Глава третья. Фигурная атака на королевском фланге

Когда Фрайндин вошёл в дом, приветливо распахнувший дверь, стоило коснуться ладонью гладкого дерева, его встретили темнота и тишина. По этой умиротворённой тишине можно было твёрдо и однозначно сказать — Мэрис куда-то отошла.

И хорошо. Сейчас ему отчаянно нужно побыть одному.

Волшебные огоньки в светильнике под потолком вспыхнули, реагируя на появление гостя, но эльф уже поднимался наверх, по плетёным ступенькам, чуть пружинившим под его ногами.

Этот дом всегда успокаивал его, помогал привести в порядок мысли и чувства. Дом, принадлежавший ещё их матери. После войны он стоял пустым, и Фрайндин часто покидал дворец, чтобы побыть здесь в тишине и одиночестве. Сюда он поселил Мэрис, когда нашёл её на улицах Солэна — и здесь же, видимо, она и будет жить дальше.

Как жаль, что Мэрис решительно отказалась соблюдать элементарные правила этикета. Насколько лучше было бы, если б он мог забрать её отсюда и держать при себе… но позориться перед двором брату Повелителя не к лицу.

Он поднялся в бывшую комнату матери, небольшую и круглую, под самой крышей. Его любимую. За триста лет здешняя обстановка порядком обветшала, а он так и не решился ничего менять, хотя много раз думал, что надо бы. Только у людей вещи часто переживают хозяев, для эльфов же всё было наоборот: Фрайндин уже потерял счёт тому, сколько раз заменяли мебель в его дворцовых покоях. Но эти стены, сплетённые из гладких светлых лоз, эти скромные простые предметы…

Они знали мать куда дольше, чем сам Фрайн.

В который раз он думает, что это абсолютно, отчаянно неправильно?

Эльф хлопнул в ладоши, притушив свет, погрузив комнату в полумрак. Скинул с плеча ножны с мечом, положив их на пол рядом, и сел в кресло, устремив взгляд в единственное окошко. Тоже круглое — его закрывало земляничное стекло, за которым сейчас разливалась ночная тьма.

Ночь, время тайн, злодейств и Детей Луны…

Фрайндин долго сидел, думая о самых разных вещах, которые в большинстве своём его совсем не радовали, пока чуткий эльфийский слух не уловил сзади странный шелест.

А когда брат Повелителя обернулся, то увидел тех, кого никак не ожидал сейчас здесь увидеть.

— Здравствуй, дядя, — негромко сказал Фаник, стоя бок о бок с Дэном, положив руку брату на плечо. Не то в поисках поддержки, не то в поисках опоры.

Старший принц молчал, всматриваясь в лицо Фрайна, и тот замер: ошеломлённый вихрем мыслей и догадок, моментально закружившимся в голове, забившимся в висках ритмом вопросов «как», «откуда», «почему»…

— Мы рады тебя видеть, — добавил Фаник, когда молчание затянулось. — А ты нас?

Ещё пару секунд, тревожных и бесконечных, Фрайн смотрел на племянников.

А затем вскочил — и, в один миг оказавшись рядом, заключил в объятия сразу обоих.

— О, боги, ты ещё спрашиваешь? Мои мальчики, мои дорогие мальчики, вы живы! — его голос дрожал от радости и тепла; и хоть «мальчики» были с ним почти одного роста, он поцеловал каждого в макушку с такой умилительной нежностью, будто перед ним несмышлёные малыши. — Я… я не надеялся, я думал, я уже никогда вас…

Он осёкся. Обнял принцев ещё крепче, так, что младший слегка захрипел — и, вдруг отстранившись, обеспокоенно всмотрелся в их лица.

— Помилуй Пресветлый, Фаник, что тёмные с тобой сделали?! Ты так исхудал! Вы сбежали? Но почему пришли не к отцу, а ко мне? Или вы уже были у него? Хотя нет, если бы были, Фин бы сам дал мне знать, сразу же… но… — радость вдруг ушла из его голоса, — как вы пробрались в дом так, что я этого не заметил?

— Мы всё знаем, — торжественно и мрачно произнёс Фаник. — О том, кто нанял тех людей. Кто велел им держать меня в том подвале. Кто велел им убить меня и выставить жертвой дроу.

Фрайндин взглянул на него, и синеву его глаз высветлило недоумение.

— Каких людей? Какой подвал? Кто хотел тебя убить? Солира ради, да расскажите мне уже всё по порядку! — он тряхнул головой, отчаянно и немного сердито. — Как вас пленили? Как вы сбежали? И при чём тут люди? Только не говорите, что у тёмных есть сторонники среди них!

Принцы переглянулись. Хмуро, озадаченно.

И дружно вздохнули.

— Мы не сбежали, дядя, — Фаник, оглянувшись, махнул рукой. — Выходите уже.

Прежде, чем из пустоты в дальнем конце комнаты проявились очертания четверых незваных гостей, в воздухе сверкнула золотая пыль.

— Приветствую, тэлья Фрайндин, — учтиво поклонился Лод. — Прошу прощения, что вторглись без приглашения.

И маленькая темноволосая девчонка в белых одеждах, прятавшаяся за спиной колдуна, с любопытством выглянула из-за его плеча.

***

Я с интересом наблюдала, как меняется лицо Фрайндина, когда он увидел нас. Вначале — меня и Лода, потом — Навинию, одарившую его хмурым кивком…

А затем — Эсфориэля.

— Здравствуй, брат, — мягко произнёс тот.

И Фрайн, враз помрачнев, шагнул вперёд: между нами и эльфийскими принцами, точно стараясь заслонить их собой.

— Здравствуй, брат, — тихим эхом повторил Фрайндин. — Так ты всё-таки сделал свой выбор. Перешёл на сторону зла, целиком и полностью.

— Не зла. Народа, который когда-то был нашими братьями.

— А я так надеялся, что даже после предательства ты сохранил себя. Свою душу, своё сердце. — Лицо Фрайндина обратилось обречённой фарфоровой маской. — Как ты мог? Как мог помогать… им — захватить в плен тех, кого мы называли своими детьми?

Он очень походил на Эсфориэля: лишь синева глаз была темнее, без намёка на сиреневый отлив. А ещё он казался младше, едва ли не ровесником Дэнимона. Может, из-за волос, остриженных до плеч? Или просто каждый эльф перестаёт стариться в разном возрасте? Понять бы, как устроено это их бессмертие…

Я внимательно наблюдала за его мимикой. Слушала его слова. Анализировала его интонации.

Я пыталась найти в его реакции хотя бы намёк на фальшь — и не находила.

Что ж, если это лицедейство, браво. И первую проверку, которую в своё время провалил Артэйз, Фрайндин однозначно прошёл.

Нет, это ещё ничего не значит. Да, в детективах у преступников частенько сдавали нервы как от неожиданной встречи с жертвами, так и от блефа в духе «мы всё знаем»… но если Фрайндин тот, о ком мы думаем, он очень умён. И вполне мог моментально сообразить, что в одиночку Дэн и Фаник не преодолели бы магическую защиту дома, куда им не давали доступа. В таком случае эльфу наверняка пришло бы на ум наличие невидимых свидетелей, которые обрекут на провал попытку довершить дело наёмников. А ведь меч так соблазнительно лежал рядом: если верить Эсфориэлю, его брат ненавидел ходить с охраной, зато всегда готов был защитить себя сам.

Однако реакция Фрайндина была безупречно доброжелательной и естественной. Неужели можно не только так быстро соображать, но и столь гениально играть?..

— Дядя, мы больше не в плену, — негромко произнёс Дэнимон. — Мы вольны уйти в любой момент.

Фрайн даже не сразу оглянулся. Видимо, какое-то время просто не мог поверить своим острым ушам.

А когда оглянулся, даже ничего не спросил.

— Ты ведь заметил, что на нас нет ошейников, — продолжил принц. — А то, почему исхудал Фаник… это сделали не дроу. Дроу спасли его.

Фаник кивнул в знак подтверждения, но Фрайндин и тут промолчал. Лишь опять повернулся к нам.

— И какими чарами вы задурили им головы? — холодно осведомился он.

— Это Фин, ослеплённый жаждой мести, дурил им головы, — сказал Эсфориэль. — Им и нам. Убеждая всех, включая себя самого, что дроу — наши враги. Но Фаника похитили трое людей, и их наняли не тёмные.

— Не тёмные? — Фрайн фыркнул, так по-мальчишески, что его мнимая юность бросилась в глаза ещё отчётливее. — И ты хочешь, чтобы я в это поверил?

Лод и Навиния молчали. Как и я. Это была семейная встреча, которой мы не решались мешать — пока выполняя функцию страхующих статистов. Хотя, откровенно говоря, комнатка была маловата для представления с таким количеством участников. Из мебели здесь присутствовали лишь узкая кровать, шкаф да плетёное кресло, но они занимали почти половину помещения, и на оставшемся пространстве было особо не развернуться.

Лод оторвал меня от тома «Сокрытия чар» буквально полчаса назад; весь свой досуг я преимущественно посвящала изучению заклятий, начиная немного скучать по нормальным книжкам и компу. И когда колдун объявил, что Фрайн покинул дворец, а, значит, настал тот самый правильный момент, которого мы ждали со вчерашнего дня — в первый миг я удивилась составу отряда, который колдун счёл наилучшим для вылазки в Солэн. Нет, зачем понадобилась троица эльфов, я понимала прекрасно, но вот Навиния?..

А спустя тот самый миг вспомнила о Машке, вероятность встречи с которой была далеко не нулевой, и поняла, что Навиния нам действительно жизненно необходима. И, хоть принцесса явно была не в восторге от всего происходящего — судя по всему, она пошла добровольно, а не ведомая ошейником.

Естественно, Лод не сразу перенёс нас в конечный пункт назначения. Мы телепортировались на окраину Солэна, к моему удивлению — в человеческие кварталы. Люди в эльфийских городах селились на окраинах, окружая «древесный» центр огромным кольцом вполне обыденных домов. Дорога к месту долгожданной встречи была известна не всем, а под сумрачной пылью координировать действия было трудновато, так что сразу по прибытии мы разбились по троицам: Лод вёл меня и принцессу, а Эсфор — обоих племянников. Какое-то время шли по переулкам, не сильно отличавшимся от тех, что я видела в Тьядри… разве что дома были повыше и побогаче, а тёмные улицы ярко освещали фонари, венчавшие стеклом изящные кованые столбы. Эльфов я не заметила — они с наступлением темноты вообще предпочитали не выходить из родных обителей, — зато людей было хоть отбавляй, так что нашей невидимой компании приходилось пробираться осторожно.

В какой-то миг дома расступились, и Лод вывел нас с Навинией на широкие брусчатые улицы, разделявшие ровные ряды обитаемых деревьев. Сейчас — абсолютно пустынные. Вместо нечистот сразу запахло цветочной сладостью, и изысканные ароматы, таявшие в хрустальной вечерней прохладе, кружили голову. Здесь фонари встречались редко и горели неярко, мягким, приглушённым светом, погружавшим эльфийский город в полумрак. Наверное, в сочетании с пустыми улицами это могло создать немного жуткое впечатление… но отзвуки смеха и песен ясно говорили о том, что город живёт — как и тёплый свет, озарявший круглые пёстрые окна, раскрашивавший Солэн осколками витражного калейдоскопа: эльфы явно любили цветные стёкла.

Нужный дом нашёлся довольно скоро, и это был типичный образец архитектуры Детей Солнца — высокое дерево с широченным стволом, сплетённым из живых лоз, с дрожащими узкими листьями зелёной крыши-кроны. Его окружал просторный сад, полный пышных кустов и цветов, казавшийся слегка запущенным, и эта запущенность была единственным, что отличало дом от соседних эльфийских жилищ. Трудно было поверить, что здесь когда-то жила знатная эльфийка, которой суждено было стать женой Повелителя — а также матерью Эсфориэля, Хьовфина и Фрайндина. Хотя… за вчерашним обедом Лод рассказал мне кое-что об эльфах, в числе прочего обмолвившись, что те не придавали роскоши особого значения, а потому дома представителей разных социальных слоев не слишком различались между собой. И в каждом городе было лишь одно золотое древо, напоминавшее слегка уменьшённый вариант королевского дворца — для тех, кто управлял этим городом.

