Глава седьмая. Ночь света

Когда Морти тихо вошла в лабораторию своего хальдса, тот сидел за столом, увлечённо записывая что-то. В одиночестве. Металлический конец пера скользил по пергаменту, деревянный — выписывал в воздухе кружева, подчиняясь перепачканным чернилами пальцам; бледное лицо колдуна было спокойным, взгляд — сосредоточенным. Рядом стояла остывшая кружка с чаем, спящий Бульдог сопел под креслом.

Ничего необычного.

И только синие круги под глазами выдавали, что Первый Советник Повелителя дроу не спит четвёртый день.

Обняв Лода со спины, принцесса прильнула щекой к его щеке.

— Тебе надо отвлечься, — шепнула она. — Отдохнуть.

— Морти, завтра к нашим горам двинется семидесятитысячная армия, — Лод ожесточённо перечеркнул очередную строчку: как много раз до того. — И я очень не хочу воплощать в жизнь план, который заготовил на случай вторжения.

— Я знаю. Но в таком состоянии ты не можешь мыслить трезво. Ещё немного, и ты не сможешь мыслить вовсе. Отвлекись, и решение найдётся.

— Я не могу.

— Ты должен, — Морти накрыла ладонью его ладонь, останавливая перо. — Лод, иди спать.

— Сразу, как решу эту задачку, — он мягко, но непреклонно высвободил руку из её пальцев. — Как там Навиния?

— Я… сегодня ещё её не навещала.

— Тогда навести.

Он продолжил писать — и в тишине, нарушаемой лишь шорохом, с которым строки ложились на пергамент, Морти опустила глаза. Не говоря ни слова, отстранилась.

Прошла обратно к лестнице: медленно, точно ожидая, что её сейчас окликнут.

Не окликнули.

Покинув обитель колдуна, принцесса не повернула по направлению к башне Повелителя, а приблизилась к высокому окну; мысли её явно были где-то далеко. Облокотилась на мраморный подоконник, посмотрела в прозрачное стекло — одно из сотни, оплетённых изящным цветочным узором кованого оконного переплёта.

Внизу, в дворцовом саду, у чёрного пруда сидели трое. Белизна их одежд выделялась в вечном мраке, гармонировала со светящимися лепестками роз.

Взгляд на этих троих — а, может, лишь на одного из них — заставил взгляд Морти стать ещё тоскливее.

— Принцесса?

Услышав оклик, она вздрогнула и отстранилась от окна.

— Тэлья Эсфориэль, — принцесса степенно кивнула брату Повелителя эльфов.

Тот, помедлив, подошёл к ней:

— Я понимаю, отчего вы так печальны, но не нужно отчаиваться.

— Я не отчаиваюсь. Нет вестей о вашем брате?

— Нет. Во дворец иллюранди проникнуть не могут, за пределами дворца его ни разу не видели. Однако слухов о его участии в убийстве Авэндилль тоже не слышно. Видимо, Фин решил не разглашать этого. — Эсфориэль помолчал. — Что ж, вселяет надежду на благополучный исход.

— Благополучный исход?..

— Я буду рад, если Фрайна убедят, что мы лгали. Что лишь хотели переманить его на свою сторону. После всего, что случилось — если он будет упорствовать, настаивать на нашей правоте… — эльф резко отвернул голову, — нет, не хочу думать об этом. Надеюсь, Фин простит его. Он знает, что Фрайн всегда был наивен и верил тем, кого любит.

— Неужели нет никакой надежды, что Хьовфин прислушается к его словам? Светлые маги ведь могут проверить его память, найти там подтверждение…

— И что это докажет? Всё, что есть в памяти Фрайна — невинный эпизод, Авэндилль, которая слушает его песню. И наши слова. А светлые привыкли к тому, что эти слова всегда ложны.

Проследив за его взглядом, Морти снова посмотрела в окно.

— Как можно быть таким? — проговорила она отстранённо, наблюдая за белыми фигурками внизу. — Готовым без раздумий убить своего брата, своих детей?

— Для него это было бы спасением заплутавших, — Эсфориэль прикрыл глаза. — Он… явно не соображал ясно в тот момент. То, что он увидел, затмило ему разум. Хотя, откровенно говоря, я опасаюсь за его разум уже восемнадцать лет.

— И всё равно его любите.

— Да. Люблю, — эльф взглянул на неё мягко, с какой-то странной, едва заметной, щемящей улыбкой. — Принцесса, война страшна не тем, что убивает живых. Война страшна тем, что убивает их души. Делит мир на чёрное и белое, своих и чужих, врагов и друзей. Всё переворачивает, рушит все барьеры, снимает все запреты. И убивать… это перестаёт быть преступлением. Обращается в необходимость, привычку. И те, кто уходит на войну, либо не возвращаются вовсе, либо возвращаются не собой. — Он больше не улыбался. — Ты начинаешь считать воистину ужасным только одно: смерть. Если вы берёте пленного и не убиваете его, вы думаете, что оказали ему милость. А избиения, пытки, жестокость — всё это становится нормальным. Вот что страшнее всего. — Глаза его потускнели, взгляд, устремлённый на лицо Морти, застыл. — Тебя делают просто крохотной частью чего-то огромного, беспощадного, жуткого. Ты исполняешь приказы, идёшь вперёд, прокладываешь свой кровавый путь — не думая, не сомневаясь. И враги становятся всего лишь… цифрами. Единицами. Бесконечным списком тех, кого надо вычеркнуть, чтобы этот кошмар наконец закончился… но однажды ты сбиваешься со счёта. Перестаёшь чувствовать радость, тепло, любовь, зато в полной мере ощущаешь ненависть, ярость, жажду крови. Желание отомстить за всех, кто уже погиб на твоих глазах. А когда война заканчивается, ты ещё долго не можешь улыбаться, и чувствовать всё то, что умел чувствовать раньше — тоже. И тебя преследует только одно: осознание, что их больше нет. Тех, кого ты когда-то знал. Того, что ты когда-то знал. И мысль… а почему тогда всё ещё есть я?..

Какое-то время смотрел в одну точку. Потом, заметив завороженный ужас собеседницы — моргнул, и в сиреневые глаза вернулась осмысленность, вновь окрасив их живым блеском.

— Потом это возвращается. Радость жизни. Понимание счастья. Способность любить, — закончил он. — Но не скоро.

— И ваш брат так и не научился этому заново? — тихо спросила Морти; взор её смягчило понимание. — Жить и любить?

— Нет. Научился. Да только восемнадцать лет назад его заставили снова об этом забыть. Пусть не было открытого столкновения армий, но для него война началась уже тогда. И я не знаю, сможет ли он оправиться второй раз.

Вгляделся в лицо девушки, омрачённое задумчивой грустью. Взял её опустившиеся ладони в свои: естественным, ободряющим, отеческим жестом.

— Не печальтесь, принцесса. Мы найдём выход.

— Если придётся, я буду сражаться. Бок о бок с братом. До последней капли крови, — Морти, не отнимая рук, смотрела ему в глаза, прямо и открыто. — И буду убивать.

— Нет, — слово вырвалось порывисто, будто само собой. — Я делал всё возможное, чтоб Дэн и Фаник никогда не видели и не делали того, что видел и делал я — и сделаю невозможное, чтобы это миновало вас. — Он крепче сжал ладони принцессы: тонкими пальцами, будто выточенными из матового молочного стекла. — Ничто в этом мире не стоит вашей души.

Морти в изумлении встретила его взгляд, странным образом сделавшийся ярче, будто вокруг чёрных лун зрачков полыхнуло фиолетовое пламя. Встретила расширенными глазами, и губы её, приоткрывшись, растерянно глотнули воздух.

В тот же миг Эсфориэль, отпустив её руки, сделал шаг назад.

— Прошу прощения… должно быть, мой пыл напугал вас, — в голосе его не осталось и намёка на страстность. — Я лишь отчаянно не желаю, чтобы невинные проходили через подобное. Ни вы, ни мои племянники.

— Да, — после секундной заминки ответила Морти. — Конечно.

Эльф склонил голову, прощаясь:

— Звёздной ночи, принцесса.

Морти смотрела ему вслед, пока он не вышел из зала. Отчего-то прижала ладони к щекам. Зажмурилась.

Постояв так недолго, открыла глаза — теперь спокойные — и решительно направилась в сторону, противоположную той, куда двинулся Эсфориэль.

А в лаборатории Лод яростно отбросил перо. Рванув пергамент пополам, швырнул обрывки на стол. Уронил голову на руки, сжал пальцами виски.

Рывком поднявшись с кресла, глядя в пространство мутным взглядом, покрутил на пальце управляющее кольцо.

И, взметнув полами мантии, решившись на что-то — почти бегом направился к выходу.

***

— Я ни в коем случае не пытаюсь поставить под сомнение твой выдающийся ум, Белая Ведьма, но… ты правда надеешься, что доработаешь сложнейшую формулу, с которой не могут справиться те, кто изучал магию всю жизнь?

