья с Лодом стоят на коленях, склонившись над принцессой — неподвижной, хрипло дышащей, лежащей на полу, безжизненно свесив голову набок. Белая пена вокруг её губ определённо была плохим признаком.

Отравили?! Но как? Кто?..

— Морти! — закричал Повелитель дроу, и крик этот был страшен. — Морти, сюда!

Принцесса дроу выглянула из своей спальни почти моментально. За пару секунд оценила обстановку, нырнула обратно — и выскочила к нам, сжимая в руках чёрный ларец.

— Что с ней? — вскрикнул Дэнимон.

— Яд, — коротко ответил Лод. Он уже вёл над телом девушки расправленной ладонью, сканируя её знакомым серебристым сиянием. — Морти, это «Ночной покой». Смешали с ауменье.

Щёлкнув пальцами, колдун поставил на пол рядом с собой глубокую серебряную миску. Вычертил в воздухе несколько рун, и в миске вместо пустоты всплеснулась отвратительная жидкая субстанция — розовая, с разноцветными кусками полупереваренной пищи.

Хвала магической медицине. Никакой рвоты, никаких промываний желудка. Зачем, если можно просто напрямую вытащить оттуда всю гадость?

— Морти, зелье.

Дроу, сидевшая рядом, протянула колдуну уже приготовленную непрозрачную склянку:

— Сначала эту, в кровь. Целиком, не слишком быстро.

Я тихо отступила назад, прислонившись спиной к стене, не решаясь ничего спрашивать. Просто смотрела на Лода, который, сжав склянку в одной руке, пальцами другой плёл рунные цепочки. Алья неотрывно вглядывался в лицо умирающей принцессы — сидя ровно и прямо, в позе самурая, сложив руки на коленях; лицо кажется бесстрастным, зато пальцы, сжатые в кулаки до бледных костяшек, выдают боль. Дэнимон стоял у Лода за спиной, кусая губы, и по его лицу я видела — его мучают те же вопросы, что и меня.

Но, как и я, сейчас он не решался ничего говорить.

В какой-то момент судорожные, страшные хрипы — они были единственным, что нарушало наше молчание — сделались тише.

А к тому моменту, когда Лод отставил в сторону опустевшую склянку, сменились глубоким, чистым дыханием.

— Теперь эту, — Морти с готовностью передала колдуну другой пузырёк. — Половину, в желудок.

Проделав необходимые манипуляции, которые на сей раз заняли куда меньше времени, Лод вернул лекарство дроу.

— Всё, — сказал он. Выдернув из воздуха платок, бережно обтёр им губы Навинии. — Теперь только ждать.

— Она будет жить? — глухо спросил Алья.

— Должна. Мы вовремя ввели противоядие, — Лод задумчиво смотрел на человеческую принцессу: сейчас она и правда казалась мирно спящей. — Ладно, теперь отнесём её в мою башню и…

— Нет, — тон Альи не подразумевал возражений. — Она останется здесь. Под моим присмотром.

Подхватив бесчувственную девушку на руки, вместе с ней поднялся на ноги. Неся Навинию без малейших усилий, проследовал к одной из дверей, открыв ту лёгким пинком, взбежал по ступенькам винтовой лестницы — и скрылся из виду.

Пожалуй, в этот миг моё желание, чтобы принцесса выжила, стало ещё сильнее.

Просто мне не хотелось видеть, что останется от Альи, если ещё один важный для него человек погибнет, потому что он дал ему слишком много воли.

— «Ночной покой», — решившись подать голос, тихо проговорил Дэнимон, — это ведь настойка на корне дрэймура?

— Да, — Лод наконец встал с колен.

— Но это просто снотворное. Безобидное. Как Вини могли отравить им?

Морти оглянулась на него даже с жалостью.

— Милый принц, я рада, что вы не знаете об иных возможностях применения этого… безобидного снотворного. — Приняв руку Лода, она встала рядом со своим хальдсом. — Две капли «Ночного покоя» на стакан воды — будешь крепко спать всю ночь. Десять капель — никогда не проснёшься. А в сочетании со спиртным эти же десять капель превращаются в смертельный, быстро действующий яд.

— Реакция занимает пару минут, настойка сладкая, вкус в розовом ауменье незаметен… поэтому принцесса не могла почуять подвох, даже если проверила бокал, прежде чем пить. — Лод качнул головой. — Жаль. Этого я не предусмотрел.

— Того, что её захотят убить в собственном дворце? Её же подданные? Да, пожалуй, такое сложно предусмотреть, — горестно заметил Дэнимон.

— Нет. Я не предусмотрел, что её захотят убить именно так. Яд вообще приходил мне в голову в последнюю очередь. Не думал, что он окажется у Советника под рукой, отравители при дворе людей давно не водятся. Скорее полагал, что её попробуют заколоть, или ранят себя, а потом вызовут стражу и поведают байку, как Навиния покушалась на бедного старика, потому что тёмные подчинили её своей воле… — колдун устало почесал подбородок. — Как жаль, что Советник никому не рассказывал о своих проблемах со сном.

На этом месте взгляд Морти, обращённый на него, сделался растерянным; Дэнимон же и вовсе изумлённо приоткрыл рот.

— Вы хотите сказать, что её отравил Советник? — вымолвил принц потом.

— Ты хочешь сказать, что сознательно подверг её опасности?

Последний вопрос принадлежал Алье. Тот успел вернуться, и теперь стоял на последней ступеньке лестницы.

Глядя на своего придворного колдуна взглядом, не сулившим ничего хорошего.

— Я не думал, что это подвергнет её опасности. Алья, она не беззащитная девочка, она боевой маг, — Лод перевёл взгляд на Дэнимона. — Да, я полагаю, что Навиния отправилась в замок, чтобы повидаться со своим старым Советником. Проверить то, что она услышала от Повелителя эльфов… и ещё кое-что.

— И ты подумал: либо Советник опровергнет утверждение Фина и примет её с распростёртыми объятиями, и тогда наша жизнь станет куда проще, потому что принцесса будет убеждать светлых в нашей невиновности… либо подтвердит, и это послужит для Навинии ещё одним поводом симпатизировать нам. И есть ещё причина, верно?

Это вырвалось у меня само собой. Просто потому, что в один миг план Лода стал мне ясен, а я не удержала внутри мысли, очень желавшие быть высказанными вслух.

