Глава 14. Стрижка стригалей

Царь Атар немедленно пересел на коня, как только корабль пришел в Дилосар. Дела на севере не терпели отлагательства. А на востоке он был уверен, что Урс легко сдержит в отстроенной и улучшенной крепости ссарацастрское войско неделю или дней десять. А там ссарацастрцы сами уйдут, когда получат вести о вторжении с моря Агаша и двух княжеств. Царица осталась в Дилосаре, а сына-наследника царь направил на юг с сотней граждан и двумя сотнями прочих воинов: он должен был на всякий случай отражать возможные попытки ссарацастрцев совершить набеги по узким тропкам, на которых сохранились еще ловушки Древних, или вдоль злого леса, в котором укрывались выжившие Древние. Заодно нужно было привести к покорности деревни обычных людей и расселить по ним дворян и граждан.

Основная часть женщин и детей обосновалась временно в Арканге, который выглядел наиболее защищенным. Но Кисса, Ириньисса и еще четыре гетеры демонстративно поскакали вслед за царем, желая быть свидетелями славной битвы и немедленно вознаградить ее героев. Остановить этих женщин царь по обычаям Империи не мог, и ему осталось уговаривать их вернуться назад. Это ему не удалось, и в ночи он прискакал к лагерю своих войск с весьма оригинальной свитой.

Первое, что он спросил: идут ли уже степняки? И получил ответ, что, судя по всем признакам, через денек двинутся и денька через четыре будут здесь. Стычки разъездов происходят регулярно, но и та, и другая сторона осторожничают, и, к счастью, пока есть только раненые. Но, к сожалению, кажется, не убито ни одного степняка и как пленные захвачены только несколько слуг-пастухов.

Успокоенный, царь улегся поспать хоть несколько часов, наказав разбудить себя на рассвете.

***

Однорукий барон, оставив небольшой гарнизон в укреплении Аякар, рядом с озером Ая, стремительно двинулся на лазанскую долину. В первой же деревне Чкуасали к нему вышли старейшины, увидев впереди отряда знакомых лазанцев, по поводу которых пустили слух, что они зверски убиты.

— Почему вы с врагами? — прямо спросил самый старый, абсолютно седой, но стройный и крепкий, горец. Чкимтонду было уже сто солнечных лет, то есть почти сто тридцать священных.

— Они оказались смелыми воинами и благородными недругами. Наши павшие бойцы похоронены с честью, их оружие и ценности везут на ослах за нами, а мы решили служить настоящим мужчинам, а не этим недоноскам, которые все время ссорятся между собой, а от настоящих воинов бегают, как зайцы. Небось, они говорили, что нас кастрировали, а затем разрезали на куски?

— Такие слухи ходили.

— Это они хотели такое с нами сделать, чтобы мы не рассказали об их трусости и позоре. А Однорукий вождь хотел было за такую подлость оскопить Цацикота, но решил, что такая презренная и опозоренная личность больше ему пригодится в Ссарацастре, потому что в первом же бою опять побежит. Так что лучше присоединиться к нему и его народу. Они там все богатыри и благородные мужи. Мы подчинились, и с нами обходятся как с честными воинами.

Тут переговоры прервались. С крыши одной сакли выстрелили в Урса. Он боковым взглядом успел увидеть движение и уклонился, в чем ему помог толкнувший его вбок Шитон. А сам богатырь стремительно вспрыгнул на забор, с него перескочил на крышу сакли. За ним то же проделали еще трое старков, несмотря на полное вооружение. Шитон снес голову нападавшему, потом все четверо соскочили вниз и убили всех мужчин во дворе, не получив ни одной раны. Такая сцена показала всем, что шутить не стоит, и что бойцы действительно мощные, смелые и безжалостные.

— Луцмикши сам решил на вас нападать. Он и его семья поплатились. Делайте с женщинами и детьми, что хотите. А деревня подчиняется тебе, Однорукий, — с одобрения всех старейшин произнес седобородый Чкимтонд.