А когда мы наконец достигли пункта назначения, колдун замер у плетня, окружавшего эльфийский сад, отпустив мою руку. И я, жадно вдыхая благоуханную свежесть, после подземелий дроу пьянившую не хуже вина, ощутила движение воздуха, когда Лод стал плести рунные цепочки…

— Да. Я хочу, чтобы ты в это поверил. Ведь это значит, что я был прав, всё это время, с той резни восемнадцать лет назад, — голос Эсфориэля вернул меня к тому, что происходит здесь и сейчас, и голос этот был печален. — Настоящий враг давно уже не прячется во мраке, а таится на свету.

— Хватит, брат, — устало бросил Фрайндин. — Если пришли захватить меня в плен, так надевайте уже свой ошейник, и дело с концом. Я никогда не подниму руку на свою семью, так что сопротивляться не буду.

Какое-то время ждал, пока мы прислушаемся к его просьбе — и, не дождавшись, с изумлением вскинул брови.

— Вы… пришли сюда не за этим?

— Мы пришли, чтобы сообщить тебе то, что ты уже услышал, — сказал Эсфор. — И задать пару вопросов. Не более.

Вот этого, судя по долгому молчанию, Фрайндин явно не ждал.

И если он играл, в нашем мире не хватило бы «Оскаров», чтобы вознаградить подобный талант.

— Так что, Фаника действительно похитили не тёмные? — спросил он потом.

— Да, дядя, — тихо откликнулся Фаник. — И те, кто это сделал, особо меня не жалели. Неприятные были товарищи, должен тебе сказать. Сели на хвост нам с Вини, как только мы покинули Солэн. Не знаешь, случайно, кто бы мог нанять их столь заблаговременно?

— Ты обещал, что скажешь отцу правду о моём отъезде, если я попаду в беду. Но не сказал, — проговорил Дэн. — Почему?

Фрайндин повернул голову в сторону племянников. Затем, проигнорировав оба вопроса, вновь уставился на брата.

— Погодите… вы что, считаете, что это я нанял тех людей?

Никто не стал отвечать, но Фрайн и так понял ответ.

И сделал то, чего я меньше всего ожидала.

Когда младший брат Повелителя эльфов расхохотался — чисто, звонко, как маленький мальчик, с каким-то хрустальным перезвоном, точно в его смехе разбивались стеклянные шарики, — я даже растерялась немного. Судя по лицам остальных, они тоже.

Все, кроме Лода, который наблюдал за Фрайном бесстрастными, слегка суженными глазами.

К каким же выводам ты пришёл, Лод?..

— Как интересно! — отсмеявшись, эльф утёр ладонью глаза, и я поняла, что он хохотал до слёз. — А что ещё, по-вашему, я сделал? Может, я ещё в старой войне на Тэйранта шпионил? Правда, мне тогда было всего десять, но кто меня знает.

— Фрайн, здесь нет ничего смешного, — устало сказал Эсфориэль. — Ответь, почему ты не…

— А знаешь, ты прав, — не дослушав его, выговорил Фрайндин. — На самом деле это совсем не смешно. — На лице его в один миг не осталось и тени улыбки. — Боги, зачем бы мне могло это понадобиться?

— Не знаю, — просто ответил Эсфориэль. — Сам терзаюсь тем же вопросом. Быть может, потому что ты ненавидишь дроу. И решил таким образом подтолкнуть Фина к скорейшему началу войны.

— Войны, одна мысль о которой причиняет мне страдание? Фин не слушает меня, как не слушал тебя, но я не хочу войны! Никогда не хотел. Боги помиловали меня, и я почти не помню военных дней… зато помню тех, кто умер в них. Всех тех эльфов, которые должны были жить ещё века. И отчаянно не желаю повторения той истории. — Фрайн резко опустил руки. — Да, я ненавижу дроу. За то, что они лишили Фина последней надежды на счастье — особенно. И тем больнее мне было, когда ты встал на их сторону. Но пока враг сидит тихо, забившись в свою нору… я не вижу никакого смысла в том, чтобы наш народ умирал, пытаясь достать его оттуда. И хотел всегда только одного: чтобы никто из моей семьи никогда больше не оставлял меня.

— Я уже говорил и тебе, и Фину, что дроу не…

— Ты всерьёз полагаешь, что ради победы над тёмными я мог желать смерти тем, кого люблю? Пролить родную кровь, совершить преступление перед семьёй, перед богами и перед своим народом? Зная меня?

— Но ты же всерьёз полагаешь, что я перешёл на сторону зла. Зная меня.

Фрайндин собирался что-то ответить… и осёкся, посмотрев на брата так, будто впервые увидел. Эсфор смотрел на него в ответ: мягко, без всякой укоризны.

Даже сейчас — тепло.

— Я всё время искал оправдания твоему предательству. Тому, почему ты выступил против нас, — в голосе Фрайна вдруг прорезалось страдание. — Знал бы ты, как хочу я сейчас поверить тебе… но можешь ли ты поклясться светлой памятью нашей матери, что желаешь добра нашей семье и нашему народу? Что ты говорил правду, и это не тёмные оставили Фина вдовцом, а Дэна и Фаника сиротами? — он перевёл взгляд на Лода. — Можете ли вы поклясться самым дорогим, что сейчас дроу проклинают Тэйранта так же, как это делаем мы?

— Клянусь. — Лод спокойно поднял руку. — Любовью своей, здравым рассудком и памятью семьи, которую я потерял в той же резне, где ваш брат потерял жену.

— Клянусь. — Эсфор приложил ладонь к сердцу. — Памятью нашей матери, честью своей и жизнью.

— Клянусь, — неожиданно тихо проговорила Навиния. — Памятью моих родителей.

Я промолчала. Моя клятва всё равно не имела бы никакого смысла.

Но как всё-таки хорошо, что в этом мире клятвам придают куда большее значение, чем придаю им я.

Фрайндин помолчал, точно взвешивая каждое слово в уме. Потом кивнул, молча и серьёзно.

— Когда я узнал, что сделал Фин… какое решение он принял… с тех пор я не могу его видеть, — неожиданно проговорил эльф. Обернулся к племянникам, и под его взглядом на лицах обоих принцев вдруг проявилось одинаково пристыженное выражение. — Я уже третий день ухожу сюда, прячась от него. Глупо, конечно. Но ничего не могу с собой поделать. За то, что он обрёк вас на смерть, я ненавидел его… а ещё больше ненавидел себя. — Он вдруг сплюнул на пол, зло и бесконечно горько. — Ведь я… я действительно во всём виноват. И мне нет прощения. Потому что совершенно за вас не волновался. Потому что просто забыл проверять эти треклятые маячки. Потому что вёл себя, как последний дурак, как влюблённый мальчишка.

О, нет.

Только не говорите мне, что из-за Сусликовой…

— Влюблённый мальчишка? — недоумённо повторил Эсфор.

— Я так долго ждал этого чувства, что теперь, когда наконец узнал его, позволил себе позабыть обо всём остальном. А Мэрис… девочка из другого мира, моя избранница… я полюбил её всем сердцем, но с ней так много хлопот! — Фрайн тяжело вздохнул. — Она всего за два дня успела разозлить весь эльфийский двор. Немудрено, конечно: она такая… естественная. Всегда говорит, что думает, совершенно не умеет притворяться. Все эти правила, этикет, подбор выражений — это не для неё. Но всё же без всяких весомых причин говорить светлейшим леттэ[1]… как же это… «чего вылупилась, я не музейный экспонат»…

Я попыталась судорожно проморгаться — и понять, в чём именно я ничего не смыслю: в мужчинах, в любви или во всём сразу.

Неужели любовь настолько зла, что в глазах Фрайна вульгарная невоспитанная девица может превратиться в «естественную деву, не умеющую притворяться»?

— Она никогда не сидит на месте. И постоянно попадает в неприятности, — продолжил эльф, и у меня создалось впечатление, что он давно искал возможности излить душу хоть кому-то. — Нет, я восхищаюсь её жизненной энергией и добрым сердцем, её юностью и горячностью, но… Зачем она отобрала у странствующих циркачей этого монстра с копытами? Видите ли, бедное животное признало её хозяйкой. А мне для этого животного пришлось снять целую конюшню: другие кони наотрез отказываются с ним даже рядом находиться. Как и большинство конюхов.

— Монстр с копытами?

— Скримсхэстур, — коротко пояснил Фрайндин.

Лицо Эсфориэля почти не изменилось, зато не выдержала Навиния:

— Демоническая лошадь? Но это же действительно монстр! Они плотоядные, даже на людей нападают! Мне в своё время пришлось целый табун таких уничтожить, они два города в страхе держали! Их невозможно приручить!

— Циркачи её и не приручили. У них был передвижной зверинец всяких чудищ, вот и самка скримсхэстура в клетке сидела. Живых кроликов ест, а к Мэрис стала ластиться, как собака. В итоге Мэрис выпустила её из клетки. Назвала Лапочкой… циркачам, к слову, заплатить и не подумала: сказала, что они… м… в общем, бездушные злодеи. И мучали бедную зверушку. Хорошо хоть ей другие монстры в зверинце не приглянулись. — Фрайн грустно поглядел на свои опущенные руки. — Потом она прослышала о стае василисков, которая обитала в Боггийских болотах. И кому эти василиски мешали? В болото всё равно никто не совался. Теперь я гадаю, эти василиски были последними в Риджии или всё-таки нет… А воры, пьяницы и насильники — такое ощущение, что они к ней просто притягиваются!

Ну да, конечно. Ещё один распространённый элемент классических историй про попаданок: тамошних героинь хотели если не все, то почти все. Без исключения и без спроса.

К этому элементу обычно прилагался ещё один — «герой, который всегда поспевает на помощь в самый последний момент». Но, думаю, Машка в этом не нуждалась.

— Нет, конечно, Мэрис может справиться с ними сама, — как раз добавил Фрайн, — но потом приходится разбираться с последствиями её магии, которые просто ошеломляют масштабами разрушений. — Эльф поднял глаза, посмотрев на меня как будто даже виновато, и я поняла, что Сусликова объяснила ему причину своего аномальной одарённости. — А люди… они в большинстве случаев не способны оценить, что Мэрис действует в их же интересах. Делает город безопаснее, пусть и такой ценой.

Естественно. Вряд ли местные жители останутся тебе благодарны, если в пылу борьбы с пьяницей в таверне ты случайно испепелишь таверну. Хорошо хоть в благополучных эльфийских кварталах у Сусликовой наверняка не было причин призывать свой огненный меч: думаю, эльфы б тоже не сказали ей «спасибо», когда бы она сожгла половину их столицы.

— И из-за всего этого… сначала я проверял маячки два раза в день. Потом — один. А в те пару дней, когда, видимо, всё и произошло… не проверял вовсе. И когда проверил, было поздно. — Фрайндин снова перевёл взгляд на брата, и взгляд этот стал ещё более виноватым. — Я побежал к Фину в тот же миг, как понял, что мальчики пропали из поля моего зрения. Сказал, что в последний раз видел Дэна в Тьядри, а Фаника — на подъезде к нему, и оба были живы и здоровы, и Фин в тот же миг отправил туда гвардейцев, но… а ведь до того момента я совершенно не беспокоился! Между Кристой и Дэном подобное случалось не в первый раз, и поездку Фаника я считал напрасной, но… подумал, раз помолвка Вини и Дэна сорвалась, то Фанику неплохо было бы познакомиться с бывшей невестой брата поближе. Вдруг они найдут общий язык…

— Сводник, — буркнул младший эльфийский принц.

Навиния, судя по выражению её лица, от подобной перспективы тоже оказалась не в восторге.

— И, честно говоря, — Фрайн то ли не расслышал племянника, то ли решил не акцентировать внимание на его словах, — я думал, что Фин и сам будет приглядывать за сыновьями. Но, видимо, его мысли тоже были чересчур заняты другими вещами…

А в итоге у двух самых могущественных эльфов в Риджии дети — пленники дроу.

Даже не знаю, что веселее: это — или безглазый ребёнок у семи нянек.

Что ж, оправдания звучали вполне разумно. В конце концов, Фаник тоже не предполагал, что у Кристы хватит ума сунуться на территорию тёмных, а со всем остальным, насколько я могла судить, светлая компания в силах была разобраться самостоятельно. И остаётся только сделать скидку на то, что Фрайндин до беспамятства полюбил Машку — ведь это трудно назвать хоть сколько-нибудь разумным.

С другой стороны, кто их знает, этих эльфов. Любовь и разум у представителей любого народа совмещаются с трудом. В конце концов, мой выбор Лода в качестве объекта любви тоже никак не являлся разумным… но, к несчастью, мы не выбираем, кого любить.

Даже не знаю, чего в итоге в этом светлом чувстве больше: прекрасного или пакостного.

Ведь именно из-за своей абсолютной иррациональности — по-моему, за всю историю оно сломало не меньше жизней, чем создало.