Скептический вопрос Восхта не заставил меня поднять взгляд.

— Всё лучше, чем сидеть и бесцельно страдать, — я сосредоточенно грызла кончик ручки, всматриваясь в синие рунные строчки, нацарапанные на листе пергамента.

Мы сидели в саду, на чёрном мраморном бортике пруда. Фаник, я и Восхт. Те три дня, что минули с нашего провала, мы предпочитали коротать либо здесь, либо в гостиной, за шахматной доской. Дэнимон явно нуждался в том, чтобы сокрушаться о своей никчёмности в одиночестве, и терпел только общество Кристы; в случившемся его никто не корил, но принц и без того явно подумывал о харакири. Лод ходил мрачнее тучи, кажется, вовсе перестал и есть, и спать, зато безвылазно корпел над рунными формулами.

Когда я спросила, что нам делать теперь, колдун лишь ответил коротко «у меня есть план». Я догадывалась, что этот план обязан быть — Лод не мог поставить всё на Дилль и её показания, он должен был думать о том, что делать, если у нас ничего не выйдет. Да только, судя по тому, как отчаянно колдун пытался доработать какое-то заклинание, этот план его не слишком устраивал.

Так что теперь он, видимо, разрабатывал запасной план к запасному плану.

Я заглядывала в пергамент, над которым Лод просиживал всё время, что не пропадал вне своей башни, ведя подготовку к вторжению. Разобравшись в рунных цепочках, поняла, что там записаны два заклятия: одно — некие защитные чары, другое — способ их нейтрализовать. Над вторым-то и работал колдун, и я подумала о дворце эльфов, о дворце людей, даже о сокровищнице лепреконов и драгоценных жемчужинах, спрятанных в ней — жемчужинах, о которых Лод уже говорил с послом маленького народца… но как это могло помочь нам сейчас? Разве что, преодолев защиту во дворцах, просто вырезать всех высокопоставленных эльфов и людей. Или надеть на них ошейники. Оставить армию без командования, а народы без правителей.

Да только думать о том, что это наш единственный шанс предотвратить грядущую резню, не хотелось. Это было бы временной мерой, способствующей лишь новой вспышке ненависти, но никак не заключению долгожданного мира раз и навсегда.

На предложения помочь Лод сухо отвечал, что моя помощь не требуется. Замечания, что ему не помешал бы отдых, и вовсе оставлял без внимания. Общение сводил к минимуму. Я не обижалась, но острое осознание собственной бесполезности вгоняло в тоску — и, когда колдун в очередной раз отлучился, просто взяла ручку и переписала заклинания на другой пергамент.

Когда я показала их Восхту, тот сказал только одно: это точно не защита эльфийского дворца. Попытался помочь мне, но сутки спустя признал, что с заклятиями такого уровня никогда не сталкивался и нейтрализовать их не сможет.

И, пытаясь самостоятельно довести чары до ума, я поняла всю трудность задачки, которую зачем-то хотел решить Лод.

— Сегодня светлые празднуют Солирдаг и весело пляшут вокруг костров, а завтра отправятся истреблять целый народ. С благословением нашего бога, умилостивив его напоследок. — Фаник мрачно смотрел на свои босые ноги, которые он свесил в воду. — Как это… мило.

— Надо сказать спасибо, что до праздника они никуда выступать не собирались, — буркнул Восхт. Он наконец расстался со своей мантией, так что сидел в одних штанах и рубашке. — Иначе сейчас, быть может, мы бы уже воевали.

«Ключ», «стена», «разрушение», «тишина»… нет, после руны «ключ» нужно ещё одно «разрушение», иначе не заработает. Но тогда опять придётся переписывать всю предыдущую часть…

А, чёрт!

Я зло ткнула ручкой в пергамент, оставив в нём дыру. Нейтрализующая формула упорно отказывалась выстраиваться: раз за разом я видела, как хотя бы один элемент защиты в итоге остаётся активным, а когда пыталась нейтрализовать и его, стройная последовательность рун рушилась, заставляя начинать всё заново.

Таинственные защитные чары были восхитительны. Эти формулы — элегантные, изящные, головокружительно сложные в своей лаконичности…

Наверное, в сравнении с тем, чем я сейчас занималась — хакнуть Пентагон показалось бы ерундой.

— Ты будешь сражаться? — Восхт покосился на принца. — Когда они придут сюда?

— Придётся.

— Против своих?

— Для них я больше не свой. — Фаник бесстрастно созерцал пепельные листья кувшинок, покачивавшихся на тёмной воде, слабо мерцавших во мраке. — Если они захотят меня убить, я буду защищаться. И защищать невинных.

И всё же… как так? Как могло всё рухнуть из-за глупой случайности? Какая-то часть меня упорно отказывалась признавать, что наше расследование, весь этот долгий путь мог закончиться так бездарно. И она же искала какой-то подвох, пыталась углядеть чей-то злой умысел… но я знала, что только в книжках ничего не бывает просто так. Только в детективах вроде бы случайная смерть обязательно окажется неслучайной — а в реальности люди умирают от того, что с крыши им на голову падает сосулька. Сама собой.

Дэну абсолютно незачем было убивать Авэндилль. Эльфийка не походила на того, кто собрался покончить с собой. Принц взмахнул мечом случайно, вслепую, а она оказалась не в том месте и не в то время. Вот и всё. В жизни это случается… а ещё в этом определённо была какая-то ирония. То, что эльфийка сама выкинула фокус, который поспособствовал её гибели — от рук сына женщины, которую она убила.

Это походило на злую шутку судьбы. Шутку на тему справедливого возмездия.

И, если подумать, многие злодеи кончали именно так.

— Сноуи…

На оклик Лода мы обернулись втроём.

Он смотрел на меня. Растрёпанный, уставший, осунувшийся: только сейчас, в призрачном сиянии светящихся роз, я увидела это чудовищно ясно.

Спазм болью сжал сердце, заставив пергамент дрогнуть в ладони.

— Я искал тебя, — Лод протянул мне руку. — Пойдём.

Я встала — с его помощью, без слов, без возражений. Кивнув Восхту и Фанику на прощание, последовала за ним во дворец. Меня ожидаемо повели в башню колдуна, и на столе в кабинете, где я обитала, нас встретили две дымящиеся кружки и серебряное блюдце с печеньем.

— Мне нравились наши чаепития, — Лод любезно отодвинул кресло, предлагая мне сесть. — Захотелось устроить ещё одно.

Пока не поздно, читалось невысказанное продолжение последней фразы.

Я опустилась на сидение. Сжала чашку в ладонях, косясь на колдуна, но он просто улыбнулся — и, взяв вторую, слегка отсалютовал ею мне. Тогда я потянулась за печеньем; с хрустом раскусив одно, принялась привычно просчитывать варианты.

Зачем он позвал меня? Наконец признал, что не справится с формулой один? Попросит у меня помощи?

Или…

Прежде, чем Лод наконец заговорил, прошло немало времени.

— Не буду посвящать тебя в тонкости моих расчётов, — без всякого вступления произнёс он, точно продолжая разговор, который мы уже вели. — Скажу только, что я научился анализировать возмущения в изнанке мира. И понял, что появление прорех между мирами всегда сопровождают… определённые явления. Если обращаешь на них внимание, если хочешь найти место, где прореха откроется в следующий раз, и время, когда она откроется, то это вполне осуществимо. Так что следующая прореха возникнет в Хьярте, через пять дней. — Поверхность его чая шла едва заметными волнами, колебавшимися между глиняными стенками. — Если ты хочешь вернуться в свой мир, тебе стоит быть там.

Да. Я была права: потому что этот вариант тоже пришёл мне в голову.

И, несмотря на то, что он был более чем логичным — мне стало обидно.

— Предлагаешь мне сбежать, как крыса с тонущего корабля?

— Крыса? — колдун посмотрел на меня непонимающе. — А они убегают? Куда?

Ну да. Он ведь никогда не имел дела с кораблями, и вряд ли в книгах дроу можно было прочитать о том, как ведут себя тамошние крысы.

Вернее, паппеи.

— Неважно. Я не собираюсь бросать вас в таком положении. Не после всего, через что мы прошли.

— Я не знаю, когда прореха откроется в следующий раз. И тогда может быть уже поздно, — его взгляд был цепким, несмотря на усталость. — Когда светлые вторгнутся под горы… я не знаю, что случится с тобой. Со всеми нами. Но даже если они решат поторопиться, их армия достигнет гор не раньше, чем через неделю. Ты успеешь уйти, и в своём мире будешь в безопасности.

Я помолчала. Глотнула напиток, горчивший терпкими нотками лаванды.

Я и сама думала о том, что мне лучше уйти. Ещё на той крыше в Мирстофе. Потому что какая-то часть меня без устали шептала, что моё теперешнее положение невыносимо унизительно — положение бесполезного балласта в войне, которую собираются завершить без меня, третьей лишней в любовном треугольнике, который почти невозможно разорвать. Ведь Лод говорил, что никогда не желал и никогда не пожелает служить никому, кроме Альи; и заставлять его отказываться от всего — от положения, от власти, от дружбы, от клятвы, от верности, от своего народа — ради неказистой девчонки из другого мира… какое право я имею на это?