— Мне не нужно твоего соизволения на тех, кто достался мне по праву победителя. Но, если вы немедленно устроите угощение для наших воинов, мы будем рассматривать вас как почетно сдавшихся. По нашим обычаям вы должны в таком случае угостить бойцов, а бойцы имеют право на две похвалы: вещи и женщины. А дальше вы сами понимаете, что нужно сделать по законам гостеприимства.

— Ваши обычаи похожи на наши. Вы правы. Мы виноваты в том, что этого дурака заранее не выгнали и что поверили пустым слухам. А что будет с нами потом?

— Ваши люди имеют право присоединиться как бойцы к моему отряду. Всем будет сохранена жизнь, свобода и имущество. В захваченном нами доме поселится наш человек, который будет править деревней совместно с вами, старейшины. Тут мы захватили шесть женщин. Он выберет любую из них себе в жены, а другие будут нашими рабынями и сегодня будут ублажать победителей.

— Это нас устраивает. Значит, мы остаемся свободными воинами. И как честные бойцы мы готовы тебе служить, Однорукий.

Воины расположились отдыхать, но тут Урс заметил, что из деревни уходит группа из пары всадников и нескольких повозок.

— Кто это? — спросил он у своих лазанцев.

— Здешний азнаур Мтридзаджо с семейством.

(Мы используем для описания быта и общественных отношений горцев кавказские термины.)

Барон вскочил на коня и бросился догонять уходящих. Азнаур был нечто вроде дворянина, вассалами которого были проживающие в этой деревне. А жители деревни, помимо слуг азнаура и рабов, делились на три группы. Джигиты считали зазорным обрабатывать землю. Их наделы кое-как возделывали женщины их дома. Сами они рассматривали как достойные занятия лишь пастьбу овец, охоту, пирушки, курение трубок, набеги и грабеж. Глехи были полноправными крестьянами, но, в отличие от крестьян у старков, джигиты и азнаур брали с них произвольные поборы, правда, относясь все-таки без пренебрежения. Когда глехи становился почтенным старцем, он даже мог войти в число старейшин деревни, тем более что джигиты до старости доживали редко, а тот, кто все-таки доходил до преклонных лет, либо был искалечен на войнах и набегах, либо имел репутацию труса. А месепе были самой бедной и угнетаемой частью крестьян: крепостными бесправными полурабами азнаура.

Догнав повозку с семейством азнаура, его слугами, рабами и несколькими месепе, которые тупо повиновались его приказу отдать ослов и сопровождать его к царю, старки быстро пленили единственного сопротивляющегося: сына азнаура. Сам азнаур пришпорил коня и сбежал, как последний трус, оставив все свое семейство. Урс произнес суждение:

— Слуги и крестьяне сохранят свой статус и свое имущество. Члены семьи труса станут рабами. Ваш азнаур опозорил и обесчестил всех вас, не будет вам никакой пощады и почета. И выкупить вас я ему не позволю. Все ваше имущество поделим по справедливости.

Все семейство вернулось ограбленными догола и связанными. Местных рабов Урс решил в деревне не оставлять, а побыстрее переправить в крепость и дальше в Арканг, чтобы продать в другие страны. В дом азнаура он сразу же вселил одного из своих дворян. Шитону он предложил занять освободившуюся саклю и взять себе жену, но тот предпочел идти дальше и воевать:

— Однорукий! С тобой я завоюю себе не одну, а несколько жен и богатство! И я не хочу отставать от тебя в славных битвах. Я возьму себе дом и жен сразу после конца этой войны.

В саклю вселился один из отличившихся в боях ихлан. Шитон получил теперь старкское имя и род: Шон Скинторан. Ихлане попросили Урса сделать его командиром своего отряда. Барон с удовольствием исполнил их просьбу.

Аориэу вовсю помогал в переводе и всем своим видом выражал радость по поводу того, что крови пролилось мало. Он высказал Урсу на старкском и так, чтобы слышали практически все командиры-старки:

— Теперь вся Лазика на твою сторону может перейти. Надо лишь их царя убить или заставить сбежать.

