Глава 9

После жизни в общежитии новое «гнездо» Овода показалось мне настоящим дворцом. По сути, это был небольшой двухэтажный особнячок с гаражом в цокольном этаже. Если честно, то я даже не могу сказать точно, сколько здесь было комнат. Внутренняя обстановка жилых помещений не отличалась особыми изысками, но обеспечивала необходимый уровень комфорта. Здесь вполне могла со всеми удобствами разместиться целый взвод, не говоря уже о двух уставших и голодных холостяках.

Сразу от входа Овод затолкал меня в душ, а сам направился на кухню. Несмотря на то, что мне страшно хотелось есть, я не стал торопиться, и от души пропарил свое изможденное тело.

Когда я, взъерошенный и раскрасневшийся, выбрался из ванной, в мои ноздри ворвался аппетитнейший запах жареной колбасы. Пусть это звучит смешно, но тогда, после двухдневной голодовки, он был музыкой для моего желудка. Также на столе обнаружилась уже знакомая мне початая бутылка коньяка и две рюмки.

— Ну что ж, — резюмировал Овод, поставив передо мной тарелку с незамысловатой, зато внушительной яичницей, и наполнив рюмки, — за новую жизнь на новом месте!

Несколько минут я был занят тем, что пытался заставить свои челюсти жевать хоть немного быстрее, и разговаривать даже не пытался. Однако, хотя мне казалось, что я могу съесть десять таких тарелок, уже на середине второй я был вынужден сбавить темп.

— Спасибо! — от души поблагодарил я Овода.

— Ну вот теперь ты стал похож на человека, — улыбнулся он, потягивая свой коньяк.

— Ты собирался мне еще что-то рассказать. У меня в голове пока не получается цельной картины, чего-то недостает. Если хочешь, чтобы я тебе помогал, я должен представлять себе, с чем мы имеем дело.

— «Всякий солдат должен знать свой маневр!» Да?

— Вроде того, — кивнул я.

— Хорошо, только мне придется начать немного издалека, — Овод откинулся на спинку стула и сцепил руки на животе, — ты знаешь, что покушение на Георгия Саттара — уже шестое из серии нападений на высокопоставленных членов Лиги Корректоров?

— Вот как? Кто же их настолько невзлюбил?… То есть… — я запнулся, вспомнив некоторые подробности недавних событий, — я же не настолько…

— Я знаю. Все началось гораздо раньше, и уже успело наделать немало шума.

— Шесть покушений? А я ничего об этом не слышал.

— Да, и четыре из них, включая последнее — удачные, но все это — дела Корректоров, в которые посторонних не посвящают.

— Откуда же о них известно тебе?

— Не забывай, я работаю на Председателя Лиги. Да и свои ушки на макушке имею.

— Но как же такое оказалось возможно? — удивился я, — куда смотрела их охрана?

— Многие, думаю, с радостью отдали бы последнюю рубашку, лишь бы получить ответ на этот вопрос. Но, увы, мне он неизвестен. А вот у некоторых Корректоров, да и у покойного Председателя были на сей счет определенные соображения.

— Какие?

— Как известно, хороший телохранитель, это не тот, который смог защитить, а тот, который сумел предотвратить. А высокопоставленных членов Лиги почти постоянно оберегают личные Перфекты, которые являются практически идеальными охранниками. Они настолько остро воспринимают все, что происходит вокруг, что могут неким шестым чувством буквально ощущать угрозу для своего подопечного.

— Не понял?

— Тут нет никакой мистики, дело в тончайших нюансах человеческого поведения, мимики, жестикуляции, тембре голоса. Любой опытный таможенник, бросив всего один взгляд на человека, может определить, чист ли он или что-то замышляет. У Перфектов это умение развито необычайно сильно, они мгновенно реагируют на потенциальную опасность, даже не задумываясь над тем, что именно вызвало их подозрения. Они доверяют своим инстинктам.

— Так почему же они вдруг облажались?

