Глава 13

— А что случилось-то? — я был столь заинтригован, что не мог позволить ему оборвать рассказ на этом месте.

Подперев подбородок рукой, он долго смотрел на меня, словно оценивая целесообразность продолжения разговора, но, решив, по-видимому, что хуже уже не будет, заговорил снова.

— Руководство бросало меня на расследование самых запутанных и безнадежных дел, поскольку моя целеустремленность и сосредоточенность на поставленной задаче позволяли мне подмечать мельчайшие детали, ускользающие от внимания других следователей. До непосредственного общения со свидетелями и подозреваемыми меня, разумеется, не допускали, но я вполне обходился той информацией, которую мне поставляли работавшие со мной коллеги. Я же исполнял роль мозгового центра.

Последним моим расследованием было «дело Кукольника».

— Это кто такой?

— Маньяк… точнее, все считали его маньяком, даже я сам поначалу так думал.

— Чем он занимался?

— Ну, чем обычно занимаются маньяки — убийствами, естественно, но не простыми. Он декорировал их под самоубийства известных людей. Оттого-то его и прозвали кукольником. У нас была своя Мэрилин Монро, Элвис Пресли, Есенин, Маяковский и много кто еще. Да и жертв он выбирал не из первых встречных. Иногда довольно известные личности попадались. Когда я подключился к расследованию, его послужной список насчитывал уже семь трупов, а закончил он на одиннадцати. Это официально, хотя многие, в том числе и я, уверены, что реальное число его жертв может быть и больше.

То, как тщательно он подходил к оформлению своих «творений» порой вызывало оторопь. Детализация иногда была просто потрясающей. Дабы мы могли в полной мере оценить его старания, он оставлял на месте преступления фотографии «оригинала», по которым воспроизводил сцену. Мне довелось побывать на некоторых из них и, скажу честно, было немного жутковато.

— А зачем он так делал?

— Маньяк, что с него взять, — Овод развел руками, — однако, позже выяснилось, что и маньякам не чуждо ничто человеческое.

— В смысле?

— У меня была масса времени для того, чтобы самым тщательным образом изучить мельчайшие подробности его преступлений. И постепенно, где-то на уровне интуиции у меня начали вырисовываться определенные подозрения. Дело в том, что при оформлении некоторых «сцен» он допускал небольшие упрощения, отступления от идеала. И это при том, что во всех остальных убийствах он с предельной аккуратностью выписывал даже гораздо менее существенные детали. То есть иногда он вел себя как истинный маньяк-перфекционист, а иногда — как вполне трезвомыслящий человек, не тратящий сил на доведение до ума второстепенных и, по большому счету, практически незаметных подробностей, сосредотачиваясь на главном.

Сначала я предположил, что мы имеем дело с двумя разными людьми, один из которых маскируется под другого, но никаких подтверждений этой версии не нашел. В конечном итоге, я пришел к мнению, что Кукольник все же действовал один, только в одних случаях он выбирал жертву, исходя из требований задуманного сюжета, а в других — наоборот. То есть, некоторые убийства были на самом деле заказными, только чертовски хорошо замаскированными под деяния безумца.

В этот момент в нас с Женей, моим напарником, взыграли амбиции, и, вместо того, чтобы поделиться своими подозрениями с коллегами и руководством, мы решили раскапывать новое направление самостоятельно. Я жаждал доказать всему миру и самому себе, что кое-чего стою.

Копали мы долго, распутывая оказавшийся в наших руках клубок даже не по ниточке, а по одному волоску. Кукольник, тем временем, подкинул нам еще два трупа, которые прекрасно вписались в разрабатываемую нами версию, и дальше дело пошло уже быстрее.

— Неужели подобный вариант не рассматривался в ходе официального расследования? — удивился я.

— Почему же, рассматривался, — хмыкнул Овод, — в дело шли все мыслимые и немыслимые предположения и догадки, просто им уделялось гораздо меньше внимания, нежели основной версии. Рано или поздно, но или Кукольник оступился бы, или на какого-нибудь следователя снизошло бы озарение. Это был вопрос времени, мы лишь успели раньше других…

— Так чего же вам удалось добиться?

— Если вкратце, то мы его, наконец, вычислили. Кукольник был очень умен, дьявольски хитер и изобретателен, но и мы оказались не промах. По крайней мере, нам так казалось…

Овод умолк, вновь устремив взгляд в глубины воспоминаний, и на сей раз я счел за благо его не теребить, терпеливо ожидая продолжения повествования. И оно последовало.

