Глава 16. Летела сова, веселая голова

Вернёмся на пять месяцев назад. Семейство наследственных учёных: бакалавр Сур Хирристрин, его жена Чилисса Антридан, два его сына (Суй, 16 лет и Туй, 11 лет), две дочери (Аорсса и Куорсса, обе входящие в брачный возраст, который у старков начинался с 14-15 лет) и две супружеских пары доверенных слуг прибыли в новую колонию. Аорсса и Куорсса были очень довольны: уже стало ясно, что, как только им формально разрешат выйти замуж, проблемы с поиском хорошего мужа не будет. Молодые парни-колонисты из дворян и мастеров вовсю ухаживали за ними. Суй уже постоял в военном строю и принял участие в двух битвах (отца в строй просто не пустили, сказав, что он должен поберечь себя, а оружием он владеет отвратительно). Сыну очень понравилась атмосфера военного товарищества в армии граждан. Теперь он мечтал об участии в новых военных походах и славе. Туй изо всей силы учился и тренировался, чтобы затем не отставать от старшего брата. Тем более что царь Атар уже несколько раз повторил, что на первые два поколения обязанности вторых сыновей будут отменены, поскольку надо как можно быстрее рожать новых граждан. Жена была недовольна неустроенностью быта, из-за которой пока что приходилось жить на судне, а не на берегу. Бакалавр ворчал, что зря он влез в эту авантюру. Теперь он доводил Атара расспросами о постоянном месте жительства. Царь отшучивался, когда убедился, что одно серьёзное высказывание: «Подожди, учёный. Тебе нужно подобрать хорошее место, подходящее для тебя и твоих питомцев», — не привело к прекращению попыток постоянных расспросов.

Бывшие слуги Трун Тарторан и Чунг Эйлартаръэ тоже постояли в боевом строю. Так же, как и Суя, их поставили в задние ряды, так что помахать оружием удалось лишь в конце битв. Соответственно, добычи, кроме того, что делили между всеми, и наград им не досталось, и они хотели было уйти от учёного совсем, воспользовавшись предоставленным им гражданством и став обычными крестьянами. Когда Хирристрин упомянул об этом царю, тот вызвал к себе Труна и Чунга вместе с их жёнами и детьми.

— А где ваши дети? — спросил царь обоих граждан.

— Мы их оставили в Старквайе. Там у нас дома есть, не пропадать же имуществу. А родственники взяли над ними опеку, — объяснила Антосса, жена Труна.

— Очень разумно поступили! — полуиронически сказал Атар. — А теперь, граждане Тарторан и Эйлартаръэ, объясните, зачем вам добыча и слава, если всё равно передать её по наследству будет некому?

— Ну, мы захватим пленниц и от них родим наследников, — сказал Чунг.

Женщины как взбесились. Видно было, что до этого они поддерживали мужей, а теперь засомневались, и очень сильно. Подождав пару минут, Атар грозно приказал бабам заткнуться, решив, что граждане уже получили достаточную взбучку.

— Ладно. Конечно же, я поставлю вас теперь в первые ряды войска, чтобы дать возможность сначала искупить вину, а затем, может быть, и награды получить, заслуги для своего рода накопить.

— Какая такая вина? — в один голос спросили и граждане, и их жены.

— Вы владеете секретами, важными для нас. Вы помогали гражданину-специалисту и могли бы считаться сами специалистами: ассистентами учёного, что равносильно подмастерьям цеха. А теперь вы пренебрегли всем этим, и в этом ваша вина перед всеми гражданами. И вам сначала нужно подняться от презренного гражданина до честного, а потом уже думать о наградах.

— А чего мы имеем как специалисты? — спросил Трун.

— Вы приравнены к наследственным гражданам и имеете право на пять дворов смердов. Вам будут выделяться смерды из военной добычи, а рабов и рабынь вы сможете покупать до аукционов, по нижней цене.

— Здорово! — воскликнула Антосса.

— Не спеши, женщина. Они будут обязаны купить себе по наложнице и продолжить свой род. Здесь вы, женщины, сами виноваты, обхитрили сами себя, оставив детей на Севере. А вам теперь не бабами придется быть. Вы должны стать настоящими гражданками, рассуживать споры баб и служанок, управлять домом и хозяйством. Так что приучайтесь вести себя с достоинством и думать о своём роде, а не только о своей прихоти.

Женщины притихли. Только сейчас до них дошло, что ведь они действительно поставили сами себя в такое положение, что вынуждают мужей взять наложниц.

— Ну, я ещё мужу рожу ребенка! — вступила в разговор Лурунсса, жена Чунга.

— Ты уже его носишь? — спросил царь.

— Нет, — смущённо призналась женщина.

— Ты пила противозачаточное? — продолжил наступление Атар.

— Да, уже несколько лет.

— Тогда нет гарантии, что ты зачнёшь сейчас, когда бросишь его пить, — жёстко сказал Атар. — Дешёвые снадобья, употребляемые слугами и шлюхами, обычно лишают плодовитости. А даже если кого-то родишь, нет гарантии, что будет сын и что ребенок будет здоров. И всё равно одного сына мало.

— Всё поняли, — сказал Чунг. — Принесем присягу этому ворчуну. Согласен, Трун?

— Согласен, — сказал Трун.

— А случай отличиться вам может представиться чуть попозже. Как совы привыкнут к новым местам, кому-то надо будет их испытать в боевой обстановке, — улыбаясь, завершил царь.

Словом, все остались довольны, кроме жён. Но и им оставалось пенять лишь на себя.

На самом деле бабы попытались схитрить ещё на Севере. С одной стороны, упустить шанс разбогатеть и получить гражданство не хотелось. С другой стороны, также не хотелось распродавать по дешёвке нажитое добро и дома. С третьей: у них просто в голове не укладывалось, что колония будет действительно далеко. Ну, месяц хода на корабле… Потом, если что не заладится, можно будет вернуться, а если наоборот, детей к себе взять.

Первые сомнения у них появились по дороге, но лишь сейчас они ясно поняли, что обратного пути нет, никого из оставшихся на Севере они больше никогда не увидят, и даже весточку неизвестно, когда удастся передать и получить. Поэтому, выйдя от царя, они вновь завыли:

— Мужики сволочи! Завезли нас неизвестно куда! А теперь покинуть собираются. А кому мы здесь нужны-то?

— Кто вас покидать собирается? Будете хозяйками во дворе и у смердов! И не брешите, что никому не нужны. Вон сам царь вас, дур, к себе пригласил и уговаривал! — успокаивали их смущённые мужья.

Когда Хирристрин в очередной раз пристал к царю с вопросом о месте поселения, царь велел учёному учить детей новых граждан, своих помощников, как своих собственных.

***

Совы уже рассматривали корабль как свой дом. По дороге на всех больших стоянках их выпускали полетать свободно, да даже в море давали покружить над кораблём, но быстро призывали назад «немым» свистком, если они удалялись. Однажды на Агоратане сова, припозднившаяся с возвращением до рассвета, вернулась полупокалеченная. Что случилось, было очевидно. До самого корабля её атаковала стая вóронов. Впоследствии вóроны стали кружить возле корабля, пока их как следует не постреляли и не попугали.

