Глава 7

Обед был окончательно и бесповоротно загублен. Невозможно получать удовольствие от еды, когда все твои мысли заняты чем-то другим, и ты даже вкуса ее не ощущаешь. Я сейчас не могу даже вспомнить, что именно тогда ел.

Стоило мне только запереть за Кадестой люк и включить рацию, как на меня обрушился натуральный шквал, центром которого выступал Жан. Он сыпал вопросами словно пулемет, и в каждом из них мне мерещился скрытый подтекст, а потому я окончательно впал в ступор. Спас меня Борис, ненавязчиво поинтересовавшийся у нашего повара насчет обеда, за что я был ему искренне благодарен. Кроме того, я действительно успел здорово проголодаться.

На жилой уровень мы ехали в лифте вместе с Гильгамешем, но немногословный великан донимать меня расспросами не стал. За всю поездку он произнес всего два слова:

— Как прошло?

— Нормально, — ответил я, и всю оставшуюся дорогу мы проделали в молчании, что меня вполне устраивало.

Однако в столовой все вернулось на круги своя, и Жан насел на меня с удвоенной энергией, раз за разом вопрошая с издевательской ухмылкой на физиономии:

— Ну как? Ну как?

Отбиться от его домогательств оказалось почти невозможно, односложные ответы его не устраивали, он жаждал подробностей, причем желательно пикантных. На мое счастье Борис вновь меня выручил, выложив на стол свой планшет и запустив на нем просмотр записей с камер наблюдения. Жан пристроился у него за спиной, возбужденно сопя и отпуская по ходу сальные комментарии, и мне казалось, что еще немного, и его слюни начнут капать капитану за шиворот.

Гильгамеш смотрел кино со своего места, подавшись вперед и вытянув шею. Картинка доставалась ему в перевернутом виде, но, с учетом того, что наше с Кадестой рандеву проходило в невесомости, данный факт почти ничего не менял. Наблюдал он по обыкновению молча, но лишь до тех пор, пока речь не зашла о скафандрах.

— Стоп! Стоп! Подожди! — здоровяк чуть не вырвал планшет из рук капитана, — дай глянуть!

Борис и сам заинтересовался ничуть не меньше, он остановил запись и они вдвоем принялись рассматривать костюм Кадесты, приближая и вращая картинку то так, то эдак. Жан, неожиданно оказавшийся на обочине процесса, с кислой миной на своей лошадиной физиономии заглядывал Борису через плечо. Его куда больше занимал не столько сам скафандр, сколько его содержимое, до которого теперь никому не было дела.

Капитан с техником так увлеклись, что даже начали препираться.

— Говорю тебе, тут такой же принцип, как и в «Дельфине», — в распалившемся Гильгамеше проснулось красноречие, — механическое обжатие!

— А где тогда шнуровка? Где затяжки?

— Вот, вот и вот, — техник указал на блестящие замки на рукавах и штанинах Кадесты, — все сведено в несколько основных узлов.

— Но кираса-то жесткая, — не уступал Борис, — и шлем, значит должен быть и наддув!

— Одно другого не отменяет. Где-то наддув, а где-то обжатие.

— И системы терморегуляции я что-то не вижу.

— Должна быть… — Гиьгамеш подтянул к себе планшет, чтобы рассмотреть скафандр получше, — не знаю, быть может, она у них не водяная, а какая-нибудь еще? Термоэлектрическая, например.

— Фантазии…

Пободавшись немного, они вроде бы успокоились, но тут запись дошла до момента, где Кадеста упомянула об экстремалах, прогуливающихся за бортом в негерметичных костюмах, и эта ее фраза вызвала у мужиков натуральный мыслительный паралич.

— Что за… — только и смог выговорить капитан, после чего надолго умолк.

— Да что вы бабий треп-то слушаете! — воспользовался моментом Жан, — мало ли что она болтает! Давай дальше!

— Механическое обжатие, — как-то растерянно пробормотал Гильгамеш, — достаточно герметизировать лишь шлем… и подштанники.

— Вы рехнулись! — Жан покрутил пальцем у виска, — без нормального скафандра ты сразу же в ледышку превратишься! Там же температура — абсолютный ноль!