— Я боюсь за Фина, — вдруг выпалил Фрайндин. — Он постоянно говорит «когда ты займешь моё место». Он видит своё будущее лишь до победы в войне. А потом… не видит ничего. Ни смысла жизни, ни самой жизни. А я не хочу терять его, Эсфор! И не создан я для этого, не создан для короны, для власти! — он отчаянно сжал кулаки, вновь напомнив мальчишку не по внешности, а по сути. — Я так хочу, чтобы не было этого напрасного кровопролития и напрасных смертей, чтобы в Риджии наконец воцарился мир… и чтобы моя семья снова воссоединилась, — прежде, чем он отвернулся к племянникам, я заметила в его глазах подозрительный блеск, но голос эльфа остался твёрдым. — Вы не представляете, как я рад, что вы в порядке. Я никогда бы не простил себе, если б вы действительно погибли из-за моей глупости.

— Не из-за твоей, дядя, — вздохнул Дэнимон. — Это же не ты позволил дроу себя схватить. А как только Криста оказалась у них… я попался бы им в любом случае.

— Ты бы не попался, если б я не пошёл у тебя на поводу. И тогда за Кристой ты отправился бы не один, а в сопровождении того самого отряда гвардейцев, который потом выслали искать тебя.

— И все эти гвардейцы ничем бы мне не помогли, кроме того, что Криста сейчас была бы мертва, а я, возможно… только возможно… остался бы на свободе, проклиная всё на свете.

— По-прежнему убеждённый в том, что дроу — кровожадные бессердечные твари, а наш отец — прекрасный семьянин, — добавил Фаник. — А лично я считаю, что мой чудесный отдых в подвале — достойная цена за то, чтобы развеять эти прекрасные заблуждения… особенно учитывая, что я, хвала Лодбергу, благополучно не помню все те чудеса, которые там со мной творили.

По лицам принцев я видела, что они поверили. Каждому слову, которое только что услышали. Что ж, такому сложно было не поверить: если Фрайн действительно такой, каким казался… я понимала, почему Эсфориэль говорил, что его младший брат «лучший из них». Что он остался светлым маленьким мальчиком.

Однако, глядя на дядю Дэна и Фаника, даже я всё сильнее утверждалась в том, что он действительно ни при чём. Ведь он мог бы притвориться сейчас — но не мог притворяться все триста с лишним лет, которые его знал Эсфор.

Впрочем, последняя проверка позволит сказать всё наверняка.

— Тэлья Фрайндин, — Лод заговорил, будто услышав мои мысли, и эльф моментально повернулся к нему, — мы сомневались в вашей виновности. И будем очень рады, если наши подозрения окажутся напрасными. Но… чтобы исключить в дальнейшем даже намёк на сомнения… — колдун сунул руку во внутренний карман куртки, — не согласитесь ли вы ненадолго надеть это?

Когда Фрайн увидел в пальцах Лода серебряный ошейник, его глаза сузились.

— Проклятое наследие Тэйранта, — тихо проговорил эльф, в один миг снова повзрослев. — Ты действительно хочешь, чтобы я по доброй воле отдал себя в твою полную власть, наследник Ильхта Злобного?

Я не так часто видела, чтобы Лод удивлялся, но теперь он явно удивился.

— О, я не раз видел портреты Ильхта. — Фрайн правильно истолковал его молчание. — А ты очень на него похож. Почти одно лицо.

— Не могу сказать, чтобы меня радовало и это сходство, и известность моего предка, — ровно заметил колдун. — Да, я хочу, чтобы вы сделали это. Я мог бы проникнуть в вашу память, но это будет куда сложнее, дольше… и неприятнее для вас.

— И как это поможет вам узнать правду? Насколько я помню, ошейники могут лишь карать за сопротивление или убивать.

— Ваши знания немного устарели. Я усовершенствовал их, и пленник оказывается под моим полным мысленным контролем. Но я принесу клятву Эйф, что сниму с вас ошейник сразу же, как вы ответите на несколько моих вопросов… если вы действительно не нанимали тех людей, что похитили принца Фаникэйла, или не отдавали приказа это сделать.

Фрайн стоял, колеблясь, глядя на серебряное кольцо задумчивым и очень недобрым взглядом.

Интересно, что заставляет его смотреть так? Только ли злая память о том, что творили с помощью этих ошейников Ильхт и Тэйрант?

Или?..

— И вы согласны на это? — Фрайндин поочерёдно посмотрел на присутствующих представителей правящего дома Бьортреас. — Одних моих слов вам всё же недостаточно?

Эсфор выдержал его взгляд спокойно — а вот принцы дружно потупились, заставив меня не в первый раз умилиться сходству братских реакций.

— Ладно, я всё понимаю, — Фрайн печально усмехнулся. — Доверяй, но проверяй.

И, шагнув к Лоду, протянул ему руку.

Уже без всяких колебаний.

— Давай свою клятву, наследник Ильхта. Но учти, я буду внимательно следить, в чём именно ты клянёшься. А потом, когда успокоитесь на мой счёт, расскажете мне всё, что произошло, и всё, что вы знаете об этих похитителях. Мне противна сама мысль о том, что среди светлых есть тот, кто желает зла моей семье, но если это так… я умру, но найду его.

И в этот миг я поняла: Лоду совсем не обязательно делать то, на что эльф только что согласился. Потому что одна его готовность сделать это уже доказывала — ему нечего скрывать.

Впрочем, любое дело надо доводить до конца, а особенно такое. Так что Лод, накинув ошейник себе на запястье, словно огромный браслет, невозмутимо взялся за хрупкие пальцы эльфа своими — и, свободной рукой вычерчивая в воздухе вязь сиреневых рун, проговорил уже хорошо знакомое мне:

— Я, Лодберг из рода Миркрихэйр…

Рыже-зелёный вихрь материализовался из ниоткуда. Прямо передо мной. Замер, демонстрируя до остервенения знакомый профиль — и мне отчаянно захотелось застонать.

— Во, на этот раз там, где хотела! — Сусликова довольно кивнула. Уставилась на Лода и Фрайна, от неожиданности разорвавших рукопожатие, посмотрела на Дэна и Фаника, напряжённо замерших поодаль — и недовольно поджала губки. — Вы ещё кто такие? У тебя гости? А почему не предупредил…

И тут она посмотрела в другую сторону.

И увидела меня.

Следующие вещи произошли почти одновременно: Машка, бешено сверкнув глазами, вскинула руки, Лод вдруг оказался у неё за спиной, комнату огласил глухой щелчок…

А потом Сусликова в явном недоумении уставилась на свои пустые ладони.

А потом, вскинув эти ладони, ощупала серебряное кольцо, обхватившее её шею.

Лод отступил назад, и только тут я позволила себе выдохнуть. Вместе с ним. Потому что теперь, когда Сусликова была прикована к кольцу на пальце колдуна незримой нитью абсолютного подчинения…

Да, у нас стало всего одной проблемой меньше — но эта проблема была такой большой, что хотелось засчитать её сразу за десять.

Ведьминские глаза Сусликовой расширились в яростном изумлении:

— Что за…

Машка ещё не выпалила ругательство, которое наверняка глубоко оскорбило бы тонкие аристократические чувства всех присутствующих, если б не было русским — а Фрайндин уже обнажил меч, недвусмысленно направив кончик лезвия Лоду в лицо.

— Немедленно отпусти её, — процедил эльф. В глазах его сверкала ледяная зима.

— Прошу прощения, тэлья Фрайндин, — колдун мирно вскинул руки, — я не собирался захватывать вашу избранницу в плен. Это лишь временная мера, пока она не осознает, что происходит, и не успокоится. К сожалению, вы и сами прекрасно знаете, что она не умеет держать себя в руках… и вам, думаю, не больше нашего хочется, чтобы она дала волю своему гневу здесь. Вы же помните случившееся в тронном зале. А этот дом определённо заслуживает того, чтобы не быть спалённым прямо сейчас.

Фрайн сощурился, разомкнул тонкие губы для ответа…

И в этот миг я услышала тихий, едва слышный треск.

Мгновение мы все смотрели на осколки ошейника, осыпающиеся на пол к Машкиным ногам.

Ещё мгновение — на огненный двуручник, вспыхнувший в её руках, озаривший комнату кровавым заревом.

А потом Лод сгрёб меня в охапку, рывком оттащил подальше к стене — и прозрачный купол его магического щита, накрывший нас, возмущённо завибрировал, сдерживая натиск пылающего меча.

— Это вы пытались заблокировать мою магию? — Машка, ничуть не удивившись тому, что клинок отскочил от защитного барьера, торжествующе фыркнула. — Ну поздравляю, секунд на пять даже получилось.

А я, застыв в руках Лода, смотрела на бывшую однокурсницу, потеряв дар речи.

С её Даром даже ошейники не справляются?! Как, как, почему?..

— Значит, одного брата Фина на свою сторону перетащили, теперь ко второму ручки загребущие тянете? — Машка, размахнувшись, снова рубанула по куполу, и прозрачный щит на руке Лода отчаянно дрогнул. — А это похищенные принцы, так? Вы ещё и их из камеры вытащили? Поглумиться приволокли?

Фрайн растерянно опустил клинок — видимо, теперь даже он не знал, что делать:

— Мэрис, ты…

— И ведь нашли слабое место, умники, нашли, чем давить! Знали, что Фрайн по племянникам убивается, так? У вас же есть шпионы-извращенцы, в любую щель без мыла пролезут! Может, ещё и подсматривали, как он мне тут плакался?

— Мэрис, нет!

Крик Фрайна безнадёжно опоздал. Волна кровавого пламени прокатилась от рукояти до кончика огненного клинка, сорвалась с лезвия — на нас, на щит, который наверняка отразит её прямо в стены дома-дерева…

Но кровавый огонь встретил на своём пути золотой. Рапиру Навинии, принявшую удар за границами щита, легко и непринуждённо.

Поглотившую чужеродное пламя, точно губка.

— Я всегда говорила, что важен не размер, а мастерство использования, — небрежно заметила принцесса, изящно взмахнув собственным оружием. — Так это ты якобы самая сильная колдунья Риджии? Не больно много толку от такой силы, когда не умеешь с ней управляться.

Сусликова даже не подумала ни опустить меч, ни смутиться.

— А ты, видимо, та самая коронованная стерва, правящая людьми, о которой говорил Кроук? — однокурсница язвительно улыбнулась. — Наслышана, наслышана.

Навиния стояла спиной ко мне, но я ярко представила насмешливый изгиб её тонкой брови:

— О, ты знакома с Кроуком?

— Не просто знакома! Он мой друг, он меня учит! — гордо заявила Сусликова. — И он мне рассказывал, как ты над ним измывалась, пока не кинула!

Неужели Машка связалась с одним из бывших любовников принцессы?

— Как грустно всё же разочаровываться в людях. Что ж, ещё меньше причин жалеть о нашем с ним расставании. Раз он позарился на тебя… — Навиния качнула головой, огорчённо и грациозно, — кто бы мог подумать, что у него такой убогий вкус.

На этот раз её рапира встретила уже не огненную волну, а сам огненный клинок — и в щит сполохом брызнул вихрь искр, золотых и алых. Они осыпались на пол, и там, где они упали, светлая кора древесных лоз тут же обуглилась.

Когда я подумала, что же тогда случилось с эльфийским тронным залом после неудавшихся переговоров с Хьовфином — принцесса, ловко выкрутив рапиру из-под кровавого лезвия чужого меча, отскочила под щит Лода.

— Показала бы я тебе, как надо владеть силой огня, — презрительно бросила Навиния, опустив свой тонкий клинок, — да жаль тэлью Фрайндина и этот милый дом.

— Лучше бы тёмным показала! С какого перепугу ты себя ведёшь так, будто их защищаешь, если они тебя в заложницы взяли? — Сусликова замахнулась с искренним недоумением, и щит снова дрогнул от её удара. — А, хотя да, вижу ошейник… значит, ты-то у нас слабачка, вот они тебя в свою собачку и превратили. — Машка опять рубанула по барьеру, легко, без всякого напряжения орудуя громадным двуручником. — Или, может, ты вообще в кого из них втюрилась? А то читала я про всех этих демонов и тёмных властелинов, которые своих кралей насилуют, пока те их не полюбят…

Некоторые слова она выговаривала на русском, ничуть не заботясь о том, что собеседнице они непонятны. Видимо, побочный эффект «переводческой» магии — если в риджийском не находилось аналога слову, которому ты хочешь произнести, ты озвучивал его на родном языке.