И по улыбке колдуна я поняла, что в очередной раз оказалась права.

— Ты втайне подозревал, что Советник может быть причастен ко всей этой истории, — продолжила я, утвердившись в своей догадке. — Захотел устроить ему такую же ловушку, какую мы подготовили Фрайну. Посмотреть, как он отреагирует на неожиданное воскрешение мёртвой принцессы… особенно если эта принцесса проболтается, что мы расследуем похищение Фаника и убийство Повелительницы.

— Не то чтобы я его подозревал. Он никогда не давал ни единой причины для подозрений, и власть для него — не желанный трофей, а долг. Я просто… предполагал крошечную вероятность этого, — уточнил Лод. — Этот старик тот ещё ненавистник тёмных.

— Но во дворец людей чужакам проникнуть далеко не так просто, как в домик Фрайна. И тогда ты решил позволить Навинии прогуляться домой в одиночку. Зная, что она в любом случае вернётся к нам, зная, что она расскажет обо всём, что увидит и услышит. Думал, она достаточно сильна, чтобы обойтись без нашей поддержки на этой прогулке… к тому же кольцо всё равно оставалось при ней.

— Она была готова к тому, какой приём ей могут уготовить, если Советнику действительно неугодно её возвращение на престол.

— И тебе в голову не могло прийти, что простой старый человек… или даже стража, которую он вызовет… представит для принцессы хоть сколько-нибудь серьёзную опасность.

— Именно.

Наконец позволив себе глубокий вдох, я удовлетворённо кивнула. Потом вспомнила о том, что мы в комнате не одни: кажется, одновременно с Лодом, который оглянулся на Алью мгновением раньше.

Повелитель дроу всё ещё стоял у лестницы. Даже позы не изменил.

Изменился лишь его взгляд — холодивший кровь.

— Так ты использовал её в качестве живца. — Мягко, почти шёпотом уточнил Повелитель дроу. — И ни слова не сказал мне.

— Ты сам попросил снять с неё ошейник, — напомнил Лод. — Я просто не стал тебе перечить.

— Но ты знал, что она сбежит. Туда, где никто из нас не сможет её защитить.

Колдун вскинул бровь:

— Неужели ты всерьёз рассчитывал, что она не воспользуется такой возможностью?

— Я думал, этот плен уже научил её, что разбираться с врагами в одиночку — не лучшая идея.

— Врагами? — Лод грустно улыбнулся. — Алья, это для нас люди — враги. А Навиния… мы действуем заодно, но это ещё не делает её одной из нас. Не заставляет чувствовать себя здесь своей, — он перевёл взгляд на Дэнимона. — Как и её друзей.

На этом месте эльфийский принц почему-то опустил глаза.

— Иногда было бы не лишним вспоминать, что я всё-таки твой Повелитель, — Алья предпочёл не комментировать последнее высказывание. — И это твоя обязанность — посвящать меня в твои гениальные планы. Обязанность моего подданного и слуги.

— А что бы ты делал, если б я рассказал тебе о её намерениях? Продолжал бы держать её в ошейнике, как рабыню?

Дроу промолчал.

— Алья, ничего страшного не случилось. Она выкарабкается. И, судя по тому, в каком состоянии она вернулась, расскажет нам что-то интересное. В конечном счёте мы все выиграем, то или иное… то, что потеряли бы, оставь ты её безвольной марионеткой.

— Знаешь, — произнёс Алья, — будь на моём месте кто-то другой, за подобное самоуправство ты был бы наказан. И сурово.

— Как за многие вещи, которые я делал. Знаю, — просто ответил Лод. — Поэтому я никогда не желал и никогда не пожелаю служить никому другому.

Дроу никак не прокомментировал это. Просто отвернулся и направился туда, откуда пришёл.

— Я… пойду посмотрю, как там принцесса, — неуверенно проговорила Морти, высвобождая ладонь из пальцев Лода. — Подождёшь меня здесь? Не думаю, что сейчас тебе стоит идти со мной.

— Конечно. — Колдун повернулся ко мне. — Помнишь путь от башни Повелителя до моей башни?

Я кивнула: не вдаваясь в скользкие подробности, что за сегодня проделаю этот путь уже во второй раз.

— Тогда надеюсь, что вы с Дэнимоном доберётесь благополучно, — Лод слегка поклонился. — Отдыхайте. Эльскиары подождут до завтра.

Шли молча, бок о бок. Я не вырывалась вперёд, предпочитая бросать короткие указания, куда поворачивать на сей раз.

И поэтому, скашивая глаза, прекрасно видела лицо Дэнимона — за которым явно скрывались глубокие раздумья.

— Скажи, — тихо бросил принц, когда мы уже поднимались в башню колдуна, — тебя ведь совсем не смущает, что для Лодберга все мы… просто фигурки на доске?

Я лишь плечами пожала, не сбиваясь с шага.

— Это не так.

— Да ну? Положа руку на сердце, ты можешь сказать, что он не рискнёт любым из нас? Не пожертвует мной или тобой, если цель будет того стоить?

— Скажу.

И была уверена в своём ответе. Потому что знала: даже если на одной чаше весов будет стоять выживание целого народа, а на другой — жизнь того, кто ему дорог, Лод не станет выбирать. Он просто обернёт ситуацию так, чтобы выбирать не пришлось.

Другой вопрос, что светлые определённо были ему не так уж дороги. И если любым из нас он не рискнёт, то некоторыми — вполне.

В башне меня встретил радостный Бульдог, Акке, услужливо спросивший, не желаю ли я отобедать — и книги, которые он утром не менее услужливо доставил мне из библиотеки. За которые я и уселась, отобедав; и, узнавая некоторые интересные подробности про драконьи жемчужины и способности дроу, отвлекалась от невесёлых мыслей, поселившихся где-то на грани сознания. Нывших там тоненьким, противным, каким-то комариным голоском.

О том, что Лод в очередной подтвердил: ему не нужна помощь, чтобы родить — и воплотить в жизнь — очередной хитроумный план. Ему необходимы пешки, но не боевые товарищи. И, чтобы предотвратить эту войну…

Он вполне может обойтись без меня.

Я тихо перевернула очередную страницу, скользя глазами по рунным строчкам.