— Их «шестое чувство» не сработало. То есть люди, нападавшие на Корректоров, до последнего момента сами не подозревали о том, что они сделают в следующую секунду. В конце прошлого года официантка, раскладывавшая столовые приборы перед Вторым Секретарем Совета Лиги, ни с того ни с сего полоснула его по шее ножом, который она держала в руке. Перфект при этом стоял у нее за спиной, и он ничего не успел сделать. Да и в остальных случаях все обстояло аналогичным образом. Разница была лишь в месте действия и использованном оружии. А после того, как дело было сделано, нападавшие застывали на месте с отсутствующим взглядом и ни на что не реагировали.

— Их что, кто-то загипнотизировал?

— Хуже. Трех из них Перфекты обезвредили, но с двумя, кто остался жив, потом очень плотно работали. И оказалось, что их не просто загипнотизировали. Разгром, царивший в их головах, походил на работу очень сильного Корректора.

— Кого именно?

— Ха! — фыркнул Овод, — был бы у меня ответ — не было бы загадки!

— Но ты же сам сказал, что потомственных Корректоров можно по пальцам пересчитать!

— И что с того? В лучшем случае, это лишь сужает круг подозреваемых, не более.

— А кто из членов Лиги выигрывает от этих смертей?

— Ты будешь смеяться, но никто. Все только проигрывают.

— И никто кроме ее членов не мог провернуть подобное?

— Возможны разные варианты. Талантливый Коновал вполне мог сделать человеку установку такой силы, но…

— Талантливый кто?

— Коновал, — Овод сделал неопределенный жест рукой и, вспомнив о том, что перед ним сидит полный профан, разъяснил, — так называют тех самых шарлатанов, которые лишь прикидываются Корректорами, не являясь ими в действительности. Жулики, одним словом, но иногда среди них попадаются и весьма одаренные индивидуумы. Лига активно с ними борется, поскольку их деятельность подрывает доверие к самой процедуре Психокоррекции, но свято место, как известно, пусто не бывает. Очень уж прибыльный бизнес можно делать на легковерных обывателях.

— Но?

— Но в данном случае покушения — не их рук дело, хотя покойный Председатель, который как раз и работал с подозреваемыми, сумел убедить всех, что работал именно Коновал.

— Зачем?

— Поймешь чуть позже.

— А что случилось с нападавшими? Что с ними сделали?

— Все было проделано аккуратно и чисто. В головы людей вложили установку на убийство, но так ловко замаскированную, что она оставалась совершенно неуловимой до ключевого момента, когда активизировалась. А после того, как дело было сделано, из памяти человека начисто вырезался целый пласт информации вместе с самой установкой и много чем еще. Те двое, что выжили, превратились в полных имбецилов, лишенных даже самых элементарных знаний. Как я уже сказал, их обследовал сами Председатель, но оказался бессилен — никаких следов. Чертовски чистая, хотя и жестокая работа. Ее автору даже дали кличку — Хирург.

— Но я?… — кусочек головоломки с моим именем звучно щелкнул, присоединившись к нарисованной картине, и теперь отчаянно пытался зацепиться хоть за что-нибудь еще, — я-то не имбецил!… кажется.

— Именно! — Овод даже хлопнул в ладоши от возбуждения, — старик оказался прав!

— Старик? Председатель? В чем прав?

— Он предположил, что травматическая амнезия вследствие сотрясения мозга может остановить выполнение уже запущенной установки, одновременно сохранив ее в памяти.

То посещение ресторана он спланировал специально, чтобы спровоцировать покушение на себя и попытаться взять «языка». Старик понимал, что здорово рискует. В то время, когда остальные Корректоры свели к минимуму свое общение с внешним миром, опасаясь новых инцидентов, он отправился в ресторан, взяв с собой одного-единственного телохранителя. Более того, он под разными предлогами сообщил о своих планах как можно большему числу людей, надеясь, что эта информация дойдет и до злоумышленника. А главной задачей Паши, его Перфекта, было не убить, а только оглушить нападавшего, если он появится.