— Помолчал бы. Мы сами разберемся на военном совете, — оборвал вышедшего за свои рамки слугу Урс. Но слова уже запали ему в уши.

Все джигиты выстроились перед Урсом, желая идти с ним на бой и добычу. Посмотрев на них, Урс остался недоволен. Сразу было видно, что дисциплины у них совсем не было, да и боевая выучка была хуже, чем у любого из отряда Урса: ведь в свободное от набегов время они совсем не упражнялись в военных искусствах, если не считать охоты. И тут Урсу пришла в голову идея.

— Глехи! Кто из вас желает встать в мой строй? У кого есть оружие и хоть какая-то броня, имеет на это право!

Вышло крестьян еще больше, чем джигитов: все они очень желали повышения статуса. Урс сразу же отсеял тех, кто выглядел слабым и у кого оружие было совершенно не в порядке, оставив крестьян по числу джигитов. После этого он заявил:

— Столько воинов мне не нужно. Достаточно половины, но добрых. Поэтому бросим жребий, и каждый крестьянин с джигитом проведут бой на дубинках. Если джигит проиграет бой, он уходит из войска и отдает свое оружие крестьянину.

Более трети джигитов выбыло, потому что крестьяне дрались отчаянно: за повышение своего статуса. Остальные джигиты, как на первый взгляд было странно Урсу, проводили своих бывших товарищей насмешками и восприняли с ликованием приказание Урса всем побежденным сегодня же взять в руки мотыги и начать обрабатывать свои участки. Аориэу тихонько прокомментировал:

— Оставшиеся теперь уверены, что они стали твоими дружинниками. А побежденные у горцев жалости никогда не заслуживают.

***

Аргирисса прибыла в Великий Монастырь Ломо в одежде кающейся грешницы. Ее поселили в женской половине монастыря и через шесть дней вызвали к самому Пресветлому Владыке.

— Грешная дочь моя, расскажи, что тебя мучает?

И Аргирисса начала свою исповедь. Сначала это была обычная исповедь гетеры, виновной в естественных грехах, а затем она рассказала то, что произошло с Тором и как она грубо нарушила все правила важнейшего обряда.

— Я наведу справки. Пока что налагаю на тебя малое покаяние на две недели. Потом опять приходи ко мне.

Через две недели Аргирисса увидела, что Настоятель смотрит на нее с какой-то жалостью.

— То, что ты сделала, может привести к гибельному рецидиву. Случай совершенно необычный, и тебе самой придется почувствовать, как предотвратить худшее, если только это возможно сделать. И ты прошла по такому краю, что только твоя высокая духовная и физическая тренировка позволила тебе не стать йогиней худшего сорта. Ты права, достаточно было тебе сорваться в тантру, и ты угодила бы в объятия Кришны. Именно поэтому твои сестры жестко предупреждали подобные действия, как у вас случилось с Тором, и жестоко карают за такие нарушения. А пока что я налагаю на тебя еще одно малое покаяние на два с половиной месяца, чтобы ты полностью очистилась телесно и духовно перед тем, как попытаться исправить содеянное. Не бойся, заряда, который вы получили, хватит для Тора, по крайней мере, на полгода.

А Тор, не подозревая, что же ему грозит, вновь окунулся в жизнь. И скоро Эсса почувствовала, что в ней зародился ребенок. А через несколько дней к ней прибежала Ангтун и призналась в том же. Так что после ритуалов представления нового хозяина и владению и нового раба хозяину Тор вынужден был тоже соблюдать чистоту.

***

Поздним вечером к Урсу подскакал всадник.

— Барон! Принц Лассор по приказу царя двинулся на юго-восток сдерживать возможные вылазки из Лазанской Долины. А тебе царь велит обороняться в крепости, зная, что самое большее через десять дней войска Ссарацастра уйдут сами. По этой причине он просит в открытый бой не вступать без полной уверенности в победе.