Всё же я была права. Когда говорила Акке, что моя роль в этом действе уже сыграна. Ведь всё, что я могу делать теперь — ходить за Лодом хвостиком. Беспомощным зрителем. Обузой. Если бы он обратился ко мне за советом, я бы помогла; но они не нужны ему, эти советы. А нужна… поддержка? Тёплые объятия, доброе слово, восхищение в моих глазах, когда я разгадываю его планы раньше остальных?

То же, что на моём месте делала бы любая влюблённая девушка. Трогательно — до тошноты.

И это так… унижало.

Наверное, любая была бы этому рада. Отсиживаться за спиной у мужчины, восторгаясь его умом и могуществом. Никакого риска, никаких действий. Сплошная романтика.

Как жаль, что я неправильная до отчаяния.

И в тот момент, когда я поймала себя на мысли, что скучаю по дням, полным острого упоительного азарта — дням, когда мы с Лодом играли друг против друга — я заставила себя сосредоточиться на риджийских рунах.

Потому что эта мысль определённо не могла привести ни к чему хорошему.

Меня прервали, когда я читала про иллюзии дроу. С удивлением узнав, что Дети Луны, наделённые этим даром, могут создавать не только свои копии, но и копии других. Правда, куда с большим трудом: создатель обязан непрерывно держать за руки того, чьи иллюзии он создаёт, в то время как управлять иллюзиями должен как раз второй, и если собственные иллюзии можно было творить, не отвлекаясь от боевых действий, то создание чужих фактически делало беспомощными вас обоих.

Но информация определённо была интересной.

Увлёкшись, я даже дёрнулась, когда в покоившейся вокруг тишине прозвучал негромкое:

— Приветствую, Белая Ведьма.

Догадаться, кто нарушил моё уединение, было нетрудно.

— Приветствую, принц, — сказала я. Ещё прежде, чем подняла голову. — Чему обязана высокой чести видеть вас снова?

— Не думаю, что при данных обстоятельствах эта честь столь уж высока. — Глаза Фаника сузил лукавый прищур. — А знаешь, ты бы неплохо смотрелась при дворе. Эльфы сочли бы тебя вполне учтивой… для человека. Во всяком случае, твоя манера общения выгодно отличается и от речей Кристы, и от избранницы моего дяди.

— Благодарю за комплименты, коих я не сказать чтобы заслуживаю, — с подчёркнутой чопорностью откликнулась я.

На самом деле я ловила себя на мысли, что мне нравится быть куртуазной. Иногда я смутно подозревала, что очень давно под жестокими реалиями окружающего мира во мне умер рыцарь: возможно, поэтому я так не любила легенды о том, чем хотела бы быть, но уже никогда не буду. Если так, то теперь скелет этого рыцаря ворочался в своей могиле.

И нет — если во мне и умер кто-то куртуазный, это определённо был рыцарь, а не прекрасная дама.

— Форма твоего высказывания противоречит содержанию, — Фаник, усмехнувшись, погладил паппея, мирно сидевшего у него на плече. — Ладно, к делу. Я пришёл попросить тебя об услуге.

— Услуге?

— Криста научила меня этой вашей игре, похожей на скаук. Мне она показалась весьма любопытной, но никто из моих товарищей не может составить мне в ней достойную компанию, — развёл руками принц. — Быть может, ты согласишься скрасить мне ближайший час своим обществом? А то ждать пробуждения Вини… немного нервно. Хочется чем-то отвлечься.

Я задумчиво закрыла книгу, предварительно позаимствовав со стола первый попавшийся пергамент в качестве закладки. Признаться, я не особо нервничала — просто потому, что верила в целительское искусство Лода и Морти, — но сыграть с Фаником мне было бы любопытно.

К тому же…

— Соглашусь, — легко ответила я. — Но попрошу об ответной услуге.

Принц ничего не сказал. Просто взглянул выжидающе.

Покопавшись в пергаментах на столе, я нашла тот, с которым коротала свой досуг вчера.

— Видите ли, в чём дело… я тут на досуге набросала парочку магических формул. И как раз искала способ проверить, верны ли они.

Прежде, чем показывать Лоду, добавила я в уме. Понимала, что всему виной гордыня; но почему-то хотела, чтобы, когда я продемонстрировала моему отражению из зазеркалья заклинания собственного изобретения — они работали безупречно.

Ну ладно, почти собственного изобретения.

— Вот я и подумала, — продолжила я, — не можете ли вы попросить Восхта проконсультировать меня по этому поводу?

Брови Фаника медленно поползли вверх.

— Ты сочинила магические формулы?

— И очень надеюсь, что они работают.

— Не будучи магом, пробыв в Риджии пару недель — ты сочинила магические формулы?

— Довольно простенькие, к сожалению, — признала я. — Но надо же с чего-то начинать.

Фаник нахмурился. Не сказав ни слова, поманил меня пальцем — и, развернувшись, побежал вниз по лестнице.

— Видимо, это был положительный ответ, — заключила я, скатывая пергамент в трубочку. Посмотрела на Бульдога, дежурившего под креслом. — Тоже пойдёшь? Должно быть весело.

Пёс завилял хвостом, тоже демонстрируя немое «да», так что в гостиную я спускалась под аккомпанемент его когтей, звонко цокающих по камню.

Там меня уже ждали.

— Приветствую, — кивнул Восхт. — Ты и правда придумала заклинание?

Он стоял подле одного из кресел, с любопытством глядя на меня. Рядом с Фаником, от нетерпения постукивавшим по полу мыском мягкой туфли, и, к моему удивлению — Дэнимоном, сидевшим за столом с хмурым видом.

— Да. И не одно, — коротко поклонившись старшему эльфийскому принцу, я протянула светлому колдуну пергаментный свиток. — Тут заклятия и рунные формулы. Всё, что нужно.

Пока Восхт, щурясь, вчитывался в мой мелкий корявый почерк, а Бульдог с интересом обнюхивал его ногу, я краем глаза заметила, что дверь в комнату пленных приоткрыта. Готова поручиться, что оттуда за нами подглядывает Криста. Интересно, ей оставили ошейник? На колдуне-то его уже не было…

— Эти чары… должны заставить живой объект взлететь в воздух и повиснуть вниз головой? — с удивлением резюмировал Восхт. — И висеть, пока не произнесут заклинание отмены?

— Именно. У вас ещё не изобретали такого?

— Нет… что ж, любопытно, — пробормотал тот. — А с чего подобное вдруг пришло тебе в голову?

— Долгая история.