Старик все верно рассчитал, вот только он не предполагал, что желающих его кокнуть окажется так много. Кто знает, возможно, именно твоя рука нанесла старику смертельный удар.

— Моя? — я потрясенно уставился на собственные ладони.

— Теперь это уже неважно, — Овод наставил на меня указательный палец, — важно то, что Председатель и Паша умерли ради того, чтобы ты остался жив. Помни об этом и постарайся, чтобы их жертва оказалась не напрасной.

— Я так понимаю, что ты собираешься отвести меня к кому-то из Корректоров, чтобы он поковырялся в моей голове? А если я откажусь?

— Никуда я тебя отводить не собираюсь, — раздраженно отмахнулся Овод, — мы сейчас можем рассчитывать только на собственные силы. Тем более что перед смертью Георгий Саттар уже успел заглянуть к тебе в голову.

— Отлично! — буркнул я, хотя мне было совсем не до веселья. Ощущение было такое, будто в мое отсутствие кто-то наведался в мою квартиру, — что он там забыл-то?

— Дело в том, что работа любого Корректора неизбежно несет на себе его отпечаток. Дело не в каких-то пристрастиях, привычках или излюбленных приемах — оставленный след невозможно подделать, он уникален как отпечаток пальца, хотя некоторые его характерные черты передаются по наследству. Я сам не Корректор, а потому не могу объяснить тебе, как это выглядит или ощущается. Сам старик называл такой след «запахом».

— По такому следу можно выследить человека, который проделал пикировку?

— Увы, нет, — Овод покачал головой, — но его можно сличить с уже известными.

— И каков результат?

— Догадка старика оказалась верной.

— Какая еще догадка?

— По-моему это должно быть уже очевидно. Корректор-террорист, Хирург, которого все разыскивают — и есть его внебрачный сын.

***

Остановившись за стеклянной перегородкой, Рамиль рефлекторно задержал дыхание. Он прекрасно знал, что ни один звук извне не просочится в залитую белым светом комнату, но ничего не мог с собой поделать. Там, за стеклом, Александр Саттар творил священнодействие, называемое Психокоррекция, и наблюдение за этим процессом неизменно повергало обычно хладнокровного Рамиля в благоговейный трепет.

Когда-то в детстве он разобрал старый механический будильник, желая понять, как он устроен. Однако кучка разношерстных шестеренок быстро вышла из-под его контроля и категорически отказалась собираться обратно. Тщетные попытки совладать со злосчастным механизмом заняли у маленького Рамиля почти весь день и довели до слез. Вернувшийся в работы отец как мог постарался успокоить сына, а потом, обречено вздохнув, за несколько минут собрал будильник и поставил его тикать на полку.

То, как винтики и колесики в умелых руках вставали на свои места, показалось Рамилю тогда чуть ли не волшебством. Ведь он к тому времени уже окончательно убедился, что восстановить разобранное устройство совершенно невозможно, и вдруг…

Точно так же, непонятной магией казалась ему теперь работа Корректоров. В его мозгу никак не помещалась сама идея того, что можно взять человеческое сознание, разобрать на отдельные колесики, что-то заменить, что-то смазать, а затем свинтить обратно. Раз за разом он становился свидетелем того, как «перебранные» люди выходили из белой комнаты, изменившись, порой, до неузнаваемости, но так и не смог к этому привыкнуть.

Сегодня Александр работал с учениками. Шесть человек полулежали на мягких лежаках, спиной к стоящему за стеклом Рамилю. Сам же Саттар, в просторной белой же рубашке навыпуск, неспешно прохаживался перед ними, о чем-то рассказывая. Время от времени он останавливался около кого-нибудь из пациентов и перекидывался с ним несколькими словами. Завидев Рамиля, он, не переставая говорить, еле заметно кивнул. Зная, что сеанс может затянуться надолго, даже не на один час, Рамиль уселся в одно из стоявших у стены приемной кресел и приготовился ждать.