— Наша с Женей попытка повязать Кукольника обернулась катастрофой, — Овод тяжело вздохнул, — этот гад все про нас знал и был наготове. Он оказался куда хитрее, чем мы полагали…

Последовавшая за этим пауза оказалась самой продолжительной за весь рассказ, но я ждал молча, опасаясь вспугнуть момент откровения.

— Он убил Женю на моих глазах. Медленно и жестоко, — Овод на секунду даже зажмурился, будто пытаясь спрятаться от страшных картин, всплывающих перед мысленным взором, — сказал, что моему напарнику не повезло, и он умер от неожиданного взрыва гранаты, которую держал в руках.

Жене оторвало руки, а все тело изрешетило осколками, и этот изверг последовательно воспроизводил на еще живом человеке все соответствующие повреждения. И ни я, ни Женя ничего не могли поделать. Он мог только кричать, а я — только смотреть.

Кто бы знал, как я мечтаю забыть все то, чему оказался свидетелем, но это, увы, невозможно.

Кукольник заставил меня смотреть все от начала до конца, а после предложил мне выбор: я мог погибнуть аналогичной смертью, стоя рядом с Женей в момент взрыва, либо остаться в живых, отделавшись лишь легкой контузией. Единственное условие — я должен был забыть все, что нам удалось раскопать про этого мерзавца, и уничтожить все собранные нами материалы.

Овод вскинул на меня взгляд покрасневших глаз, полный невыразимой боли и ярости.

— Да, я сломался!!! — он что было сил грохнул кулаком по столу, — я проявил малодушие, испугался, струсил! Да и кто бы на моем месте смог поступить иначе? Вы все мните себя крутыми, но, случись что, тут же разбегаетесь, кто куда и прячете головы в песок! А я был один на один со своим страхом! Один!!!

— Эта сволочь знала меня как облупленного, — продолжил Овод уже спокойнее, — он потребовал, чтобы я дал ему слово, что сделаю все так, как он скажет. И я согласился. А ведь убей он и меня тогда, и результаты наших с Женей изысканий попали бы в руки наших коллег, и дни Кукольника были бы сочтены. Но я все уничтожил.

— Как же ты объяснил произошедшее своим сослуживцам?

— А ничего я не объяснял, — он нервно дернул головой, — делал вид, что ничего не помню.

— Тебе поверили?

— Черта с два! Кукольник сделал все очень аккуратно, но все равно, до полной достоверности оставалось еще далеко, поэтому эксперты сразу усомнились в правдивости версии о взрыве гранаты. И насели на меня. Они были уверены, и небезосновательно, что я скрываю что-то важное, но, как ни старались, не смогли вытрясти из меня ни слова.

Поначалу мое поведение вызывало у коллег лишь раздражение, но вскоре Кукольник пополнил свою коллекцию еще одним весьма высокопоставленным покойником, и тогда отношение ко мне резко изменилось. Немедленной поимки убийцы требовали на самом верху, и я оказался под очень жестким прессингом, противопоставить которому мне было нечего. Ведь я буквально физически не мог ничего рассказать, как бы страстно я этого ни желал.

Чуть позже просочилась информация, что я храню молчание по причине данного Кукольнику обещания. Возможно, это он сам решил добавить остроты моим ощущениям. Меня приперли к стенке, а я не смог ничего соврать и был вынужден все подтвердить. Вот тогда-то для меня и начался сущий ад. Никто и слышать не хотел о проблемах в моей голове, о пройденной в детстве пикировке, и я превратился в предателя, в изгоя. Вслед за отстранением от расследования последовали угрозы уголовного преследования за соучастие в убийстве и сокрытие улик. Подумать только — какое-то несчастное «честное слово», данное полицейским преступнику, парализовало расследование и позволяло убийце безнаказанно разгуливать на свободе.

К десятому трупу присоединился одиннадцатый, а я ничего не мог с собой поделать. Что творилось в моей душе, невозможно передать словами. Я боялся выходить на улицу, я постоянно чувствовал на себе чужие взгляды, мне постоянно мерещились перешептывания за моей спиной. Медленно, но верно я превращался в параноика с ярко выраженными суицидальными наклонностями.