История и впрямь была долгой. Не пересказывать же светлым сагу об одном рано осиротевшем очкарике, в своё время набившую мне оскомину тем, что её рекламировали на каждом углу.

Но, что ни говори, теперь у меня появился ещё один повод не жалеть, что эта сага хранилась на ментальной полочке в моём сознании.

— Ну и как вам? — осведомилась я. — Что скажете?

— Выглядит вполне правдоподобно, — признал колдун. — Но нужно проверить на практике. Иные ошибки можно выявить только так.

— А что бывает, если попытаться сотворить неправильно составленное заклинание?

— Чаще — ничего. Оно просто не срабатывает. Всё равно что человеку без Дара пробовать произнести рабочее заклятие. Но иногда неправильное заклинание всё же действует… только не так, как ожидалось.

— И последствия, я полагаю, могут быть самыми разными, включая катастрофические.

— Верно полагаешь, — Восхт задумчиво пожевал губу. — И на ком будем испытывать?

Кажется, на Бульдога взгляд мы опустили одновременно. Все четверо.

И мне понадобилось всего мгновение, чтобы прогнать такую уместную, такую логичную мысль.

— Не на нём, — твёрдо произнесла я.

Пёс как раз чихнул, поднял взгляд, посмотрев на меня трогательными серыми глазами — и я утвердилась в ощущении, что использовать его в качестве подопытного кролика будет подлостью с моей стороны. Всё равно что ребёнка под удар подставлять.

Ха. Даже интересно, волновало бы меня подобное пару недель назад.

— Есть ещё паппей, — несколько разочарованно предложил Восхт, покосившись на зверька, так и сидевшего на плече у Фаника: кажется, в колдуне проснулся естествоиспытательский интерес.

Как известно, наиболее опасные опыты проводятся на наименее ценных членах экипажа. И это логично. Но поступать нелогично… в какой-то мере даже весело.

А обижать маленьких и беззащитных мне претило.

— Нет. Моё заклинание, мне и отвечать, если что, — отважилась я, отступая на шаг. — Используем в качестве объекта меня. Колдуй.

— Не колдуй, — отрезал Фаник, решительно ссаживая паппея на столешницу. — Клемент, сиди тут.

Тот послушно замер, обнюхивая стол. Клемент, значит? А что, звучное имя — уж получше Бульдога…

И я поняла, зачем Фаник делает это, ещё раньше, чем эльф бросил:

— Испытаем на мне.

Ну конечно. Прекрасный принц спешит на помощь.

Как банально.

— Принц, — досадливо заметила я, — это благородный жест, но не стоит.

— Негоже нежной деве рисковать собой, когда двое мужчин сидят без дела.

Протестовать против «нежной девы» я не стала. Просто прекрасно расслышала ироничные нотки, с которыми Фаник это выговорил.

— Я не рискую собой. Уж в чём я никогда не сомневалась, так это в своём уме. А, значит, я всё написала правильно.

— Но если ты не сомневаешься, что всё написала правильно, тогда почему препятствуешь мне?

— Потому что…

— Восхт, колдуй уже. На кого сочтёшь нужным, — устало бросил Дэнимон, и тон его высказывания чем-то напомнил мне обычные интонации Альи. — А то они сейчас ещё подерутся, кому из них жертвовать собой.

Колдун, усмехнувшись, размял пальцы. Повернулся к Фанику, вскинул руку, выводя в воздухе хорошо знакомые руны: так быстро, что я не могла отличить одну от другой, лишь знала, какие именно знаки он чертит.

«Тьма», «воздух», «жизнь», «существо», «полёт»…

— Стигох вендэ свэова тильс ях сэйннаго танна! — чётко вымолвил колдун.

Забыв о своём недовольстве, я замерла на вдохе.

Когда Фаник взмыл вверх тормашками, точно его подцепили за лодыжки невидимой верёвкой, и повис в метре над полом — я, не сдержавшись, восторженно взвизгнула, выпустив затаившееся дыхание.

Работает, работает!

— Работает!

Младший эльфийский принц воскликнул это с такой радостью, будто не моё заклятие тестировали, а его. Кажется, Фаника ничуть не смущало, что он висит, беспомощно болтая руками, со смешно задранной рубашкой, почти упавшей ему на лицо. Бульдог обеспокоенно забегал вокруг, для острастки пару раз гавкнув: явно не понимая, что происходит, но просто на всякий случай.

— И правда, — изумился Дэнимон.

— И правда, — эхом откликнулся Восхт. Щурясь, вгляделся в пергамент, который держал одной рукой, и вывел руны контрзаклинания, — нэр тильбака тилль йоуден!

Пару мгновений спустя Фаник рухнул на ковёр, заставив меня обеспокоенно кинуться вперёд — но вскочил ещё прежде, чем я успела к нему подбежать.

— Ещё одно подтверждение, что ты был прав, Восхт, — заключил эльф, отряхнув ладони друг о дружку. — Когда назвал её Белой Ведьмой.

— Да уж, да уж, — колдун взглянул на меня, и от уважительного блеска его глаз мой нос самопроизвольно чуть задрался к потолку. — Не маг, да ещё и иномирец, написал рабочие формулы…

В моей жизни было немного моментов, когда я хотела прыгать от радости, как маленькая девочка, получившая давно желанную игрушку. Наверное, последним был день, в который я завершила Дэвида — когда он, поприветствовав меня, впервые зажёг по моему приказу лампу над кроватью.

Но теперь мне хотелось именно этого.

Я колдунья. Колдунья-теоретик, но всё же. И сама создаю заклинания, о которых когда-то лишь читала: в книжках, казавшихся несбыточными сказочками.

Чёрт возьми, как же круто.

— И какие ещё заклятия она придумала? — спросил Дэнимон.

В его голосе скользнула заинтересованность, которой я не слышала до того.

— Тут ещё три. Кажется, — Восхт сосредоточенно вглядывался в пергамент, — следующее должно заставить оружие противника вылететь у него из рук.

Я подтвердила его слова лаконичным кивком.

— Дэн, я позаимствую твой меч, — безапелляционно изрёк Фаник, прежде чем направиться к покоям пленных.

— Мой меч? — кажется, наследник эльфийского престола остался не в восторге от этой идеи. — Но…

— Ты же не против, правда? — безмятежно бросил через плечо его любимый младший брат. — Вот и чудно.