Но от осознания того, что он даст мне уйти, снова стало больно.

А думать о том, что он, возможно, хочет моего ухода — отчаянно не хотелось.

— И ты думаешь, у меня это получится? — спросила я равнодушно. — Вернуться?

— Ты ведь скучаешь по дому. Ты сама говорила о твоём возвращении на родину. Значит, ты хочешь туда. — Он неотрывно смотрел на меня. Говорил спокойно, ровно, рассудительно, словно о какой-то абстрактной задаче. — Поскольку всё зависит исключительно от твоего желания… наверное, получится.

И что я должна сказать? Правду? Что не представляю, как смогу навсегда его оставить? Что мне плевать на опасность, что, если понадобится, я умру ради него или рядом с ним?

Да. Может, всё это мне и надо было сказать. Только вот та же часть меня, что уже шептала слова сомнений, напомнила: он никогда и ничего мне не обещал. Он говорил, что не сможет быть для меня всем, чем я хочу, и я не знаю, готов ли он действительно когда-нибудь разорвать отношения с Морти. Не знаю наверняка даже того, любит ли он меня — так же, как я люблю его.

Напомнила, что, быть может, я собираюсь отдать всё тому, кто не оценит моей жертвы. Тому, кто никогда не отдаст того же ради меня.

А раз так…

— Да. Пожалуй, — считая степени семёрки, я потянулась за следующим печеньем, радуясь, что ни в пальцах, ни в голосе нет предательской дрожи. — Ладно, попробуем. Попытка не пытка, в конце концов.

Он смотрел, как я ем. Долгим, пронизывающим, немигающим взглядом, от которого мне стало не по себе.

Ожидал другого ответа? Прости, если разочаровала. Но я знаю себе цену, и быть твоей комнатной собачкой до конца жизни — не хочу.

Я заглушила тоненький голос сердца, призывавший меня прямо сейчас проглотить грёбаное печенье и спросить всё, что мне хотелось спросить. Просто открыть рот и задать вопросы.

Поставить себя в ещё более унизительное положение, чем сейчас: анекдотичную позицию любовницы, с надеждой вопрошающей, когда же её кавалер разорвёт отношения с законной супругой…

Нет уж.

— Хорошо. На том и договорились. — Лод стремительно поднялся на ноги, и лицо его вдруг озарила широкая улыбка. — А теперь мы идём праздновать Солирдаг.

Неожиданность этого заявления чуть не заставила меня поперхнуться.

— Так дроу… кха… тоже его отмечают? — с трудом сглотнув, поинтересовалась я.

— Нет. Поэтому мы отправимся в Айвентирри. Это городок в окрестностях Солэна, небольшой и изумительно красивый, — бесцеремонно отобрав у меня кружку, колдун отставил её на стол. — Тебе понравится.

Я моргнула.

И ещё раз моргнула.

— Ты… собираешься пойти на праздник… в город светлых? — то ли из-за печенья, то ли ещё из-за чего, но голос мой вышел хриплым. — Сейчас?

Лод весело кивнул.

Нет, он точно с ума сошёл. Напряжение последних дней явно не пошло ему на пользу.

Собственно, эту мысль я и не замедлила высказать.

— Ничуть. Просто с детства мечтал побывать на этом празднике, а другой возможности может не представиться, — ответил колдун с убийственным здравомыслием. — Мы с Альей, Морти и Литой часто думали об этом… изменить им внешность при помощи чар и отправиться туда вчетвером. В Айвентирри. Это город людей и полукровок, туда на праздник всегда съезжается много народа. Но проблема в том, что любой маг разглядит под иллюзией ореол силы дроу, а это, как ты понимаешь, ничем хорошим не закончилось бы. Вот и получалось, что без опаски пойти туда мог только я, а в одиночку на празднике не повеселишься.

— «Повеселишься»? Ты это серьёзно? У нас тут как бы война!

— Ты думаешь, я могу об этом забыть? Не могу. В том-то и проблема. — Улыбка исчезла с его лица. — Я не могу думать ни о чём, кроме этого. Не могу заснуть, даже когда пытаюсь. Кусок не лезет в горло. Принимать зелья или спиртное не хочу. Но если так пойдёт и дальше, то к тому моменту, когда войска противника подойдут к горам, я буду ни на что не годен. — Колдун взял меня на плечи, и взгляд его был серьёзным. — Помоги мне. Пожалуйста.

Мои губы невольно дрогнули.

Развеяться напоследок… не могу сказать, что это такая уж плохая идея. Безумная, но не плохая. Сбросить напряжение, выйти из стрессового состояния… а то Лод уже явно не в себе.

В конце концов, что здесь такого? Несколько лишних часов ничего не решат. Мы будем просто ещё одной парочкой, приехавшей на праздник, так что ничем не рискуем. Не говоря уж о том, что мне действительно захотелось оказаться там: под лунным небом, среди света и праздничных костров.

Но…

— Ну же, пойдём. Ненадолго, — негромко добавил Лод, когда моё молчание затянулось. — Если ты покинешь Риджию, я хочу, чтобы в твоих воспоминаниях о ней осталось что-то светлое.

— Ну, — тихо откликнулась я, — в них останешься ты.

Горькая усмешка в ответ:

— Что-что, а меня вряд ли можно назвать светлым.

Я не стала спорить.

— А что скажет Морти?

— Она сама говорила, что мне надо отвлечься, — колдун безмятежно пожал плечами. — Мне не обязательно спрашивать её разрешения, чтобы отлучиться на пару часов.

Слабо верится. Что-то подсказывало мне, что принцесса не слишком одобрит подобную отлучку своего хальдса в подобной компании, и Лод не мог этого не понимать… хотя, может, и не понимал. На подобное предложение его могло толкнуть лишь отчаянное желание забыться, мысль, порождённая сумеречным состоянием сознания. Трое суток без сна — и ты почти что пьяный; возможно, даже хуже. Становишься не в силах сдерживать свои эмоции, свои порывы постоянным контролем разума, как делаешь обычно.

И когда к этому прибавилось моё решение уйти…

С другой стороны, мы же не собираемся заниматься ничем предосудительным. Это ведь не свидание.

Наверное.

Нет, конечно, порядочно было бы сказать «нет». Вот Морти на моём месте наверняка сказала бы «нет». Да и для Лода, думаю, полезнее было бы просто отоспаться.

Но предательская мыслишка, что другой возможности нам и правда не представится…

— Хорошо, — всё-таки стыдливо произнесла я.

Безмолвно протянув руку в сторону, Лод всучил мне какую-то синюю тряпку.

— Переоденься, — велел он. — Женщины наверху одеваются иначе, и штаны на девушке светлые не оценят.

Я недоумённо развернула то, что мне дали.

И с ужасом спросила:

— Это что… платье?!

— А что, не похоже?

Его сшили из чего-то вроде органзы, и слои невесомой ткани шелестели тончайшим, слегка поблескивающим льдом. Пояс, рукава и низ юбки оторочили белым кружевом — и юбка была короткой. Нет, не совсем короткой, но явно не ниже колена.

В последний раз я примеряла платье перед тем, как отправиться в Гостиный двор, на бал медалистов. В преддверии этого знаменательного события мама потащила меня по магазинам; и в примерочных, глядя на своё отражение в отвратительном белом свете тамошних ламп, безжалостно подчёркивающих все недостатки — при виде плоской сутулой фигуры и кривеньких ног-спичек, поганивших собой любой наряд, мне захотелось расплакаться.

В итоге проблему решили чёрные брюки и симпатичная рубашка из матового синего атласа, но с тех пор на платья мне даже смотреть было противно.

— Нет, — я решительно протянула одеяние колдуну. — Это не для такого чучела, как я.

Щелчок по носу не был болезненным, но заставил меня ойкнуть.

— Ты чего? — изумлённо выдохнула я, когда Лод опустил руку.

— Буду делать это всякий раз, как скажешь подобное, — мрачно ответил он.

— Что? Что я чучело? Ой!

— Именно, — подтвердил Лод, отвесив мне ещё один щелчок. — Ты просто сама не понимаешь, какая ты милая.

Потирая кончик носа, я медленно повторила:

— Милая?

— Да. И смешная иногда. И это делает тебя ещё милее.

На этом месте я осознала, что его словам удалось почти невозможное: ввести меня в ступор.

Если бы я когда-нибудь вздумала представить, что кто-то, кроме мамы, в здравом уме назовёт меня «милой» — моё воображение скончалось бы в конвульсиях от гомерического смеха.

— Иди, — Лод бесцеремонно развернул меня в сторону библиотеки, для надёжности подтолкнув в спину. — Ты пережила плен, ошейник, Артэйза, отравление и все наши вылазки на территорию светлых. Думаю, пару часов в платье тоже как-нибудь переживёшь.