— Теперь понимаю, почему мои предки истребили всех воронов и ворон вблизи нашего поместья, — задумчиво сказал Хирристрин. — Какая-то ненависть у этих двух видов между собой. Честное слово, не будь я учёный, а мистик, я бы сказал, что вóроны возненавидели наших сов, ставших умнее их.

Хирристрин не подозревал, насколько он был прав. Инстинктивное ощущение потери лидерства в мире птиц привело к тому, что вóроны возненавидели супер-сов. А те ответили им взаимностью. Ночью совы расправлялись с вóронами. Днём несчастную супер-сову атаковали вóроны, ради этого собиравшиеся стаями, что вообще-то характерно больше для ворон. Впрочем, ворóны здесь брали пример со старших братьев, но боялись сов больше и поэтому были осторожнее. Вот галки почему-то держали нейтралитет.

Атар, услышав в очередном ворчании Хирристрина реальную проблему, подарил ему всех четырёх соколов (две пары), которые остались от бывшего царя Агоратана. Хирристрин вначале возмутился:

— Ты что, твоё величество, хочешь, чтобы я скормил этим «благородиям» моих «простолюдинок»?

— Высокородные должны защищать простолюдинов, — рассмеялся Атар. — Вот и заставь соколов нести бремя высокородных против этих наглых варваров-вóронов.

Учёному было нечего возразить. И он начал приучать соколов и сов не бояться друг друга, а, наоборот, относиться как к членам одной стаи.

***

***

Ожидание закончилось внезапно. Прискакал гонец от Лассора, нашедшего одинокую деревеньку в укромной лесистой долине. Он сообщил, что, согласно полномочиям, предоставленным отцом, он дает Хирристрину титул на владение этой деревней при условии, что он выделит двенадцать дворов для двух своих помощников и их смердов. Ученый немедленно собрался и двинулся вместе с (теперь уже) помощниками в деревню. Царь выделил в охрану ему десять ихлан и в помощь двадцать рабов, а также священницу для исследования участков, строителя и печника для постройки домов граждан и часовни, монаха, чтобы служить в часовне.

В деревне Хирристрина поджидал ещё десяток ихлан во главе с десятником Инем Руэкарсом. А само поселение трудно было деревней-то назвать. Тридцать два участка разной степени запущенности. Размера меньше, чем наделы на севере. Кое-где стояли развалины хат. И в двух саманных развалюхах обитали дрожащие крестьяне, удивлённые тем, что пришельцы не грабят, не убивают, не насилуют и за всё платят.

— Привет, учёный муж! — произнес Руэкарс. — Мы должны помочь тебе в первоначальном обустройстве.

— А где же крестьяне? — выдавил ошеломленный Хирристрин.

— Там же, где почти все остальные крестьяне в этих местах. На том свете или в бегах, — улыбнулся Руэкарс. — Ну, ничего, две войны идут, крестьян захватим.

Священница наметила место для усадьбы учёного, забраковав то, где раньше стояла усадьба местного хозяйчика (наверно, из Древних, судя по тому, как она была размётана до основания и вся земля перерыта в поисках сокровищ). Она увеличила границы некоторых участков. А в одном случае покачала головой и отрезала треть заброшенного участка, прирезав к нему большой кусок целины. Она расставила на участках дощечки с рекомендованными культурами, но крестьяне грамоты не знали, и пришлось растения рисовать. Хирристрин уже понял, что хлопот с этими варварами-крестьянами не оберёшься: говорить ни на одном людском языке не умеют, тупые, всё понимают превратно. Учёный сообразил, что крестьяне восприняли картинки на их участках как приказ немедленно посеять и посадить всё, что на этих картинках изображено. Удалось их остановить, прежде чем они начали губить свои жалкие посевы, чтобы угодить новым грозным хозяевам. Такое «рвение» вызвало приступ едкого смеха у ученого. И такой же приступ вырвался у священницы, когда та заметила, что крестьянин вынес к полю сразу все семена изображенных культур, которые нашлись.

— Какие они невежды! Тебе, господин деревни, придется вдалбливать им в головы элементарную культуру хозяйствования. Они не имеют представления о севообороте.

А затем священница расплакалась, когда крестьянин, заметив, что в одном месте изображён виноград, отвёл на соседний заброшенный участок, где лозы еле виднелись в непролазных кустах и в совершенно неподходящем для культуры месте. Священница помогла их аккуратно выкопать и пересадить.

Затем священница посоветовала двум помощникам потенциально лучшие участки, причем подходящие для нетрудоёмких культур. А учёный уже своей властью пометил ближайшие к отрезанным пятерки участков, на которые будут сажать смердов помощников.

Вечером устроили небольшой пир. Немного выпив, новая хозяйка деревни Чилисса расплакалась.

— Это же пустыня! Как мы будем здесь жить?

Вот по поводу этого Хирристрин сомнений не имел. Он и ожидал пустыню в укромном месте. Ну, пара дворов крестьян куда ни шло, а ведь потом появятся ещё тридцать, как подсчитал участки бакалавр.

— Здесь действительно неплохое место для нашего дома. Но от новых крестьян я отказываюсь. Нечего мне отвлекаться на управление ими. И разболтать всё могут.

— Это мы сами решить не можем. Нам велено разметить участки для деревни, чтобы они были готовы для приема новых смердов. Тебе, учёный, нужно говорить с царем.

— И поговорю! — пробурчал Хирристрин.

А дети его (старшего сына он пока оставил на корабле, чтобы в случае чего зря не тревожить сов и соколов) были недовольны таким поведением хозяина. Да и помощники тоже. Вассальную клятву они уже принесли, и решили про себя, что если этот упрямец откажется, своих-то смердов они не упустят.

На следующий день началась рубка леса в указанных священницей местах. Граждане должны были, согласно их статусу, жить в деревянных либо каменных домах. Крестьяне показали места, где брали глину и камни для построек. Печник немедленно наметил со строителем места печей и погребов и начал их строить, вовсю используя рабов. За три дня печи и погреба были готовы, и стали возводить дома.

Дома простых граждан были гораздо больше, чем на родине. В доме по четыре комнаты. Снаружи располагались кухня с подвалом и печью, баня с печью и небольшой домик для тех, кто желал уединения либо очищения. Для орудий и скота построили два сарая. Для продовольствия амбар. Теперь осталось дело за небольшим: орудиями, скотом и продовольствием.

Новые граждане были третьими сыновьями смердов, их жёны тоже из семейств смердов, так что навыки сельского хозяйства у них ещё не оказались совсем забыты. Они с удовольствием осмотрели таблички, выставленные священницей, и начали подшучивать, одновременно засучивая рукава, чтобы символически обработать и засеять первую грядку.

— Слушай, у меня ячмень и хмель. Придётся тебе пиво у меня выпрашивать.