Ждать, впрочем, долго не пришлось. Минут через десять тяжелая звуконепроницаемая дверь приглушенно всхлипнула, открываясь, и шесть человек, негромко переговариваясь, прошли мимо Рамиля к выходу из приемной. Когда последний из них скрылся в коридоре, он поднялся и прошел в белую комнату.

— Рамиль, приглуши свет немного, если несложно, — попросил пристроившийся на лежаке Александр, прикрывая глаза рукой, — голова трещит, никак не могу сосредоточиться. С самого утра тут кувыркаюсь, а впечатление такое, будто занимаюсь бегом на месте. Может, хоть ты чем порадуешь?

— Это как посмотреть, — уклончиво ответил Рамиль, присаживаясь на краешек соседнего лежака.

— Что, ни единого просвета?

— Отчего же? Кое-что есть.

— Выкладывай.

— Сегодня утром спецназ предпринял попытку штурма здания, в котором, по имеющейся информации, находился Оводцев и похищенный им Олег. Здание оказалось заминировано, и, когда бойцы попытались войти внутрь, прогремел взрыв. Двое погибли на месте, еще пятеро госпитализированы в тяжелом состоянии. Пожар тушили почти три часа.

— Каков итог?

— Под завалами откопали два обгоревших трупа.

— Та-ак, — протянул Александр, — веревочка оборвалась. Интересно, на кого он работал?

— Скорее всего, опять на кого-то из вашей братии, на мелочи он не разменивался.

— В таком случае, мы вряд ли найдем какие-нибудь концы, Корректоры чертовски хорошо умеют заметать за собой следы. Хотелось бы все-таки знать, кому и зачем понадобился Олег с посланием от моего папаши в голове?

— Возможно, Оводцев и не знал о том, что Олег — Посыльный, — предположил Рамиль, — вот только теперь это, похоже, уже не имеет значения.

— Верно, — согласился Александр, и, словно подводя итог, взмахнул рукой, — одна проблема рассосалась сама собой, но вот решение другой несколько усложняется. Сосредоточимся теперь на ней. О моем несуществующем брате что-нибудь слышно?

— Пока все глухо, но я бы не торопился с похоронами Оводцева.

— Почему? У тебя еще есть сомнения?

— Трупы пока не опознаны.

— Ты натуральный параноик! А чьи еще они могут быть?

— Хотел бы я знать, — хмыкнул Рамиль, — вопрос в том, чья это была ошибка. Если Оводцева, то и труп его. Если наша, то я не знаю…

— Что, их совершенно невозможно опознать?

— Очень уж сильно они обгорели. Окончательный ответ может дать только генетическая экспертиза.

— Так проведите ее!

— Мы уже работаем над этим, но нужны образцы ДНК. Образец Олега можно взять в его институте, но как быть с Оводцевым?

— Возьмите образец у моей матери. Она его ближайший живой родственник. Да и вопросов лишних не будет.

— Хорошо.

— Когда можно ожидать результат?

— Пока то, да се… Не раньше, чем дней через пять.

— Ладно, потерпим, коли ты считаешь, что лучше лишний раз убедиться.

— Я пока, с Вашего позволения, буду все же считать Оводцева и Олега живыми и продолжу их поиски.

— Как хочешь. Главное, чтобы твои изыскания не мешали решению основной задачи.

— Я справлюсь.

— Что-нибудь еще? — поинтересовался Саттар-младший, видя, что Рамиль не торопится уходить.

— Насчет той драмы в «Золотом быке».

— Что еще?

— У одного из контуженых, что угодили в больницу, нашли органайзер, а в нем подробная информация как по последнему покушению, так и по предыдущим. Очень похоже, что нам крупно повезло.

— Вот как? — Александр даже приподнялся на локте, — где он сейчас.

— Клиент — в 14-й больнице, под усиленной охраной, органайзер — в полиции.