— Я пришлю ответ царю со своими людьми. Отдыхай и присоединяйся к пиру в честь первой почти бескровной победы. Жители этой деревни уже перешли на мою сторону, и я теперь не могу их оставить без защиты.

Урс сразу же написал краткие послания царю и принцу, собственноручно переписал их и велел нескольким своим всадникам скакать в Аякар. Там тем, кто имеет послания к принцу, взять свежих коней и отправиться по разным дорогам с рассветом, чтобы как можно быстрее разыскать принца. А посланцам к царю переночевать, отдохнуть и спокойно ехать к основной армии. Словом, всем стало ясно, что с информацией царя о своих действиях и дальнейших планах Однорукий не торопится. А вот совместные действия с Лассором ему очень нужны.

После полуночи вся деревня оказалась взбудоражена: Урс велел всем своим воинам подниматься и идти на «столицу» Лазики Гуржаани. Эта деревня пышно называлась городом, хотя стен у нее никогда не было, а «ремесленный квартал» составляли несколько лавочек да четыре мастерские.

Столица ожидала нападения, но не на следующий день ранним утром. Ценой трех убитых лазанцев из деревни (все три оказались джигитами), которые слишком рано попытались начать грабить, она была взята. Царек Лианури сбежал, бросив на милость победителя свое семейство. По поводу уже второго «властителя», проявившего такую «мощь духа», Урс немедленно сложил песню:

Раб царствующий

Мор может вынести страна,

Нашествие, раздор.

Но раб, что сел на царство —

Страшнейшее из зол.

Любовница-служанка

Вмиг бывшей может стать,

Объевшийся тупица

Уснет, устав болтать.

Блудница, выйдя замуж,

Становится верна.

Но раб, пришедший к власти —

Погибшая страна.

Пригодны его ноги

Лишь в панике бежать,

Язык свой применяет

Лишь чтобы оскорблять.

Он глух ко всем резонам,

Бессилен он в делах,

И лишь свой громкий голос

Он слышит при судах.

Он силу не применит,

Чтоб защитить народ.

Зато он привечает

Весь алчный, льстивый сброд.

За то, что делал раньше,

Хозяин отвечал,

При всех своих проступках

За спину он бежал.

И, получив в награду

Судьбы зловещий смех,

Раб, что сидит на троне,

Винит в ошибках всех.

И речи легковесны,

И веры ему нет,

Врагов не распознает:

Его страшит весь свет,

Им вертит беспощадно

Приспешников орда.

Ты раб, убивший царство —

И хуже нет раба!

(Вольный перевод Rudyard Kipling «A Servant When He Reigneth»)

К Урсу подвели семейство царька. Возник вопрос, что с ним делать? Держать для выкупа, убить или деклассировать? Аориэу тихонько влез с советом:

— Главное, не допусти, чтобы у царя осталось потомство. Убей всех сыновей, а женщин продай в рабство.

Как ни странно, то же посоветовали горцы.

Старки же склонялись к тому, чтобы задержать семейство до выкупа, а на младшей дочери царя Урсу настоятельно рекомендовали жениться, чтобы стать законным преемником. Аориэу неожиданно поддержал и этот вариант. Урс вновь его прогнал, но по тону барона Аориэу понял, что владетель скоро остынет и опять призовет его к себе. В голове у Урса тяжело ворочались шестеренки. И, наконец, он принял решение. Взяв кошель золота, он велел местному кузнецу срочно сковать железные рабские ошейники на всех членов семейства и золотой для младшей дочери. Когда ошейники были готовы, он велел раздеть всех членов семейства царька, надеть на них рабские ошейники и объявить рабами, предназначенными для распродажи, а младшей дочери — золотой ошейник и объявить ее личной рабыней Урса. После этого он приказал развести всех членов семьи по разным местам и потихоньку отдал приказание, утешая себя тем, что от труса и подлеца род все равно идет гнилой: «Всех мужчин и мальчиков оскопить!»

А дочь он сделал в эту ночь своей наложницей, на следующее утро освободил ее и обвенчался с ней как с младшей женой, дав ей старкское имя Лазисса Гуржани. Так что Урс ухитрился принять оба решения сразу.