— Выменивать буду! У меня виноград и перец. Сделаю чачу с перцем, налью тебе, сразу пива принесёшь, чтобы запивать!

Усадьба учёного тоже оказалась больше, чем на родине. Двухэтажный деревянный особняк с четырьмя домами снаружи: для слуг, для рабов, для гостей, для уединения. Большая кухня, рассчитанная, что будут готовить пиры. Два больших сарая, амбар и три птичника. И, конечно же, банька.

Первыми, по старкскому обычаю, были возведены колодцы (вернее, один, потому что колодцы на участках помощников сохранились неплохо, их осталось лишь почистить и поправить) и баньки, и в тот же вечер перемылись все старки и начавшие перенимать их привычки ихлане. Крестьяне удивлялись, что бани топились каждый день и бельё мылось чуть ли не ежедневно, когда появилась возможность.

На следующий же день после постройки бань Хирристрин послал Труна в Арканг к сыну, чтобы привезти оставшиеся вещи и птиц. Он передал кошель денег сыну на покупку коня, осла, двух повозок, коровы, двадцати овец и раба. Трун попросил взаймы денег себе на покупку осла и наложницы. Внимательно слышавшие разговор жёны помощников завизжали, и Антосса вцепилась в волосы мужу.

— Уймись, женщина! — вдруг жёстко приказал Хирристрин, в руке у которого неизвестно откуда появилась розга.

— Изменщик! Блядун! Шлюху домой привезти хочешь! — вопила Антосса, не обращая внимания на учёного.

Отрезвили её только несколько сильных ударов розгой.

— Вы вели себя как бабы, а не как гражданки! — заругался Хирристрин.

Женщины притихли: почти те же слова, что говорил царь! Неужели хозяин уже говорил о них с царём?

— Хозяин! Ты что, с царём о нас говорил?

И тут Хирристрин впервые за много дней искренне рассмеялся, поняв, что вообразили эти бабы, ставшие волею судеб гражданками не низшего сорта.

— Я вам теперь не хозяин, а мастер и сюзерен. А вы должны знать долг гражданина и гражданки. Нужно подчиняться высшим и управлять низшими. Нужно продолжать свой род. Нужно поднимать оружие… тьфу, это к вам не относится. Нужно знать всё, что должна знать гражданка. Нужно быть скромным перед высшими и снисходительным к низшим. Нужно воспитывать детей своих и своего мужа, а также всех детей граждан, оказавшихся на твоем попечении, как настоящих граждан, по мере возможности, ещё с чрева матери. Нужно выполнять свои обязанности в соответствии с общественным положением. Нужно не уклоняться от суда, участвовать в суде равных и принимать его приговор. Нужно хранить честь и достоинство, соблюдать приличия, и одновременно сообразоваться с чувствами и разумом. Нужно по мере возможности избегать греха и каяться, когда в него всё-таки впадаешь. Нужно не стесняться признавать свои ошибки и исправлять их последствия. Нужно не уклоняться от страстей и не предаваться им. Нужно защищать оказавшихся в вашей власти, и наказывать их лишь по справедливости. Так что теперь ваша жизнь стала намного сложней. Ваше поведение было терпимо для служанок, но нестерпимо для гражданок.

— А как же насчет бляди, которую он хотел привезти домой? — на сей раз робко спросила Антосса.

— Ты, наверно, уже не сможешь родить, а если родишь, то весьма вероятно, что родишь выблядка, которого придётся умертвить, поскольку принимала блядские зелья, — грубо ответил учёный. — А ваш род нужно продолжать. Вы оставили сыновей на Севере, и теперь уже никогда их не увидите. Вам придётся учить честную варварку, которую добудут ваши мужья, и её детей лучше, чем вы учили собственных. Потому что те так и останутся слугами, а новые ваши дети будут наследственными гражданами, и, может быть, учёными.

Пока учёный читал эту «проповедь», Трун исчез.

Когда через пару дней учёный собирался вселяться в свой дом, один из крестьян принес ему «на счастье» симпатичного котёночка. Реакция учёного была неожиданной для всех, кроме его семьи и помощников. Он выхватил кинжал, убил котёнка и потребовал от Руэкарса перебить всех кошек в округе. Человек, помешанный на птицах, ненавидел кошек. И не зря. Мышам от этого лучше не стало, поскольку совы с ними справлялись прекрасно. А насчёт напасти покрупнее, учёный велел сыну привезти пару элитных собак-крысоловов, и затем постепенно заставил крестьян заменить собачье поголовье породистыми. Наблюдавший за покупкой собак Трун схватился за голову: они обошлись дороже наложницы.

***

Через восемь дней Трун вернулся вместе с Суем, тремя конями и двумя рабами для семьи мастера, конём и повозкой с сельскохозяйственными инструментами для себя. Как он объяснил, лошади и рабы очень дёшевы из-за большой добычи у тораканов. При этом он весьма выразительно вздохнул, почему — все догадались.

Через день состоялся прощальный пир. За эти дни священница разметила все участки и наметила на всякий случай границы ещё четырёх возможных и четырёх домов других специалистов (типа священника или новых подручных учёного), что совсем взбесило Хирристрина. Увидев оставленную ему доску, на которой были расписаны рекомендуемые по нормам храмов для всех участков поборы в первый, второй, третий и последующие годы, он хотел было её сжечь, но так обходиться с официальным документом нельзя. Порадовало лишь, что денежный оброк со двора смерда ввиду богатой земли был определен как в Империи: золотой в год, начиная с третьего года. Была сооружена часовня, естественно, посвященная Ингилю Премудрому. Её освятил монах и тоже отбыл вместе со всеми: священников и монахов было пока что слишком мало.

Проводив гостей-помощников, ученый отправился в Дилосар и к царю решать вопросы.

В его отсутствие появились три семьи крестьян, пришедших от тораканов с ослиными повозками, козами, курами и своим нищенским скарбом. Хозяйка Чилисса распределила их так, чтобы в любом случае не проиграть: наиболее приглянувшуюся семью взяла себе, а две других отдала помощникам, которые с гордостью смотрели, как их собственные смерды обустраивают свои участки. Они по три раза в день возвращались к доске с рекомендуемыми поборами и предвкушали, как они будут получать рис, пшено, овощи, фрукты, мясо от своих людей, когда все участки заселятся. Конечно же, нужда им теперь не грозила. Но они забывали о тех обязанностях и связанных с ними тратах, которые повлечёт их новое положение. Зато жёны уже обсуждали будущие шёлковые платья с вышивкой и даже стали переговариваться между собой, что ладно уж, пусть покупают мужья себе рабынь: они и шить будут для хозяек, и чёрную работу делать. А детей мы будем воспитывать как своих, раз уж так положено.