Так и не оправившись от изумления, я безвольной сомнамбулой побрела в заданном направлении.

В спальне меня встретил Бульдог, радостно попытавшийся привстать на задние лапы и царапнуть мои колени. Кое-как увернувшись, я опасливо погладила пса по голове. Запершись в ванной, облачилась в синий кошмар — который, к сожалению, пришёлся мне впору, как и остальные вещи Литы. Нет, само платье было красивым, а кружевная отделка замечательно гармонировала с высокими сливочными чулками; но я подозревала, что на мне наряд мигом утратил всю свою привлекательность, и на миг снова пожалела о тех временах, когда мы с Лодом играли друг против друга. Ведь тогда мне было совершенно плевать, что на мне надето, как я выгляжу — и что колдун думает обо всём этом.

Хотя юбка, которую я носила тогда, была всё-таки подлиннее.

А, какая разница… если Лод меня и любит, то явно не за сногсшибательную внешность. Значит, вряд ли плачевное зрелище меня в платье что-то поменяет.

Позаимствовав гребень колдуна, я провела им по волосам. Не глядя в зеркало, дабы не огорчаться. И к тому времени, когда вернулась в лабораторию, Лод тоже успел переоблачиться: снял мантию, накинув прямо поверх рубашки жемчужно-серый плащ. Второй плащ — синий, явно предназначенный для меня — был наброшен на спинку кресла.

— Я сказал Алье, что мне нужен отдых. Чтобы никто не искал, — колдун посмотрел на меня, и в прищуре его глаз вспыхнули странные искорки. — Так-то лучше. Только одна маленькая проблема…

— Очки? — нервно спросила я. — Как я понимаю, в Риджии такого не носят.

Не сказать, чтобы одобрение, которым меня наградил его тягучий взгляд, успокаивало. Скорее заставляло лихорадочно искать подвох: не могло же ему действительно понравиться то, что он увидел.

Не могло же?..

— Да. — Лод подошёл ближе. Дотронувшись до одной из пластиковых дужек, пальцами другой руки вычертил руны. — Это поможет.

Я не поняла, что он сделал. Для меня ничего не изменилось. И лишь сняв очки, увидела, что шоколадная оправа обратилась стеклом; даже не стеклом — сгущённым воздухом, переливающимся хамелеоном.

— Чары временные, — добавил колдун. — Потом они вернут свой цвет.

— Но их всё равно будет видно, — возразила я, вернув очки на нос.

— Под этим — нет.

Сначала я подумала, что Лод достал из пустоты полупрозрачный шёлковый шарф, лёгкий, как аквамариновый туман. Но когда его набросили на мою макушку, так, чтобы закрыть лицо, поняла — вуаль. Ткань скользнула по коже мягко, словно лепесток, и мир окутала синеватая дымка.

Следом мне на голову, бережно обняв лоб, надёжно прижав вуаль к волосам, лёг серебряный венец.

— Знать в Солирдаг часто скрывает лица. Это не вызовет подозрений.

Лод поправил вуаль, спустившуюся до губ, и кончики его пальцев скользнули по подбородку — но трудно было понять, погладили или задели случайно. Укрыл мои плечи синим бархатом плаща, спустившимся до пят. Защёлкнув серебряную пряжку, выправил волосы, попавшие под тяжёлую ткань.

А я просто стояла. Молча, неподвижно. Не зная, что делать, чувствуя себя куклой, которую любовно наряжают в новое платье.

Странное ощущение. Но не сказать, чтобы неприятное.

Скорее волнующее.

— Всё. Идём.

— Сейчас, только сапоги…

— Никаких сапог. Оставайся в туфлях. Нечего вечно прятать то, что прятать не стоит, — он взглянул на меня сурово. — Да, и ещё одно. Давай сюда кольцо.

На миг мне захотелось побежать обратно и всё-таки заглянуть в зеркало. Чтобы понять, действительно ли всё не так плохо — или Лод просто окончательно сошёл с ума.

Но вместо этого я лишь стянула серебряный ободок с пальца и протянула колдуну, чтобы тот подвесил его на кожаный шнурок.

— Без кольца, конечно, никуда, но иногда действительно хочется побыть наедине с собой. Или с кем-то ещё, — связав концы шнурка узлом, он набросил его мне на шею. — Заправь под платье.

Я снова подчинилась. Только сейчас заметив, что на руке Лода тоже нет кольца.

Значит, мы и правда будем одни…

А потом нас укрыло прозрачное марево чар невидимости.

— Только не говори, что это будет тайный побег, — почти простонала я.

— Боюсь, именно он. Не все отнесутся к моей отлучке с пониманием, — невидимые пальцы сжали мою ладонь. — Но разве так не веселее?

Когда меня потянули к лестнице, я в который уже раз подумала, что это всё-таки форменное безумие.

Да только с тем, что весёлое, поспорить не могла.

Фаник и Восхт так и сидели в саду, на прежнем месте. Когда мы проходили неподалёку, принц обернулся — видимо, услышав наши шаги: Лод не счёл нужным тратить силы на то, чтобы скрывать и их. Никого не увидев, нахмурился.

Нет, чары невидимости определённо пришлись кстати. Представляю, как бы вытянулись лица этих двоих, если б сейчас они увидели нас.

Проскользнув за дворцовые ворота, Лод обнял меня, и голову вскружила привычная карусель телепорта. Я даже не успела отойти от перемещения, понять, что произошло, а колдун — видимый, как и я — уже тянул меня из тёмного проулка между домами.

На людную, широкую, ярко освещённую улицу Айвентирри.

Я видела уютный Тьядри, волшебный Солэн, завораживавший Мьёркт. Но Айвентирри… белые дома, словно присыпанные сахарной пудрой, черепичные крыши, укравшие цвет у безмятежного летнего неба. Зелёные лозы, оплетающие стены и кованые перила балкончиков, раскрашенные тёплой охрой наступающей осени. Море цветов, яркими звёздами сиявших на балконах, на витражных уличных фонарях, на деревьях — пробившихся сквозь светлую брусчатку, трепетавших листвой под тёплым дыханием ветра. Гирлянды шёлковых флажков, сплетавшиеся над головами пёстрой сетью.

Город-сказка. Очаровывавший, касавшийся тебя тонкими руками-улицами, манивший, завлекавший. И мы поддавались ему: шли, слившись с толпой в шелках и дешёвых тканях, в масках и с открытыми лицами, в плащах и вуалях. Многие зачем-то несли в руках игрушечных птиц — маленьких, из бумаги, соломы или ткани. Должно быть, часть праздничного ритуала.

Я встречала взгляды, исполненные веселья, и взгляды, в которых сквозила печаль — ведь все знали, что завтра начнётся война, и многие мужчины уйдут, чтобы не вернуться. Но у них тоже была эта ночь, ночь улыбок и смеха, света и сладости: последняя ночь, когда нечего было бояться.

Никому не хотелось её терять.

Мы неторопливо шли мимо вывесок, таверн и винных погребов. Притормозили напротив прилавка с едой — и отправились дальше, закусывая круглыми булочками на палочке, медовыми и нежными. В другом месте обзавелись бутылью терпкого напитка со вкусом и ароматом розы; я не знала, откуда Лод взял деньги светлых, да и не хотела знать. Слушали игру музыкантов, вплетавших в шум разговоров и смеха изысканные голоса флейт, и любовались грациозными па танцоров. Смотрели на жонглёров, перебрасывавших друг другу горящие факелы, и циркачей, плясавших на канатах, которые висели в воздухе. Поднимали взгляд, чтобы увидеть фейерверки, распускавшие в бездне тёмного неба огненные астры, и воздух веял дымом, духами и цветочным мёдом.

Потом достигли площади, озарённой светом костров, вздымавших золотые лепестки сполохов к бледной луне. Здесь тоже играли музыканты — и, окружённые широким кругом зрителей, танцевали те, кто хотел танцевать.

— Пойдём, — Лод потянул меня за пределы круга.

Очарование ночи мигом исчезло. В душу, согретую теплом эйфории, словно плеснули холодной водой.

Я никогда не танцевала. Никогда в жизни. К тому же балу медалистов пробовала учиться, вместе с Сашкой — но, в первый же вечер оттоптав ему все ноги, чуть не сгорев со стыда, поняла: больше позориться не хочу.

— Нет, — я застыла, где стояла, впервые за вечер не поддаваясь.

Лод шагнул обратно. Встал вплотную ко мне, почти обнимая.

— Не бойся, — шепнули мне на ухо. — Это не приём во дворце, здесь знание церемониальных танцев не нужно.

— Я… плохо танцую. Вообще не умею танцевать, — мой ответный шёпот был почти яростным. — Не надо, Лод!

— Если девушка плохо танцует в паре, виноват мужчина, — он обезоруживающе улыбнулся. — Доверься мне. Не понравится, уйдём. Хорошо?