Но я подозревала, что не это заставило Навинию замешкаться с ответом.

Третий удар Машки заставил прозрачную стенку барьеру на миг пойти трещинами, и я почувствовала, как вздрогнул Лод, всё ещё прижимавший меня к себе. Нехорошо, очень нехорошо… Дэн с Фаником, которым явно претило сражаться с избранницей любимого дяди, растерянно жались к противоположной стене. Сам Фрайндин тоже не торопился её осадить: просто стоял, переводя беспомощный взгляд с племянников на Эсфора, укрытого щитом Лода. Видимо, после того, как мы попытались нацепить на Сусликову ошейник, едва зародившиеся тёплые чувства Фрайна к тёмным несколько остыли.

Как часто я мечтала о мире без дураков. То, что этот мир оказался бы довольно безлюдным местом — потому что в виде homo sapiens дураки, увы, превалируют, — меня не смущало. Социофобия брала свое.

И пусть Риджия была далека от моей мечты, но без одной рыжей идиотки она определённо стала бы немножко лучше.

Хотя…

— Машка!

Услышав мой крик, однокурсница замерла.

Я знала, что она опустила клинок скорее от удивления, чем от чего-либо ещё — но нужный результат был достигнут.

— Послушай меня, — вырвавшись из рук Лода, я шагнула вперёд. Не покидая границ щита, но подступив к ним вплотную. — Да, в том мире мы с тобой не ладили, но послушай меня.

Я знала, что у неё есть мозги. В конце концов, она поступила на ВМК МГУ, как и я. Пусть даже на платный. Она не вылетела после первой же сессии, она училась не на тройки — значит, мозги у неё есть. Оставалось только заставить её немножко ими пораскинуть.

И если она сделает это, я даже постараюсь забыть о том, что она вот уже три раза пыталась меня убить.

— Тот мир, наш мир… он остался в прошлом. И все поводы для твоих обид тоже остались там. Здесь другой мир, другая жизнь, другая история. И это не та история, где есть Абсолютное Злое Зло и Абсолютное Доброе Добро. Мы же с тобой не в сказку попали. — Я специально говорила на риджийском, так, чтобы все присутствующие понимали, о чём речь, и усилием воли заставляла себя смотреть однокурснице в глаза. — Тёмные — не зло, светлые — не добро. Посмотри на принцев, посмотри на принцессу. Мы не мучаем их, не принуждаем быть на нашей стороне. И если тебе рассказывали, что дроу — монстры, это не так. Мы…

— Ну да, я смотрю, ты-то быстро оставила прежний мир в прошлом. Поняла, что к Сашке больше не вернёшься, и явно особо не горюешь, вон уже с другим вовсю обжимаешься! А я так и знала, что ты Сашку не любишь! — Сусликова гневно сощурилась. — Зачем он тебе вообще был нужен? Из жадности? Престижа ради? Типа «самый классный парень на курсе мой»?

Укол уязвил меня неожиданно глубоко.

Так, что руки непроизвольно сжались в кулаки.

— Да при чём тут Сашка? — я каким-то чудом сохранила спокойствие в голосе. — Маш, это мелочные и глупые обиды, и они не должны иметь никакого отношения к тому, что происходит здесь и сейчас. Разборки из-за мальчика, который всё равно не слишком-то горюет ни по одной из нас, и уничтожение…

— А ты, как всегда, всех по себе судишь! Если тебе на всех плевать, и на Сашку тоже, это не значит, что он такой же!

Неожиданная мысль заставила меня усмехнуться.

Попробовать? А почему бы и нет?

— Маш, ты неправа. Я любила его. Очень. А вот он…

Я вздохнула.

Да, я собиралась слукавить. Не во всём, лишь в маленькой части. Хотя бы потому, что сейчас не лучшее время каяться в том, что мы с Сашкой мастерски лгали всем вокруг ещё до того, как поступили в универ.

Но тяжесть моего вздоха не была притворной.

— Я видела его. Недавно.

Конечно же, её взгляд тут же затемнило недоверие.

— Да ну! И каким же это образом?

— Есть заклятие. Помогает заглянуть в другой мир и увидеть того, кого любишь. Ты знаешь, что в нашем мире прошло три месяца с тех пор, как мы пропали? Уже три месяца. Всего три месяца… а он выбросил мои вещи. Мои подарки. Чтобы ничего не напоминало обо мне. — Боль, которую я ощутила и которая прорезалась в моём голосе, тоже не было притворной. — И… он встречается со Светой. Уже. Спустя три месяца после того, как я пропала.

— Врёшь.

Она даже не задумалась ни на миг. Ответила мне без паузы, без сомнений, даже без особых эмоций. Её мозг просто не допускал возможность того, что её убеждения могут быть неверными — мгновенно отметая любую мысль, которая могла пошатнуть этот постулат.

Пожалуй, я немного завидовала подобному свойству.

Ведь насколько проще живётся таким, как она.

— Маш, это правда. Я тоже не хотела верить тому, что увидела, но мне пришлось. А теперь представь, что ты бы оказалась на моём месте, и он предал бы твою память так же легко, как мою. — Я кое-как выдавила из себя улыбку. Знала, что она вышла довольно вымученной, но вряд ли в подобной ситуации мне пристало улыбаться искренне. — Поверь, он не стоит того, чтобы мы враждовали из-за него. У тебя теперь есть прекрасный эльф, который любит тебя, и…

— Да при чём тут Сашка! — Сусликова даже не заметила, что повторила мои слова; она яростно махнула рукой с мечом, заставив Фрайна отшатнуться. — Если бы ты оказалась на стороне светлых, я б, может, тебя даже пожалела! Но ты ж нормальный человек, Белоснежка — не маньячка, не псих, никогда такой не казалась, по крайней мере. И почему тогда примкнула к местным фашистам? Они же города жгли, они женщин и детей убивали, они на мирном пиру кучу народа подло вырезали!

— Они жгли города триста лет назад. Никого из тех, кто делал это, уже нет в живых. Они погибли в той же войне, поплатившись за всё, что сделали. И дроу на том пиру подставили, и светлых они убивали лишь потому, что защищались. — Меня захлестнула бесконечная усталость. — Я тоже считала тёмных злодеями, пока не узнала получше. Маш, просто подумай о том, что всё может быть не таким, каким кажется. И прекрасные идеальные принцы, и Абсолютное Зло… они бывают только в книжках.

— Нет. Зло существует. Всё, что я слышала здесь о тёмных, это подтверждает, — безапелляционно отрезала Сусликова. — А теперь ты врёшь и выкручиваешься, пытаешься меня на свою сторону перетащить, но если думала, что я тебе поверю, ты просто дура, несмотря на всю свою гениальность. И выродкам вроде вас никогда не победить. История это подтверждает.

— Мы не хотим победить! — я всё-таки сорвалась на крик. — Это светлые хотят победить, а мы хотим просто жить! Хотим мира, хотим… неужели тебя не смущает, что твои прекрасные добрые светлые собираются уничтожить целую расу? Что ты им собираешься в этом помочь — убивать?

— Это для общего блага. А убийство тёмных даже нельзя назвать убийством. Это не преступление, а доброе дело. Это милосердие. Бешеных животных надо усыплять.

Она отчеканила это, словно фразу из учебника. Снова вскинула меч, непреклонно и неумолимо.

И тут у меня опустились руки.

Нет, бесполезно. Ей слишком хорошо промыли мозги. Если б на ней был ошейник, если б мы могли взять её с собой в город дроу, если б она увидела всё своими глазами — тогда, возможно, у неё был бы шанс понять, а сейчас…

Её удар заставил меня отшатнуться, а барьер вновь пойти трещинами.

Но когда огненный меч опять взмыл в воздух, застыв в высшей точке замаха — Машкину кисть перехватили чужие пальцы.

— Уходите, — сказал Фрайндин, удерживая Сусликову за руку.

Она посмотрела на него с тем же удивлением, что и мы.

— Ты дашь им уйти?!

Младший брат Повелителя эльфов смотрел на Эсфориэля, и только на него. Казалось, Машку он даже не услышал.

— Я должен поразмыслить над всем, что здесь услышал. И увидел. И пока я не знаю, что думать, никто не узнает о вашем визите, — произнёс Фрайн, отчётливо и глухо. — Дайте мне время. Немного. А потом… вы знаете, где меня найти.

— Фрайн, что ты несёшь?! — Сусликова отчаянно дёрнулась, пытаясь вывернуться из цепкого захвата эльфийских пальцев. — Они что, и тебя…

Прохладные руки вновь обняли меня за плечи.

— Алья, давай.

Я услышала негромкие слова Лода даже на фоне Машкиного вопля.

Ощущение пола, уходящего из-под ног, было уже почти привычным. Как и то ощущение, когда он вновь возник под ногами.

Алья сидел за тем же столом, за которым вчера мы проводили совет, непринуждённо подперев пепельной ладонью лунноволосую голову.

— Что ж, — сказал Повелитель дроу, окинув взглядом нашу скромную делегацию из троих эльфов и троих людей, — не могу сказать, что это было результативно, но информативно — вполне.

Отступив от Лода на пару шагов, я позволила себе подвести черту:

— Значит, тэлья Фрайндин ни при чём.

— Как я и говорил, — слова Эсфориэля прозвучали без гордости, без упрёка. — Ему незачем было это делать.

— Да, вроде всё это подтверждает. И он согласился надеть ошейник. — Я посмотрела на Лода. — Пусть мы его и не надели.

Колдун задумчиво кивнул.

Я знала, что он думает о том же, о чём думаю я. О том, что Сусликова появилась ужасно не вовремя… или очень вовремя — как посмотреть. И если б она вошла в комнату своими ножками, это могло бы послужить поводом для подозрений.

Благодаря крови Эсфориэля для Лода не составило труда следить за перемещениями его младшего брата, подгадав момент, когда Фрайндин покинет эльфийский дворец, куда нам дорога была заказана. А ещё мне успели объяснить, что дом покойной Повелительницы эльфов окружили не слишком-то сильными охранными чарами: они не позволили бы пройти ни эльфам, ни дроу, ни обычным людям — но Лод разрушил их без проблем.

Главная загвоздка была в сторожевом контуре, который не подлежал разрушению. Эдакая волшебная сигнализация. Пройти контур не мешал, зато немедленно оповещал владельца дома о том, что кто-то пересёк магическую черту, позволяя приготовиться к визиту незваных гостей. И, естественно, в нашем случае контур был замкнут на Фрайндине. Таким образом, нам бы никак не удалось пробраться в дом незаметно для него… если бы не сумрачная пыль.

Да, сегодня я узнала, что Лод придал пыльце волшебных лилий ещё одно весьма полезное свойство: возможность проходить под ней сквозь любые сторожевые контуры, оставшись незамеченным. Однако у Машки не было пыли. Если б она прошла в дом обычным путём, Фрайн мигом бы узнал о её приближении… но она переместилась туда с помощью магии. И в таком случае Фрайндин не мог предугадать её появления, а мысленный призыв о помощи он возлюбленной явно не посылал. Я достаточно хорошо знала Сусликову, чтобы быть уверенной — она решительно не способна на убедительную актёрскую игру, так что её удивление «гостям» было абсолютно искренним.

Как и слова о том, что младший брат Повелителя эльфов убивается по племянникам.

Нет, ей явно не поручали сделать браслет для Фаника. И я даже не знала, радоваться тому, что Фрайндин не имеет отношения к похищению принца, или огорчаться. Наверное, всё-таки радоваться… потому что хотя бы в этом мире существуют такие, как он. Восхитительные, чистые вечные дети.

Ведь, пожалуй, только такой вечный ребёнок и мог потерять голову от любви к Сусликовой.

— Как эта отвратительная девица смогла избавиться от вашего ошейника?

Навиния спросила это так, словно отчитывала Лода за невыполненный приказ — но вопрос был хорошим.

— Она не избавилась от него. Не по своей воле, по крайней мере. Ошейник просто… не выдержал. Рассыпался. Сам, — Лод мрачно усмехнулся. — Он создаёт незримое антимагическое поле, которое не позволяет сидису носителя вырваться наружу. В результате получается как бы некое ограниченное пространство… и сидис давит изнутри на его стены. Естественно, существует предел давления, которое эти стены могут выдержать, и то количество сидиса, каким наделили нашу иномирную гостью, для них слишком велико. А когда она захотела призвать меч, её сидис попытался вырваться наружу, однако ему препятствовали, и в итоге…

Колдун, не договорив, невесело развёл руками, но мне и так всё было ясно.