Однако, неизбежные погрешности, совершаемые Кукольником, в конце концов, привели к тому, что его подловили и без моей помощи. А во время попытки ареста он отправил в могилу еще двоих полицейских, после чего застрелился сам. Вот такой вот веселенький финал.

— Ты не пытался как-нибудь избавиться от наложенных на тебя установок?

— Еще как пытался! Мной занимался лично Георгий Саттар, потратил на меня почти неделю, но без особого успеха. Слишком уж туго были затянуты узлы в моем мозгу, — Овод безнадежно махнул рукой, — нет, кое-что он, конечно, смог исправить. Материться, например, я теперь могу сколько душе угодно, но вот с моей маниакальной честностью он ничего сделать не смог. Предлагал позаниматься со мной еще, но я отказался — сказал, что пусть мои родимые пятна остаются со мной. Изломанной судьбы это все равно уже не выправит.

— Как же ты выкарабкался?

— Как ни крути, но старик не зря ест… ел свой хлеб. Сам не представляю, как ему это удалось, но он смог вернуть в мою душу оптимизм. А при должной сноровке и определенной настойчивости любой недостаток можно превратить в преимущество.

— Каким образом?

— Тьфу! Это же элементарно! У человека, который всегда держит данное слово, по определению не может быть проблем с клиентами. Остальное — дело техники.

— Хм, — я задумчиво почесал нос, — интересный поворот.

— Да, но с каждым новым делом, по мере наработки репутации, растет и цена ошибки. Это и для обычного-то человека может обернуться крахом, а уж для меня…

— А для тебя?.. — эхом повторил я.

— Тут уж дело может угробленной репутацией и не ограничиться, — Овод покрутил головой, разминая затекшую шею, — моя честность не является осознанной, не является следствием жизненной позиции или каких-то принципов. Она почти что физиологическая. Для меня сейчас нет ничего важнее, чем сдержать данное слово, у меня буквально темнеет в глазах, когда я чувствую, что это у меня может не получиться. Честно говоря, я даже не представляю, что может со мной произойти, если мне не удастся выполнить данное однажды обещание.

А сейчас, как я погляжу, дело именно к этому и идет.

— Что же нам делать?

— В том-то и беда, что я понятия не имею, как поступить, куда сунуться. Со мной никогда ранее не случалось таких проколов, и мне действительно страшно, — он поежился, — я чувствую, как постепенно утрачиваю способность здраво рассуждать и действовать. Я начинаю паниковать, а это ни к чему хорошему не приведет.

Мои операции и раньше отличались некоторой авантюрностью, хотя удача до сих пор мне сопутствовала, но то, что я вытворяю теперь, уже не лезет ни в какие ворота. Вся эта моя затея с похищением твоего Старшего — самоубийство чистой воды. Строго говоря, я ни секунды не верил в ее успех, но альтернативных вариантов не видел. Я был ослеплен страхом провала.

— Мне с самого начала казалось, что нашим действиям недостает логичности, теперь я понимаю, почему.

— Извини, что втянул тебя во всю эту чехарду, — Овод вскинул на меня виноватый взгляд и снова уставился на свои руки, нервно крутящие пустую рюмку, — ты был для меня последней надеждой, ниточкой, которая могла вывести меня на свет, но увы…

— Быть может, еще не все потеряно? — предположил я.

— А какие у тебя есть еще варианты? — хмыкнул он, — Хирург выставил твоего Старшего вместо дымовой завесы, прикрывающей его маневры. Теперь я абсолютно уверен, что ты, на самом деле, даже не подозреваешь, кто именно водил вас всех за нос. Хирург оказался хитрее и осторожнее, чем я предполагал. Даже отправляя людей на верную смерть, он все равно внимательно следил за тем, чтобы никто не знал больше положенного.

— Но почему ты считаешь, что это — конец?

— Рано или поздно, но Саттару-младшему придется похоронить отца. К этому моменту вопрос с его братом должен быть окончательно закрыт. Так или иначе. Нельзя допустить обнародования завещания с такой дырой. Если Рамилю не удастся найти беглого родственника (в моем распоряжении было куда больше времени на поиски, но я так ничего и не нарыл), то они создадут его сами, а потом грохнут. Скорее всего, еще в детстве. После этого любые притязания будут уже бессмысленны. Если Рамиль окажется удачливей меня (как ни крути, но его возможности гораздо шире моих), то результат будет примерно такой же. Только грохнут они братика уже по-настоящему.