— Проклятье! Почему нужный нам человек опять у них!? Они же понятия не имеют, с кем имеют дело! Если он действительно тот, кого мы ищем, то он же — Коновал-виртуоз! Моргнуть не успеют, как сами же его и отпустят!

— Они нашли его раньше нас, — вздохнул Рамиль, — и теперь уже никому не отдадут. Никто не хочет повторения прошлого раза. Полицию мы предупредили, чтобы они были с этим типом поосторожнее, и его постоянно держат с завязанными глазами.

— Он что-нибудь рассказал?

— Пока нет, он только выходит из комы.

— Проклятье! — повторил Александр, — я должен его увидеть.

— Тогда Вам придется наведаться к нему в больницу. Других вариантов пока нет.

— Вот дерьмо! Я не выйду из дома, пока не буду уверен, что мерзавец пойман, и, одновременно, не могу в этом убедиться, пока не увижу этого типа. Заколдованный круг какой-то.

— Возможно, завтра он уже начнет давать показания, и тогда появится какая-то ясность.

— Ладно, не будем пока дергаться, — Саттар-младший встал и с хрустом потянулся, — чтобы я мог спать спокойно, приставь к нему нашего человека, Игоря, например.

— Вашего личного Перфекта?

— Пока я сижу дома, он мне не нужен, пусть лучше присмотрит за этим контуженым.

— Хорошо, я сегодня же отправлю его в больницу.

— А пока, я понимаю, нам ничего не остается, как ждать?

— Вам-то ждать, а мне крутиться, — усмехнулся Рамиль, — дел выше крыши!

— Тогда не смею тебя больше задерживать. Продолжай держать меня в курсе событий.

— Обязательно!

***

— Хм-м, знаешь, я испытываю определенные трудности, связанные с ограниченностью моего словарного запаса, — я размерено вышагивал из угла в угол, сцепив руки перед собой, словно боялся, что какая-то мысль вырвется из них и убежит, — я обрисую тебе общую картину так, как я ее понял, а ты поправь меня, если что не так.

— Валяй! — кивнул Овод, сидящий около окна, закинув правую руку на спинку стула.

— Некий побочный продукт жизнедеятельности покойного Председателя Лиги Корректоров, руководствуясь не совсем понятными мотивами, последовательно отправляет на тот свет ее членов, включая и собственного папашу.

— Угу.

— Возможно, им движет жажда мести, возможно, желание занять их место, но это не суть. Суть в другом — своим завещанием Председатель отдал ему половину своих полномочий в Совете Лиги.

— Все так, — согласился Овод.

— И ты собираешься отыскать Хирурга раньше, чем до него доберутся другие, но не для того, чтобы воздать ему по заслугам, а для того, чтобы на блюдечке поднести ему почти половину власти над миром. Членство в Лиге при этом автоматически сделает его недосягаемым для уголовного преследования, и после всех совершенных покушений он выйдет сухим из воды.

— В общих чертах все верно.

— А я — та ниточка, что должна вывести тебя на Хирурга?

— Да.

— Абсурд! Бред! Маразм! — я снова плюхнулся на стул, — у меня опять слова закончились. Чушь полнейшая! С чего ты взял, что я буду помогать тебе в осуществлении этой безумной затеи?

— Это в твоих же интересах, — пожал плечами Овод, — ты не в том положении, чтобы привередничать.

— И каков же мой интерес?

— Хирург — наш козырь в разговоре с Саттаром. Тем более что когда он отыщется, ты будешь Александру уже не нужен, и тебя оставят в покое.

— Да что ты говоришь! — съязвил я.

— Я сделаю все от меня зависящее, чтобы тебя больше не трогали. Поверь, возможности для этого у меня имеются. Ты снова сможешь жить нормальной жизнью и не прятаться от полиции. Тебе что, этого мало?

— Что ты называешь нормальной жизнью? Как можно нормально жить в этом ненормальном мире!?

— Что не так на сей раз?