После этого Урс пополнил свой отряд лазанцами, опять отобранными по результатам учебного боя, но сейчас брали лишь одного из четырех. Бывших азнауров сразу посадили на свободные крестьянские наделы и заставили участвовать в этих боях. Выигравший первый бой объявлялся воином и забирал оружие и доспехи побежденного. А вот чтобы идти в поход, надо было выиграть еще один.

В Гуржаани Урс задержался на три дня. За это время принесли покорность еще две деревни. Их азнауров Урс зачислил в войско без боя, но сразу предупредил, что крестьяне будут отданы старкам. Они ничего другого не ожидали и были рады, что не посадили на крестьянские наделы.

В последний день пребывания в Гуржаани прискакали гонцы Лассора, который вторгся с юга в долину и просил помощи. Урс быстро поднял еще тысячу воинов-лазанцев и дал к ним двадцать граждан в качестве командиров. Эта полуорда-полуармия пошла на юг, по ходу дела приобретая усилиями командиров форму настоящего войска.

Оставшиеся семь деревень Лазики сдались отрядам Урса почти без боя. Две деревни. оказавших сопротивление, были ограблены, остальные лишь дали контрибуцию продовольствием, вином, лошадьми и ослами. С них даже денег в качестве выкупа не взяли. Так что под рукой Урса теперь оказалось еще десять деревень, каждая под тысячу дворов и под триста свободных наделов,

а Гуржаани в две тысячи дворов. В итоге царство было взято ценой десятка раненых граждан и нескольких десятков убитых лазанцев-союзников.

Прошло меньше недели, а отряд Урса вырос в пять раз (без учета тысячи, посланной на помощь принцу) и владения раза в четыре. Но тут распространились слухи о том, что ссарацастрское войско уже идет. Надо было решать, где и как отбивать его нападение.

***

Бывший друг принца, а теперь добровольный изгнанник Чанильтосинд за четыре дня доскакал до Ликина, а затем нашел местного князя Кантлида, вошел без спроса к нему во дворец (на самом деле в большую саклю), и упал перед его очагом, прося убежища и покровительства.

— Ты кто?

— Я Чанильтосинд, сын Кутрингштанда, из рода Косаток, одного из знатнейших в Агаше.

— Чанильтосинд Косатка, что тебя привело в наши горы?

— Наш царь оказался очарован пришельцами с Севера, старками. Он даже сделал своим приемным сыном и наследников сына их царя и, к ущербу для своей чести, побратался с ним и заключил союз на равных. Более того, князья Аникара и Логима даже рассматривают старкского царя Атара как фактического главу союза. Мне дали почетное назначение быть другом и спутником нового царевича. Но он по ничтожному поводу разгневался на меня и прогнал как собаку, обойдясь со мной хуже смерти. А царь наш собрался подослать ко мне убийц. Вот я и бежал под твою защиту, зная, что ликинцы никому не кланяются, и что ты никогда не выдашь просящего убежища гостя.

Князь Клинсдать внимательно посмотрел на горожанина, пытающегося поступать по обычаям джигитов, позвал священника и сказал:

— Я знаю, что вы, горожане, лживый и подлый народ. Сейчас расскажи правду, как случилось, что царь агашский сделал своим наследником сына столь ничтожного царька и за что тебя выгнали. Если ты вел себя честно, ты будешь под нашей защитой. А если соврешь или допустил подлость, убью тебя собственными руками.

— Если ты заподозришь ложь в моих словах, князь, я готов принять честь умереть от твоей руки. Но я буду рассказывать правду. На мне нет позора подлости, но есть бесчестье такого наказания, которое я не заслужил.

— Я чувствую, что рассказ будет длинным. Садись за стол. Есть и пить я тебе пока не предлагаю, потому что тогда ты станешь моим гостем. Но можешь попросить принести сюда вина из бурдюка на твоем скакуне.

И Чанильтосинд начал свой рассказ.