И всё-таки вытащил из круга. Привлёк к себе: одна рука сжимает мои пальцы, другая обвивает талию.

— Свободную руку за спину. Вот так, — Лод прислушался к переливам флейтам, звеневшим в медленном ритме. — А теперь… иди за мной.

Первые шаги я пыталась делать сама. Угадать направление, в котором меня поведут. И, конечно, тут же ощутила под мягкой подошвой туфли чужую ногу.

Чёрт! Сейчас светлые ещё заподозрят что-то — одета, как знатная девушка, а танцевать…

— Не думай о том, что делаешь. Просто иди за мной.

— Лод, может, всё-таки…

— Просто. Иди. За мной.

Его взгляд плавил мой страх тёплой улыбкой, растворял его без следа… и тут я наконец поняла, что от меня требуется.

И, закрыв глаза, отпустила контроль.

Расслабиться. Не сковывать тело. Не думать о ногах, о шагах, о том, что творится вокруг, о светлых, тёмных и войне: ни о чём. Просто чувствовать свою ладонь в его ладони, став единым с музыкой, светом и воздухом. Просто следовать за ним — так же, как следовала уже много раз. Просто позволить ему вести, просто снова ощутить себя его куклой, пока всё в этом мире исчезает бесследно.

Мы скользили в тихих размеренных кружевах танца за миг до гибели, за шаг до расставания, на краю пропасти… но мы с самого начала танцевали на краю. Сперва танго, танец соперников, сейчас — вальс, танец силы и покорности.

А завтра настанет время для другого танца. Танца друзей, танца равных. Потому что, хочет он того или нет — я помогу ему свести партию со светлыми к ничьей.

Даже если потом уйду.

Но завтра, всё это будет завтра… а сейчас я просто шла за тем, кого люблю; и когда последние ноты певучей баллады растаяли в искрах костров, уступив место задору барабанов и колокольчиков, сама не заметила, как Лод увлёк меня в общий хоровод.

А потом, хохоча вместе с ним, подхватив его под руку, кружилась стремительно до опьянения, вконец теряясь в этой пленительной, самозабвенной и солнечной ночи.

***

— Потрясающе! Тебе удалась проекция! — обескураженный Кроук смотрел, как рыжеволосый женский силуэт растворяется в воздухе. — Обычно этому учатся годами!

— Ещё б не удалась, — Машка пренебрежительно фыркнула. — А покажешь мне то проклятие, ну, которое никак не вылечить?

— Завтра, — Кроук решительно захлопнул книгу заклинаний. — На сегодня с тебя хватит.

— Лады.

Она зевнула. Да, хорош грызть гранит науки, а то правда устала: днём-то ещё на празднике отжигала… тьфу, опять этот самец похотливый пожирает взглядом её грудь? Что за платье ни надень, так сразу все домогаться начинают, как проститутку какую! Подумаешь, без корсета и с обнажёнными плечами. И со шнуровкой спереди. И с низким декольте. И с вырезами до бедра на юбке. Не кольчужные ж стринги и бронелифчик, в конце концов!

— Хорош пялиться! — Машка воинственно сузила глаза. — Вали отсюда, извращенец!

— Я… — Кроук растерянно посмотрел на неё, — что?

— А то! Не для тебя моя ягодка росла! — она горделиво подбоченилась. — Я тебе сто раз говорила, мы друзья, и точка!

— Мэрис, я…

— Топай уже!

Тяжело вздохнув, Кроук поднялся из-за стола. Пробормотал что-то про неимоверный потенциал и настолько же дурной характер — и, стукнув дверью, покинул дом Фрайндина.

Машка негодующе смотрела ему вслед. Дурной характер?! Вот гад! Хотя ладно, она уже привыкла: если парням с порога не даёшь, так сразу в стервы записывают. Пусть обзывается, если хочет. Ей до лампочки.

Ну да, выглядит Кроук офигенски, ничего не скажешь. Жгучий брюнет, глазища чёрные, фэйс и тело — Аполлон Бельведерский. Красавчик, короче. Ещё и маг клёвый. Понятно, почему принцесса с ним спала. Наверное, привык, что девушки сами штабелями складываются… только в неё, Машку, втюрился сразу, как увидел. Стопудово. А с чего б ещё ему так настойчиво предлагать ей занятия магией? Магией, щаааас прям! Знает она, чем он там в самом деле хочет заниматься! Вот и приходится всё время носом тыкать, чтоб знал своё место и действительно заклинашки показывал. А не то б она мявкнуть не успела, как её бы на этот самый стол завалили.

Хотя, если б не Фрайн, она бы, может, даже не против была…

Она вспомнила о Фрайне — и, гневно выпрямив палец, прицельным плевком огня испепелила соломенную птичку, лежавшую на подоконнике. Опомнившись, тут же затушила пригоршней воды, которую призвала из кувшина.

Фрайн, Фрайн… это ж надо быть таким безмозглым! Тёмные чуть его вокруг пальца не обвели. Тёмные! Она вот сразу догадалась, зачем они тогда к нему домой припёрлись! А Фрайн ещё выклянчил тогда обещание никому не рассказывать: говорил, брательник-король убьёт, если узнает, заподозрит в сговоре с дроу… как детсадовец, блин.

Ладно, в итоге Фрайн таки понял, что тёмные его просто использовали. Или сделал вид, что понял… а, один фиг. Главное, из темницы выпустили и допрашивать не стали. Он как проснулся, сам сразу понёс весь этот бред: мол, это не тёмные эльфийскую королеву траванули, а сами эльфы, и тёмные тут ни причём, и вообще они белые, пушистые и войны не хотят! Как подменили. Естественно, его никто и слушать не стал. Машка боялась, что его казнить или пытать прикажут, но нет, не приказали — король эльфийский ему просто популярно объяснил, что к чему. Слишком ценил последнего оставшегося родственничка. Фрайн говорил, что он и других своих родственничков любит, да только те ему выбора не оставили…

Конечно, тёмным хотелось Фрайна захапать, в свои шпионы подрядить! Странно, как он сам этого не понимал. А в итоге Машка чуть его не потеряла. И всё из-за кого?

Когда ж эта чушка очкастая уже окочурится…

Машка недовольно постучала по столешнице блестящим ноготком. В который раз за эти дни достала мелок и зеркало, лежавшие в ящике стола — и принялась расчерчивать на светлом дереве рунную гексаграмму. Почти ни на что не надеясь, но вдруг? Должны же эти сволочи выбираться из-под гор хоть иногда.

Она привыкла получать всё самое лучшее. С детства. Предки потакали любым её капризам, мчались исполнять любое желание. День рождения в Диснейленде? Не вопрос. Новый смартфон, ультрабук, планшет? Хоть два. Мерс-кабриолет? Пожалуйста. Девчонки с первого класса выбрали её в негласные лидеры, крутые парни позволяли вертеть собой, как угодно. И, ясен пень, она заслуживала того, чтобы самый клёвый мальчик на курсе достался ей! Потому и выбрала Сашку. Ведь это было ужасно несправедливо: что его отхватила себе какая-то тощая стерва.

Машка не особо хотела поступать на ВМК, но это было одной из немногих вещей, на которых родичи категорически настаивали. Ладно уж, так и быть — за всё, что они ей хорошего сделали… зато потом батя пристроит в свою фирму, и о работе можно будет не париться. А игрушки и компы ей всегда нравились, да и ковыряться в коде…

Расчертив три пересекающихся треугольника, она раскрыла книгу заклинаний. Сверяясь с тамошней инструкцией, принялась заполнять гексаграмму рунными цепочками.

Ещё одна причина, по которой её так бесила Белоснежка — высокомерие. Нашёлся гений, всеобщая любимица! Унылый ботаник, наглая выскочка. Думает, раз на бюджет прошла первым номером, так платница-Машка сразу дура набитая. А ей тупо влом было напрягаться: зачем тратить жизнь на зубрёжку, если папане оплатить учёбу раз плюнуть? Родичи вообще думали её в Англию послать, но потом решили при себе оставить. И она лучше с девчонками лишний раз потусит, чем будет вдалбливать в башку всякую скучную фигню. У неё-то, в отличие от Белоснежки, есть много интересных занятий.

Но у Машки всегда получалось то, что ей действительно нравилось. Вот магию, например, ей учить нравилось. Не всё, конечно, только боевые заклятия — нафига ей остальное нужно? Зато она выучила уже достаточно, чтобы помочь светлым в бою, когда завтра они отправятся воевать.

А ведь эта гадина ещё на Светку наговаривала! Да никогда б Светка не позарилась на Машкиного парня. Они ж подружки до гроба. И даже после.

Закончив с рунами, она положила зеркало в центр гексаграммы. Вытащила из того же ящика ритуальный кинжал.

Предков жалко, конечно. Наверняка ревут и думают, что доча утонула. Ладно, может, когда они разберутся с тёмными, Машка попробует открыть портал и их навестить: наверняка с её силами это плюнуть и растереть… но вообще она не особо скучала по дому. К туалету типа сортир и допотопным умывальникам быстро привыкаешь, зато здесь было весело.