— Далось тебе это треклятое завещание…

— Ты не понимаешь! — в отчаянии воскликнул Овод, — дело не в нем, а моем данном слове! Мне, на самом деле, наплевать, кто там кому и что должен!

— Ладно, ладно, я все понимаю, — я примиряюще поднял руки, — давай попробуем лучше подергать за те ниточки, что у нас остались.

— Что ты имеешь в виду?

— Если мы просчитались, что-то упустили, то надо спокойно сесть и разобрать по винтикам все наши действия и логические построения. Может что-то и отыщется.

— Боюсь, что я уже утратил способность рассуждать спокойно, — он сокрушенно покачал головой, — давай теперь ты. У тебя уже есть какие-нибудь мыслишки?

— В действиях Хирурга мне непонятен один момент, — осторожно начал я, опасаясь растерять крохи мыслей, пересыпающиеся в моей голове, — насколько я понял, во время предыдущих покушений так и не нашлось никого, на кого можно было бы указать пальцем и сказать: «вот кто все организовал», так?

— Именно, — во взгляде Овода загорелся огонек интереса.

— Для чего же тогда на сей раз Хирург оставил в «Золотом быке» Старшего? Зачем он подбросил кандидата на роль козла отпущения?

— Думаю, дело пошло не так, как он планировал, и ему пришлось срочно выставлять, как я уже говорил, «дымовую завесу», прикрывающую его отступление.

— Эта версия плохо вяжется с его хваленой хитростью и осторожностью. Во время предыдущих нападений он, похоже, вообще не показывался на месте готовящегося преступления. Он не мог не предвидеть «нештатного» развития событий и не должен был рисковать, находясь в этот момент поблизости. И, потом, для простой «дымовой завесы» Старший слишком уж хорошо изображает из себя Хирурга — ведь полиция до сих пор уверена в том, что поймала того, кого надо. Мне кажется, что замысел был несколько шире и преследовал более далеко идущие цели.

Овод задумался, запустив пальцы в нечесаную шевелюру.

— Может быть и так, — согласился он, наконец, — но что же тогда там произошло? У меня мозги что-то уже совсем соображать перестали.

— Возможно, Старший был не сиюминутной «дымовой завесой», а заранее спланированным и хорошо подготовленным масштабным отвлекающим маневром?

— Для кого, для полиции?

— Для всех, — я пододвинулся вместе со стулом поближе к столу, — мне вдруг пришла мысль, что действия Хирурга могут напоминать наши собственные — он подсунул вместо себя «куклу» с тем, чтобы все считали, будто он пойман и обезврежен.

— Зачем это ему? — нахмурился Овод. Красные пятна на его щеках постепенно бледнели, он уже восстановил контроль над своими эмоциями, — точнее, зачем это ему именно сейчас?

— Решил уйти в тень? — предположил я.

— С чего бы вдруг?

— Почувствовал, что ему наседают на хвост, и решил лечь на дно и переждать.

— Ничего подобного! — отмел Овод мое предположение, — у полиции на сегодняшний день нет ни единой улики против него, ни единого подозрения. С этого направления ему ничто не угрожает… впрочем, и со всех остальных тоже.

— Тогда, может, он решил, что все, хватит? Добился поставленной цели и завязал?

— Пф-ф! И чего же он добился? Лига так и не уничтожена, а после того, как ее возглавит Александр Саттар, она может стать даже могущественней прежнего (если он не будет делать откровенных глупостей, конечно). Не думаю, что Хирург ставил перед собой именно такую задачу. Скорее наоборот.

— Ну, если ты считаешь, что вечеринка в самом разгаре, то я не знаю, что и думать…

— Надо еще учитывать тот факт, что его маневр дает лишь временное преимущество, — Овод поднял вверх указательный палец, — довольно скоро обман будет раскрыт, и тогда все вернется на круги своя.

— Как же полиция сумеет его разоблачить?

— Не полиция. Все вскроется, как только один из Корректоров сможет лично пообщаться с подозреваемым. От них ничего утаить не удастся.

— Когда, по-твоему, это может произойти?

— Трудно сказать. Для встречи со Старшим необходимо наведаться в следственный изолятор, а члены Лиги сейчас все забились по норам и боятся даже нос наружу высунуть, опасаясь нового покушения.