«Неизвестно откуда пришел флот северян, которые внезапно заняли отвоеванные нашим царем у Проклятых Древних земли. Эти земли мы не заселяли, ожидая, пока пройдут проклятия Древних или их не возьмут на себя жадные и глупые охотники за кладами. Нашим людям их царь высокомерно заявил, что будет с нашим царем разговаривать лишь лично и на равных. А ведут они себя столь нагло потому, что в битве они как полубоги: каждый стоит десятка».

«Когда наш царь милостиво согласился принять их царя Атара, тот повел разговор так невежливо, что было решено устроить поединок. И его наследник, со всей старкской наглостью и отвагой, вызвал на бой не только наследника нашего царя, но и шесть других царевичей, которые были с ним в войске. Он проявил фантастическую боевую выучку, за минуту отрубив всем им головы. Впечатленный этим, наш царь потребовал у Атара в качестве выкупа за семь своих сыновей его сына-наследника, но не на казнь, а для усыновления. Тот отдал собственного сына, понимая, что, хоть они и ужасные бойцы, но их слишком мало, чтобы выдержать настоящую войну с нашим царством. Тем более что старков со всех сторон донимали соседи. Наш царь в восторге от того, что получил такого наследника действительно славного рода, прекрасного бойца, умного, безжалостного, побратался с Атаром и заключил с ним союз. А нам, двенадцати юношам из лучших родов, приказал быть друзьями царевича и его отборным войском».

«У старков превосходное оружие, но заодно они каждый день до изнеможения тренируются в воинских искусствах. Лишь после того, как упадут от усталости, позволяют себе отдохнуть, пировать, любить женщин. Я несколько дней занимался с новым царевичем, и он хвалил меня все больше. Но в один вечер все повернулось по-другому».

«Старки привезли с собой, конечно же, мало женщин. Но блудниц своих прихватили. И для того, чтобы самим наслаждаться и развлекаться с ними, и для того, чтобы они соблазняли наших царей и знать и клали их под ноги старкам. На острове Агоратан такая блудница совратила царя и наследника престола настолько, что те предали старкам защищающих этот остров джигитов-ихлан. Ихлане успели убить в отместку царя, а царевич потерял свою волю и продался в рабство блуднице, лишь бы быть все время рядом с ней. Но старки, конечно же, победили ихлан и поработили их. А те, удивленные смелостью и жестокостью новых врагов, стали их верными псами. Со старками вместе приходят слуги-ихлане, и им раздают наделы наших местных джигитов».

«Самых лучших женщин старки пока что приберегли, поскольку ломать брата своего царя все-таки неприлично, а остатки благородства и чести у них есть. Они привезли в военный лагерь своих обычных блудниц. Надо сказать, что это действительно полностью бесстыдные красавицы, которые привыкли, чтобы мужчины увивались за ними и клали к их ногам свое богатство и свою силу. Они не стесняются даже наготы, если надо очаровать мужчин. У старков не принято таких женщин ревновать и драться из-за них. Они рассматривают общение с красавицами-блудницами как еще один из видов военной тренировки: на хитрость и коварство в бою и в политике».

«Одна из этих блудниц соблазнила нового царевича, который вздумал показать нам, как надо вести военные действия против таких женщин. На следующее утро царевич ее отослал к остальным, но ведь его шлюхой она осталась. Я хотел ее завоевать и из чести, и просто потому, что желал ее как мужчина. Она приняла подарок, а потом закочевряжилась, и я ударил ее. Она помчалась к любовнику, и тот… и тот… и тот прогнал меня как собаку, даже не отругав и не ударив собственноручно!»

«А названый отец его подослал ко мне наемных убийц. Я пропорол заднюю стенку шатра, вскочил на коня, которого с вечера оседлал и собрал в дорогу, и вот теперь у тебя, князь».