— Следуя твоей логике, чай, налитый в термос, тоже должен в ледышку превращаться? — Борис посмотрел на повара с неким сочувствием, как на слабоумного, — вакуум температуры не имеет, так что…

— …Почему бы и нет, — закончил за него фразу Гильгамеш, а Жан только еще больше погрустнел.

— А насчет терморегуляции, — капитан привычным движением провел рукой по лысине, — она нужна, чтобы на солнцепеке не изжариться, а если никары, как и собирались, разместили свою станцию вдали от звезд, то такой проблемы не возникает, да и уровень радиации ниже — можно на защите сэкономить. Вот и получается такой симпатичный легонький комбинезончик, — он вновь запустил воспроизведение, и вся троица продолжила следить за нашими с Кадестой похождениями, отпуская по ходу короткие комментарии.

Следующая порция веселья привалила, когда запись дошла до места, где мы нырнули в мою каюту. Тут Жан словно проснулся и начал толкать меня в бок, непрестанно подмигивая и подначивая с удвоенной энергией:

— Ну как? Ну как? Губочки медовы? Сисечки пуховы?

— Да угомонись же ты, наконец, секс-затейник чертов! — не вытерпел Борис, — ты сперва на лицо ее посмотри, а потом уже спрашивай!

— А что лицо? — не понял его Жан, — вполне симпатичное… глаза только широковато сидят, а так — ничего.

— Да оно зеленое, дальтоник! Девка еле-еле на ногах стоит, а ты тут пристаешь со своими дурацкими намеками. Хватит уже.

— à vos ordres! — вконец обиженный повар отошел к мойке и демонстративно загремел посудой.

— О чем вы там с ней толковали? — полюбопытствовал Борис, перемотав запись до места, где мы вернулись в коридор и поковыляли к лифту, — никак в толк не возьму, ради чего она вообще к нам приперлась?

— Вы не поверите, — у меня невольно вырвался смешок, — она хотела убедиться, что на головах у нас нет антенн, а в задницах — ракетных двигателей.

— Да ну!?

— По крайней мере, что мы не такие уж земляные черви, как ей рассказывали в школе.

— Занятно, — протянул наш капитан, — мы про них и думать уже давно забыли, а они, оказывается ту застарелую злобу продолжают целенаправленно культивировать! Интересно, ради чего?

— Быть может для того, чтобы у их добровольного изгнания оставалась хоть какая-то причина?

— Все возможно. И я рад, что на ее пути встретился именно ты, — он покосился за спину, — а то могло быть и хуже.

— Не надо делать из меня монстра! — бросил в ответ Жан, даже не обернувшись, — ты лучше сам в зеркало посмотрись.

— Ладно, хватит! — Борис выключил планшет, — значит так, если кто будет интересоваться — ничего этого не было, ясно? Никто посторонний к нам на борт не поднимался, и об аудиенции никто не просил. А то понабегут тут любопытные, начнут свои носы нам в разные места совать. Не нужно мне лишних неприятностей, и так жизнь веселая до невозможности. Всем понятно?

— Угу.

— А ты, юнга, — он нацелил на меня свой пронзительный взгляд, — удали все соответствующие видеозаписи из архива и замаскируй недостачу. И проследи, чтобы ничего в некролог не попало.

— Сделаю.

— Тогда все по местам! Расселись тут, понимаешь ли, кинотеатр себе устроили… Или уже всю работу переделали?

Лихтер никаров стоял у нас под загрузкой еще два дня. Ничего особо примечательного за это время не приключилось. Гильгамеш безвылазно сидел в своей каморке на причальном уровне, Борис привычно матерился по всякому поводу, а Жан исправно нас всех кормил. Он таки выцыганил у меня один кадр с Кадестой и пристроил его на своем планшете, среди множества прочих женских портретов. Капитану мы, естественно, ничего не сказали. Все прочие записи я, как мне и было велено, аккуратно вычистил из бортового архива, но кое-что все же сохранил у себя, поскольку на сей счет никаких инструкций не получал.