Совсем как в её любимых книжках.

Она всегда завидовала тамошним героиням, у которых ни кожи, ни рожи, а в другом мире по пачке принцев отсыпалось. Казалось бы, с чего им такое счастье? Ну ладно, с чувством юмора порядок: над их шуточками Машка всегда ухахатывалась. И мужиками зачётно вертели — правильно, так с ними и надо. Но это ж нечестно, когда в своём мире ты страшная тётка за тридцать, а там тебе нахаляву отваливают тело юной красотки! Машка вот и без всякой магии была хоть куда. Хорошо, в реале всё не так, и принцы достаются только тем, кто действительно этого заслуживает. А то если б Белоснежку тоже забросило к светлым, изменили ей внешность, дали магию… да она ж и так без вазелина везде пролезет! Опять отобрала бы у Машки и парня, и всё остальное. Они из-за Белоснежки как-то даже со Светкой поругались: та сказала, мол, нехорошо на чужих молодых людей рот разевать. А ещё заявила, что она Белоснежке просто завидует. Она, Машка. Вот этому невзрачному нечту. Было б, чему завидовать! Её просто дико раздражала несправедливость всего этого. И того, что такому чучелу достался такой красавчик, и того, что этим чучелом восхищались, несмотря на всю мерзотность его характера.

Но теперь они обе наконец заняли свои законные места, и Белоснежку ждёт смерть, а Машку — счастливый конец и свадьба с Фрайном. И, наверное, как дату назначат, так Машка его в свою спальню наконец и пустит… уже достаточно ломалась и мариновала его ожиданием. Он, конечно, пока в эту спальню не особо и рвался — даже несмотря на все её провокации соблазнительными нарядами — но, в конце концов, за триста лет научишься держать себя в руках. Это только в женских романах трёхсотлетние эльфы зачастую ведут себя, как истеричные подростки со спермотоксикозом; что Машку, кстати, раздражало, несмотря на любовь к жанру. Вот её остроухий женишок — настоящий, всамделишный эльфийский принц. Аристократ, гордый и возвышенный. Птица высокого полёта.

М, Фрааайн… какой же он всё-таки сееекси. А сколькому можно за триста лет научиться…

От предвкушения она даже облизнулась. Мечтательно улыбнувшись, уколола палец, поморщившись, прижала его к зеркалу. Ещё раз сверившись с книжкой, прочитала заклинание.

Уставилась на своё отражение, вызывая в памяти ненавистное очкастое лицо.

Говорили, это заклятие помогает увидеть тех, кого любишь. Но Машка рассудила, что любовь и ненависть — просто разные фантики одной и той же конфетки. И если ты страстно желаешь найти кого-то, то какая зеркалу разница, зачем?

Она пыталась выследить Белоснежку уже раз двадцать. Пока не получалось, правда — Кроук сказал, что горы дроу защищают от подобного… но Машка пробовала снова и снова, надеясь поймать момент, когда заклятая соперница всё-таки покажет нос на поверхность.

И теперь, когда зеркало заволоклось перламутровой дымкой, явив взгляду яркую картинку — даже не сразу осознала: наконец получилось.

Улицу Айвентирри Машка узнала сразу. Заезжала туда, когда они с Кроуком мотались убивать василисков в болотах. Ничё городок, красивый, и от Солэна всего-то час езды: земной час, не местный. Машка даже не поленилась сделать крюк на обратном пути, чтобы там заночевать.

А вот Белоснежку узнать удалось не сразу. Сначала Машка разглядела знакомого светловолосого мужика-колдуна, потом — долго вглядывалась в девчонку, цеплявшуюся за его руку, вышагивающую рядом с ним. В отпадном платье и моднявом плащике, прятавшую лицо за какой-то голубой хренью вроде фаты.

И, оценив рост гнома, доскообразную фигуру и длинные тёмные волосёшки, поняла — таки Белоснежка.

Вот эта разнаряженная фифа. В Айвентирри, на празднике светлых.

За ручку с милым блондином.

Ах ты шлюшка мелкая! Сначала зацапала парня, который обязан был принадлежать Машке, а теперь… теперь…

Она вскочила, как ошпаренная. Сорвавшись с места, в чём была, выскочила из дома.

Чтоб она сдохла, если в этой сказке злая тёмная Белоснежка будет жить долго и счастливо. Не должна. Не заслужила. Не будет.

Не будет, не будет, не будет!..

А вскоре та, которую в этом мире называли Мэрис, уже пришпоривала свою верную Лапочку — и во весь опор мчалась по широкой дороге, светлой ленточкой вившейся среди тёмных полей.

***

Ночь оставила позади не один час, когда Лод привёл меня на пристань.

Айвентирри строили на реке, и сейчас она медленно несла свои воды во тьму. Ветер принёс облака, походившие на кружевную вуаль: в ажурные просветы выглядывал месяц, и его серебристые блики рыбками скользили по речной зяби.

Мы прошли по пирсу, вдоль которого покачивались лодки. Велев мне подождать в сторонке, Лод подошёл к сторожу, в одиночку распивавшему что-то из объёмной бутыли; обменялся с ним парой слов, вручил пару монет и повёл меня к одной из лодок.

Судёнышко было простым, небольшим, безо всяких изысков. Светлое дерево, пара вёсел, посредине — одна узкая доска-сидение. Ещё два сидения, уже шире, у кормы и на носу. Лод шагнул в лодку первым, потом снял меня с пирса и бережно поставил рядом с собой.

Я ожидала, что, отвязав швартовы, он сядет на вёсла — но Лод прошёл мимо. Опустился прямо на дно лодки, вытянув ноги, прислонившись спиной к сидению на корме, устроившись полулёжа.

— Садись.

Осторожно, приноравливаясь к покачиванию, я приблизилась к нему. Стоило мне расположиться рядом, бок о бок с колдуном, как тот лениво шевельнул кистью — и ведомая магией лодка, плавно развернувшись, двинулась к середине реки, рассекая лунную рябь. Замерла там, легла носом по течению, и Лод, опустив ладонь, позволил нам лечь в свободный дрейф.

Интересно, как колдун ей управляет? Ведь даже нет паруса, чтобы направить ветер… но да, логично было предположить, что грести Лод не будет.

Даже удивительно, как бойко он разобрался со швартовами для человека, никогда не имевшего дела с лодками.

— Всё-таки шум и толпа утомляют, — заложив руки за голову, Лод откинул русую макушку на сидение: так, чтобы смотреть в небо.

Сняв поднадоевший шёлковый покров вместе с серебряным обручем, я последовала его примеру. Слушала плеск воды, тихо лижущей борта лодки, и далёкие отзвуки праздника, приглушённые речной гладью. Смотрела, как движутся облака — сейчас они казались льдинами, растрескавшимися по весне, плывущими по чёрному океану, в котором мерцают отражённые звёзды.

Никогда не любила смотреть на звёзды. В какой-то момент обязательно вспоминала, что вижу раскалённые газовые шары, бесконечно долго умирающие в вакууме, посреди бескрайней пустоты космоса, мёртвой и ледяной. А следом думала, что в сравнении с ними я — меньше, чем мотылёк, чем муха-однодневка. Бактерия. Ничто. И что все мои проблемы, все мои печали, вся моя жизнь — для вселенной? Она даже не заметит, что меня уже нет, и звёзды всё так же будут светить тем, кто останется на этой земле после меня.

Они будут светить даже тогда, когда на этой земле не останется ничего.

Да, созерцание звёзд, это чудесное романтичное занятие, для меня было сродни вглядыванию в бездну по Ницше. И обычно заставляло моё настроение падать куда-то до отметки «безысходность»… но сейчас я видела одно лишь небо, расцвеченное облаками и сияющей пылью. Прекрасное высокое небо. И ничего более.

Неужели просто оттого, что мои пальцы касаются его пальцев?

— А зачем нужны птицы? — спросила я, спасаясь от смущающих мыслей. — Я видела, многие несли игрушечных птиц…

— А, чуть не забыл. — Лод стремительно сел, и лодка плавно качнулась на воде. — Сейчас.

Поднял расправленную ладонь, и на ней появилась птица. Не больше мизинца: словно ожившая хрустальная фигурка, сотканная из нитей пастельно-синего света. Похожая на крохотного ястреба.

Любопытно клонившая набок маленькую головку.

Она живая?..

— Это твоя, — Лод улыбнулся, и я поняла, что мой восторг проявился на лице. — Подставляй руку.

Я вывернула ладонь, внутренней стороной кверху — и, взмахнув крыльями, птичка перепорхнула на неё. Прикосновение миниатюрных лапок к коже даже не чувствовалось, светящееся чудо было не тяжелее пушинки.