Дэнимон, безнадёжно махнув рукой, замолчал.

А некоторое время спустя мы сидели за круглым столом. Все вместе, вчетвером.

И пока я объясняла Фанику, как играть шахматный дебют, Дэн и Восхт наблюдали за доской, устроившись рядом с ним.

— …как говорил один великий шахматист в нашем мире, «если даже одна фигура стоит плохо, то вся партия стоит плохо»[2], — вещала я, подбадриваемая внимательным взглядом Фаника. — Желательно, чтобы по окончании дебюта все фигуры были готовы к бою. Не стоит ходить одной и той же фигурой, пока остальные бездействуют, не стоит тратить время на сомнительные завоевания вроде крайних пешек: в итоге рискуете подарить сопернику перевес в развитии, о чём потом сильно пожалеете. Нужно развивать все фигуры… и вначале лучше выводить коней и слонов, а потом уже ферзя и ладью.

— Почему? — спросил эльф, который вторым же ходом вывел своего белого ферзя на h5. — Королева ведь… прости, Криста называла её так, да и мне удобнее… самая сильная фигура. А в скауке сильные фигуры обычно сразу бросают в бой.

— Скаук и шахматы всё-таки сильно различаются, принц, — мягко произнесла я. — В шахматах нет башен, за которые противнику ход воспрещён, да и фигуры не возвращаются к вам… нет, возвращаются иногда, но для этого придётся приложить массу усилий.

— Дойти пешкой до последнего ряда вражеских клеток? — решительно усадив Клемента, норовившего влезть на доску, себе на плечо, Фаник уверенно шагнул своим слоном на с4.

Я ещё после его хода ферзём предположила, что он, сам того не зная, попытается поставить мне детский мат[3]. Теперь окончательно утвердилась в этой мысли.

Он правда думает, что я могу на такое попасться? Какая прелесть.

— Именно. Как вы понимаете, сделать это не слишком-то легко. — Я рассеянно коснулась кончиком указательного пальца своей пешки d7, чувствуя кожей холодный камень фигурки. — Ферзя, выведенного в начале игры, очень просто атаковать. Притом что в одиночку он ничего сделать не сможет, только вынужден будет отступать под ударами лёгких фигур. Например…

Я взяла ту же пешку — естественно, ибо правило «тронул — ходи» успело стать для меня привычкой — и, шагнув ей на d5, жестом предложила Фанику оценить последствия.

Как хорошо, что первым его ходом было не популярное e2-e4, а e2-e3. Иначе не удалось бы осуществить самую эффективную и изящную защиту от детского мата: не только отразив угрозу, но и развив фигуры с темпом[4].

— Понятно, — изучив доску, констатировал принц. — Теперь моему слону придётся отойти назад, иначе ты захватишь его.

— И не только слону, — когда Фаник отступил, я двинула вперёд ещё одну пешку, на этот раз g7-g6. — А теперь, как я и говорила, я атакую вашего… вашу королеву.

— И мне приходится отступать и ей тоже… причём только сюда, потому что эти клетки защищают твои пешки, эти — твоя королева, а эти — твои слоны. — Эльф, усмехнувшись, отвёл ферзя на f3. — Хитро.

— В итоге я развиваю своего второго коня и завоёвываю центр, а ваша атака захлебнулась. Это вы ещё разглядели все мои ловушки и сумели вывести ферзя из-под удара. А ведь могли и потерять.

— Да, ловушки ты расставила прекрасно, — Фаник задумчиво обозрел поле битвы. — Вот что бывает, если королева неосмотрительно кидается в одиночку во вражеский стан.

— Прямо как в жизни, — хмуро заметил Восхт.

А я решила пока не вдаваться в частности агрессивной тактики, где быстрый вывод ферзя в дебюте был весьма уместен. Той тактики, с помощью которой я когда-то победила Лода.

В конце концов, моему юному падавану и так есть над чем подумать.

Дэнимон зевнул. Кажется, он остался несколько разочарован тем, что его брату не удалось обставить заносчивую иномирную девчонку — и я подозревала, что горделивый наследник эльфийского престола никогда не забудет мне вероломного пленения его венценосной особы.

— Фаник, — молвил принц, любовно протирая лезвие меча куском замши, — думается мне, на обучение этой игре тебе придётся потратить столько же времени, сколько ты учился скауку. Ты действительно этого хочешь?

Забавно. Испытанию моими заклятиями подверглись и его оружие, и его брат — но о состоянии первого принц почему-то пёкся куда больше.

С другой стороны, меч, в отличие от Фаника, не мог настолько красноречиво заявить о том, что чувствует себя прекрасно.

— Для хорошего игрока в скаук научиться шахматам будет не так уж и трудно, — возразила я, выдергивая ногу из-под морды Бульдога, решившего на ней поспать.

— И, как ты и сказала, надо же с чего-то начинать, — Фаник вздохнул с притворной горестностью. — Меня утешает лишь то, что ты тоже не сразу написала свои заклинания.

— Для начала целых две недели постигала то, чему меня в школе учили пять лет, — иронично поддакнул Восхт.

— Неделю. Первые дни, как вы понимаете, мне было немного не до того. Но считайте, что я в родном мире получила… фору, — я мельком улыбнулась. — В конце концов, я же не кинулась сходу сочинять заклятие, которое взломает защиту сокровищницы лепреконов.

В ответ светлый колдун поперхнулся воздухом, Фаник поднял заинтересованный взгляд, а Дэнимон вопросил с тенью какого-то суеверного ужаса:

— Неужели ты и об этом думала?

— И ещё буду думать, — безмятежно откликнулась я. — Люблю интересные задачки, а эта задачка представляется мне весьма интересной.

— Думаю, Ильхт когда-то говорил Тэйранту нечто похожее, — послышался за моей спиной негромкий голос Лода. — Прежде, чем отправился к лепреконам… в надежде сделать то же, чего хочешь ты.

Как же он любит появляться незамеченным.

Впрочем, для серого кардинала — незаменимое качество.

Когда я обернулась, колдун уже подошёл к столу. На доску он посмотрел будто без интереса, и лицо его, как обычно, выражало одну лишь непроницаемую приветливость.

Значит, на том моменте, когда я говорила про защиту сокровищницы лепреконов, он уже был рядом. И про то, что я сочинила заклятия, наверняка догадался…

— Ильхт Миркрихэйр пытался украсть что-то у лепреконов? — переспросил Восхт.