Каждый день я принимал новые заявки на погрузку и забивал их в рабочее расписание, которое очень скоро переросло пределы текущей вахты и пошло на второй месяц. Таким образом, моя авантюра грозила затянуться до самого начала сентября, а то и дольше. При таком окладе вполне можно позволить себе немного отложить начало учебного года, ничего страшного не случится. Не первый курс, чай.

Лихтер Кадесты еще не успел нырнуть в свой портал, а на наших мониторах уже красовался следующий, но уже земной. На сей раз стыковка получилась ощутимо жестче, и толчок ощущался даже в рубке, на жилом уровне. Борис не преминул в своей обычной манере прокомментировать действия пилота, но было видно, что делает он это скорее в силу привычки, чем по велению души.

Спустя еще несколько стыковок, я понял, что мастерство никарского пилота являлось на самом деле как раз приятным исключением из правил. Так аккуратно, как он, не причаливал больше никто, и я начал догадываться, почему наш капитан предпочитал называть их именно никарами, а не, скажем, космодранцами. Ну, по крайней мере, об одном из резонов такого к ним отношения.

А вот на всех прочих горе-пилотов он красноречия не жалел, наделяя их самыми разными девиациями и физиологическими особенностями. Я уже привык к сквернословию Бориса, и мои уши более не пытались свернуться в трубочку от его исключительно образных эпиграмм. Не менее искрометными получались и его дискуссии с Гершиным, причем эта парочка была готова яростно препираться из-за любой мелочи. Борис умел придумывать сотни и тысячи исключительно объективных причин, препятствующих реализации затей нашего босса, и порой казалось, что для его переубеждения придется полностью переписать Теорию Относительности. Однако высокие договаривающиеся стороны всякий раз приходили к соглашению, обходясь без потрясения основ мироздания и вполне удовлетворившись пятиминутным сотрясанием воздуха. Таков был установленный ритуал, только и всего.

Так что доносящийся из рубки ор вскоре стал для меня лишь еще одним элементом привычного шумового фона, на который я почти перестал обращать внимание. Но точно так же, как любое изменение в привычном гуле двигателя сразу же режет слух, обрывок донесшейся до меня однажды утром фразы заставил мои ноги отклониться от намеченного маршрута и заглянуть на мостик.

По вполне понятным соображениям, я не могу привести здесь эту фразу в первозданном виде, но начиналась она так: «…да пусть они хоть…», а последним словом в ней было: «…засовывают!». Остальное додумывайте сами, только учтите, вырезанный кусок занимал не менее пяти секунд, и пристойными в нем были исключительно предлоги.

— …но ты же прекрасно знаешь, как я ненавижу, когда по моему кораблю шастают посторонние! — неистовствовал Борис, — они обязательно улучат момент, чтобы нажать своей задницей на какую-нибудь кнопку или зацепить локтем за тумблер! Мы ведь тут не в бирюльки играем, а деньги зарабатываем! И для тебя, кстати, тоже, так что потрудись держать всяких досужих туристов от нас подальше, чтобы мы могли спокойно заниматься своим делом!

— Он не какой-то праздношатающийся бездельник, — устало отбивался Гершин, — а клиент, который платит точно так же, как и все прочие.

— Тогда пусть он так же, как и все прочие, держится подальше от наших стыковочных узлов. У нас тут не прогулочная палуба, в конце концов!

— Боря, ты же знаешь, у некоторых ребят из Академии Наук чертовски длинные руки. Они и так уже растолкали всех, кто стоял в очереди перед ними. Если мы будем упрямиться, они просто вышвырнут нас с этой делянки и посадят сюда кого-нибудь более покладистого. Им только повод дай, а в претендентах недостатка не будет.

— Ты хочешь сказать, что их требования — это предложение, от которого невозможно отказаться? Так, что ли?

— Почти. Отказаться мы, конечно, можем, но последствия тебе вряд ли понравятся.

— Вот ведь дерьмо! — крякнул Борис, уступая, — так что ему надо-то?

— Доступ к вашему буровому порталу для забора анализов или чего-то в этом роде. Утверждает, что управится за один день.

