Глава 12

Таким образом, спустя несколько часов, я, подобрав под себя ноги, сидел на полу нашей фальшивой «скорой помощи» в ярко-оранжевой жилетке дворника поверх бронежилета, с защитными очками на лбу и болтающимся на шее респиратором. За пазухой у меня таилась еще одна такая же жилетка, которую следовало, во избежание неприятностей, накинуть на Старшего, как только я до него доберусь. Прямо передо мной возвышалась прикрученная к полу тренога с пулеметом, ствол которого смотрел в матово-белое стекло на задней двери машины. Там, за дверью, простиралась безмятежная зеленая лужайка, отделяющая стоянку для дежурных машин от заднего крыльца больницы.

На словах схема действий выглядела несложно — когда Старшего вывезут на улицу, Овод нажмет красную кнопку, и сопровождающий арестанта Перфект лишится головы. Вслед за этим в остальных конвоиров полетят газовые и дымовые гранаты (Овод специально снарядил ленту, в которой они чередовались). Под прикрытием дыма мы должны дать задний ход и, давя цветочки на клумбах, подъехать к подъезду. Тут я натягиваю маску и выпрыгиваю из машины. Обратно я должен вернуться со Старшим на руках. Как только мы окажемся внутри, Овод выжимает полный газ, и наша машина сносит ограду и скрывается в переулке. Насколько я понял, у него в запасе имелись заготовленные заранее варианты того, как уйти от последующей погони, но делиться ими со мной Овод не спешил.

Я перевел взгляд на его спину, ссутулившуюся перед целой батареей мониторов, развешанных на стене кабины. «Жучки», расставленные нами с Оводом два дня назад, позволяли перехватывать картинку почти во всех камер слежения, установленных в больнице. Здесь был и вид на лифтовой холл первого этажа, и обзор заднего крыльца с разных ракурсов, вид на КПП и вид на стоянку машин, чтобы вовремя заметить неладное у нас за спиной. Центральный же экран занимало изображение с камеры наведения пулемета.

Все снаряжение было подготовлено и откалибровано, пулеметные ленты заправлены, а большая красная кнопка бережно прикрыта прозрачной крышечкой.

Оставалось только ждать.

Волнения не было. Не то, чтобы мне все происходящее было безразлично, но мой организм, похоже, уже израсходовал весь имевшийся у него запас адреналина. Мандраж одолевал меня, когда мы грузили оборудование в машину, когда ехали на место, первые полчаса томительного ожидания. А потом — все. Я перегорел. И даже начал зевать…

— Та-а-ак, — голос Овода выдернул меня из дремоты, — похоже, гости начинают подтягиваться на вечеринку.

— Точнее на утренник, — я подобрал затекшие ноги и с кряхтением поднялся, — что там видно?

Вместо ответа он указал мне на стоящий под козырьком фургон, около которого стояли и о чем-то беседовали двое полицейских в бронежилетах и с автоматами в руках.

— Думаешь, это за Хирургом?

— Скорее всего, да, — кивнул Овод, — есть, конечно, вероятность, что они прибыли за другим постояльцем, но кое-какие моменты говорят об обратном.

— Что за моменты?

— Вот и вот, — он ткнул пальцем в картинку на мониторах, — незадолго до приезда фургона за забором в разных местах припарковались две машины, которые вызывают у меня подозрения.

— Почему?

— Из них до сих пор никто так и не вышел. Стекла тонированные, и я не вижу, сколько человек находится внутри, но из приоткрытого окна задней двери одной из них недавно выбросили окурок, так что кроме водителя там есть кто-то еще. Они встали так, чтобы находиться в пределах прямой видимости от места погрузки, и теперь ждут.

— Что все это означает? — с беспокойством спросил я.

— Рамиль решил подстраховаться.

— Что будем делать?

— Что и собирались. Действуем по намеченному плану. Ты маску одел? — Овод обернулся ко мне, — потом будет некогда.

— Наша затея нравится мне все меньше и меньше, — проворчал я, натягивая респиратор, — теперь еще эти две машины…

— Как минимум две, — уточнил Овод, — мне отсюда не все видно.