Хирристрин застал Атара в Кратавело. Он пытался отказаться от смердов, сославшись, что крестьяне разгласят тайну, на что Атар жёстко заметил:

— Тайну скорее разгласят образованные люди, если они будут часто к тебе наведываться. И потом тебе всё равно придется обучать других. Я не допущу, чтобы ваше семейство имело монополию. Вот вся слава, конечно, будет тебе и твоему семейству. А чтобы смерды не проболтались, тебе придётся самому подумать, как временно их сбить с толку. Но чтобы потом они себя обиженными и оскорблёнными не почувствовали, а то ведь зарежут: среди них горцы будут! Прямо сейчас я тебе выделю пять семейств кратавельцев. Они возьмут столько добра, сколько уместится на ослиной тележке. Так что придут к тебе не нищими. И ещё пару соколов вручаю. Добыча от местного царька. А остальных уж себе оставил.

Озадаченный твёрдым ответом и обнадёженный тугим кошельком, который вручил ему царь, дав срок месяц для окончательной подготовки первых испытаний сов в реальной военной обстановке, Хирристрин вернулся в Дилосар, закупил на рынке провиант для своей семьи, подумал, и для помощников тоже, наведался на невольничий рынок, долго ходил между нагими пленницами и, наконец, не выдержал, купил двух рабынь для себя и одну для хозяйства. Тогда понадобилось подкупить ещё пару рабов. И обоз ученого потянулся в деревеньку Хирристина, как он её назвал.

— Когда-нибудь она станет знаменитее Колинстринны! — сказал себе бакалавр.

Вернувшись в деревню, учёный огорчил жену приобретением, но ей надо было подавать пример новым гражданкам, и она разместила наложниц мужа в доме, не говоря ему ни слова упрёка. Пожилую рабыню отправили на кухню. Провизия очень пригодилась помощникам. Жена взяла с них долговую запись на дощечке, но, конечно, без процентов.

Сын Туй подсказал отцу решение: заниматься обучением и разведением разных хищных птиц, а не только сов. Тогда на сов обычные крестьяне особенного внимания не обратят. Тем более что, как он понял, они считают Хирристринов семьей царских сокольничьих, ведь днем больше были видны соколы, особенно когда они с удовольствием разгоняли воронов.

— Но это ещё раз отвлекаться!

И тут сын Суй неожиданно сказал:

— Отец, всё равно здесь скоро у тебя будет намного больше времени и сил для дела, чем было в Империи. Но первый год, а то и два, придется налаживать хозяйство и управление. Потом всё окупится.

Бакалавр заругался, но затем признал правоту сына. Думать о деньгах теперь ему не приходилось. Свои крестьяне — это, действительно, намного лучше, чем пришлые слуги, без которых бы всё равно не обойтись. А пока что возник вопрос, как приучить сов бояться диких соколов и уворачиваться от них? Неделю беспокойно ворочался Хирристрин, пока Туй не подсказал ему:

— Отец, придется пожертвовать несколькими соколами и, может быть, совой. На наших соколов можно будет повесить немые свистки, чтобы при полёте нашим совам сразу были слышны свои. А с чужими придется потренироваться, да и наших соколов придется приучить атаковать чужих.

— Что за дурацкая идея! — возмутился Хирристрин, но через пару дней сказал сыну:

— А что, можно попробовать! Но тыне додумал до конца, сын. Я решил: найдём гнезда воронов и выведем своих воронят: и соколов с совами тренировать, и предателей воронова племени подготовим. Когда пойдёшь к принцу Лассору сов проверять, попроси поймать для нас орлов.

Словом, появился «план работ» на ближайшие годы. А заодно Хирристрин порадовался: соколиха снесла яйца и села на гнездо. Можно надеяться вывести ручных соколят.

Крестьяне понемногу прибывали. Это в основном были бывшие подданные торакан и месепе из Алазани. Они удивлялись и не верили, когда им сразу сообщали величину поборов. Деревенька оживала. Поскольку крестьяне были разных народов, им пришлось кое-как объясняться друг с другом по-старкски.

***

Суй чувствовал себя на коне и в буквальном, и в переносном смысле слова. На плече его сидела сова, на боку висел настоящий меч, и направлялся он на настоящую войну к принцу Лассору, наследнику престола. Лассор метался по Алазани, тщетно пытаясь полностью замирить её. Где-то он действовал огнём, где-то — добрым словом, где-то и тем, и другим вместе. Но нападения на старков и особенно на их союзников продолжались. Старки-то при их военной выучке и обычае беспощадно и кратно мстить за своих были опасной целью, а вот джигиты-предатели и хуже чужеземцев, и одолеть их легче.

Суй представился принцу Лассору, тот определил Суя в отряд разведчиков. Он начал приучать сову к товарищам по оружию, говоря ей про них: «Свои», поощряя их гладить сову по голове и давать ей кусочки мяса. То же самое он делал с принцем, которому всё это было очень любопытно. Через неделю Суй начал ходит в разведку, и по ночам сова успешно доставляла донесения на звук немого свистка вёрст за десять, а потом стремилась возвратиться к хозяину. Принц уже был доволен, но Сую хотелось попробовать еще кое-что. Он отпросился в одиночную вылазку к деревне Ахали-Сопели, где, по слухам, было гнездо разбойников.

Естественно, деревню он обходил ночью примерно в полуверсте от домов. Вдруг сова насторожилась и повела хозяина к тому, что было слышно и видно только ей. Суй в свете далёкой молнии увидел тень джигита, пробирающегося к деревне. Он, при помощи совы, проследил, в какой двор пролез джигит, забился в нору поглубже, зажёг свечку и написал краткое донесение принцу, в каком доме явка разбойников. А сам стал ждать.

Началась гроза, но сову это не сбило. Как только из двора выскочил джигит, она поднялась и подвела хозяина к нему. Суй отозвал сову немым свистком, желая сам победить врага, и бросился на здоровяка-джигита. Тот, услышав хруст валежника, обернулся, выхватив кинжал, и в свете молнии увидел своего врага. Но навыки битвы без оружия у старка были высоки, кинжал вылетел из руки джигита, Суй скрутил и связал его, подобрал кинжал и его собственным кинжалом разрезал пояс штанов. Это был приём, которому его обучили разведчики, чтобы пленный не сбежал.

Утром, под проливным дождём, принц с людьми ворвались в указанным Суем двор, и сразу же Суй ввёл туда пленника. Пленник гордо отмалчивался, промолвив лишь, кивнув на лазанцев-союзников: «Позор мне проиграть мальчишке! А вас, собаки, я презираю!»

Тут один из разведчиков, у которого рядом был пёс, как следует врезал джигиту: пленник имя лучших друзей использовал как ругательство и оскорбил собак. А лазанцы засмеялись: они уже знали, как старки относятся к собакам, и что в глазах старков джигит их похвалил. Джигита решили допросить при помощи менталиста и пока что без пыток. В соседнем дворе взяли миску шурпы, хозяину велели налить вина, раздели джигита, показывая ему его нынешнее рабское положение, привязали к столбу внутри сакли и стали поить вином и кормить шурпой. Джигит сначала пытался отплёвываться, но тогда ложку ему засовывали чуть не в самое горло, и он поневоле стал есть и пить. Заодно ему влили изрядную дозу слабительного. Теперь нужно было чуть подождать, чтобы он немного расслабился и начал чувствовать, что вот-вот опозорится на глазах у всех.