Ну да. Всё равно что закачать в шину в два раза больше воздуха, чем положено, а потом ещё и расширить этот воздух путём нагрева. И чего тогда удивляться тому, что несчастная шина не выдержала?

Значит, в борьбе с Сусликовой ошейники нам не помогут. Печально. С другой стороны, для каждого правила должно существовать исключение — и маг, против которого ошейники окажутся бесполезны, просто обязан был появиться, рано или поздно. Так что… можно сказать, это было ожидаемо.

Жаль только, что маг этот появился не на нашей стороне.

Но, с другой стороны, иначе всё оказалось бы слишком, неправдоподобно легко.

— Эта девушка… — проговорил Эсфориэль, — и такая утонченная натура, как Фрайн…

Он осёкся, явно не желая подвергать сомнению вкус брата — но я понимала, что его собственное чувство эстетизма при знакомстве с Сусликовой пережило суровое испытание.

— Не огорчайся, дядя, — весело заметил Фаник. — В конце концов, дядя Фрайн никогда раньше не влюблялся, и он такой неопытный… в свои триста четырнадцать. А я давно подозревал, что девушкам из другого мира вместе с магией перепадает какое-то удивительное свойство очаровывать первого встречного эльфа королевской крови. — Принц лукаво покосился на брата. — Вирт[2] Миркрихэйр, может, на досуге проведёте с Кристой ещё парочку исследований? А то вот уже второй член моей семьи оказывается жертвой этого любопытного явления.

— Нет уж, — отрезал Дэнимон, явно не оценив юмора, — с Кристы хватит каких-либо исследований.

Спасибо, принц Фаник.

Вы помогли мне окончательно утвердиться в догадке, что бывшая сокамерница несколько преувеличивала ваши чувства к её скромной персоне.

— Единовременная магия очарования, которая работает лишь на того, в ком они сами заинтересовались… это объяснило бы многое, — Лод кивнул на удивление серьёзно. — Или, быть может, это действует, лишь если вы встретились непосредственно после её прибытия из другого мира. — Он помолчал, явно размышляя о чём-то — а я искренне понадеялась, что размышления не касаются того, что он и меня подозревает в подобном привороте. — Впрочем, сейчас нам явно стоит думать не об этом, а о том, что тэлья Фрайндин невиновен.

— Значит, теперь нужно наведаться в Мирстоф, — констатировал Алья.

— И побеседовать с тем, кто руководил наёмниками. Думаю, займёмся этим завтра. Мне нужно немного времени, чтобы восстановиться.

— Про сегодня никто и не говорит. День-другой вполне терпит, даже в нашем случае. — Повелитель дроу смотрел на своего придворного колдуна с состраданием. — Сильно эта девка тебя потрепала?

— Не слишком. Но куда сильнее, чем это сделал бы другой маг на её месте.

— Принесёт она ещё нам неприятностей, — Алья покачал головой. — И почему все эти силы не достались нашей девочке?

— У меня нет никаких знаний о прорехе, которые позволили бы строить правдоподобные догадки. Может, другая попала в прореху на крохотную долю секунды раньше. В конце концов, их ведь даже выкинуло в разных местах. А, может, в прорехе выделились силы на двоих, но она устроена так, что дать эти силы могли только одной. И в итоге их вместил… м… тот сосуд, который был более пустым. Природа не любит пустоты, а если наша девочка и без магии прекрасно может обойтись…

— Да, страшно подумать, что бы стало без магии со второй. При подобной-то пустоте сосуда.

Они не смотрели на меня, а я даже не знала, от кого страннее мне было слышать это «наша девочка» — от Повелителя дроу или от Лода.

Впрочем, из уст обоих оно звучало так… мило. И покровительственно. И ни капельки не скабрезно.

Ничего общего с пошлым «моя девочка», которое так любят вкладывать в уста своих брутальных героев авторы сопливых романов.

— Значит, Мирстоф. Завтра, — подытожил Алья, поднимаясь на ноги. — И вне зависимости от того, примкнёт ли к нам тэлья Фрайндин или нет, благодарю за вылазку. Всех вас.

Я склонила голову. Не дожидаясь, пока все разойдутся, направилась к лестнице в наши с Лодом покои.

Да, вылазка вышла полезной. В любом случае. Хотя и жаль немного, что мы не смогли добиться чего-то большего. С другой стороны, мы заронили зерно сомнений… в ум Фрайна так точно. А там, быть может, он и Сусликову переубедит. В конце концов, она ведь не росла в знании, что тёмные — зло: это милое убеждение ей привили за то недолгое время, которые мы обе провели в Риджии. И то, что привили совсем недавно, легко выкорчевать, пока оно не пустило корни.

А теперь, пожалуй, мне тоже требовалось немного отдохнуть.

Лод поднялся в лабораторию, когда я уже более-менее привела себя в порядок и устроилась в кресле, забравшись в него с ногами, ведя с Бульдогом немую дуэль. Пёс сидел внизу, гипнотизируя меня умильным взглядом, заставляя бороться с желанием почесать его за ушком.

Надолго колдун не задержался. Отдал Акке распоряжения об обеде, переоделся, по-быстрому поел вместе со мной — и вновь убежал куда-то. Видимо, строить планы насчёт завтра.

А, может, к Морти, которая наверняка успела соскучиться по своему хальдсу.

Мысль кольнула сердце мерзкой тоненькой иголочкой непонятного, но определённо гадкого чувства, так что я поспешила о ней забыть. И просто сидела, обняв руками колени, думая о том, как скоротать время до возвращения Лода.

Прохладная тишина давила на уши, насмехаясь над моим одиночеством.

Обычно мне некогда было об этом задумываться, но всё-таки я скучала по дому. И сейчас, в эту минуту — нет, не по Сашке: по тем вещам, которые там были неотъемлемой частью моего быта. Играм, музыке, родному ноуту, любимой игровой мышке, Дэвиду, моему детищу и моей гордости…

Мне сильно не хватало всего этого. Особенно в такие часы молчаливого досуга, когда успели поднадоесть и скаук, и шахматы, и магические трактаты, от которых мне всё равно не было никакого толку. И почему прореха не открывала проход в какой-нибудь мир высоких технологий? Вроде тех, что описывали в научной фантастике… Там было бы всё, что я люблю, и куда больше возможностей для того, чтобы применить мои способности. Даже без всяких преобразований по пути.

Но в который раз придётся работать с тем, что есть.

Может, существует какой-то способ отбить у Сусликовой хотя бы ту часть её сил, которая предназначалась мне? Сколько проблем разом решилось бы. И опробовать на практике те заклятия, которые я изучила в теории, отчаянно хотелось: ведь это должно быть фантастическим чувством, творить магию…

Нет, нечего предаваться глупым мечтаниям. Если б это было возможно, Лод бы уже попытался этого добиться. А они с Альей правы: я прекрасно могу обойтись без этого. И посвящать свой досуг унынию, рефлексии и ностальгии уж точно нерационально.

Когда Бульдог, так и не дождавшись от меня какой-либо реакции, разочарованно побрёл к двери в библиотеку, которую Лод неосмотрительно оставил открытой — я посмотрела на стол. Задержалась взглядом на стопке чистых пергаментов, на моей шариковой ручке, лежавшей рядом.

Потянулась за ними.

Безделье, как и скука — удел дураков. А мне всегда будет, чем заняться. Даже здесь. Даже если я никогда не вернусь домой.

И сейчас, пожалуй, самое время сделать то, о чём я давно уже думала.

Я сидела, покусывая кончик ручки, безжалостно исчеркав уже половину пергамента, когда какое-то движение в дальнем конце комнаты привлекло моё внимание.

Зрелище принца Фаника, застывшего в лестничном проёме, застало меня врасплох.

— Здравствуй, — негромко произнёс он. — Смотрю, я помешал?

Ошейник с него сняли ещё утром, заменив таким же кольцом, какое украшало мой палец. И сделали это не только для переговоров с Фрайндином: просто Лод не без оснований рассудил, что даже без ошейника Фаник вряд ли будет творить глупости… в отличие от остальных светлых, в здравомыслии которых колдун пока сомневался.

— Нет, — взяв себя в руки, я поднялась на ноги. — Приветствую, принц. Если вы к Лодбергу, то он отошёл.

Глядя на меня, Фаник хмыкнул:

— В вашем мире женщины встают при появлении мужчин? В нашем дела обстоят ровно наоборот.

— Думаю, даже в вашем мире простолюдины не продолжают преспокойно сидеть при появлении коронованных особ.

— А ты считаешь себя простолюдинкой?

— Уж точно не коронованной особой.

— Что ж, тоже справедливо. — Принц подошёл к столу, преспокойно опустился на табурет напротив меня и улыбнулся. — Но теперь стоять у тебя точно нет причин.

Я снова села, гадая, что ему здесь понадобилось.

— Если вы решили подождать Лода…

— Я не к нему пришёл, — и Фаник безмятежно закинул ногу на ногу. — А к тебе.

Вот тут я и оторопела.

— Ко мне?

— Считай это научным интересом. Мне он свойственен. — Он подпёр голову рукой. — Хотел поболтать со слабой девочкой без капли магии, которая обвела вокруг пальца всех моих друзей. Лучшего ученика Форсивской школы, самую сильную колдунью Риджии… до недавнего времени, по крайней мере… моего брата и Кристу. Впечатляющий список достижений, должен сказать, — коричные глаза блеснули насмешкой. — Даже не знаю, что страшнее: лапы наёмников — или твои девичьи ручки.

— Поверьте, не второе, — мягко сказала я, всматриваясь в его лицо. — Но хорошо, что вам не с чем сравнивать.

Нет, всё-таки он очень похож на Сашку. Я и о его брате думала то же, но Фаник похож на него не только внешне.

Даже интересно, почему тогда он не вызывает во мне и тени того специфического волнения, которое меня заставлял чувствовать лучший и единственный друг.

Хотя… то волнение даже сравнить нельзя было с тем, что я ощутила, встретив Лода. И было ли оно тогда чем-то большим, чем детским, поверхностным, едва ли серьёзным чувством? Первым невинным увлечением, взросшим на нашей дружбе, которое при других обстоятельствах прошло бы через месяц-другой? Но я, осознав его разумом, отнеслась к нему так не по-детски серьёзно… и тем самым сама же заставила себя на нём зациклиться. На шесть долгих лет. И только сейчас, когда у меня есть, с чем сравнивать…

Неужели у меня наконец хватило смелости признать, что всё это время я страдала из-за фальшивки, которую сама себе придумала?

Воспоминания о Сашке ниточкой потянули за собой воспоминания о жизни до Риджии. Не о бытовых мелочах: о событиях, о людях, об утраченной семье. Сейчас всё это казалось лишь сном, существованием в анабиозе, бледным подобием настоящей жизни…

И тут мне стало грустно.

Нет, неправильно так думать. Неправильно. Мой дом там, не здесь. И настоящая жизнь, та, которая мне предназначена — там, не здесь. А это лишь безумное путешествие в Зазеркалье, которому суждено когда-нибудь закончиться.

Пусть даже сейчас мне кажется, что в действительности я начала жить, лишь очнувшись у чёрного пруда.

— И что же в моей скромной персоне вызвало ваш научный интерес? — вынырнув из омута невесёлых дум, спросила я.

— Слышал о тебе слишком противоречивые мнения. И захотел составить собственное. Особенно после всего, что услышал сегодня из твоих уст. — Фаник слегка пожал плечами. — Криста говорит, что ты бездушная и бессердечная интриганка. Восхт — что тебе просто не оставили выбора, и у тёмных ты такой же вынужденный гость, как и мы. Но я вижу, что ты выбрала свою сторону, и это не сторона света… и мне интересно, почему. Ведь здесь, насколько я знаю, тебе оказали не самый радушный приём.

Даже сейчас в его тоне сквозили обычные смешливые нотки, и невозможно было сказать, шутит он или говорит всерьёз.

— Я умею абстрагироваться от личного отношения. И взглянуть на вещи трезво. — Я в свою очередь пожала плечами. — А Криста… о вас она говорила, что вы мягкотелый мальчик, влюблённый в неё без памяти. Как думаете, её суждениям можно доверять?

Фаник засмеялся; а я попыталась понять, повинно ли его сходство с Сашкой в том, что в присутствии младшего эльфийского принца я чувствую себя спокойно и свободно.

Куда спокойнее и свободнее, чем обычно чувствую себя при посторонних.

— Кристе свойственно выдавать желаемое за действительное, — сказал эльф. — Она далеко не так умна, как думает Дэн… но и не так глупа, как думаешь ты. Истина часто бывает где-то посередине.