— Тем более.

— Не унывай, на нашей чаше весов тоже кое-что имеется — погода ясная и безветренная, следовательно дымовую завесу не унесет, газ дождем не прибьет, и машина на газоне не забуксует.

— Негусто, — глухо буркнул я.

— В нашем деле любая мелочь может оказаться решающей… Оп!

Я и сам увидел, как к въездным воротам подкатили две полицейских машины и броневик. Его задние двери открылись, и оттуда выбрались несколько спецназовцев в полном облачении, которые оперативно организовали круговую оборону. Полицейские тем временем перекрыли движение по прилегающей улице, расчистив коридор для движения кортежа.

Наблюдая за развертыванием противостоящих нам сил, я вдруг показался себе зеленым сопляком, собирающимся показать пару непристойных жестов боксеру-тяжеловесу.

— Так-так-так, — Овод торопливо отметил на схеме новые цели для автоматической турели, — готовься, сейчас его поведут!

— Ох черт! — мой организм отыскал в заначке резервный запас адреналина и немедленно его распечатал.

— Не причитай, а смотри внимательно, — он вывел на самый большой монитор крупный вид входных дверей, — когда покажется твой Старший, дашь мне знать.

— Да-да, я помню.

Двое полицейских, что скучали возле фургона, обменялись несколькими фразами по рации и направились ко входу, взяв оружие наизготовку и поглядывая по сторонам. За стеклами входных дверей появилось какое-то движение, замелькали фигуры людей в синей медицинской униформе и в темных костюмах.

Звука не было, камеры его не передавали, но, даже если бы он и был, то его полностью заглушило бы гулкое буханье моего сердца. В мозгу совершенно некстати вдруг вспыхнула и завибрировала мысль о том, что через несколько секунд все эти люди могут оказаться под градом пуль. Чертовски хотелось скосить глаза и посмотреть на прикрытую крышечкой красную кнопку, но мой взгляд словно приклеился к монитору.

Двери бесшумно скользнули в стороны, и в проеме показался Игорь. Сейчас, когда для масштаба по бокам от него стояли двое дюжих полицейских, я увидел, насколько он огромен. Он полностью загородил собой выход и остановился, медленно поводя головой из стороны в сторону, словно к чему-то принюхивался.

— Возможно, Хирургу потребуется медицинская помощь, — заговорил вдруг Овод, — справишься?

— Я, вообще-то, по образованию химик, а не медсестра, — отозвался я, недоумевая, почему он вдруг завел этот разговор, но тут же сообразил, что таким образом он отвлекал мои мысли на другую тему, чтобы Перфект не смог нас учуять, — йодом намажу, бинтом обмотаю, но не более того.

— Большего от тебя и не требуется.

Не обнаружив ничего подозрительного, Игорь махнул рукой и двинулся вперед, подобравшись, как сжатая пружина, как изготовившийся к прыжку тигр. Следом за ним из дверей выкатилась инвалидная коляска, толкаемая одним из больничных работников. Двое полицейских пристроились у нее по бокам, и вся процессия направилась в сторону поджидающего их фургона.

Овод коснулся клавиатуры, и вокруг людей засветились белые контуры, очерчиваемые системой наведения. Еще пара манипуляций, и контур вокруг Игоря стал ярко-красным, обозначив его как приоритетную цель. Камера наехала ближе, силясь разглядеть фигуру в коляске, загораживаемую сопровождающими ее полицейскими.

— Смотри! Смотри внимательно! — Овод ткнул пальцем в экран, — это он?

— Да я его не вижу! — в отчаянии воскликнул я. Эскорт проделал уже почти половину пути, а я никак не мог ничего толком разглядеть.

Но, пройдя еще немного, вся группа была вынуждена на некоторое время развернуться к нам лицом, чтобы спустить коляску по пандусу, и я, наконец, смог увидеть человека, которого в ней везли.