— Да. Медный кубок с гербом их Повелителя. Просто в качестве доказательства, что он сумел что-то оттуда вынести. — Лод улыбнулся изумлению в глазах светлых. — Как вы понимаете, об этой истории предпочитали не распространяться, но мне рассказывали.

— Кубок? — Дэнимон недоумённо повёл рукой, в которой так и сжимал кусок замши. — И зачем ему это понадобилось?

— Потому что ему было восемнадцать лет. Потому что он был молод, горделив и невероятно умён. И он хотел быть тем, кто сломает нерушимую защиту лепреконов. — Лод пожал плечами. — Он даже поспорил с Тэйрантом, что сделает это. На один золотой.

Я вспомнила тех мальчиков, что когда-то видела во сне. Юного Ильхта с тёплой усмешкой на губах, юного Тэйранта, улыбчивого и серьёзного. И картинка, как они заключают шутливое пари — в том самом саду Хьярты, где Тэйрант тренировал маленького Эсфора, — всплыла в воображении сама собой.

Я увидела, как они азартно жмут друг другу руки. Товарищи, озорные мальчишки… которым несколько лет спустя суждено залить Риджию кровью.

И подумала, что Морти была стократ права: когда говорила про милых мальчиков, вырастающих в мужчин, способных на страшные вещи.

— Видимо, эта попытка не увенчалась успехом, — предположил Фаник.

— Да. Проникнуть в сокровищницу труда не составило, а вот выйти оттуда с кубком… даже Ильхту это оказалось не под силу, — Лод почесал подбородок указательным пальцем. — У меня даже сохранилось заклятие, с помощью которого он пробовал нейтрализовать чары, наложенные на сокровищницу. Великолепная формула. Невероятно жаль, что нерабочая.

— И, конечно, ты пытался её усовершенствовать, — предположила я.

— Пытался. Но мне даже не требовалось проверять её, чтобы понимать — я не сделал её правильной, — Лод печально улыбнулся. — Если даже Ильхт не смог…

— Может, он был и могущественнее тебя, — запротестовала я, — но ты умнее.

— В том, что касается магии, ему не было равных. Как теории, так и практики.

— Но ты усовершенствовал его ошейник!

— Просто потому, что он не успел сделать того же. Я никогда не вывел бы подобную формулу с нуля.

— Думай, что хочешь, только меня не переубедишь, — безапелляционно высказалась я. — Однако должен быть какой-то способ обойти эту защиту.

— Чары завязаны на жизни двадцати лепреконов, обитающих во дворце, — рассеянно проговорил Восхт. По лицу светлого колдуна я видела, что его тоже заинтересовала задачка. — Если ориентироваться на основные магические принципы… чары падут, если убить их всех.

— Только вот каждый из двадцати знает не больше, чем трёх других, — Дэнимон вновь провёл замшей по стали, и без того сверкающей. — Даже если захватишь одного, он не поможет тебе вызнать имена остальных. Для верности придётся вырезать всех обитателей дворца.

Я сняла очки, которые успели заляпаться, и протёрла стёкла рукавом рубашки. В мыслях уже щёлкал один вариант за другим: потому что, как ни крути, меня не оставляла тщеславная надежда стать риджийским Данцигом[5].

— Если чары не сломать, то наверняка их можно обмануть.

— Надеть на лепрекона ошейник и заставить вынести предмет из сокровищницы? — Фаник покачал головой, и я хмыкнула — ибо принц озвучил вариант, который и мне когда-то пришёл в голову первым. — Не выйдет. Если лепрекон будет понимать, что вытаскивает предмет незаконно…

— …защита сокровищницы не выпустит его. Да, уже наслышана, — я придирчиво просмотрела стёкла на свет. — А как насчёт захватить лепрекона в плен и изменить ему память так, чтобы он думал, что имеет полное право выносить предмет?

— Уже пробовали, — отозвался Лод. — Чары, как ты могла понять, всегда считывают сознание того, кто пытается выйти из сокровищницы. Изменение памяти оставляет слишком серьёзные следы, и объект с подобными следами вызывает у чар подозрение. В итоге они не выпускают этого подозрительного лепрекона наружу, причём вне зависимости от того, есть у него в руках предмет или нет. И, насколько я знаю, даже в этих случаях лепреконы не ослабляли защиту, дабы позволить своему товарищу выйти, так что… конец был печален.

А эти лепреконы весёлые ребята, однако.

— Хм, — я в задумчивости прикусила дужку очков. — Раз всё завязано на сознании, то превращение в лепрекона тоже ничего не даст.

— Нет. И обмануть чары пытались многие, да только не вышло ни у кого.

Я вернула очки на нос. Попыталась ухватить идею, мелькнувшую где-то на краю сознания, идею, которая — я чувствовала — была напрямую связана с решением, скользнувшую смутной тенью…

— Впрочем, не буду дальше вам мешать, — Лод отступил на шаг, и удивление сбило меня с нужной мысли.

— И даже не останетесь понаблюдать за игрой? — осведомился Фаник, озвучив и мой вопрос: со странной насмешкой в голосе. — Вы же, если не ошибаюсь, любите это дело, да и мастер в нём.

— С удовольствием составил бы вам компанию, но, боюсь, меня ждут дела. — Колдун поклонился. — Приятного времяпрепровождения.

Мы молча проследили, как он уходит.

— Похоже, коротать время в нашем обществе не доставляет ему особого удовольствия, — бесстрастно заметил Дэн потом.

— Думаю, причина вовсе не в пренебрежении, — откликнулся Фаник.

— А в чём ещё, по-твоему, она может быть?

— Я могу глубочайшим образом заблуждаться, но что-то подсказывает мне, — в коричных глазах принца плеснулась хитреца, — ему просто не слишком нравится наблюдать, как Сноуи играет с кем-то ещё.

Я в ответ фыркнула, скрывая смущение.

Лод и ревность? Нет, это понятия несовместные.

Хотя бы потому, что он имеет не больше прав ревновать меня, чем я — его.

— Может, ему и правда претит проводить с нами больше времени, чем того требует необходимость, — сказал Восхт с сомнением. — Мы ведь совсем недавно были его врагами.

— Если Лод сказал, что у него дела — значит, у него дела. И только, — твёрдо произнесла я. — Мы пытаемся предотвратить войну, как-никак.