А сова повела хозяина к неприметному домику во дворе. Там испуганно пряталась молодая женщина. У Суя зародилось подозрение, что, может быть, этот джигит хоть и враг, но пробирался не со враждебными намерениями. Если уж допустил ошибку, нужно самому её исправлять. Он властно взял женщину за руку и повел в саклю.

— Джигит был в домике у этой женщины.

— Потаскуха! — заорал хозяин дома. — Так-то ты хранишь память моего сына!

— Неправда, — сказал джигит, но его выдало единственное остававшееся у него оружие, которое воинственно поднялось.

Все рассмеялись. Старк в таком случае был бы опозорен несдержанностью, но для горцев нагота сама по себе была позорной, и кодекса поведения в нагом виде просто не было. А женщина, поняв, что всё равно всё раскрылось, бросилась к джигиту и поцеловала его.

— Отпустите джигита, — сказал смеющийся принц.

И джигит стремительно помчался в место отдохновения.

А женщину стали расспрашивать.

— Как твоё имя и кто ты такая?

— Я Каринэ, вдова сына старого Уджадзе. Мой муж погиб в боях с вами.

— А ты, Уджадзе, почему же не выдал её за достойного джигита?

— Наши семьи были врагами. И у Дзадзиури теперь нет ни кола, ни двора, он свой двор потерял и стал разбойником.

— Врёт он! — вдруг закричала женщина, решившая идти до конца. — Этот старик сам хотел залезть ко мне в постель, всё время намекал на это, да ещё чистеньким стремился остаться: чтобы я сама его позвала, и грех на себя взяла.

— Брешешь, сука! — закричал старик и схлопотал несколько безжалостных ударов плетью от владельца собаки.

Менталист тихонько сказал:

— Женщина говорит правду, а старик врёт.

Джигит тем временем вернулся, и, приняв гордую осанку, насколько было возможно для нагого человека, стыдящегося наготы, произнес:

— Так вот почему ты, старый хрыч, мне отказал! А мне сказал, что из-за того, что я дом потерял! Ничего, я дом ещё наживу, если Судьба даст мне пережить сегодняшний день.

Принц рассмеялся, велел джигиту одеваться. Суй вернул ему кинжал. Джигит с гордым видом вручил его обратно Сую.

— Я теперь недостоин его носить. Ты, мальчишка, честно победил меня голыми руками. И я вижу, что легенды о воинском искусстве старков не врут.

Суй наполовину вытащил меч и сказал:

— Я не мальчишка, а воин, который уже дважды стоял в строю в победных битвах. Я побеждал тебя без оружия потому, что считал врагом и стремился сохранить для допроса. А если бы ты меня увидел нагим, ты бы понял, почему я победил, и не считал бы это позором.

— Уже не считаю! — сказал джигит.

Принц вновь заговорил:

— А теперь я своей властью принца Лиговайи и сюзерена здешних земель, хочу обвенчать вас. Джигит Дзадзиури, согласен ли ты взять вдову Каринэ в жены и делить с ней Судьбу? И не знает ли кто препятствий к этому браку?

— Согласен! — расцвёл джигит.

— А ты, Каринэ, согласна ли стать женой Дзадзиури и делить с ним Судьбу?

— Да! — потупившись, сказала женщина, дрожавшая от волнения.

— Отныне вы муж и жена, и ты, старик, власти над Каринэ больше не имеешь. Сегодня отвратительная погода. Мы переночуем в этой деревне. Молодожёны, идите в свой домик. Еду вам туда принесут. А завтра вы вольны отправляться на все четыре стороны. Но, если вы захотите принести присягу одному из старков, у вас появится свой дом и почётное положение.

— Я не буду сражаться против соплеменников! — закричал Дзадзиури.

— А тебя никто не будет заставлять, — улыбнулся принц, отметив в уме, что джигит добровольно низвел себя в смерды.

На следующее утро Дзадзиури, видимо, обсудив всё со своей женой, заявил, что он уже слышал, что Суй — воин, что он старший сын и наследник советника царя, и готов принести присягу своему победителю. Принц с удовольствием подтвердил клятву горца и велел старому хрычу отдать женщине всё её имущество и вдобавок к тому осла, корову, десять овец, тележку, нагруженную провизией на дорогу.

— Если будешь пытаться что-то присвоить или скаредничать, заберем всё твое имущество и всех вас продадим в рабство, а твой дом и участок останется Каринэ и её мужу, — сказал принц, будучи уверен, что такая перспектива заставит старика быть честным.

— Ты, Суй, победил на поединке врага и сделал его другом. Ты заслужил награду и право жениться, — и принц прикрепил к одежде Суя бронзовую пластинку с гравировкой. — Отправляйся домой и отдай отцу отчёт обо всех своих делах и о том, что ты узнал. А вы, вассалы Суя, следуйте вместе с ним.

Дзадзиури ожидал, что Суй вернёт ему кинжал, но Суй вместо этого преподнёс дубинку.

— Если бы я вернул кинжал, ты по моему приказу должен был бы воевать против всех, даже против своих братьев. А теперь ты обязан лишь защищать себя, меня и свою деревню, — пояснил новый хозяин.

Обратно они шли не торопясь. Посреди дня останавливались на привал, пускали пастись скот, Каринэ готовила скромный обед, мужчины охотились. Дзадзиури удивляло, что мелкую дичь Суй скармливал сове, но он даже не спрашивал: и знания языка не хватало, и лезть в чужие дела и обычаи было неприлично. По дороге пели песни. Алазанец, когда не пел, курил трубку, и тогда Суй отъезжал так, чтобы быть со стороны ветра.

Старки не курили. Табак не был проклят, в отличие от наркотиков, но ещё великий Энгуэу Эу сказал:

— Я могу пить, могу не пить. Я могу любить женщин, могу не любить. Я могу играть в карты и кости, могу не играть. А вот если я начал курить, я раб табака.

Поэтому лет в шесть старкским детям устраивали «день курения»: смешивали лучший табак с травами, ещё усиливавшими его действие и начальную притягательность, а затем синдром отравления. Дети накуривались, потом несколько дней их выворачивало. Кое-кто умирал, зато остальные на табак уже смотреть не могли.

Но не нужно думать, что Суй бездельничал по дороге. Каждое утро он вскакивал, сбрасывал одежду и начинал военные упражнения. Затем натирал те места на теле, где появлялись волосы, эпилирующей мазью, мылся (для этого иногда запасали воды с вечера), умащался, и лишь после этого садился за завтрак. Вечером он записывал на листочках что-то, а иногда зарисовывал цветными палочками. Любопытная Каринэ подсмотрела, что на листках были, в частности, портреты её и мужа, карикатурное и злое изображение бывшего свёкра, пейзаж Ахали-Сопели,

В некоторый момент, посмотрев на железную мускулатуру Суя, женщина вдруг подумала, что ещё лучше было бы стать рабыней Суя, но сразу же прогнала грешную мысль от себя и больше её не допускала. А муж понял, что если бы они с Суем сражались десять раз, он бы десять раз проиграл.