Это был Старший. Выглядел он, прямо скажем, неважно, но это был он. Лицо его осунулось, покрывшись налетом трехдневной щетины, на глазах лежала черная повязка, из под которой виднелся лиловый кровоподтек, спускающийся по правой скуле. Я обратил внимание, что, несмотря на плачевное состояние пациента, охранники предпочли не рисковать и крепко привязали его руки к подлокотникам кресла. Похоже, мне придется заталкивать Старшего в машину вместе с каталкой. Во мне вдруг проснулась жалость к этому человеку, несмотря на то, в какую авантюру он меня втянул и какому риску подверг мою жизнь. Он и сам теперь оказался в ничуть не лучшем положении, и даже не имел возможности спокойно залечить раны. Мне-то повезло больше, меня вытащил Овод, и теперь пришел мой черед отдавать долги.

— Это он?

— Да.

— Ты уверен? — переспросил Овод.

— Конечно, уверен! — я так разволновался, что уже не мог говорить спокойно.

Прикрывавшая красную кнопку крышечка откинулась с сухим щелчком. Овод положил на нее указательный палец и буквально впился глазами в монитор. Время замедлилось, напряглось, натягиваясь, как тетива лука перед выстрелом.

— Это и есть ваш Старший?

— Черт подери, да!!! Кто же еще! — рявкнул я, сдернув с лица респиратор, словно он мешал Оводу меня понять, — стреляй, пока не поздно!

Но, вместо ожидаемого грохота выстрелов, я услышал еще один сухой щелчок.

— Это не он, — Овод раздраженно оттолкнул от себя клавиатуру.

— Что!? — мне показалось, что от его слов я оглох даже сильнее, чем от пулеметной стрельбы, — как это не он!?

— Этот человек — не Хирург.

— Говорю тебе: это Старший! — я указал на монитор, на котором коляска приближалась к полицейскому фургону, — я его узнал!

— Пусть так, но он — не Хирург. Он — не тот, кто нам нужен.

— Но ты же обещал его вытащить! — мои руки сами сжались в кулаки, — стреляй же!

— Нет, — Овод отрицательно покачал головой, — я хотел вызволить Хирурга, но я не занимаюсь спасением всех подряд, и не буду рисковать головой ради неизвестно кого.

— Ах, так…

Мои губы еще не закончили фразу, а ноги уже бросили мое тело вперед. Сомнения, терзавшие мою душу еще несколько минут назад, в панике разбежались, и теперь мне было уже безразлично, сколько жизней будет принесено в жертву. Руки метнулись к красной кнопке, но еще на полпути были перехвачены Оводом. Мы упали на пол и начали бороться, тяжело сопя и колотя ботинками по железному полу.

Все же, у Овода было гораздо больше опыта, а потому очень быстро я оказался скручен и полностью обездвижен.

— Не бери грех на душу, — прошипел он мне в ухо, — ты только убьешь кучу людей и ничего в итоге не добьешься.

— Ты лжец и обманщик! — в своем теперешнем положении я мог только яростно хрипеть и судорожно дергать ногами.

— Заткнись! — глядя на мониторы, Овод еще сильнее вдавил меня в пол, — ты нас обоих угробишь!

Скосив глаза, я посмотрел туда же и увидел Игоря, застывшего на месте и пристально смотрящего в нашем направлении. Правую руку он запустил под пиджак, приготовившись дать отпор возможной угрозе. Он стоял так, что полностью загораживал от нас коляску со Старшим, которую в это время загружали в фургон. На меня вдруг накатило жуткое ощущение, что Перфект вот-вот меня увидит. Прямо сквозь металл кузова. Мне стало невыносимо страшно, поскольку я абсолютно отчетливо понял, что это означало бы немедленную и неотвратимую смерть. Мои ботинки заскребли по полу, а изо рта вырвалось невнятное поскуливание.

— Не думай! Не думай! — как заклинание зашептал Овод, — ради всего святого, не думай!

Полицейские с коляской скрылись в машине, и Игорь, не оборачиваясь, сделал пару шагов назад и поднялся на подножку. Фургон тронулся с места, но Перфект так и стоял в его дверном проеме, пока машина не выехала за ворота и не заняла место в колонне впереди броневика. Кортеж набрал скорость и скрылся за кустами. Следом за ним направились и два автомобиля, на которые указывал мне Овод.