— Война, враги… — когда Фаник взялся за одну из своих пешек, в голосе его послышалась горечь. — Мы все искалечены этой проклятой войной. Последнее сражение было триста лет назад, но она идёт до сих пор, а мы все — её жертвы. И пока мы не заключим мир, она будет порождать новые.

Во взгляде Дэнимона, обращённом на брата, мне почудилось сострадание.

— Ты всегда принимал это слишком близко к сердцу, — сказал старший принц. — Я до сих пор не понимаю, что при таком отношении тянуло тебя читать все эти летописи.

— Это просто… всегда ужасало и завораживало меня чем-то, — Фаник посмотрел на фигурку, которую всё ещё сжимал в пальцах. — Я книжное дитя, воспитанное вдали от боли, крови и ужаса, но…

— Но тебе почему-то отчаянно хотелось понять, что чувствуют те, кто познал это.

— Я всегда стремился получить представление обо всех сторонах жизни. О тех, которых лишён, тоже. И когда я читал, я понимал только одно: воюют владыки, а страдают невинные. Они подставляют свой народ под удар, но им всё равно. Если владыка оступается, бьют не по нему, ведь его чаще всего не достать. Бьют по уязвимому, по беззащитному. По его подданным… или его близким, — эльфийский принц стиснул в кулаке белую пешку. — Почему я должен был умирать? Почему должна была умереть маленькая принцесса дроу, почему должны были умирать все, кто умерли? Почему? Зачем вообще воевать? Почему нельзя жить мирно?

— Детские вопросы, — Дэнимон покачал головой. — Некоторые вещи в этом мире существовали и будут существовать всегда, и война — одна из них.

— Но в чём причина?

— Жажда власти. Жажда завоеваний. Жажда превосходства. Тебе ли не знать.

— Эта жажда утоляется слишком дорогой ценой. Потому что в конечном счёте проигрывают обе стороны.

— Тем, кто затевает войны, нет дела до цены. Фаник, такова природа живущих, смирись с этим.

— Только зверей можно оправдывать их природой. Разве не для этого боги дали нам разум — чтобы мы могли подняться над своими инстинктами? Чтобы мы могли созидать, но удерживались от разрушений?

Дэнимон не ответил. Наверное, у него просто не было ответа: как и у меня. Потому что, хоть я не верила в то, что разум нам дали свыше — я безусловно верила в то, что разум обязан торжествовать над всем остальным.

Над жаждой чего-либо — тоже.

— Так и слышу интонации тэльи Эсфориэля, — Восхт едва заметно улыбнулся. — Или тэльи Фрайндина.

— Мне повезло с родственниками… впрочем, мы отвлеклись. Прошу прощения, Сноуи. — Эльф наконец вернул пешку на доску. — Твой ход.

Грустная задумчивость над его словами не оставляла меня, даже когда я уже поднималась в лабораторию в компании Бульдога: доиграв партию, я откланялась, хотя Фаник явно не отказался бы от продолжения.

Впрочем, неожиданности в виде чужого пения удалось вывести меня из задумчивости довольно быстро.

Пение доносилось из-за двери в библиотеку, едва слышными отзвуками. Заинтригованная, я бросила на стол пергамент с моими заклятиями; тихонько приоткрыла дверь, не пуская внутрь Бульдога, норовившего просочиться следом. Приблизилась к запертой спальне колдуна — и отзвуки обратились певучими словами, щемящей мелодией и приятным, чистым мужским голосом.

А ещё дополнились переборами лютни.

— …и я не ведал верности выше той единственной, что есть у меня, — пел Лод, и на риджийском это звучало как «ех месси́ экки мэ́йри триггх о́ реннтэ э́йнс», — и скользил, словно по крышам…

Вдруг замолчал. Я отступила на шаг, испугавшись невесть чего, подумав, что он каким-то образом ощутил моё присутствие — но потом услышала, как он мурлычет последний обрывок того же мотива, только без слов. А потом ещё раз, с почти неуловимыми изменениями… не в голосе, в гармониях лютни.

Лод не пел песню. Он её сочинял. И я вдруг почувствовала себя так, словно подглядела за чем-то интимным: не менее интимным, чем то, что когда-то происходило в этой же спальне между Лодом и Морти.

Поэтому развернулась и вышла. Пусть даже голос обездвиживал, маня оставаться на месте. Нет, в нём не было тех волшебных звенящих нот, что я слышала у Альи — магии, видимо, свойственной песням светлых и тёмных эльфов. Но в нём была глубина, страсть и печаль, и лёгкая хрипотца, завораживавшая меня не хуже эльфийских песен… и, несмотря на это, я тщательно прикрыла дверь.

Чтобы сесть за стол, заваленный пергаментами, и вернуться к книге, отложенной с приходом Фаника.

Я не буду подслушивать. Если когда-нибудь он захочет мне спеть, сам — вот тогда я наслажусь его песней. Открыто, не таясь. А если нет…

Что ж, не я была той, кому он должен петь.

Старинный талмуд раскрылся на странице, заложенной пергаментом. Я машинально посмотрела на импровизированную закладку: только сейчас осознав, что использовала в качестве оной какую-то из бумаг Лода. Увидела — к своему огромному удивлению — русские буквы, выведенные его крупным почерком. Слова и строчки, множество раз перечёркнутые, прежде чем их наконец записали начисто.

И замерла, когда поняла, во что именно они складываются.

Я избранник обмана

И света в ночи

Не прочнее, чем пламя

Вчерашней свечи

И не ведая верности выше

Одной,

Я скользил, как по крышам,

Ведомый судьбой

Не ведая верности выше одной…

Я вспомнила его песню. Затем — блеск, который окрасил глаза Лода зачарованной зеленью, когда я читала ему стихи.

Потом странный вопрос, обращённый ко мне, когда я проснулась.

Что было первым в том, что он сотворил ночью? Песня или стих, слова или мелодия, риджийский или русский? Впрочем, перестановка мест слагаемых не меняет итога…

Я перевернула пергамент другой стороной. Ощущая незавершённость того, что прочла, чувствуя, что это не конец.

И, естественно, не ошиблась.

Но надежда, так нежно

Мечтами маня,

Не подарит нирваны

Лишь память огня

И в тумане мерцания

Призрачных звёзд

Обещания ранят,

Что это всерьёз…[6]

Я повторила последние строчки. Даже не шёпотом, одними губами. Отложила пергамент, который — я знала — навсегда останется в моей памяти.