— Разве может считаться нормальным мир, в котором торговля собственной душой является чем-то обыденным и даже престижным?

— Ты чрезмерно сгущаешь краски, — поморщился Овод, — по сути, Психокоррекция не так уж сильно отличается от любого другого контракта, налагающего на тебя определенные обязательства, и под которым ты ставишь свою подпись. Только тут от тебя не потребуется особых усилий, чтобы эти условия соблюдать — это у тебя будет получаться само собой.

— Кому-то, возможно, нравится, когда за него думают другие, но я так не могу! Я не хочу, чтобы в моей голове копались незнакомые люди и объясняли мне, что можно, а что нельзя! Это моя жизнь, и я проживу ее сам, без чужих подсказок! Пусть коряво, пусть я набью себе шишек, но я сделаю это сам! — я перевел дух, — вот только в вашем безумном мире для таких как я, похоже, скоро не останется места.

— Ерунда! — отмахнулся Овод, — если разобраться, то места — навалом!

— Ну да, конечно! Куда не сунься — первым делом спрашивают сертификат о прохождении Психокоррекции. Нет — до свидания! И никого после этого уже не интересуют ни твой диплом с отличием, ни прекрасные рекомендации. Можно подумать, будто работать буду не я, а эта дурацкая бумажка. Есть сертификат, медальон на шее, значит ты — человек. Нет, значит, ты — ничто!

— Ну не везде же так! Есть много мест, где никаких сертификатов не спрашивают.

— Ага, у мусорщиков, например. Да и то — до поры, до времени.

— Ты можешь открыть собственное дело.

— Я испытываю серьезные сомнения в том, что со мной кто-нибудь захочет сотрудничать, — я не выдержал и в сердцах грохнул кулаком по столу, — проблема не в этом! Не для того я в институте парился, чтобы помои лопатой разгребать или попрошайничать! Я хочу быть полезным, хочу, чтобы мои знания и способности работали над решением тех задач, для которых они приспособлены, для которых я их тренировал! Ан нет!

В нашей группе несколько недоумков пикировались, но умней от того не стали. Двое из них вообще ушли на второй круг. Зато теперь они все уже пристроены на тепленьких местечках, и ни о чем не беспокоятся. Я не знаю, что они там нагородят, скорее всего, ничего хорошего, но их-то взяли, а меня отфутболили. И так везде, где я совался. Я же говорю, этот мир — ненормален! И я в нем никому не нужен!

— Тише, не горячись! — Овод примирительно поднял руки перед собой, — безвыходных ситуаций не бывает. Да, наш мир несовершенен, но другого у нас нет, поэтому надо приспособиться и научиться жить в том, который есть.

— Я не хочу приспосабливаться! Я предпочитаю оставаться самим собой! Я знаю, что кое-чего стою, и не собираюсь ни перед кем заискивать. С таким портфолио, как у меня, не я должен бегать за работодателями, а они за мной.

— Ух ты, какие мы важные!

— А если теперь за человека все решает какая-то бумажка, если тупой исполнитель ценнее классного специалиста, если послушание важнее инициативы, то пусть этот дерьмовый мир катится ко всем чертям! Туда ему и дорога! В этом смысле то, что делает Хирург — благо. Пусть продолжает. Уж коли я не могу изменить этот мир, то я хоть не буду мешать тому, кто на такое решился. Мне, по крайней мере, хуже от этого не будет.

Закончив свое выступление, я подтянул бутылку к себе, плеснул коньяка в рюмку и одним махом опрокинул ее в рот.

— Понятно, — протянул Овод и прикрыл глаза, собираясь с мыслями, — но как бы плох наш мир ни был, революции и потрясения вряд ли его улучшат.

— Ну и наплевать!

— Знаешь, подавляющее большинство людей существующее положение вещей вполне устраивает.

— Они же Пустышки, что с них взять!

— Почему ты говоришь о них с таким презрением?