Дзидзаури не очень нравилось, что Суй так бесстыдно ведёт себя перед его женой, но он не мог не уважать своего хозяина: спит на вырванной собственными руками траве, закутавшись лишь в плащ, безжалостно тренирует себя каждый день да ещё что-то умное пишет. Он не выдержал и ночью заговорил об этом с женой.

— Он враг мой и благодетель мой. Я не знаю, что делать. Он ведёт себя так, как будто наши приличия для него не существуют. А я вижу, что у него есть свои, и только с ними он считается.

— Муж, ты ошибался, если мне, женщине, позволено что-то сказать. Я теперь вижу: старки не враги, они хозяева. А слуги должны принимать обычаи хозяев без возражений. Теперь нам с тобой обратного пути нет. Нам надо становиться старками или оставаться слугами.

Горцу сразу всё стало ясно: действительно, хозяева! И в голове улеглось: нужно перенимать их обычаи и их понятия о приличии, не теряя чести и гордости. Пути назад, действительно, нет. А хозяин достойный, такому служить не стыдно. Он стал ещё внимательнее относиться к поведению хозяина, учить старкские слова. Дзадзиури на следующее утро, преодолев стыд, сбросил одежду и стал тренироваться вместе с хозяином в рукопашном бою. Каринэ поднесла после окончания учебного боя обоим бойцам вина, промыла их синяки (всего один у Суя, зато массу у мужа) и невольно сравнила: мощный, волосатый, страстный, но неуклюжий по сравнению со старком и вонючий муж и крепко сложенный, ловкий, гладкокожий, приятно пахнущий, но какой-то весь внутри бесстрастный, господин. Муж весь запыхался и был покрыт потом, а старк лишь слегка раскраснелся. Когда прошло возбуждение боя, муж задрожал от утренней прохлады и быстрее оделся, а старк как будто ею наслаждался. Но надо было отдать честь мужу: сражался он достойно и чего-чего, а трусости в нём не было ни капли.

В тот же день был сделан ещё один шаг. Днём подошли к чистому горному ручейку. Суй сразу же сбросил одежду, велел Каринэ её постирать, а сам стал купаться. Каринэ вдруг решительно тоже разделась и стала мыть волосы и все тело. Суй дал ей душистого мыла старков. Дзадзиури сначала скрипнул зубами, а затем понял, в каком он смешном положении, и увидел, что старк даже не думает взирать жадным взором на его жену. Он тоже залез купаться, но не мог удержаться, чтобы не визжать от холодной воды, и быстро выскочил на берег, оставив одежду для стирки, а сам уселся греться на солнце.

Жена, тщательно помывшись и постирав одежды всех троих, развесила их и уселась рядом с мужем. Суй поглядел на них, сказал: «Красавцы!» и стал рисовать цветными палочками супружескую пару. Затем он показал им получившийся рисунок.

Горец шёл рядом с повозкой, на которой ехала жена, и гнал овец. Во время вечернего перехода, заметив, что бывший джигит никогда к жене не прикасается на людях, Суй вдруг соскочил с коня, подошёл к ним и вложил их руки друг в друга. Жена расцвела, Дзадзиури смутился, а затем гордо посмотрел на жену и забыл об овцах, так что господину пришлось самому отскакать за отбившейся овцой. Все рассмеялись, и с овцами больше такого не случалось.

Дзадзиури на следующее утро сказал Сую после учебного боя, пока им опять обрабатывали ушибы:

— Ты мог быть наш царь.

Суй, сделав мысленную оговорку, ответил:

— Любой {полностью обученный} старк мог бы быть вашим царем.

А днём на привале к ним подскакала пара посыльных. Они направлялись в Хирристрину, теперь Лассор требовал следующую сову для генерала-барона Асретина. Естественно, посыльные чуть задержались, поели, поговорили, выпили понемногу вина и помчались дальше. Сую было приятно: весть о его возвращении с почётом и с добычей придёт домой раньше него. И сделанные уже записи и рисунки он с посыльными передал.

Сову Суй продолжал обучать каждую ночь, да и днём немного заставлял полетать и возвращаться по сигналу. Дзадзиури был уверен, что птица, которая считалась на Юге олицетворением одновременно мудрости и злых сил, разведывает дорогу по ночам, чтобы никто не застал хозяина врасплох. До некоторой степени так и было.

Этой ночью горец вдруг заметался и неожиданно для себя сказал жене:

— Смелый, честный, благородный, красивый, целомудренный, ловкий, умный, железная воля, высокого происхождения… Если бы мой сын был от его крови!

Жена вздрогнула от таких слов и вдруг вспомнила, что она ведь сама заглядывалась на Суя. А муж не знал, что этими словами, почти немыслимыми для обычного горца, он окончательно перешёл из своей культуры в старкскую.

Суй в эту ночь спал беспокойно. Всё-таки Каринэ была действительно прекрасна. Строжайшие правила поведения, сдерживавшие старков изнутри при всей их внешней свободе, во сне отступали, и ему бешено хотелось обнять красавицу. Каринэ, выйдя из своей палатки, увидела раскутавшегося Суя, мужское оружие которого было напряжено. А ведь этого никогда не было, даже когда он любовался ею вблизи. Во сне он застонал и вдруг сказал: «Каринэ, мне нельзя». И тут, вспомнив слова мужа, она вдруг прошептала ему: «Можно», сбросила платье и слилась с ним. Это были жарчайшие объятия. Каринэ была первой женщиной в жизни Суя, а он своей нежностью и огненной страстью привел её в состояние почти что безумия. Муж проснулся, вспомнил свои слова, покачал головой: «С этими старками надо быть осторожным. Слово становится явью», — и неожиданно для себя взял лук не чтобы всадить стрелу в первую очередь в неверную (насчёт Суя он был почти уверен, что Каринэ сама бросилась в его объятия), а чтобы поохотиться, и ушёл в лес.

Суй, когда первое безумие прошло, спросил женщину:

— Ты почему на такое решилась?

— Я хочу, муж хочу, мне сына тебя.

— Тогда всё по закону, — ответил юноша и обнял красавицу ещё жарче.

Каринэ была удивлена. Ведь Суй всё время казался совершенно бесстрастным по отношению к женщинам, а, оказывается, внутри него такой огонь горит! Но долго удивляться ей не пришлось: очередная волна страсти вновь унесла её далеко-далеко.

Утром Суй постарался разъяснить Дзадзиури старкские обычаи:

— У нас принято улучшать род от достойных людей. Теперь ты мой младший молочный брат. Жена твоя должна по нашим обычаям пробыть со мной до срока месячных. После этого я не имею права даже в мыслях желать её, а она меня. Нарушением супружеской клятвы это не считается. Вины на ней нет. Если ты умрёшь или разведёшься с нею, я не имею права жениться на ней и даже иметь с нею любовь. Сын будет считаться твоим, и его происхождение почётным. Ты теперь член моего рода. И ты будешь с достоинством его продолжать. Пока имеешь право как следует поухаживать за другими женщинами.