Глядя на жёлтые страницы книги с риджийскими рунами, ещё раз прочитала то, что увидела: про себя. Попыталась убедить себя в том, что это может быть не тем, о чём я думаю.

Не получилось.

И просто сидела, считая степени восьмёрки, пытаясь как-то справиться со странным, фантастически тёплым чувством, захлестнувшим меня с головой.

Значит, мы оба припасли друг для друга сюрпризы. В письменном виде. И, похоже, оба не любим раскрывать карты до того момента, пока не будем уверены в результате. Впрочем… мог Лод в таком случае оставить этот пергамент там, где я способна его найти?

Хотя нет. Мог.

Точно так же, как я смогла — без всякого умысла — оставить свои заклятия на его столе.

Когда я осознала, что для Лода мои экзерсисы в магии наверняка не станут неожиданностью, я осознала и то, что в лаборатории царит тишина; а миг спустя дверь в библиотеку распахнулась.

— Ты здесь? — спросил колдун с лёгким удивлением. — Уже закончили?

— Сыграли одну партию, — я понадеялась, что мой голос звучит достаточно непринуждённо. — Теперь пусть усваивает информацию.

Лод только кивнул:

— Значит, ты не против перекуса?

— Нет. Только… — помедлив, я всё же потянулась за тем пергаментом, который уже демонстрировала Восхту, — я хотела кое-что тебе показать.

Передав Лоду заклятия собственного сочинения, опустила глаза в ожидании вердикта.

Даже интересно, как же он…

— А, так ты всё-таки решилась осчастливить меня своими творениями, — иронично заметил колдун. — Для этого совсем необязательно было обращаться к Восхту, знаешь ли.

Ну да. Как и ожидалось.

— Мне… просто хотелось, чтобы они работали, когда я покажу их тебе, — я вскинула голову. — Либо хорошо, либо никак. Я привыкла подходить ко всему с таким принципом.

Он вздохнул, мягко и легко, словно шелест солнечного осеннего ветра.

— Тебе нет нужды пытаться меня удивить. Пытаться всегда показывать всё, на что ты способна, пытаться быть лучшей. Я и без того уверен в этом. — Взгляд Лода рассеянно скользил по моим формулам. — Чудесные заклинания. Очень забавные. Я представлял, как они действуют, но когда увидел, как Восхт их испытывает…

— Так ты видел?

— Как будто ты способна забыть — я всегда могу увидеть, что ты делаешь. — Он поднял ладонь, и управляющее кольцо блеснуло на его пальце золотисто-серебряным бликом. — Конечно, я видел не всё. Но достаточно.

Я растерянно смотрела на него. Не зная, что сказать, потому что всё это загоняло меня в тупик: и его песня, и его слова, и те эмоции, которыми они откликались во мне.

Сказочные, нереальные вещи.

— Ты ведь не сама придумала эти заклинания, верно? — спросил он, опустив пергамент. — Вывела их на основе чего-то, что читала в своём мире, каких-то сказок. В вашем мире, насколько я знаю, любят фантазировать о магии.

— С чего ты взял?

— Действие заклятий. Не думаю, что тебе бы самой пришло в голову вывести формулы, которые действуют именно так. Не твой стиль.

— Проницателен, как всегда, — буркнула я.

— И что же это были за сказки?

Пару мгновений я сомневалась.

Потом хмыкнула — почему бы и нет? — и сказала:

— Сначала попроси Акке принести еду. Это долгая история.

К тому времени, как я завершила свой рассказ, мы выпили уже по две чашки чая, закусывая хрустящим ореховым печеньем. Лод слушал преимущественно молча, даже не кивая. Лишь смотрел с интересом, подперев голову рукой.

— Этот тёмный волшебник действовал абсолютно неправильно, — вынес вердикт колдун. — Пытаться противостоять пророчествам таким прямолинейным способом — гиблое дело, уже доказано.

— Но он ведь должен был как-то же бороться с врагом, — справедливо заметила я. — Ты бы тоже не стал смиренно ждать исполнения пророчества, которое предвещает твою гибель.

— Он в итоге лишь сам закалил меч, которому суждено было его убить. Дал врагу силу и повод для мести. Я бы на его месте взял этого Избранного и вырастил, как собственного сына… или хотя бы своим преданным сторонником в преданной мне семье. Приблизил бы его к себе, заставил обожать меня и поклоняться мне. Тогда у мальчишки отпали бы все причины меня убивать.

— О, с этим волшебником такое никак не сработало бы. Ты уже мог понять.

— Тогда я хотя бы не стал настраивать своих сторонников против себя необоснованной жестокостью и карами за малейшую провинность. И упираться в непременном желании убить врага самостоятельно, сразившись с ним один на один.

— Думаю, ты удивишься, но в наших книжках это в некотором роде традиции. Там многие могущественные тёмные волшебники… или просто злодеи — поступают так.

— Так глупо?

— Если б они были так же умны, как ты, их бы никогда и никто не победил. А добро должно побеждать, — я помолчала, прежде чем добавить, — по крайней мере, в книжках.

Лод только усмехнулся понимающе, прежде чем опустить руку и почесать за ухом Бульдога, посапывающего у ножки табурета.

— Какой у нас план? — спросила я. — Ждём пробуждения Навинии?

— До утра. Потом идём к Фрайндину… вне зависимости от того, проснётся она или нет.

— Чтобы он помог нам проникнуть в эльфийский дворец, и мы могли побеседовать с леттэ Авэндилль?

— Да.

Я кивнула. Сама думала о том же.

Но, конечно же, он и здесь прекрасно обошёлся без моих советов.

— Традиции, говоришь? — рассеянно повторил Лод. — Значит, у вас есть ещё книжки наподобие этой?

Забавно. Кому-то не хватило одной сказки на ночь; а ведь завтра нам предстоит дело, которое решит всё.

С другой стороны, отдохнуть перед этим делом действительно не помешает. И, как я уже могла убедиться — никакие отвлекающие обстоятельства не помешают Лоду и составить, и блестяще осуществить очередной план.

А, значит, мы имеем право на ещё один вечер неправильной романтики.

— Да. Есть, — и устроилась в кресле поудобнее. — Но в таком случае нам понадобится ещё печенье и чай… нет, пожалуй, ещё много печенья и чая.