— Потому что они — уроды! Умственные, моральные и интеллектуальные! Они позволили вычистить из своих голов все то, что делало их неповторимыми, делало их самими собой. Они отреклись от свободы воли, данной им Богом от рождения. Теперь они все на одно лицо — пустоголовые куклы, марионетки. Они как тупые овцы, с радостным блеянием бегущие за своим бараном. Они уже не Общество, они — Стадо!

На протяжении веков лучшие умы человечества разрабатывали все новые, более эффективные способы манипуляции людскими массами: пресса, телевидение, Интернет, и теперь идеальный вариант, наконец, найден. Его даже никто не пытается скрыть или замаскировать. Напротив! Быть предсказуемым и послушным стало модно! Народ в очереди выстраивается, чтобы попасть в популярный салон, где им, за их же собственные немалые деньги прополощут мозги, а после они гордо демонстрируют окружающим новенький медальон. Смотрите все: я — Пустышка! Просто чудесно! Изначально Бог создал людей разными, чтобы теперь Психокоррекция сделала их одинаковыми!? Тьфу!

— Нравится тебе это или нет, но тех, кто такое положение вещей одобряет, сейчас большинство. А ненормальны как раз те, кого меньше, то есть такие как ты.

— Это теперь что, преступление?

— Пока еще нет, — пожал плечами Овод, — но ты же знаешь, как эволюционируют различные нововведения: экзотика-мода-рутина-обязанность. Тебя же не удивляет, если на работу не берут, скажем, неграмотного человека, который читать и писать не умеет. А когда-то толковые писари были на вес золота. То же самое на наших глазах происходит с Психокоррекцией. Только вот темп несколько другой — все укладывается в продолжительность жизни одного поколения. Оттого-то ты и выпал из ситуации, ты просто за ней не поспеваешь.

— К чему весь этот треп?

— Я все пытаюсь объяснить тебе, что твои дерганья являются, по сути, маханием кулаками после драки. Система уже сложилась, и она принята, повторяю, подавляющим большинством населения. Тебе придется с этим смириться и принять новые правила игры. Если же ты продолжишь упрямствовать и противопоставлять себя остальному обществу, то будь готов к тому, что и с тобой будут говорить уже по-другому. Лучше дело до этого не доводить.

— Почему ты так усердно их защищаешь? — возмутился я, — ты что, их адвокат, что ли? Или ты и сам тоже пустоголовый?

— Просто я терпеть не могу людей, считающих свою точку зрения единственно верной. Вот и все.

— Разве я не прав?

— По-своему да, прав, но если послушать тебя с той стороны баррикад, то ты несешь горячечный бред.

— Есть вещи, не зависящие от точки зрения!

— Ой ли?

— Никто не смеет мне указывать, о чем я имею право думать, а о чем — нет!

— Опять ты за свое, — вздохнул Овод, — когда тебе прививку от туберкулеза делали, ты так же возмущался? Ведь это твое право — болеть, чем захочешь, а?

— Я не хочу быть овцой!!! — закричал я, ударяя кулаком по столу на каждом слове, — не хочу!!!

— Ах, так? И кем же ты тогда видишь себя в этом мире? Благородным оленем? Трепетной ланью? Матерым волком? — Овод, потеряв терпение, вскочил на ноги, с грохотом опрокинув стул. Подойдя к окну, он толкнул балконную дверь, которая с треском распахнулась, впустив внутрь шум вечернего города, — иди сюда! Объясни мне, расскажи, как ты, такой гордый, самостоятельный и независимый, собираешься выжить в этой стране, населенной сплошь одними лишь овцами!? Как!?

— Выживу, не беспокойся.

— Ну да, переквалифицировавшись, в конце концов, в мусорщика, — Овод поднял стул и снова сел, — если ты не желаешь подобного исхода, то рано или поздно, но тебе придется уступить. Пойми, что бы ни писали в книжках, что бы ни показывали в кино — один человек не способен изменить мир, даже если этот человек — Хирург. Так что на него не надейся.