— А вы знаете, что я о ней думаю?

Перемывать Кристе косточки я не собиралась. Это занятие всегда казалось мне мелочным и недостойным.

С другой стороны, смысла выражения «не суди и не судим будешь» я никогда не понимала: людям не свойственно задумываться о том, судит ли других объект их злобных сплетен.

— Это, знаешь ли, угадать нетрудно. Думаю, твоё мнение о ней не сильно отличается от того, что сперва сложилось у меня.

— Тогда, должно быть, вы очень хорошо его маскировали, раз она сочла, что вы в неё влюблены.

— Обычная учтивость к избраннице брата… для меня. Но, насколько я понял, мужчины в вашем мире крайне редко ведут себя учтиво, и женщины, не привыкшие к невинным обыденным комплиментам, принимают подобные слова за знаки особого внимания.

— И насколько же ваши комплименты Кристе были невинными и обыденными?

— Нечто в духе «я безмерно счастлив за брата, пусть мне и немного грустно, что красоте столь прекрасной девы, подобной несравненной прелести восходящего солнца, суждено ослепить не меня» — на мой взгляд, вполне невинно.

Я не удержалась от улыбки:

— При вашем дворе всегда так изъясняются?

— На официальных приёмах, по крайней мере. И это ещё далеко не самые изысканные слова. Я среди эльфов не считаюсь красноречивым.

— Действительно, чего ещё ожидать от эльфов. — Я вздохнула. — Знаете, в сравнении с этим… наши мужчины даже с возлюбленными чаще всего ведут себя так, будто только вчера плясали в шкурах вокруг костра.

Фаник снова засмеялся, тихо и коротко.

— Чего ещё ожидать от эльфов, — повторил он со странной печалью. — Людям почему-то свойственно думать, что мы — прекрасные, возвышенные, неземные создания. А на самом деле… те же люди, лишь немного другие. И я не понимаю, почему некоторые из нас считают себя лучше людей. Только потому, что богами нам даны многие качества, которыми люди похвастаться не могут? Но ведь это не наша заслуга. И пусть мы живём дольше, мы живём так же, как люди, и чувствуем всё то же, что люди. — Он задумчиво смял в пальцах манжет своей рубашки. — Вот дядя Фрайн… мне всегда казалось, что он тот самый эльф, о которых люди складывают свои легенды. Истинное Дитя Солнца, смеющееся и лучезарное. Сколько его помню, он всегда всем улыбался. — Принц тоже улыбнулся, пусть и невесело. — Однажды, когда я был ещё маленьким, я спросил его, почему он всегда улыбается. Спросил, неужели ему никогда не бывает грустно? А он ответил, что бывает, ещё как, а его улыбка — это маска… но улыбка растворяет боль, и если носить эту маску на лице, как броню, то со временем она прирастает к коже, и тогда ты действительно начинаешь смотреть на всё с улыбкой. Даже на самые плохие вещи. — Фаник помолчал. — Я запомнил этот ответ на всю жизнь. И… мне это помогло, как и ему.

Я не сразу нашлась, что сказать. И лишь села поудобнее, поджав ноги под себя.

Странно, но он говорил со мной так, будто мы знаем друг друга уже давно. С той степенью доверия, которой не бывает между незнакомцами. А самое странное, что это не казалось мне неестественным, и то опасливое напряжение, всегда стеной выраставшее между мной и большинством людей, даже теми, с которыми я была знакома не первый год — отсутствовало.

Впрочем, Фаник никак не относился к «большинству людей».

Хотя бы потому, что не был человеком.

— В вашем мире такие трогательные семьи, — вырвалось у меня. — Эсфориэль и Фрайндин, вы с Дэнимоном… вы все так любите друг друга. Для вас «семья» — это не просто слово.

— Не для всех из нас, как ты могла убедиться. Хотя дяди всегда были мне ближе отца. — Фаник вдруг поморщился, точно от боли. — А я ведь действительно думал, что дядя Фрайн мог нанять тех людей. Несмотря на то, что за всю жизнь он ни разу не дал мне повода в нём усомниться.

— Иногда это очень трудно: доверять даже тем, кого любишь, — сказала я, вспомнив Лода.

— Но, как выяснилось, мы с Дэном были правы, когда не верили, что дядя Эсфор хотел свергнуть отца с престола, — принц качнул головой. — Дэн считает, что знакомство с тёмными плохо на нас влияет. Он до сих пор не может простить себе, что убил одного из тех, кто держал меня в плену.

Поверить не могу.

— Порой ваш брат меня поражает, честно скажу. Тот наёмник в полной мере заслужил свою смерть, причём долгую и мучительную, а не просто…

— Дэн не считает, что он не заслужил смерть. Хотя никогда раньше не убивал, только… обезвреживал. Дэн считает, что не пристало без суда убивать безоружного и беззащитного пленника, который даже не может сопротивляться.

Рыцарский кодекс? Ха.

Никогда не любила легенды о рыцарях.

— Убийство есть убийство. Всегда и везде. И нет никакой разницы, как ты убил кого-то… в бою по каким-то «правилам» или ножом в спину, — мой ответ прозвучал чуть резче, чем мне хотелось. — Кто-то оправдывает кровь на своих руках «честным поединком» и высокомерно осуждает тех, кто убивает тайно, в ночи — но это гнусное лицемерие, ведь между ними нет никакой разницы. Оба — убийцы. Просто один принял это и не гнушается пользоваться наиболее эффективными методами, а другой прячется от неприглядной правды за своими «правилами». — Я откинулась на спинку кресла. — Можно жалеть о том, что ты убил невинного. Можно жалеть о том, что ты вообще убил кого-то. Но жалеть о том, как именно ты его убил, глупо и смешно.

Фаник не ответил. Просто смотрел на меня: молча, пристально, будто оценивающе.

И это вызвало у меня усмешку.

— Теперь, думаю, вы понимаете, почему я выбрала сторону тёмных.

Принц ответил не сразу. Сначала вскинул глаза, поглядев вверх в такой глубокой задумчивости, словно вычислял что-то.

— Интересная ты личность, Белая Ведьма, — отстранённо заметил он потом. — Да, среди светлых с такими взглядами тебе пришлось бы… нелегко. Хотя я склонен с тобой согласиться.

— Вы? — я не удержалась.

— Не удивляйся. Меня тоже трудно назвать типичным светлым. Наверное, потому что мной преимущественно занимался дядя Эсфориэль, а он не питал к тёмным той же ненависти, что все вокруг меня… и я с детства часами просиживал в библиотеке, изучая книги о дроу.

А младший эльфийский принц, оказывается, полон сюрпризов.

— Зачем?

— Пытался лучше узнать своего врага. Возможно, это была одна из причин того, что отец меня невзлюбил. — Фаник провёл пальцем по столу, словно выводя начало какого-то узора. — По-моему, вконец он разочаровался во мне, когда я спросил, нельзя ли поговорить с тёмными и выяснить, что у них на уме и чего они хотят. Маленький был, наивный…

— Вы… правда этого хотели?

— Восхт же говорил тебе о своих сомнениях? В том, что именно случилось восемнадцать лет назад? — он поднял глаза, снова встретив мой взгляд. — Мы с ним сомневались вместе.

Как любопытно.

Впрочем, Фаник явно достаточно умён, чтобы тоже поверить — дроу не пошли бы на подобное безумство.

— Не с подачи тэльи Эсфориэля, случайно?

— Да, в некоторых его фразах сквозили сомнения на этот счёт. Наверное, я это чувствовал. Но вообще он избегал говорить с нами на эту тему. Отец, как ты понимаешь, не слишком одобрительно относился к подобным разговорам. — Фаник рассеянно запустил пальцы в волосы. — Отец… он не всегда был таким, как сейчас. Говорят, до той резни он умел улыбаться. Искренне, по крайней мере. Мне жаль, что я не знал его таким. И в день резни нас с Дэном лишили не только матери, но и отца… настоящего. — Губы принца досадливо дрогнули. — Когда это случилось, Дэну было пять, мне едва исполнился год. И иногда я отчаянно завидую, что брат помнит мамино лицо и голос, а у меня не осталось о ней никаких воспоминаний.

— Может, оно и к лучшему, — пробормотала я. — С воспоминаниями… гораздо больнее.

Фаник устремил на меня долгий взгляд из-под длинных ресниц. Заставив ругнуться про себя. Какого чёрта я откровенничаю с тем, кого едва знаю, если всегда закрывалась от всех? Начала с Лодом, продолжила с Фаником, а следующим кто будет? Пойду изливать душу Навинии?

Нет, вся эта история и все новые знакомства явно не пошли мне на пользу. Как и странные отношения с Лодом. Всё это заставляло меня почти поверить в бескорыстную доброту, благородство, преданность, любовь и прочую ерунду — и становиться… мягче. Доверчивее. Более открытой.

А будучи мягкой, доверчивой, открытой, да к тому же верящей в подобные глупости — ты не проживёшь долго ни в одном из миров.

— Так ты тоже потеряла семью, — молвил принц.

— Потеряла, — коротко подтвердила я. — А что это за прекрасная Льомдэлль, о которой Дэнимон упомянул на совете?

Я знала, что избрала довольно топорный способ перевести тему, но ответ на заданный вопрос и правда меня живо интересовал.

— Льомдэлль из рода Эльскиар. Эльфийка, первая возлюбленная отца. — Фаник явно понял, что я не желаю откровенничать, и не стал удивляться резкой смене предмета обсуждения. — Она погибла в войне с Тэйрантом. Не желала отсиживаться в безопасной столице, отправилась ухаживать за ранеными в человеческий городок… а в итоге он оказался на линии фронта, и тёмные магией сожгли его дотла. Вместе со всеми жителями. Льомдэлль тогда было всего двадцать два.

Я даже не смогла ничего сказать.

Да, я выбрала свою сторону, но напоминания о том, что когда-то творила эта сторона, меня не радовали.

— Забавно, — задумчиво проговорил Фаник, который, кажется, не ждал моего ответа, — отец два раза не смог спасти тех, кого любит. Как и дядя Эсфор. А ведь они оба так и не совершили эйтлих.

Незнакомое слово заставило меня насторожиться.

— Эйтлих?

— Тебе не рассказывали? Это эльфийский ритуал.

— Что-то вроде блойв брайевур? — я вспомнила обряд, которым когда-то Эсфориэль связал себя с Тэйрантом.

— Да, но эйтлих сильнее. Пожалуй, это самая сильная наша магия. Так-то мы не можем похвастаться особыми способностями творить чудеса, — иронично заметил Фаник. — Эйтлих… как бы объяснить… каждый эльфийский мужчина один раз в жизни может провести ритуал, который навеки свяжет его с любимой женщиной, и этим обрядом он отдаст ей половину своей жизни. Да, его может совершить только мужчина, и только с женщиной, которую он любит всем сердцем — и не как сестру, дочь, мать или друга. При этом женщина может быть как эльфийкой, так и человеком… или вовсе дроу.

Интересно, однако. Эльфы ведь бессмертны. И сколько будет половина от бесконечности?

— Значит, этим ритуалом пользуются, чтобы продлить жизнь своим возлюбленным, если они смертные? — предположила я.

— О, нет. К сожалению, эйтлих не замедляет старение. Так что… если его и проводят со смертными, то те предпочитают покончить с собой, прожив немногим дольше других людей.

Да, думаю, никому не хочется коротать вечность развалиной, гниющей заживо.

— И в чём тогда смысл?

— В том, что этот ритуал может вытащить женщину почти с того света. Как только ты совершаешь его, она… будто рождается заново. Эйтлих исцеляет любое проклятие и излечивает любую рану, и он позволяет тебе вернуть возлюбленную к жизни, когда все остальные средства бессильны… но только в том случае, если ты действительно её любишь и если её сердце ещё бьётся.

— То есть эйтлих совершают, если женщине грозит преждевременная гибель?

— Именно.

Всё интереснее и интереснее. Ну да, Эсфор в Хьярте нашёл свою принцессу уже мёртвой, потому и не мог спасти её; а Хьовфин, видимо, вообще был в другом месте, когда его прекрасная Льомдэлль обратилась пеплом.

Странно только, что Повелитель эльфов не спас жену восемнадцать лет назад, когда она умирала от яда…

И тут внезапное воспоминание заставило меня вскинуть голову:

— А вашу мать, — я постаралась произнести как можно деликатнее, — случайно отравили не лёмуном?

— Лёмуном, — в кивке Фаника не было ни печали, ни удивления. — И потому отец не смог ничего сделать.