Все стихло, и я только сейчас обнаружил, что все это время даже не дышал.

— Уф! — вырвалось у меня само собой.

— Чуть не попались, — Овод слез с меня и привалился к противоположной стене, — что это на тебя нашло? Тебе же, кажется, претит насилие?

Я тоже сел, массируя руку, которую он мне чуть не сломал, и ответил ему угрюмым взглядом исподлобья.

— Что, злобу затаил? — поинтересовался Овод, — побереги эмоции, сейчас они только мешают.

— Ты обещал помочь мне вызволить Старшего, — процедил я в ответ.

— Неправда Ваша, батенька, — погрозил он мне пальцем, — ничего такого я не говорил. Я собирался выкрасть Хирурга, полагая, что он и был вашим Старшим, но ошибся. Старший — не Хирург.

— С чего ты взял?

— Внебрачному сыну Георгия Саттара сейчас должно быть двадцать шесть лет, а твоему боссу определенно гораздо больше. Ему лет пятьдесят, как минимум. Я могу ошибиться в оценке возраста на пять-десять лет, но тут все совершенно очевидно.

— Почему ты сразу мне об этом не сказал!? — возмутился я, — мы бы столько сил и нервов сэкономили!

— Не пришло в голову, — вздохнул Овод, — моя промашка, каюсь.

— Тьфу! — других слов у меня не нашлось, — что же теперь делать со Старшим?

— Ничего. Его спасение не стоит в моем списке приоритетов.

— А мое мнение уже в расчет не принимается?

— И никогда не принималось, — осадил он меня, — извини, но я играю свою партию, а ты мне только помогаешь. Ты — один из моих инструментов, и я кровно заинтересован в том, чтобы ты функционировал долго и безотказно. Не в последнюю очередь именно поэтому мы не будем вытаскивать твоего Старшего — риск неоправданно высок, а смысла — никакого.

Злость еще кипела в моей душе, но такое откровенное заявление подействовало на меня как ушат холодной воды. Место гнева постепенно заняла апатия. Я чувствовал себя совершенно опустошенным. Поглядев на свои руки, я увидел, что они дрожат, и, чтобы скрыть дрожь, обхватил ими голову. Пальцы наткнулись на ремешок респиратора. Я сорвал его и зашвырнул в угол, где уже валялись очки, слетевшие с моей головы во время потасовки.

— Как ты думаешь, Олег, — спросил Овод, — где мы просчитались?

— Да пошел ты! — буркнул я, — твой инструмент устал…

— Ладно, отдохни пока немного.

Домой мы вернулись только к обеду. Сначала Овод предпочел подождать, пока несколько других машин «Скорой помощи» отъедут со стоянки, прежде чем тронуться в путь. Он опасался, что поблизости еще могли оставаться наблюдатели, а потому не спешил. Потом мы еще от души поколесили по городу, дабы удостовериться в отсутствии «хвоста», и только потом направились в «гнездо».

Я был все еще страшно зол на него. Да и кому понравится, когда его открыто называют «инструментом», хотя, конечно, это все же лучше, чем лицемерное и лживое панибратство. Прямо из гаража я молча прошествовал в свою комнату, где, скинув дурацкую оранжевую жилетку и куртку, прямо в одежде завалился на кровать с твердым намерением не вставать с нее как минимум до завтра.

Снова и снова накручивая мысленные круги по событиям последних дней, я все больше проникался мыслью о том, что основным корнем всех моих бед являлся я сам, и это ранило сильней всего. Пытаясь взглянуть на себя со стороны, я казался себе трамваем, что катится по заботливо проложенным кем-то другим рельсам, будучи не в силах свернуть с назначенного пути. И даже если на пути встречаются стрелки и ответвления, все равно, решение о том, куда ехать дальше, принимается не мной.