— Что ты имеешь в виду?

— Его уверенность в собственных силах растет с каждым новым покушением. Чем слабее становится Лига под его ударами, тем сильнее становится он сам. И как ты думаешь, поднявшись на самую вершину и окинув взглядом мир, что раскинулся у его ног, он развернется и тихо уйдет в тень?

— Почему бы и нет?

— Хотел бы я и сам в это верить, но увы! — Овод невесело усмехнулся, — ты даже не представляешь себе, что Власть способна сотворить с человеком. Я вижу, чувствую, как Хирург меняется. Если его не остановить, то построенный им миропорядок будет именно таким, какого ты и боялся. Он уже не будет оглядываться на Кодекс, и никто ему будет не указ. И вот тогда процедура Психокоррекции вполне может стать действительно обязательной, только в ее основе будет лежать установка не на послушание, а на подчинение.

— Слушай, я малость недопонимаю, — замотал я головой, — ты говоришь о том, что данного человека надо остановить, и, одновременно, хочешь поставить это чудовище во главе Лиги! Я опять потерял нить твоих рассуждений.

— Одно другого не исключает. Получив желаемое «досрочно», Хирург лишится стимула для продолжения насилия, и может оказаться вполне здравомыслящим человеком. В его отсутствие в Лиге всецело заправлял бы Александр Саттар, а он тоже далеко не ангел. Хирург мог бы выступить для него в роли противовеса. Чем больше голосов в Совете Лиги, те труднее протолкнуть через него какую-нибудь глупость.

— Попахивает белой горячкой.

— Покойному Председателю было лучше знать. Они же оба — его сыновья.

— А-а-а, так это была его идея? Тогда она попахивает старческим маразмом.

— Так, похоже, что наш разговор зашел в тупик.

Я молча кивнул.

— Сам не знаю почему, но я пытаюсь хоть как-то помочь тебе, образумить немного, — Овод закупорил бутылку и спрятал ее в шкаф, — но ты на все мои попытки плевал с высокой колокольни.

— Именно.

— Ладно, раз перспектива спасения мира тебя не привлекает, тогда на досуге подумай вот о чем, — убрав посуду со стола, Овод остановился в дверном проеме, прислонившись к косяку, — убийство Председателя — скорее всего, не последнее в череде кровавых покушений. Сейчас у тебя есть реальная возможность положить ей конец. Если ты этого не сделаешь, то все последующие смерти будут и на твоей совести. На сегодня у меня все. Ты как хочешь, а я пошел спать.

Мерзавец таки нащупал мое уязвимое место. Нельзя сказать, конечно, что я тут же взял и передумал, но настроение он мне подпортил изрядно.

Сон не шел. Мысли как привязанные вертелись вокруг одного и того же. За всю предыдущую жизнь я видел покойника всего один раз — на похоронах дедушки. Тогда все обстояло чинно, мирно и уважительно, что ли. А теперь смерть повернулась ко мне другой стороной, кровавой и безжалостной.

Стоило мне смежить веки, как перед глазами всплывало то лиловое лицо извивающегося на асфальте Вадика, то виднеющееся в развороченном дверном проеме патрульной машины окровавленное тело, с которого взрывом сорвало почти всю одежду, то еще что-нибудь. А воображение старательно дорисовывало дополнительные драматические подробности.

Быть может, этот человек через пару дней собирался поехать в отпуск, к морю. Его маленький сынишка уже упаковывает свой рюкзачок, складывая в него любимые игрушки. Жена отгладила новую рубашку и повесила ее на вешалку в коридоре, чтобы примерить, когда муж вернется с работы. И тут раздается звонок телефона...

Тьфу, черт! Я в очередной раз перевернулся на другой бок. От отвращения к самому себе даже защипало в глазах. Но еще хуже было то, что я все равно не собирался соглашаться на предложение Овода. Я не хотел играть в чужие игры. Тем более в роли жертвенной пешки.