— Птицы — посланники Солира, — под взглядом Лода в его руке материализовалась вторая пичужка, точная копия моей, лишь чуточку крупнее. — В Солирдаг важно обзавестись игрушечной птицей. Особенно если сделаешь её своими руками. Весь праздник ты носишь её с собой — неважно, на виду или спрятанной… а ночью, когда праздник подходит к концу, загадываешь своё самое заветное желание и сжигаешь. Можно бросить в праздничный костёр, можно и просто дома. Тогда она вознесётся к Солиру, чтобы рассказать о твоём желании ему.

— Вот как…

Любопытный обряд. И красивый, ничего не скажешь.

Не удержавшись, я погладила птицу по спинку. Осторожно, одним пальцем… но он просто прошёл сквозь сияющие крылья, не ощутив ничего.

— Это лишь воздух, не более, — Лод тихо засмеялся. — Загадывай желание.

Сожаление кольнуло душу, когда я осознала, что ночь подходит к концу. Наша ночь. Сладкий мираж, эфемерный обман, хрупкая иллюзия.

Как и эта птица.

Я задумчиво созерцала окрылённый свет, мирно ждавший на моей ладони.

Что ж… пусть всё будет хорошо. И только. Всё равно я не верю в богов.

Но если моё желание действительно кто-то услышит — думаю, его не истолкуют неправильно.

— Загадала.

В тот же миг синий свет обратился золотым, колдовские нити полыхнули огненными сполохами — а ястребы, вдруг обернувшись фениксами, расправили крылья, чтобы взмыть вверх. Мы с Лодом провожали их взглядами: две мерцающие медовые искры, кружившие по спирали, медленно тонущие во мраке, погружаясь в небесную высь навстречу звёздам и луне.

Даже потеряв их из виду, всё ещё смотрели туда, куда они улетели.

Призрачные, недолговечные создания волшебства и нашей мечты…

— Прости, — произнёс колдун потом. — Я держал тебя в неведении всё это время. А ведь ты наверняка безумно хочешь узнать, что мы собираемся делать дальше.

Ну да. В конце концов, необязательно возвращаться под горы, чтобы снова поговорить о делах. Сомневаюсь, что под днищем лодки притаились шпионы светлых; к тому же Лод наверняка позаботился о том, чтобы нас не услышали чужие уши.

А я была не прочь побыть здесь немножко дольше. Как, видимо, и он.

— Да. Хочу, — я посмотрела на колдуна. — У тебя ведь был план на случай вторжения. Не мог не быть.

— Был. И есть. — Лод так и сидел, запрокинув голову на сидение, глядя в небо. — Раз уж светлые ставят вопрос таким образом, что либо мы, либо они — я выбираю нас. Об открытом столкновении не может быть и речи: у них семьдесят тысяч бойцов, у дроу едва наберётся семь. А когда против вас маги, узкие проходы вам не помогут. Так что… для начала дроу придётся покинуть Мьёркт.

Сдать столицу врагу? Без боя?

Ладно, положим, это не ново — но зачем?

— Видишь ли, все туннели снаружи приводят туда, — конечно, колдун расслышал мой немой вопрос. — Мы оставим Мьёркт. Уйдём в другой город дроу, если ты помнишь, их всего три. Дождёмся, пока светлые проникнут под горы. Многие погибнут в наших ловушках, но они это сделают — и займут опустевший город. Чтобы двинуться дальше, они обязаны пройти через него, так что… в какой-то момент вся их армия окажется там.

Он замолчал.

Какое-то время мы просто сидели рядом, в нашем маленьком мирке над тёмной водой.

— И что случится тогда? — всё-таки тихо спросила я.

Лод не шелохнулся. Всё ещё смотрел вслед улетевшим птицам; и я вдруг поняла, что боюсь тех слов, которые он сейчас произнесёт.

А потом ответил, прямо и просто:

— И тогда я обрушу на них гору, под которой стоит город. И уничтожу их. Все семьдесят тысяч.

Да. Этого ответа я и боялась. Ведь это правда было страшно: столь же страшно, сколь логично.

Я не нашлась, что сказать.

— Конечно, это будет чудовищно сложно. Один я ни за что не справлюсь, это бы даже Навиния не смогла. Даже Ильхт. Прервать читку заклятия и восстановить силы невозможно, и у меня не хватит кристаллов, чтобы запасти необходимое количество энергии впрок… но несколько дроу великодушно решили пожертвовать собой, дабы помочь мне довести это нелёгкое дело до конца. Эмер Айкатт, отец Лу и покойного Артэйза, один из них. — Лод равнодушно пощипывал двумя пальцами щетинистый подбородок. — Они будут рядом, когда я примусь творить заклинание, и отдадут мне свою энергию. Поскольку в тот момент мне будет немного не до того, чтобы разбираться, сколько энергии и откуда я беру — я просто выпью до дна всех, кто окажется поблизости. Весь их ореол силы. Они умрут, но я сотворю заклятие, и Мьёркт будет погребён вместе со всей армией светлых. — Эмоций в голосе колдуна было не больше, чем в плеске воды под нами. — Начнётся землетрясение, с соседних гор сойдут лавины, какие-то туннели наверняка обрушатся, но два других города дроу не должны пострадать. Я наложу защиту, чтобы никому не навредило то, что посыплется с потолка пещер… только, как ты понимаешь, о мире со светлыми после этого можно будет забыть.

— Да, — я сжала в пальцах шуршащую ткань юбки. — Понимаю.

И достаточно хорошо знала Лода, чтобы понимать, что прячется за этой безэмоциональной маской.

— Проще будет пойти до конца, — продолжил он. — Выйти из-под гор. В конце концов, большинство боеспособных светлых погибнет под горой, а дроу превосходные воины… если привлечь ещё и иллюранди, думаю, мы сумеем захватить Риджию. По крайней мере, королевства людей и эльфов. Если скажем лепреконам, что ничего против них не имеем — не думаю, что они будут нам препятствовать. Правда, наши светлые принцы и принцессы вряд ли отнесутся ко всему этому с пониманием, так что придётся либо снова надеть на них ошейники, либо убить. Последнее, пожалуй, будет милосерднее первого. Но Дети Луны наконец вернутся под небо, из-под которого их когда-то изгнали.

Он сидел рядом со мной. Смотрел на звёзды рассеянным взглядом. Наследник Ильхта, правая рука наследника Тэйранта… и я понимала: если ему не оставят выбора — он сделаетто, о чём говорит. Окунётся в кровь с головой. Поможет Алье довершить дело их прадедов. Спасёт свой народ, возвеличит его — и уничтожит всех, кто встанет у него на пути, и светлые сами обрекут себя на гибель, собственной рукой подписав свой смертный приговор.

И тогда одним хорошим человеком в этом мире станет меньше.

Как и многими хорошими дроу.

— Но это ведь не единственный план, — сглотнув, смочив пересохшее горло, проговорила я. — Я видела, ты работаешь над какой-то формулой…

— Это не план на случай вторжения. Это план, как его предотвратить.

— Ещё лучше, — я коснулась его руки. — Расскажи мне.

Лод прикрыл глаза. Заговорил.

Чем дальше он говорил, тем больше ширились мои глаза.

Нет, оно звучало здорово, но трудно было поверить, что такое возможно. Не когда противников — семьдесят тысяч.

С другой стороны — иных вариантов нам всё равно не оставили.

— Неужели это осуществимо? — недоверчиво спросила я, когда Лод замолчал.

— Вполне, если задействовать иллюранди и женщин. Я знаю, как обойти караул светлых. При правильной организации никто ничего не заметит, — колдун наконец скосил глаза на меня. — Думаю, теперь ты поняла, над какой формулой я работаю.

— Сокровищница лепреконов! — выпалила я. Это и правда стало для меня очевидным. — Нам нужны драконьи жемчужины, чёрные, а они там…

— Я пытался доработать формулу Ильхта, я пытался написать собственную, но не могу. Не могу, и всё. — Лод сжал кулаки. — Мы предлагали лепреконам за жемчужины любые деньги, но они отказывались торговаться. Для них риск слишком велик, ты уже слышала их доводы на совете. Раскрывать им наши планы, естественно, не выход, так что остаётся кража. Да только я не могу сделать так, чтобы эта кража нам удалась, а…

Но я уже вытаскивала с ментальных полочек своего сознания всё, что мне рассказывали о жемчужинах и лепреконах — и страницы книг, которые в своё время мне услужливо предоставил Акке.

Итак. Дано: снять защиту сокровищницы нельзя. Пускай это входит в условия задачи. Если оно не вышло ни у Ильхта, ни у Лода… нет, если придётся, я попытаюсь, но для начала попробуем обойтись без этого.

Теперь следующие условия.

Из сокровищницы нельзя вынести ни один предмет, если ты не лепрекон. Если лепрекон будет понимать, что выносит предмет из сокровищницы незаконно — его тоже не выпустит. Ни изменение памяти, ни какие-либо манипуляции с сознанием лепрекона не помогут…

Ага.

Щёлк.

Первый кусочек паззла лёг на своё место; но это было опасно, слишком опасно — и мысль двинулась дальше.