— Ну, поселиться у нас я ему в любом случае не позволил бы, так что пусть уж постарается. Господи! Сколько же хлопот из-за какой-то ерунды! — капитан вдруг встрепенулся, — а почему бы им не запустить на орбиту свой собственный бур для этих самых анализов и не беспокоить нас по пустякам? Им и надо-то, небось, всего пару пипеток набрать.

— Ты надо мной издеваешься? Или и вправду регламент запамятовал? — Гершин устало махнул рукой, — не валяй дурака.

— Ладно, ладно, но насчет доступа к буру ему придется договариваться с Гильгамешем, — старик недобро ухмыльнулся, — любопытное будет зрелище.

— Боря! — резко осадил его Гершин, — пожалуйста, без травматизма, хорошо? Объясни Яну ситуацию, и пусть он не кривляется.

— Я попробую, — Борис отключил связь и обернулся ко мне, — слышь, юнга, тебе опять работы привалило.

— А причем здесь я? — не успевшая еще окончательно проснуться голова соображала туговато.

— Ты же наш штатный экскурсовод, вот и будешь пасти нашего очередного дорого гостя. Проследишь, чтобы он там чего-нибудь не открутил ненароком.

— Да кто он такой-то?

— Большая научная шишка. Известный астрофизик, профессор или что-то в этом роде, — лицо капитана сморщилось в презрительной гримасе, — не может спокойно пройти мимо возможности покопаться во внутренностях дохлой звезды, некрофил чертов.

— Ну и пусть копается, не жалко, — пожал я плечами, — но почему, в самом деле, он не может нанять себе персональную буровую?

— Правила безопасности запрещают иметь на орбите более одной активной портальной буровой платформы. Не важно, добывающей или исследовательской. Так что придется ему воспользоваться нашим порталом, а Гильгамешу это ох как не понравится! Не любит он допускать посторонних в свое хозяйство, — Борис поднялся из кресла, — могут возникнуть определенные проблемы, которые надо решить, и решить быстро. Наш профессор прибывает уже завтра. Так что займись.

— Что-то меня не воодушевляет роль гонца, принесшего Гильгамешу дурные вести. А вдруг он мне голову оторвет?

— Тогда я лишу его квартальной премии.

— К тому моменту мне уже будет все равно.

— Зато ты будешь отмщен, и мстя моя будет ужасна. Пусть это тебя утешает. Пошли завтракать.

К счастью, Борис не стал подвергать мою шею излишнему риску и сам объявил о прибытии очередного гостя и о том, что от нас потребуется. Гильгамеш, естественно, особого восторга не высказал, но и возмущаться сильно не стал, а только насупился и угрюмо уткнулся в свою тарелку. Но к нашему с Борисом удивлению, на эту новость неожиданно бурно и эмоционально отреагировал Жан.

— Кто!? Слепнев!? — чуть ли не взвизгнул он, — Господи Иисусе! Только этого пижона мне тут недоставало!

— Да вы, оказывается, знакомы? — капитан заинтересовано наклонил голову, — ну-ка, ну-ка, докладывай по всей форме.

— Нечего тут докладывать, — Жан недовольно сложил руки на груди и состроил такую нахмуренную физиономию, что чем-то стал смахивать на сильно исхудавшую копию Гильгамеша, — этот болван начисто лишен даже зачатков такта и чувства меры. Если он узнает, что у тебя в семье кто-то умер, и предстоят похороны, то обязательно напросится, чтобы на поминках нажраться в хлам и травить потом сальные анекдоты. На дух его не переношу.

— Чем же он так тебя допек? В твои кастрюльки лез, что ли?

— Пытался, — повар презрительно фыркнул, отчего стал снова похож на лошадь, — но все больше в личную жизнь. Вот ты представь — приходит он, скажем, в наш ресторан и громко, на весь зал осведомляется: «ну как, Жан, удалось тебе вчера ту девчонку трахнуть?»

— Какую еще девчонку?

— Я просто пример привел. Абстрактный.

— Ну да, понятно. Абстрактный, — согласно закивал Борис, — но не пугайся ты так, он ведь не к тебе прилетает. Его интересует только шарик, на котором мы сидим. Посидит немного в будке у Гильгамеша, а потом отвалит восвояси. Наш юнга за ним проследит.