— Но если они будут уверены, что угроза миновала…

— Ха! — Овод хлопнул рукой по столу, — тогда кто-нибудь из них вполне может утратить бдительность и подставиться. Кстати, дельная мысль!

— То есть, ты считаешь, что все было затеяно для того, чтобы выманить из укрытия очередную жертву?

— Почему бы и нет? — он одобрительно кивнул мне, — подобное развитие событий представляется мне очень даже вероятным.

— Где же Хирург нанесет свой следующий удар?

— Хотел бы я знать! В этой точке мы вполне могли бы с ним пересечься и довести наше дело до конца. Надо подумать…

— Сколько осталось претендентов на отправку в лучший мир?

— Человек семь-восемь, — Овод почесал в затылке, — надо будет за ними внимательно следить, чтобы знать заранее, когда кто-то из них решит выбраться на воздух. Черт! Я же не многорукий Шива, чтобы поспевать всегда и везде! И я уже так устал!

— Утро вечера мудренее, — изрек я, — за ночь вряд ли что успеет стрястись, а отдых нам бы с тобой не помешал.

— Время слишком дорого!

— Еще пара дней в подобном ритме, с утра до вечера на энергетиках — и ты перестанешь соображать окончательно! — я увидел, что мои аргументы поколебали уверенность Овода, у него и вправду голова шла кругом, — во сне твой мозг все равно продолжит работать и, возможно, что-нибудь да придумает.

— Ладно, уговорил, — Овод встал и с хрустом потянулся, — вздремну немного. Мой разум по-прежнему жаждет действия, но тело ему уже не подчиняется. Я — на боковую.

— Спокойной ночи! — пожелал я ему, когда он уже стоял в дверях.

— И тебе того же, — он обернулся, — а у тебя котелок неплохо варит! Так я тебя скоро, глядишь, и переведу из инструментов в помощники.

— Всегда пожалуйста! — несмотря на сомнительный комплимент, я чувствовал себя немного польщенным.

Как я втайне ни надеялся, мой собственный мозг за ночь так и не породил ни единой дельной мысли. Ему явно недоставало исходных данных. Версия, принятая нами за основу, была слишком зыбкой, и рассматривалась как главная только потому, что все остальные выглядели еще хуже.

Теперь тактика наших действий менялась, и от выслеживания подозреваемого нам предстояло перейти к слежке за его потенциальными жертвами. Задача облегчалась тем, что их оставалось не очень много, но, одновременно, осложнялась их высокопоставленностью. Не знаю, чем мы рассчитывали поживиться на поле, вдоль и поперек перепаханном личными службами безопасности самих Корректоров. Хотя, если взглянуть с другой стороны, как бы цинично это не звучало, спасение жизни подопечного не являлось нашей основной задачей, что здорово развязывало нам руки.

Короче, наутро я обнаружил в своей голове все тот же хлам, которым накачивал его с вечера. И никаких идей.

В доме было тихо. Взглянув на часы, я увидел, что еще совсем рано, и Овод, скорее всего, еще спит. Сон уже окончательно ушел, но вставать не хотелось, и я, нашарив на столике пульт от телевизора, принялся бесцельно перебирать программы. Пальцы машинально нажимали на кнопки, и я поначалу проскочил дежурный выпуск новостей, даже не задержавшись на соответствующем канале. Спохватившись, разум с некоторым опозданием перехватил управление и судорожно начал разыскивать пропущенную передачу. Вот!

Слова, произносимые репортером, вошли в мои уши, скатились по позвоночнику, попутно заставив сердце колотиться быстрее, ссыпались в ноги и вышвырнули их из-под одеяла. В майке и трусах, босиком, с зажатым в руках пультом я сбежал по лестнице и влетел в комнату Овода.

Он спал, что называется, без задних ног, отбросив одеяло в сторону и раскидав конечности по широкой двуспальной кровати. В воздухе стоял довольно ощутимый запах перегара.

Включив на бегу его телевизор, я бросился расталкивать Овода, совершенно позабыв о том, что, не разобравшись спросонья, он вполне может всадить мне за это пулю в лоб.

— М-м-м, кто… что такое? Что случилось?

— Вот, смотри! — я, наконец, смог усадить Овода и, схватив двумя руками его всклокоченную голову, навел ее на экран.

— На что я должен смотреть?