Понятно. Тот самый яд, который упоминала Морти, мгновенно останавливающий сердце. И этим выбором отравитель Повелительницы отрезал жертве все шансы выжить, даже чудом. А после такого ненависть Хьовфина к тёмным вполне объяснима: если кто-то дважды лишил тебя любимой…

Однако наш таинственный интриган предусмотрел всё. Такое, пожалуй, заслуживает капельку уважения.

— И сложный ритуал?

— Отнюдь. Не нужно ни рун, ни заклятий, ни крови, одни лишь слова… хотя, наверное, эти слова и можно считать заклятием. — Фаник прикрыл глаза, прежде чем начать цитировать наизусть. — «Клянусь хранить жизнь твою, душу и сердце, пока не испущу последний вздох. Отдаю тебе моё сердце, мою душу и мою жизнь. Прими мой дар, прими меня, как я принимаю тебя. Мы едины, отныне и навсегда».

— И всё?

— И поцелуй, конечно, — лукаво закончил принц.

Поцелуй истинной любви. Естественно. Куда же без него.

Выходит, когда я говорила Восхту, что только в книжке героя может оживить волшебная сила любви — я малость погорячилась.

— Значит, ваша мать была похожа на первую возлюбленную Хьовфина? — помолчав, спросила я.

— Похожа. Даже внешне, если не считать цвета волос и глаз. И по характеру тоже. По крайней мере, так говорил дядя Эсфор: что отец при первой же встрече с мамой словно вновь обрёл свою потерянную Дэлль… и его совершенно не смутило, что мама была смертной. Уже месяц спустя он взял её в жёны.

— Судя по всему, эльфы были не слишком этому рады.

— Не слишком. Особенно дом Эльскиар. Отец ведь на тот момент был помолвлен с одной из их рода.

— Да? — я навострила уши. — И с кем же?

— А… леттэ Авэндилль. Но они обручились, когда ей было всего одиннадцать, и разорвали помолвку два года спустя. Отец изначально пошёл на неё от безысходности. Устал выслушивать от подданных намёки на то, что королевству нужен наследник. А маленькая Авэндилль, по всеобщему признанию, росла очень похожей на свою тётю.

— Ту самую Льомдэлль?

— Да. Потому все и надеялись, что она сможет излечить разбитое сердце Повелителя, — сарказм в голосе Фаника был почти неуловим. — А потом в его жизни появилась мама, и отец, недолго думая, расторг брачный договор. Зато маленькую Авэндилль сделали маминой фрейлиной.

В моих мыслях вовсю трезвонил маленький, но очень тревожный колокольчик. Отчётливо вызывая в памяти мои же собственные слова.

…возможно, какая-нибудь эльфийка мечтала убрать её с дороги и занять её место…

— Принц, — осторожно проговорила я, — а вы никогда не думали, что это Эльскиары?..

Я не решилась завершить фразу, но Фаник понял меня и так.

— Убили маму? Да, думал, — спокойно откликнулся он. — Но, если поразмыслить, это ничего бы им не дало. К тому же и дядя Эсфор, и дядя Фрайн говорили, что на том пиру никто из Эльскиаров к маме даже не приближался.

— И её фрейлина?

— Она не в счёт. Авэндилль тогда было девятнадцать. Моя ровесница. Твоя ровесница. Просто ребёнок.

— Девятнадцать — уже не ребёнок. А даже дети бывают очень жестокими.

Фаник долго смотрел на меня; казалось, я могла видеть сомнение, всплеснувшееся на дне его зрачков.

— Но она так… мила. И у мамы была любимицей. Все говорили, что Авэндилль видела в Повелительнице вторую мать, — произнёс он потом. Медленно, будто взвешивая каждое слово. — Пойти на такое чудовищное преступление… зачем?

— А как же жажда короны?

— Их помолвку расторгли. У отца уже были наследники. У него не оставалось ни единой причины снова жениться, да к тому же на ней.

— Вот именно. У него были наследники, — повторила я. — А теперь, когда их нет?

— У отца остался брат.

— Да, но брат — это крайний случай. Правители всегда стараются оставить на престоле сына. Ведь Хьовфин когда-то решился на брак по расчёту… именно потому, что королевству был нужен наследник. И тогда наличие братьев его не остановило.

Принц промолчал.

— К тому же мне видятся в этом не столько соображения чистой выгоды, сколько эмоции. Вы правы, то убийство — чудовищное преступление, и тот, кто его совершил, здорово рисковал, причём не только своей жизнью. За убийством явно стояла скорее страсть, чем холодный расчёт. А девятнадцатилетняя девочка, которая сходит с ума от ревности, как раз могла пойти на такой безумный шаг.

— Когда отец разорвал помолвку, Авэндилль было всего тринадцать. Они с отцом толком не общались, виделись лишь на официальных приёмах. Да и после… она ничем не проявляла, что испытывает к нему какие-то особенные чувства. Не может быть, чтобы она любила его.

— Я могла бы рассказать вам историю о девочке, которая в тринадцать лет влюбилась в своего лучшего друга. И потом годами заставляла себя верить, что продолжает его любить, хотя на самом деле это было совсем не так, — отстранённо заметила я. — Девочки порой бывают… странными. А влюбиться в того, кого совсем не знаешь, ещё проще. Особенно если это прекрасный эльфийский король.

— И та девочка готова была убить ради своего друга? Соперницу? Его любимую женщину, мать его детей?

— Эта девочка — нет. Но когда мы не поделили предмет страсти с избранницей вашего дяди, она столкнула меня в реку с большой высоты, хотя я не умела плавать. А ведь я не назвала бы её плохим человеком. Однако бывают плохие люди… и плохие эльфы, думаю, тоже.

— Даже если на одну безумную секунду предположить, что это правда, Авэндилль достаточно было подождать какую-то сотню лет, и соперница устранилась бы сама собой.

— Если ей двигала страсть, она не могла ждать. Когда ты не прожил ещё и двадцати, сотня — это несколько жизней.

Эльф молчал. Долго молчал.

Потом поднялся на ноги, выпрямившись легко, словно травинка, которую перестал гнуть ветер.

— Я подумаю над твоими доводами. — Он отвернулся. Направился было к выходу, но на полпути оглянулся через плечо, посмотрев на меня с задорным прищуром. — Ты веришь в любовь с первого взгляда, Белая Ведьма?

Святые ёжики. Только не говорите, что он в меня влюбился. Всё равно никогда не поверю. Даже если обычно попаданок наделяют способностью к привороту, меня явно обделили всем, что уготовили остальным.

И нет, я не верю в любовь с первого взгляда. Только со второй шахматной партии.

Но этого я ему, конечно, не скажу.

— А к чему вопрос? — уклончиво уточнила я.

— Просто мысль интересная появилась, — его лукавой улыбкой, наверное, можно было бы растопить ледник. — Если бывает любовь с первого взгляда, то почему не быть дружбе с первого взгляда?

Вот как. Предположим, это уже больше похоже на правду.

И, пожалуй, даже взаимную — пусть мне и самой это кажется безумием.

Но этого я ему, конечно, тоже не скажу.

— Не путайте дружбу и симпатию. Дружба… истинность дружбы… её можно узнать только со временем.

— Но любовь и симпатию тоже легко спутать. И истинность любви тоже можно узнать только со временем.

Интересно, как в одном взгляде одновременно может быть столько смеха и столько серьёзности?

— Мы вообще часто называем любовью что-то другое. Можно быть прекрасными супругами и плохими любовниками. Можно быть прекрасными любовниками и плохими друзьями. А любовь должна включать в себя хотя бы два компонента, и без дружбы, без единения умов и душ, она — фальшивка, не более.

— Тем не менее мы называем это любовью: то, что можно почувствовать с первого взгляда. Тогда почему внезапную симпатию, не связанную с влечением тела, не называть дружбой?

Какое-то время мы смотрели друг на друга, и я подумала, что его глаза не цвета корицы, а цвета… чая. Чёрного, тёплого, терпкого. С чем-нибудь вкусным и ароматным, вроде шоколада — и, наверное, с той самой корицей, которая придаёт перчинку.

Всё, как я люблю.

— Знаете, я ведь помогала Лоду составить план вашего спасения. Как вызволить вас из лап наёмников. И тогда мне не было до вас никакого дела, — неожиданно выговорила я. — Вы для меня были… просто ещё одной фигуркой на доске, вот и всё. Важной фигуркой. Не более. — Я сняла очки и, глядя в сторону, задумчиво протёрла стёкла полами рубашки. — И когда мы вытащили вас из того подвала… мне было, в общем-то, всё равно, выживете вы или нет.

— Твоя честность просто восхитительна, — даже без очков, боковым зрением я увидела, как Фаник насмешливо поклонился. — Но почему-то мне кажется, что за этим должна последовать фраза, начинающаяся со слов «а теперь».

— Да. А теперь…

Я медитативно водила батистовой тканью по прямоугольным кусочкам прозрачного пластика. Потом проверила линзы на свет. Убедившись, что вижу на них лишь царапины, немногочисленные и хорошо знакомые, вернула очки на нос.

Всё-таки посмотрела Фанику в глаза.

— Я действительно очень рада, что смогла вас спасти.

Он не ответил. Просто улыбнулся — и, наконец отвернувшись, легко и неслышно сбежал вниз по лестнице, оставив меня смотреть ему вслед.

С внезапной усмешкой.

Эх, Фаник, Фаник… наверное, если б моя история была классической сказочкой про попаданку, именно ты бы и стал моим прекрасным эльфийским принцем. Ведь если б я никогда не встречала Лода, я бы обязательно в тебя влюбилась. Ведь если б прореха дала мне положенные чит-коды, ты бы наверняка мог влюбиться в меня.

И в кои-то веки в моей жизни всё было бы так чудесно, так просто: без мучительных сомнений, без биполярных отношений, без посягательства на чужих возлюбленных…

Однако всё сложилось так, как сложилось. Так, что нам суждено дружить. Пусть даже с первого взгляда.

И, как бы глупо это ни было — я не могу сказать, что мне жаль.

Спустя пару часов я сидела в кресле и наблюдала, как Лод, устроившись на том же самом табурете, делает новый ошейник. Взамен того, что раскололся на Машке.

Рассказывая ему о том, что узнала от эльфийского принца.

— Ты ведь это и имел в виду? — вкратце изложив историю Авэндилль, подытожила я. — Когда спрашивал, что я думаю про убийство Повелительницы? Говорил, что когда-нибудь расскажешь мне про ситуацию при эльфийском дворе… и тогда я пойму, за что ты сказал мне «спасибо».

Лод ответил не сразу. Он неторопливо вёл кончиками пальцев по металлическому кольцу, и под его ладонью на серебре проступала насечка тонкой рунной вязи; губы колдуна не двигались, однако я знала, что про себя он проговаривает магическую формулу.

Мне не хотелось его отвлекать, но он сам сказал, что мой рассказ его нисколько не отвлечёт.

— Да. Это я и имел в виду, — произнёс Лод, когда рунная цепочка замкнулась, обвив весь ошейник по кругу, словно уроборос. — Теперь ты понимаешь, насколько близкой к истине была твоя слепая догадка.

— Но почему светлые не додумались до того же, что я угадала вслепую?

— Они и не пытались думать. Никто, кроме Эсфориэля… и его юных воспитанников. Но даже они не заподозрили Авэндилль, и вообще предпочитали держать свои мысли при себе. — Лод повертел ошейник в руках. — Для всех Повелительницу отравили тёмные. Это же очевидно. В отличие от мысли, что убийца — маленькая девочка из знатнейшего дома, невинное светлое создание, присягавшее ей на верность.

— Не такая уж и маленькая.

— По эльфийским меркам в девятнадцать ты — ребёнок, едва покинувший колыбель. А по законам любого народа убить Повелителя или его супругу значит навлечь вечное проклятие богов и на себя, и на весь свой род. Даже у людей немногие решались на такое… а у эльфов я, пожалуй, не припомню ни единого случая.

— То есть никому просто в голову не могло прийти, что эта Авэндилль решит проблему с соперницей таким способом?

— Никому в голову не могло прийти даже то, что Авэндилль вообще считает её соперницей. Ты ведь слышала, что говорил Фаник. Если эта девочка действительно ненавидела его мать и любила его отца, то крайне искусно это скрывала. И продолжает скрывать до сих пор. — Лод удовлетворённо отложил серебряное кольцо на столешницу. — Впрочем, может, она и ни при чём. Кто знает. В любом случае… сейчас нам проще найти того, кто заказал наёмникам убийство принца, а не расследовать преступление восемнадцатилетней давности.