В книгах, рассказывавших о свойствах жемчужин, я вычитала, что их можно ненадолго трансформировать без всякого для них вреда. Правда, они излучают особую ойру. Следовательно, любой маг, перейдя на зрение Изнанки, сразу поймёт, что он видит на самом деле.

Щёлк.

Второй.

И мысль уже не бежала, летела — прочь из мрачных лабиринтов, цепляясь за ариаднову нить решения.

Но в другой книге я прочла, что лепреконы ощущают ойру «на ощупь». Если возьмут предмет в руки и сосредоточатся. Потому что зрением Изнанки они не обладают.

А это значит…

…щёлк.

Паззл сложился.

И заставил меня торжествующе расхохотаться.

— Я знаю, я знаю!

Лод, осёкшись, посмотрел на меня удивлённо, и я осознала: он ещё не успел завершить ту фразу, которую я слышала от него последней.

Неужели всё так просто?..

— Ты мыслил слишком масштабно. Зациклился на том, чтобы сломать защиту. И вы, колдуны, привыкли решать проблемы с помощью магии, — у меня даже пальцы задрожали — от восторженного предвкушения, которое испытываешь, прежде чем развязать ленточку на долгожданном подарке. — А вся штука в том, что магия здесь ни при чём. Ну ладно, при чём, но не так уж сильно.

— Что…

— Я знаю, как нам достать жемчужины!

Он мигом смолк. Уставился на меня.

А я, вдохнув, словно меня ждал прыжок в глубокую воду, плескавшуюся за бортом нашей лодки — на одном дыхании выдала свой план.

Когда я, выпалив последнее слово, наконец отдышалась, Лод всё ещё смотрел на меня. Просто смотрел.

Под его немигающим, долгим, абсолютно непроницаемым взглядом я ощутила, как моя радость цепенеет под ледяной коркой неуверенности.

— Думаешь, не сработает? — я нервно поправила очки. — Но я вроде бы учла…

Жёсткие, властные пальцы скользнули по моего затылку, зарылись мне в волосы, заставили податься вперёд, замолчать — и я ещё успела осознать, что наши лица вдруг оказались недозволительно близко.

Прежде, чем губы клеймом обжёг поцелуй.

Он был почти яростным и удивительно нежным, неторопливым и страстным, глубоким и неотступным: чувства не порывистого мальчика, но мужчины, точно знающего, чего хочет. Он ошеломил, подчинил, не оставил в сознании ни единой мысли, заставив просто раскрыть губы и отвечать — неумело, робко, жадно; закрыв глаза, забываясь, тая и пьянея под ладонью, скользившей по спине, дразнившей сквозь тонкое платье медленной лаской…

И в тот миг, когда откуда-то выплыла короткая мысль «Морти», губы вновь обожгло. Только теперь — холодом ночного воздуха.

Лод отстранился как раз вовремя, чтобы волна алого пламени расплескалась по куполу магического щита.

Догадаться, кого я увижу на берегу, когда поверну голову, труда не составило.

Течением лодку снесло довольно близко к берегу, и в ярком свете кровавых сполохов, полыхавших на лезвии огненного меча, я без труда разглядела перекошенное лицо Сусликовой. Рядом скалил острые белые клыки парнокопытный страх: огромный конь, чёрный, как чёрт, с жуткими глазищами, светившимися во мраке трупной желтизной.

Та самая Лапочка? Да, скакун определённо стоит хозяйки.

А здесь-то вы откуда взялись?!

Я могла припомнить не так много случаев, когда меня захлёстывало лютое бешенство, но этот момент определённо был одним из них.

— Так у тебя теперь новый хахаль, я посмотрю! — ехидно пропела Машка, опустив меч. — Что, одного мало? Или с глаз долой, из сердца вон?

— Чего ты ко мне привязалась, убогая? — не выдержав, выкрикнула я. — Тебе в праздник заняться больше нечем, кроме как меня по всей Риджии выискивать?!

— Для тебя время всегда найдётся! — рыжая чума воздела руку к небесам. — Первый раз не утопила, теперь наверстаю!

В тот момент, когда я подумала, что лодка и правда делает нас довольно уязвимыми, она уже выкрикивала заклинание. И я только потянулась за шнурком с кольцом, когда прямо за бортом поднялось нечто.

Водяной столб, пузырящийся и текучий. С длинными руками-щупальцами и безликой головой. Странная прозрачная кукла в два человеческих роста, без глаз, рта и носа, слепленная из речной толщи.

Водный элементаль?!

Эта зараза уже и такое умеет?..

Щупальца рванули к бортам, толкнули — и, успев ладонью прижать очки к лицу, напоследок тоскливо подумав о дежавю, я полетела в воду.

Тёмная гладь реки сомкнулась над головой, принимая в свои удушающие холодные объятия. Тяжёлый плащ, мигом намокнув, потянул ко дну. Я в панике взмахнула одной рукой, пытаясь всплыть, ожидая прикосновения щупальца, которое обовьёт ногу и потащит в глубину — но вместо этого обвили талию.

Звенящее давление на уши и тело исчезло, и миг спустя я упала на что-то твёрдое. Осознав, что уже не под водой, жадно вдохнула. Открыла глаза: Лод перенёс нас на горный утёс, где мы когда-то обсуждали мой побег. Ещё когда я носила ошейник.

А, может, он был просто очень похож на тот.

Незамедлительно отпустив меня, колдун сел. В одежде, липнущей к телу, с опущенными руками. Пряди мокрых волос скрывали его лицо.

Он молчал — и под тяжестью этого молчания на меня вдруг навалилось осознание, что произошло минуту назад.

Заставив ощутить себя последней сволочью.

Этот поцелуй, мой первый поцелуй — украден. Украден у другой. И несколько часов счастья — тоже.

И, если быть честной, холодный душ от Машки пришёлся как нельзя кстати.

Я приподнялась, дрожа в лёгком ознобе, опираясь на локоть, утопавший в траве.

— Лод…

— Прости, — глухо сказал он. Не поднимая головы, не глядя на меня. — Я поступил низко. Поступил, как подлец.

Все слова, которые я могла бы сказать, так и не сказались.

Падать было больно. Очень больно. Падать с неба, тёплого и солнечного, с заоблачных высот — на землю, веявшую ледяным дыханием зимы. Туда, где мы не были и не будем вместе.

Туда, где наша близость — запрет.

— Ты не должна винить себя. Это моя вина, моя целиком и полностью. Сорвался, поддался безрассудности, сделал то, на что не имел ни малейшего права. Я и на прогулку эту не имел права… не когда я принадлежу другой, — Лод стремительно поднялся на ноги. — Больше я себе подобного не позволю. Можешь не волноваться.

Голос его был холоднее воды, холоднее горного ветра; я понимала, что холод этот направлен не на меня, что сейчас он презирает себя, и никого больше — но предпочла бы снова умирать от яда, чем ощущать то, что ощутила сейчас.

У всего есть цена, Белоснежка. А ты понимала, на что идёшь, когда соглашалась сбежать с ним. Неэтично, некрасиво, незаконно.

Ты получила то, чего в глубине души так давно хотела. Возможность на время занять чужое место.

Пришла пора платить.

Я молча приняла протянутую мне ладонь. Встала. Позволила снова себя обнять: не так, как обычно, и тем более не так, как в той злополучной лодке — едва-едва касаясь, точно я была стеклянной.

И, стоило нам переместиться под горы, приземлившись в лаборатории, почти вырвалась из его рук.

Дальше всё помнилось урывками. Вот я в ванной, с ненавистью срываю мокрое платье. Потом уже сижу в своей постели у камина, переодетая в сухое, закутавшись в одеяло с головой. В какой-то момент поняла, что рядом дрыхнет Бульдог, положив ушастую морду на мои колени… но это не вызывало в душе, медленно выгоравшей после падения, абсолютно никаких чувств.

Хотя, пожалуй, это было кстати — ощущать рядом что-то живое и тёплое.

Немного спасало от мертвенного холода, пожиравшего меня изнутри.

…но надежда, так нежно мечтами маня, не подарит нирваны — лишь память огня…

Потом ко мне подошёл Лод. Я не замечала и не знала, где он был до того.

— Спасибо за план, — ровно произнёс колдун. — Мы пойдём к лепреконам завтра. Ты со мной?

— Нет, — я так и не посмотрела на него. — Нет, я… пожалуй, в этот раз останусь тут. Думаю, вы и без меня справитесь.

Не знаю, ответил ли он что-нибудь. Может, и ответил. Но следующее, что я помнила — себя, сидящую в одиночестве и темноте, которую рассеивало только пламя в камине. Умирающее, как эта ночь, как всё то безумие, что она принесла.

Это не должно повториться. Этому надо положить конец.

И я уже знала, как.

А потом я просто сидела, глядя в огонь, чувствуя под пальцами бархатистую шёрстку Бульдога. Безнадёжно считая степени тройки, сбиваясь на миллиардах и начиная заново.

Да только ничто, ничто, ничто не помогало высохнуть моим слезам.