— Сейчас, подожди, — репортаж уже закончился, и я переключился на архив, отыскивая его там, — вот! И в «полоскалке для мозгов» иногда можно выловить золотую рыбку.

Мы оба умолкли, внимательно впитывая все, что говорил корреспондент.

«Сегодняшний концерт вполне может побить рекорд по сумме собранных благотворительных взносов… Его почтят своим присутствием многие известные люди, политики, бизнесмены, деятели культуры, артисты… Наиболее весомые взносы ожидаются от представителей Лиги Корректоров, в частности, от семьи Саттар — на концерте будут присутствовать Александр Саттар и его дочь — блистательная Юлия…»

Я молча выключил телевизор.

Овод обхватил голову руками и несколько секунд раскачивался взад-вперед, после чего как-то по-звериному взревел и, запрокинув голову, выдал длинную, многоэтажную и совершенно непечатную тираду, остановившись только, когда в легких закончился воздух. В этот крик души он вложил, похоже, все то, что накопилось в нем за те годы, что он не имел возможности как следует выругаться.

— Они купились! — простонал он, когда перевел дух, — они все купились!

— Ну, знаешь ли, — пробормотал я, — ежегодный благотворительный марафон — не то мероприятие, которое можно вот так запросто пропустить.

— Они должны были хотя бы свести к минимуму любые упоминания о своем участии в нем! Хотя, те, кому надо, и так все прекрасно знали. А теперь… — Овод снова вцепился рукам в волосы, — теперь они явятся туда, обложившись со всех сторон вооруженной до зубов охраной, сквозь которую нам с тобой не пробиться, но для Хирурга-то она не более чем изгородь из одуванчиков! Проклятье! Следующей жертвой может оказаться любой из них, а то и все разом!

Он чуть ли не с мольбой в глазах посмотрел на меня.

— Думай, Олежка, думай! У тебя сейчас это получается лучше, чем у меня!

— О чем думать-то?

— Ну не тормози же! Как нам обнаружить Хирурга до того, как он начнет действовать?

— Для этого нам, как минимум, надо быть там, — я ткнул пальцем в пустой телевизор, — или мы можем выложить все, что знаем, тому же Рамилю, и пусть уже он голову ломает.

— Нет-нет, ты что! Мы же с тобой еще покойники! — замахал руками Овод, — нам нельзя светиться, нельзя совершать никаких резких движений. Если Рамиль или кто-то другой из охраны что-то заподозрит, то концерт может быть просто отменен. Это вспугнет Хирурга, и тогда он затаится, и нам его уже ни за что не отыскать!

— Тогда нам необходимо проникнуть на концерт самим и попытаться вычислить его то того, как кто-нибудь вычислит нас.

— Каким образом!? — в голосе Овода сквозило отчаяние, — осталось крайне мало времени, билетов у нас нет, а наши физиономии разыскиваются всеми, кому не лень!

— Черт! — я чувствовал себя немного странно оттого что мы с ним поменялись местами, и мне приходилось учить Овода уму-разуму, — не зацикливайся на проблеме, которую не получается решить немедленно, сосредоточься на том, что мы можем сделать прямо сейчас! Тем более что, забившись в толпу, мы вряд ли сможем разглядеть больше, чем наблюдая со стороны.

— Да, все верно, подожди немного, — он обхватил голову руками, пытаясь унять бушующий в ней шторм, — я могу перехватить сигнал с окрестных камер видеонаблюдения и с телекамер, ведущих съемку. Точно! Необходимое оборудование, кстати, как раз установлено сейчас в нашей машине…

— Опять «скорая помощь»!?

— Семи смертям не бывать, а одной не миновать, так, кажется? Может же кому-то из зрителей стать дурно! Вот мы и встанем неподалеку.

— Хорошо, — кивнул я, — встанем, подключимся… что дальше.

— Дальше — твоя работа. Ты уже видел Хирурга, ты будешь его искать.

— Но я же не знаю, кто он!

— Это неважно, ты будешь высматривать любое знакомое лицо. Я не верю в случайные совпадения, а потому, первый же человек, которого ты опознаешь, и будет тем, кого мы ищем.

— Допустим, я кого-то узнал, и что мы будем с ним делать?

— Не зацикливайся…, — Овод усмехнулся. Теперь, когда перед ним был хоть и сумбурный, но вполне конкретный план действий, он вновь обрел привычное самообладание, — разберемся на месте.