— Брось. Ты наверняка тоже думаешь, что это сделал один и тот же человек. Или эльф. — Я азартно подалась вперёд. — Авэндилль избавилась от Повелительницы, потом, дождавшись удобного случая, от её сыновей — и вот Хьовфин снова бездетный вдовец, а королевство снова нуждается в наследнике. Здравствуй, повод снова заключить брак по расчёту. А кто у нас самая подходящая партия? По-моему, всё сходится.

— Это лишь теория. Нам же стоит опираться на факты. А факты у нас появятся завтра, когда «старшак» поведает всё, что знает о заказчике. И там уже будем думать. — Колдун посмотрел на меня. — А вы с Фаником неплохо ладите.

Он сказал это без одобрения, без осуждения, без насмешки. Без эмоций. В своём обычном констатирующем стиле.

Будь на его месте кто угодно другой, я могла бы подумать, что он ревнует.

А, может, подыграть? И посмотреть на его реакцию? Попробовать пробить на эмоции… ведь сколько раз я слышала, что ревность — прекрасный катализатор отношений.

Но даже если не брать в расчёт, что я не имею на это никакого права, и его мне не обмануть — это будет одной из тех истинно бабских манипуляций, которые я всегда терпеть не могла.

— Да. Неплохо, — просто сказала я. Посмеялась, тихо и коротко. — Я даже думала сегодня, насколько всем было бы легче, если б я влюбилась в него, а не в тебя. Всем… включая меня.

Он ничем не показал, что не ожидал моих слов. И смеяться вместе со мной не стал. Просто продолжал смотреть, внимательно и мягко.

Потом перевёл взгляд на ошейник, так и лежавший на столе.

— Да. Пожалуй, — не глядя на меня, он коснулся серебра кончиком указательного пальца. — Я тоже иногда думаю, насколько было бы легче, если б я отступился от Морти. Не всем, но многим. Включая меня. — Его палец скользнул по гладкой металлической кромке, медленно и плавно, точно стирая невидимую пыль. — Но в этом мире есть очень немного вещей, после которых я возненавижу сам себя. И предать её — одна из них.

Это была откровенность за откровенность.

И я тоже ничем не показала, что не ожидала её.

Нет, тебе нечего стыдиться, Лод. Ты верен ей и верен себе. И ирония в том, что если бы ты предал свою принцессу, то тебя возненавидел бы не только ты сам. Потому что у меня с детства слишком болезненное отношение к мужчинам, которые предают своих женщин.

Это определённо было смешно — но если б он оставил Морти ради меня, то ничего не приобрёл бы в моих глазах. Только потерял.

Почему я настолько ненормальная?

Я следила за его пальцем, неторопливо обводившим край ошейника, вычерчивая идеальный круг; и смутная догадка, зародившаяся вчера, перешла в уверенность.

— Знаешь, а ты ведь не следуешь своим же советам, — вполголоса произнесла я. — Ты говорил мне «давай выход боли»… однако сам даже не думаешь давать выход своей.

Он не поднял взгляд. И не вздрогнул.

Но рука его замерла.

— Мы с тобой похожи. Чем мне было больнее, тем меньше я всегда старалась это показывать. И ты… тебе ведь очень больно. Из-за Морти. Из-за того, что она не может быть только твоей.

— Я никогда и мысли не допускал, что она может быть только моей. — Лод так и не посмотрел на меня, и голос его остался бесстрастным… и лишь рука вдруг бессильно упала на стол. Резким, отчаянным жестом. — Но да, мне больно.

Я всматривалась в его лицо, в светлые глаза, устремлённые вдаль. Он казался таким же спокойным, как обычно, но я уже знала его — так же, как он знал меня, — и могла различить ту усталость и ту печаль, которые он прятал за своей спокойной маской. Сердце снова заныло, уязвлённое гадкой иглой мысленного шепотка «он страдает не из-за тебя, он никогда не будет так страдать из-за тебя»…

Заставив сжать кулаки: с отвращением.

Ревность — одна из самых мерзких и низких вещей, какие только бывают на свете. Ужасное и мелочное порождение собственничества, толкающее на страшные слова и страшные поступки. И она никак не может стать катализатором для любви — потому что в любви не должно быть ничего мерзкого.

Ему больно, и мне плевать на причины. Ему больно, а я люблю его, и я не хочу, чтобы ему было больно. Но я никогда не умела утешать, не умела находить добрые и ласковые слова, не умела угадывать, что человеку нужно сейчас услышать.

А всё, что я могу…

Даже когда я встала с кресла, Лод так и не повернул головы. Может, подумал, что мне не понравился его ответ. Может, решил, что я ухожу.

Наверное, поэтому он едва заметно вздрогнул, когда я, прижавшись сзади к его спине, обвила его шею руками.

Я обняла его молча. Просто обняла, уткнувшись носом в его волосы, цвета мокрого песка, легко и горько пахшие полынью. Застыла так — не поглаживая, не напрашиваясь на ответную ласку, ничего не говоря. Просто потому, что сейчас это был единственный способ, которым я могла дать ему хоть капельку тепла; и я знала, что он не поймёт это превратно.

Он никак не реагировал. Да я и не ждала реакции.

Наверное, поэтому настала моя очередь вздрогнуть — когда он, перехватив мою ладонь своей, порывисто прижал её к губам.

Они коснулись моего запястья, с внутренней стороны, там, где бьётся пульс. Не торопясь отпускать. Он не сказал ни слова, но в этом жесте я отчётливо расслышала… даже не «спасибо», а — «ты удивительная». Непроизнесённое, невысказанное, абсолютно ясное. И под кожей вновь растеклась жаркая, предательская слабость, и время, как и мир, стыло в оцепенении секунду, другую, третью — или прошло уже десять, или это одна длится столько, что кажется мне вечностью…

…и в тот миг, когда я поняла, что происходит — Лод резко разжал пальцы, а я рывком отстранилась. Одновременно, синхронно.

Как и многое из того, что мы делали.

Те несколько мгновений, в течение которых я возвращала сбившемуся дыханию привычный ритм, он просто сидел. Спиной ко мне. Не шевелясь.

А потом, повернувшись, заглянул в моё лицо — без тени смущения, без тени неудобства. Так, словно ничего не случилось.

— Знаешь, я часто вспоминаю те истории, которые ты рассказывала Кристе, — произнёс Лод. Обычным дружеским тоном, явно решив сменить тему. — Когда вы с ней учили риджийский.

Момент незаконной, неправильной нежности миновал. И сейчас, глядя в спокойное лицо Лода — мне вдруг трудно стало поверить, что он вообще был.

И с чего меня так пронял обычный поцелуй руки? Нафантазировала себе невесть что. Не мог же Лод действительно никак не отреагировать на то, что я сделала. Это был просто жест благодарности. Вполне целомудренный.

Вот и всё.

Но мне стоило некоторого труда отмахнуться от шепотка, вновь зазвучавшего в моей голове. О том, что колдун не мог не знать, как этот поцелуй подействует на меня — как и трогательное «наша девочка», — и что это прекрасный способ поддерживать мою милую иллюзию, что меня не просто используют.

Нет, уж лучше и правда думать, что ничего не случилось.

— Истории… а, книги, которые я ей пересказывала? — взяв себя в руки, я села обратно в кресло. Очень постаравшись, чтобы мой голос тоже звучал не дружелюбнее обычного. — Так ты нас подслушивал?

Он усмехнулся:

— Ты говоришь так, будто для тебя это неожиданность.

И правда. Что это я.

— Слушать их… было так странно, — Лод качнул головой. — Твои предшественники говорили, что в вашем мире придумывают такие истории. Не научные труды, не летописи реальных событий, а просто истории. Людей, которые никогда не жили, и их приключений. И это записывают… печатают… в книгах, чтобы другие тоже могли это читать.

Колдун говорил об этом так, словно обычный человек, вдруг столкнувшийся с магией.

Забавно… для меня этот мир — сказка, о которой я читала в книжках, но для него таковым был наш.

— Да. Именно так, — я кивнула. — Неужели у вас нет тех, что сочинял бы… легенды, сказки?

— Легенды — да. Но они либо повествуют о богах и сотворении нашего мира, либо основаны на том, что точно было когда-то. И сказки есть, только они короткие. Либо страшные, либо поучительные. Совсем не такие… масштабные, как те истории, о которых говорила ты. Их не видят смысла записывать, только облекают в песни… у вас же есть песни?

— Конечно. И стихи.

— Стихи?

— Ты не знаешь? Это… как если из песни убрать музыку. Оставить только слова.

— Но песни ведь не звучат без музыки. Не производят впечатления. Если не умеешь петь, проще просто пересказать ту историю, о которой они сложены. Своими словами.

— О, стихи производят впечатление. Ещё как. И с ними не работает «просто рассказать». Там зачастую… нет истории, нет чёткого сюжета. Чистые эмоции. И пересказывать, о чём они, напрасная трата времени. В таком-то виде они уж точно не произведут никакого впечатления.

— Нет истории?

В кои-то веки я видела, как глаза Лода ширятся в изумлении.

Я растерянно пощёлкала пальцами, едва ли не впервые в жизни жалея, что я не гуманитарий. Они-то наверняка сумели бы облечь объяснение в красивые слова — и рассказать о поэзии с таким же воодушевлением и восхищением, с каким я готова вещать про формулы.

Однако какой открывается простор для деятельности, если мы переживём эту передрягу и благополучно добьёмся мира. Учитывая, что я хотя бы приблизительно представляю, что такое печатный станок, и то количество литературы, которое хранится в моей голове… да и мои научные познания наверняка позволят привнести в Риджийский быт много полезных вещей. Нет, к сожалению, я вряд ли сравнюсь с некоторыми попаданками из книжек, которые невесть откуда знали всё на свете — от швейных премудростей до устройства двигателя внутреннего сгорания — и затевали техническую революцию, разом двигая средневековое королевство лет на шестьсот вперёд; но я действительно знала многое.

Однако всё это, конечно, только в том случае, если я вдруг не вернусь домой.

Вдруг.

— Проще показать на примере, — сдалась я. — Хочешь послушать мои любимые?

Лод кивнул, и я прокашлялась, стараясь не чувствовать себя на уроке литературы — потому что всегда смущалась и терялась, становясь объектом всеобщего внимания, а посему читала стихи абсолютно отвратительно. Хоть и получала свои пятёрки. Но общество Лода не заставляло меня ни смущаться, ни теряться, и ему я могла читать не то, что требовалось по школьной программе, а то, что мне действительно хотелось прочесть.

То, что мне действительно близко.

— Ты твердишь, что я холоден, замкнут и сух. Да, таким я и буду с тобой, — начала я: негромко, без намёка на театральный пафос, почти так же, как говорила, — не для ласковых слов я выковывал дух, не для дружб я боролся с судьбой…

Мне всегда нравился Блок. А этот стих — особенно. Отчасти из-за строк про открытую и детскую душу, которой суждено было сгореть.

И когда я закончила, Лод ещё долго сидел, молча глядя куда-то поверх моего плеча.

— Да. Теперь я понимаю, — произнёс колдун потом, тихо и непривычно мягко. — А ещё?

Надо же. Кто бы мог подумать, что наш мастер шахмат окажется ценителем поэзии.

Впрочем, про меня тоже вряд ли можно было такое подумать.

И я, улыбнувшись, читала ещё. Про мертвеца, которому нелегко притворяться живым и страстным среди людей, про второе крещение, что обратило моё сердце в лёд, про ребёнка, плачущего о том, что никто не придёт назад. И пусть Лод не знал многого из того, о чём я говорила, но ничего не спрашивал, и я знала, что он всё понимает и так: интуицией, сердцем, душой — ведь стихи совсем не обязательно осознавать разумом. А когда я закончила с Блоком, Акке принёс нам чай, и мы согрели ладони жаром глиняных кружек, сидя в бархатной полутьме. А Лод слушал, как я рассказываю про пятерых коней, которых подарил мне мой друг Люцифер, и про лукавого дракона, что учит меня смиренью, и про то, как тяжко жить, когда разум сносит глупости хулу, и про то, что жизнь лишь бездна зла — и в глазах колдуна, отливавших завороженной зеленью, сияли отблески свечей.

И я подумала, что мне совершенно плевать и на мои глупые сомнения, и на то, что читать стихи положено мужчинам, и на то, что у нас с Лодом не было и не будет нормальной романтики. Ведь нашу романтику — редкую, странную, неправильную романтику — я не променяла бы ни на каких принцев с серенадами под луной.

Потому что я сама ненормальная.

А потому нормальная — она же до чертиков банальная — мне была попросту не нужна.