Суй торжественно отдал Дзадзиури кинжал и нарёк ему имя Дин Хирристрин из младших. Дин понял, что его приняли в славный род и что Суй обнял его как старший брат. Почти тридцатилетний бывший алазанец признал себя названным младшим молочным братом шестнадцатилетнего Суя.

Внизу виднелась деревня. Думали дойти до неё к обеду, но погода испортилась, поднялся сильный ветер и проливной дождь. К деревне добрались лишь к вечеру, и там пришлось на пару дней задержаться в таверне, переждать непогоду. Дин решил вовсю воспользоваться вновь обретённым правом, а Суй подкинул ему денег на коня, новую одежду, гулянки и подарки. Карисса Ахали (как теперь звали Каринэ) вся погрузилась в неутолимую страсть и бесконечную нежность, тем более, что она поняла: затем даже думать о Суе как о любовнике будет нельзя.

Эти события ещё замедлили продвижение, и домой Суй вернулся через три недели после выхода из Ахали-Сопели, уже удостоверившись, что Карисса несёт плод и вернув её мужу.

В Хирристрину Суй вошёл с пением шуточной песни, сочинённой им по дороге:

Летела сова — весёлая голова.

Всю ночь пролетала, ей кажется мало.

Вдруг солнце взошло, всё светом залило.

Глаза ослепило, ворóн пробудило.

Летела сова — ушастая голова.

Глаза заслезились, а уши раскрылись.

Всё слышит ушами, не видит глазами.

Летела, летела, на вóрона налетела.

Обиделся чёрный, завистник позорный,

Собрал ворóн кучу, устроили бучу.

Соколок увидал, всех ворон разогнал.

Сказал сове тихо: избегла ты лиха.

Девицу проводил, и жарко полюбил.

Она засмущалась, и с ним обвенчалась.

На свадьбе той был, мёд-пиво там пил,

Всё мимо лилось, не мой пир, небось.

Дину предложили участок на выбор, но он отказался:

— Я теперь младший член вашего рода, должен жить вместе с вами и воевать за вас. Я пока поселюсь с женой в домике в усадьбе.

Вскоре Дин построил домик рядом с усадьбой. Крестьянином он быть не хотел, но руки у него оказались золотые. Он вовсю строил и мастерил, тем более что видел: все старки работы не чураются, независимо от положения. Он с большим удовольствием учил соколов и затем появившихся орлят. Сов он побаивался, а воронов презирал. На лазанском языке он через полгода перестал разговаривать из принципа. Несколько лет счастливой и безоблачной жизни он с женой получил, пока не нагрянули новые большие потрясения.

Две сестры, как выяснил Суй, отправились в Дилосар, уже нашли себе женихов и отцу надо было спешить на свадьбу. А Сую предстояло вновь заняться птицами в отсутствие самого главного.

***

К Асретину Хирристрин послал Чунга Эйлартаръэ. Барон пытался усмирить Западный Ицк, и дела у него шли ещё хуже, чем у принца. Население было явно враждебно, арцхане ненавидели лазанцев издавна, а теперь ещё сильнее, как предателей. Огонь почти не помогал, а добрые слова не слушали. По временам налетал из Ссарацастра сам Цацикот, а ещё чаще мелкие полубандитские отряды. Чунга тоже сразу определили к разведчикам, и в первую же ночь сова высмотрела что-то подозрительное в соседнем лесу. Пока со всеми предосторожностями разведчики пробирались вслед за Чунгом, отряд успел уйти. Днём Чунг сову отпускать не осмеливался.

Но это было небольшим достижением: если бы не старкские супер-псы, потери в партизанской войне были бы намного больше. Умные друзья вынюхивали и выслушивали врагов пока что лучше, чем сова, которой помогла лишь способность легко перелетать через лесную чащу. Враги беспощадно отстреливали псов, а старки столь же беспощадно мстили за каждого убитого друга. В деревнях псов уже опасались трогать: вырезали за убитого в деревне пса каждого десятого мужчину, считая всех, от младенца до старца, и забирали всех приглянувшихся женщин.

Конечно, ночная доставка донесений скоро сделалась привычным делом совы, она не была столь привязана к хозяевам, как псы, и летела на немой свисток или на сигнальные огни издали. Но в целом пока что сова большого впечатления на барона не производила.

— Я-то думал, царь вёз нечто великое, а это похуже наших псов будет, — ворчал барон. — А сколько денег на этого задаваку-учёного ухлопали! Только недавно я послал ему шесть дворов месепе, заодно конфисковав им на дорогу ослов и провиант у глехов и бывших азнауров, кто злее всего на нас смотрит. Хоть в этом надутый индюк Хирристрин чуть помог!

В такой обстановке Чунг даже не осмеливался заговорить о главном поручении учёного: доставить орлят, поскольку в этих горах гнезд орлов было много.

На третьей неделе пребывания у Асретина главный его отряд вошёл в деревню Мецамор рядом с границей. Асретин попробовал перейти к активным действиям по образцу Однорукого: ударить по базам бандитов в Ссарацастре. Он выслал отряды разведчиков по всем направлениям. А сам, поразмыслив пару дней, собрал военный совет, не задумавшись, что некоторые жители уже немного понимают старкский.

Чунга вместе с двумя разведчиками: Оном Атокарсом с псом Луиром, лазанцем Курктадже — направили через самый неудобный, но лежащий на прямой дороге, перевал. Тут сова впервые отличилась, указав в горах затаившихся вверху стрелков. Бывший бандит Он вместе с Курктадже забрались незаметно для ничего не подозревавших арцхан на скалы с тыла и перестреляли засаду, захватив неплохо оборудованную пещеру с запасами провизии. А Чунг тем временем демонстративно кипятил чай и пил вино внизу, отвлекая внимание.

Передав с совой донесение об обнаруженном убежище стрелков, троица двинулась дальше.

Перейдя через перевал, разведчики заметили подготовленное большое убежище, но, судя по всему, горцам надоело сидеть и караулить дорогу, по которой так никто из врагов и не пошёл, и они удалились, оставив пару стрелков вверху.

А затем разведгруппа спряталась в кусты, потому что по дороге кто-то ехал, напевая песенку. Это оказался График, мальчик лет тринадцати из деревни Мецамор. Он спокойно трясся на осле, который тащил на себе ещё два тюка. Подростка остановили расспросить. Запах из тюков был столь притягателен для лазанца, что тот сразу выдал:

— Продашь табак?

— Бери, дорогой! — ответил График. — Всё равно везу продавать.

Сразу всё стало ясно. Несмотря на войну, торговля со Ссарацастром не прекращалась. Лишь Чунг тихо сказал товарищам:

— Не нравится мне этот пацан.

— Мой пёс не беспокоится, — ответил Он. — Значит, вражды в нем нет.