— Songe-creux! — Жан невесело усмехнулся, — даже не надейся. Этот проныра тут во все щели свой нос засунет, попомни мое слово.

Как ни прискорбно, но в конечном итоге наш повар оказался абсолютно прав. Визит Георгия Слепнева на нашу драгу отпечатался в моей памяти ярким и невероятно шумным пятном. Рослый, подтянутый, постоянно улыбающийся и ни на секунду не закрывающий рта, он больше походил не на серьезного ученого, а на политика, общающегося со своим электоратом в канун выборов. Выглядел Слепнев лет на сорок, что было несколько необычно, учитывая его ученую степень и солидный послужной список, а вел он себя — ни дать ни взять подвыпивший студент-второкурсник.

Подобно длинноногим девушкам, комментирующим прогноз погоды в программе новостей, он умудрялся широко улыбаться, даже когда говорил. Почти каждую свою реплику профессор заканчивал смехом, и смехом же встречал реплики собеседника, выслушивая их с удивленно вскинутыми тонкими черными бровями. В результате у меня неизменно складывалось впечатление, будто я говорю исключительно чушь и ерунду, над которой грех не посмеяться. Позже, когда я пытался восстановить в памяти его облик, в моей памяти всплывала исключительно его сияющая снисходительная улыбка в обрамлении тоненькой бледной каемочки из всего остального.

После отбытия нашего шумного визитера я так и не смог внятно сформулировать свое к нему отношение. Да, он мне не нравился, но вот что именно было тому причиной, четкому определению не поддавалось. Если разобрать его личность, так сказать, на составляющие, то ничего отталкивающего в нем не обнаруживалось, но неприятие не исчезало. Возможно, причина крылась в том, что он был практически моим полным антиподом — веселый, общительный и успешный, но мысль о том, что в основе моей антипатии лежит элементарная зависть, делала меня в собственных глазах еще более ущербным, и круг замыкался. Точно так же в школе простые ученики ненавидят отличников только за то, что те постоянно маячат у них перед глазами живым укором. В общем, общение с профессором вымотало меня так, словно я целый день разгружал мешки с цементом.

Пока мы плыли по коридору от шлюза до поста управления буровым порталом, где работал Гильгамеш, Слепнев успел вытрясти из меня историю моего детства, отрочества и юности, а также то, как я попал на «Берту». И это при том, что весь путь составлял метров двадцать от силы. Одетый в новенький, с иголочки светло-серый комбинезон с эмблемой Академии Наук на груди, аккуратно подстриженный и гладко выбритый, он замечательно оттенял мою помятость и затрапезность. Кому такое понравится? Даже его темная шевелюра демонстрировала свое превосходство, вызывающе игнорируя царящую на причальном уровне невесомость и сохраняя безупречно причесанный вид. Наверняка тут дело не обошлось без лака для волос, а мужчины, которые им пользуются, автоматически попадают у меня в разряд не совсем нормальных.

Мы впорхнули в каморку к Гильгамешу, и Слепнев незамедлительно высказал о ней свое прямолинейно-уничижающее мнение:

— Э-э-э, как тут у вас все запущено!

При этом он всем своим видом давал понять, что соглашается находиться здесь исключительно во имя науки. Он даже как-то съежился, чтобы ненароком чего-нибудь не коснуться и не испачкаться. Гильгамеш оттолкнулся от терминала, разворачиваясь нам навстречу, и наш гость не удержался от очередного комментария:

— Ого! Ну и здоровы́ же Вы, батенька!

Он подплыл поближе, словно намеревался осмотреть техника со всех сторон как какой-нибудь музейный экспонат, но Гильгамеш при его приближении подвинулся в сторону, чтобы оказаться между терминалом и профессором. Тот остановился, ухватившись за один из поручней, и попытался, вытянув шею, заглянуть здоровяку за спину.

— Так-так, — протянул Слепнев, — на чем работаем?

— АМТ-504, — буркнул Гильгамеш.

— Экий антиквариат! Все давно уже на семисотую серию перешли! — в воздухе повисла выжидательная пауза, но техник воздержался от каких-либо комментариев.