Макс затащил меня на тот злосчастный пикет, где круглолицый Василий сунул в руки «коктейль Молотова». Старший спас меня от полиции и познакомил со своей организацией, а затем отправил в «Золотого быка» на роковое рандеву с Георгием Саттаром. Тот, в свою очередь, назначил меня своим Посыльным, превратив в объект вожделения самых разных сил. В их споре победителем пока вышел Овод, для которого я представляю ценность лишь как, хм, инструмент, и который, уже не стесняясь, заставляет меня плясать под его дудку.

Никто не спрашивал моего согласия, никого не интересовало мое мнение, меня просто сажали на короткий поводок и волокли, куда требовалось. Да что там, в половине случаев я сам охотно бежал в указанном направлении, словно крыса на зов волшебной дудочки. И, чем больше я обо всем это думал, тем противнее сам себе становился.

Вырисовывалась какая-то парадоксальная ситуация: яростно протестуя против пикировки и не желая превращаться в послушную скотину, я, вольно или невольно, только и делал, что поступал по чужой указке. Так сказать, за что боролись, на то и напоролись. Или я сам уже давно стал Пустышкой, только еще не знаю об этом? Или у меня попросту не было выбора, и любой другой человек на моем месте поступил точно так же? И вообще, зависит ли от меня хоть что-то в этом мире?

Я мог бы еще долго так лежать и заниматься самоедством, но бессонная ночь довольно скоро взяла свое.

Проснувшись, я не сразу сообразил, кто я и где нахожусь. За окном уже стемнело, и наш дом погрузился во тьму. Мое твердое намерение не двигаться с места пару дней несколько побледнело и размякло, тем более, что мой желудок вдруг вспомнил о пропущенном завтраке, да и об обеде тоже. Я сполз с кровати и, решив не зажигать свет, дабы не привлекать к себе внимания, отправился на кухню в темноте. Расположение комнат я помнил еще не очень хорошо, а потому передвигался в основном на ощупь. Вообще-то, в поисках чего-нибудь съестного, лучше полагаться на обоняние, помощь которого безошибочно вывела меня в заданную точку. Поскольку пытаться на ощупь что-то еще и приготовить было уже чересчур, я нащупал на стене выключатель и зажег свет…

От неожиданности я даже вздрогнул. Овод сидел на стуле, повалившись ничком на стол, его левая рука безвольно свисала почти до пола. За несколько мгновений в моей голове пронеслась целая череда жутких предположений, но, чуть погодя, когда мои глаза немного привыкли к свету, я разглядел рядом уполовиненную бутылку водки и ощутил в воздухе явственный запах спиртного.

Подойдя ближе, я потряс его за плечо. Реакция была мгновенной — висевшая плетью рука вдруг коброй метнулась вверх и стальной хваткой стиснула мое горло. Овод вскинул голову и уставился на меня, щурясь от яркого света.

— А-а, это ты, — мне показалось, что он был несколько разочарован. Он отпустил мою шею, и его глаза снова подернулись мутной пеленой, — оставь меня в покое.

— Что с тобой? — я поспешно отступил на шаг. Мне было удивительно видеть Овода, обычно предельно расчетливого, хладнокровного и циничного, в таком состоянии, — что случилось?

Он почти минуту сидел молча, невидящим взглядом уставившись в пустоту перед собой, а потом заговорил, медленно, словно вылепляя непослушными губами каждую произносимую букву. И то, что он сказал, повергло меня в еще большее недоумение.

— Мне страшно, Олег. Очень страшно.

— Но почему!? — опешил я, — чего ты испугался!?

— Себя.

— Это еще что за новости! — на всякий случай я отступил еще немного, — что с тобой стряслось-то?

Овод обхватил голову руками и помассировал лицо, пытаясь стереть с него пьяный дурман.

— Время уходит, а мы ни на миллиметр не приблизились к решению нашей главной задачи. Рамиль же, пока мы здесь копаемся, не сидит сложа руки, и в любой момент может выйти на Хирурга раньше нас. А тогда все — пиши пропало.