Курктадже сделал из коры лодочку для остатков своего табака, очистил кисет, запустил полную горсть в тюк, набил кисет до краев и дал Графику медяк. Тот с радостью взял плату и поехал дальше.

Лазанец набил трубку старым табаком, чтобы не разнесло ветром, выкурил, и решил всё-таки попробовать новый. Набил им трубку и довольно проговорил:

— Добрый табак! Хороший табак! Отличный табак!

Через пару минут он вдруг вынул трубку изо рта и возбужденно затараторил, ещё наполовину потеряв свой бедный старкский:

— Отличный табак! Три медяка! Взял один и улыбнулся! Враг он! Войско приведёт!

Осознав наконец, что говорит Курктадже, Он схватился за голову:

— Чунг, я дурак! Я тот ишак, на котором График едет! Ты был прав! Прячемся и следим за дорогой.

Через несколько часов по дороге потянулся довольно большой отряд, который вёл График. А предводительствовал отрядом сам царёк Ицка, печально знаменитый Цацикот. В том месте, где видел разведчиков, График показал на дорогу и заговорил. Издали не было слышно, о чём. Но вглубь зарослей арцхане не осмелились сунуться: разведчики исчезнут, а если кому-то не посчастливится всё-таки их найти…

— Как предупредить наших? Я ещё раз осёл! — тихо сказал Он. — Мой брат Осс в основном войске!

Он быстро написал донесение на тонком пергаменте, прикрепил его к ошейнику пса.

— Луир, Осс! — скомандовал Он.

И умный пёс исчез в кустах. А Чунг послал условным свистом сову следить за псом, несмотря на то, что был день: пасмурно, и сова неплохо сориентируется. Хозяин знал, что подзовёт обратно немым свистком. Сова вернулась сама через два часа с клоком шерсти Луира в клюве. Он Атокарс беззвучно заплакал:

— Не успел Луир проскочить перевал. Они мне за него заплатят! И этот График первым!

Чунг понял, что злобы у мальчика действительно не было. Он спокойно и навсегда считал захватчиков нелюдями, к которым нельзя испытывать никаких эмоций.

Похвалив и покормив сову, дав ей передохнуть, Чунг привязал к лапе своё донесение и дал ей условный свист: лететь на сигнал Асретина. Сова исчезла в ночи.

Асретин, который тем временем прошёл две третьих пути к перевалу и рассчитывал преодолеть незанятый перевал завтра к обеду, вышел из палатки и решил всё-таки посвистеть в этот дурацкий немой свисток. Через полчаса прилетела сова. Прочитав донесение, Асретин заругался:

— Всех разведчиков и горцев-скалолазов ко мне! Командиров ко мне!

На следующее утро отряд Асретина долго пил чай и вино и завтракал. Лишь увидев сигналы зеркалом с обеих сторон дороги, он двинулся вперёд в пешем строю и в полной броне. Лошадей оставили сзади под охраной маленького прикрытия.

Арцхане подготовились основательно. Ранним утром скалолазы перерезали и перестреляли тех, кто готовился обрушить на головы старков камни и отрезать им путь к отступлению. Полностью бесшумно сделать это не удалось, арцхане услышали крики и попытались послать на скалы новый отряд, но тот попал под обстрел и не осмелился двинуться дальше. А железная колонна надвигалась. И вдруг она остановилась. Настало время использовать ещё одно секретное оружие Империи. Арцхане прятались за поворотом и в укрытиях, и ждали приближения врага, чтобы обстрелять его. Цацикот был уверен в победе, одно только жаль, что не разгром будет! Он не знал, что разгром уже близок, но его войска.

Старки начали обстрел огненными стрелами, чадящими каким-то дымом. То же самое стали делать и скалолазы. Арцхане вначале засмеялись, но едкий дым стал заставлять их кашлять, укрываться становилось невыносимо, и они решили атаковать, полагаясь на численное преимущество и на то, что навалятся сверху. Но тут на них обрушился град обычных стрел и болтов, а непробиваемая стена тяжёлой пехоты даже не дрогнула, когда на неё обрушился вал нестройно мчащихся с воинственными воплями арцхан. И горцы побежали. Старки, перебравшись через завалы трупов, помчались за ними, а менее тренированные в беге лазанцы остались добивать раненых и захватывать пленных и добычу. Перейдя через перевал, старки ещё некоторое время преследовали арцхан, которые бежали медленнее, но, будучи настигнутыми, поворачивались и сражались до смерти, что спасало остальных. Пленных было мало: человек десять. Старки ополовинили отряд Цацикота ценой потери всего одного гражданина.

График, не сообразивший бросить осла и сбежать при первых признаках неудачи, попал в плен.

Асретин приказал подвести коней, но затем раздумал двигаться дальше.

— Соберите добычу и пленных! Нас уже ждут в деревнях, и незачем терять людей. Мы их и так здорово побили. Возвращаемся. На перевале мы теперь свою заставу поставим. Пусть набегами промышляет этот разбойник Однорукий!

И отряд пошёл домой. Лазанцы были недовольны.

— Однорукий бы нашёл, где и с какой стороны атаковать, хоть бы его сто раз ждали! А этот побоялся идти дальше!

Как Графика казнили, я рассказывать не буду. Уничтожили и мужчин из его двора. А Чунга Асретин лично поздравил и поблагодарил за спасение отряда, тем более что разведчики перебили ещё десяток арцхан во время их бегства.

— Ты заслужил золотую пластину за храбрость и заслуги. Но её может пожаловать лишь царь или главнокомандующий. Я могу направить Атару письмо с описанием твоих заслуг или же сам наградить тебя серебряной пластиной, и, кроме того, проси, что хочешь!

— Мой мастер велел просить тебя набрать для него орлят. Если ты это сделаешь и отправишь их с лучшими гонцами, я буду рад и больше ничего не попрошу.

— Вот это речь настоящего гражданина и специалиста! Сделаю! — просиял Асретин, гладя по голове сову и угощая её мясом. — Раз не просил, то я дам. Доброго коня, отличное оружие, кошель золота и выбирай любую из девушек или женщин в этой деревне! Тебе первый выбор!

Деревенские поняли, что наказание разорением одного двора ещё не кончилось. Девушек и молодых женщин выгнали на площадь и раздели. Чунг выбрал себе наложницу, посадил её на второго коня и, как герой, направился домой. А гонцы с орлятами и вестью про ещё одну «победу сов» прискакали раньше него.

После этого Лурунсса тоже заставила своего мужа купить наложницу, но обошлось это уже дороже, потому что войны кончились.

К концу войн Хирристрина была заселена на три четверти. У помощников уже были все смерды, а у самого Хирристрина ещё оставались свободные участки. Затем учёному пришлось, несмотря на нежелание, вновь ехать в столицу: на праздник по случаю мира и на народное собрание. С ним вместе отправился Трун с деньгами для покупки наложницы. Сыну вновь пришлось остаться за старшего в деревне, тем более что подрастало много совят.

Словом,

Жил-был учёный,

Страстью одной одержим.

Всем пренебрёгши,

Ради её лишь

На край земли он ушёл.