— Ну и ладно! Как-нибудь управимся с тем, что есть, — Слепнев все же сумел прошмыгнуть мимо него к терминалу и по-хозяйски оседлал табурет, — ну и где тут у него выключатель?

Смотреть на Гильгамеша было одновременно и больно и страшно. Он грозно нависал над ничего не подозревающим профессором и чем-то смахивал на Везувий, недобро косящийся на копошащиеся у его подножия Помпеи. В его взгляде читалась самая настоящая ревность, словно пальцы Слепнева не плясали по терминалу буровой установки, а ласкали его возлюбленную.

— Я буду в реакторной, — прохрипел он, отрывисто кивнул мне на прощание и буквально пулей вылетел в коридор, а я облегченно вздохнул. Кровопролития удалось избежать. А Слепнев даже не заметил исчезновения техника, продолжая возиться с нашей буровой установкой и что-то бормоча себе под нос.

— Хм, неплохо, неплохо, — заключил он, наконец, — я боялся худшего, но эта старушка пребывает в удивительно добром здравии.

Он обернулся и только сейчас заметил, что нас осталось только двое.

— А где этот, как его… Геракл?

— Не Геракл, а Гильгамеш, — поправил я.

— Гильгамеш!? — профессор заливисто расхохотался, но увидев, что я его не поддержал, умолк и вопросительно на меня посмотрел.

— А вообще, нашего техника зовут Ян, — закончил я свою мысль.

— Передай ему мое почтение. Я давно не видел портального бура в столь отличном состоянии. У вас классный техник! — и он снова рассмеялся, чем смазал все позитивное впечатление от своих слов.

— Я передам, — чем больше веселился Слепнев, тем тоскливей становилось у меня на душе.

— Ну ладно, я тут поколдую маленько, а ты можешь быть свободен. Обратную дорогу я и сам найду.

— Если не возражаете, я посижу тут, рядышком, посмотрю, — я подплыл ближе и закрепился на втором табурете.

— Да с чего мне возражать? — еще один заряд смеха, — сиди, смотри на здоровье, если больше заняться нечем.

— У меня есть приказ, в соответствии с которым Вы — мое основное занятие на сегодня, — я обреченно пожал плечами, — да и просто любопытно.

— Ты что, мой надсмотрщик?

— Экскурсовод.

Черт! Смех Слепнева вызывал у меня почти такую же болезненную реакцию, какую у некоторых людей вызывает скрип мела по доске. А он умудрялся находить повод для веселья во всем, что я говорил. Что же мне теперь — рыбой молчать? Так он и над этим расхохочется.

— Что ж, смотри, коли любопытно, — он снова отвернулся к терминалу, — хотя это первый на моей памяти случай, когда кто-то из обслуживающего персонала интересуется наукой. Впрочем… ты же еще студент, верно?

— Угу.

— У вашей братии интересы обычно ограничиваются девчонками и пивом.

— Здесь, на «Берте», нет ни того ни другого, — тьфу! Я опять забыл, что в присутствии профессора с шутками следует быть осторожней. Мне даже захотелось заткнуть уши.

— Ну, я постараюсь, насколько смогу, скомпенсировать тебе эту недостачу, — у Слепнева от смеха аж слезы на глазах проступили, — если что будет непонятно — спрашивай, не стесняйся.

Он открыл свою объемистую сумку и начал доставать из нее различную аппаратуру, подключая ее к портам терминала и развешивая в воздухе вокруг себя. Я разжился полезным наблюдением — когда наш неугомонный гость был занят делом, он не трепался. Его движения были лаконичными и четкими, он явно хорошо знал свое дело, что не очень-то вязалось с тем, как он вел себя еще пару минут назад. У меня даже сложилось впечатление, что в Слепневе странным образом уживались два совершенно разных человека. Один был молчаливым профессионалом, доктором наук, ученым с мировым именем и автором нескольких популярных книг по астрономии и космологии, в том числе пары детских, а второй являлся бесшабашным гулякой и балагуром без страха, упрека и угрызений совести. Причем переключение между этими двумя личинами происходило молниеносно и без какого-либо предупреждения.