— Но жизнь же на этом не заканчивается, — я был согласен, что в таком случае нас ничего хорошего не ждет, но все еще не понимал, что вызвало у Овода столь болезненную реакцию, — как-нибудь выкрутимся.

— Это для тебя она не заканчивается, а я, получается, не смогу выполнить данное Георгию Саттару обещание.

— И что с того? Ну не смог, бывает, тем более что он уже мертв. Не бери в голову.

— Ты не понимаешь, — Овод покачал головой, — для меня все обстоит гораздо сложнее.

— Почему?

— Потому, что я, как ты выражаешься, «Пустышка». Причем, один из худших ее вариантов.

— Э-э-э, — поняв, что этот разговор может затянуться, я нащупал стул и сел, — как это «Пустышка»?

— А вот так! — его губы скривились в невеселой усмешке, — мои родители решили все за меня.

— И ты согласился!?

— Моим мнением никто особо и не интересовался. Это сейчас пикировку можно производить только после совершеннолетия и с согласия клиента, а тогда царили дикие времена. Меня никто не спрашивал.

— Чего они хотели от тебя добиться?

— В нашей семье все были какими-то болезненно-романтичными, что ли. Родители считали, что человек, принадлежащий к известному семейству должен быть совершенен и прекрасен во всем.

— К какому семейству?

— К Клану Саттар.

— Что!? — я вытаращил на Овода глаза, — ты — член Клана Саттар!?

— Да так, — он махнул рукой, — седьмая вода на киселе. Моя мать была двоюродной сестрой Миранды — жены Георгия Саттара, так что я — не Корректор, если ты это имеешь в виду.

— И тебя отправили к нему на пикировку?

— Если бы! Для того чтобы воспользоваться услугами его салона мои родители были слишком бедными, а для того, чтобы попросить его об одолжении — слишком гордыми. Старик бы с радостью согласился и поработал бы со мной лично, но нет! Они отдали меня на растерзание какому-то Коновалу.

— И что произошло? — подтолкнул я повествование дальше, когда пауза начала затягиваться.

— Ничего хорошего, — Овод вздохнул и помотал головой, отгоняя неприятные воспоминания, — ему выдали список установок, которые следовало загнать в мою башку, и он, недолго думая, тупо вогнал их туда. Как гвозди в крышку гроба.

Не лгать, не сквернословить, держать данное слово и так далее — полное собрание подобной идеалистической чепухи. Вот только нормально жить с подобным багажом в реальном мире оказывается практически невозможно.

— Но разве при обычной пикировке не преследуются аналогичные цели? Или такие благородные качества более не в моде?

— Разница не в поставленных целях, хотя любой грамотный Корректор сразу бы сказал, что ничего кроме неприятностей буквальное следование данному перечню не принесет, и предложил бы сесть и внимательно все обдумать, дабы выработать более разумный набор установок. Главное различие состоит в методах. Можно ведь и аппендицит циркулярной пилой вырезать, только процент успешных операций будет крайне низким.

— Можно умереть?

— От такой операции? — Овод подозрительно посмотрел на меня.

— Да нет же, от такой пикировки!

— А, нет, — он облегченно вздохнул, — умереть не умрешь, хотя еще не раз пожелаешь смерти и себе и тому умельцу. Просто я превратился в типичного простофилю из дешевых комедий, который абсолютно все принимает на веру, и всегда поступает так, будто все окружающие его люди такие же добрые и честные, как и он сам.

— Должно быть, в жизни это не так смешно, как в кино, — осторожно предположил я.

— Абсолютно не смешно, — согласился Овод, — хоть я и наловчился немного жульничать, обходя некоторые запреты, но по большому счету изменить ничего не мог. Чего я только не натерпелся и в школе и в институте, да и просто по жизни. Рехнуться можно. Но, что удивительно, мои таланты не помешали мне, в конце концов, поступить в полицию.

— Ты был полицейским!? — удивленно воскликнул я.

— Да, и, надо сказать, неплохим полицейским, — Овод умолк, устремив взгляд в глубины воспоминаний. Поморщившись, он опять вздохнул и резюмировал, — вот только закончилась моя карьера весьма печально.