— Чувствуется, что ты не врешь! — сказал князь. — Ты, конечно, провинился перед царевичем. Даже его любимую суку не стоило бить, а тем более его шлюху. Если бы он в пылу гнева снес тебе голову, он был бы прав. Если бы он побил тебя как следует, то это было бы самым справедливым решением. Но он предпочел тебя оскорбить и унизить. Ты поступил правильно, когда бежал. Твоя вина смыта несправедливостью, которую с тобой сотворили. Ты будешь гостем у моего очага. Джигиты, отведите гостя в баню и подготовьте пир!

***

Лассор на следующий день получил послание Урса. Через пару часов прискакал еще один гонец, а потом еще один с той же вестью. Принц оценил важность переданного. Однорукий упрямец явно не собирается слушаться то ли совета, то ли приказа защищаться в крепости. Он стал завоевывать Лазанскую долину. Если он действительно это сделает (а шанс есть), то уж слишком жирными станут его владения. Значит, нужно тоже идти вперед, а не прикрывать тылы.

Лазанская долина состояла из трех частей. На юге было царство Алазань, населенное лазанцами. Севернее его от гор отделялась гряда то ли высоких холмов, то ли пологих низких гор, делившая долину на две неравные части: восточную и западную (поменьше). В восточной располагалась Лазика, а севернее ее одно из самых крупных и богатых царств Ссарацастра Кратавело. В западной был Ицк, владения уже известного нам Цацикота, а к северу одно из самых мелких царств Рачало.

Поскольку принц был рядом с деревнями Древних, он послал гонцов в две ближайшие с требованием срочно дать Древних для снятия ловушек на горных тропах. Через несколько часов Древние появились.

После краткого отдыха и совещания на следующий же день утром принц двинулся вперед по двум тропам. Впереди шел позорный раб, за ним пара Древних. Иногда они замечали ловушку и успевали предупредить раба заранее, иногда лишь в последний момент, и уже от его счастья зависело, уклонится он или нет. А иногда он им открывал ловушку ценой раны или, чаще, жизни. Древним явно понравился такой способ: впереди пускать самых несчастливых и ненужных. Это было в их стиле.

К вечеру две колонны принца вышли к двум селам Алазани. После краткого боя оба села были заняты. Правда, принц потерял двух граждан и несколько слуг. В отличие от Лазики, жители Алазани не спешили присоединяться к войску. Не помогала и агитация, что Лазика перешла на сторону старков. Алазанцы и жители Лазики все время были соперниками и смеялись друг над другом. В Лазике алазанцев называли тупыми и жирными боровами, а алазанцы честили лазиков как быков, которые не видят вокруг ничего, кроме баб, драк и жратвы. Несмотря на то, что алазанцы считались менее воинственными, ущерб они нанесли намного больший. Может, еще и потому, что отряд принца был меньше и не внушал страха, а слухи о боевых возможностях старков считались сильно преувеличенными теми, кто хотел бы загладить позор своего поражения.

На третий день боев принцу пришлось даже обратиться за помощью к Однорукому, который охотно прислал ему отряд в тысячу воинов, в основном лазанцев. Стало намного легче. Царь Алазани Укшишвиль предпочел отступить в Ицк. С ним ушли и многие жители, а двигаться дальше принц не мог: все время приходилось отбивать неожиданные наскоки мелких групп, которые почти не наносили потерь, но причиняли кучу беспокойства. Принц ругался:

— Ну что за неразумные горцы! Ведь видят же, что нападать на нас бесполезно, видят, что сдавшихся мы щадим и обходимся с честью, а все лезут и лезут!

Но эта мини-война уже стоила Лассору десятка граждан и сотни воинов. Правда, полторы сотни алазанцев все-таки присоединились к его войску, но потери в гражданах были невосполнимы. Принц уже предвидел выволочку от отца. «Небось, Урс всего пару граждан потерял! Его мне в пример будут ставить. Но он ведь готовился и силы у него побольше. Вон, спокойно мне тысячу этого горского сброда, так называемых джигитов, отвалил,» — думал принц. Такие мысли не добавляли ему хорошего настроения.

Принц попытался было использовать Древних для установки ловушек на тропах через холмы, отделяющие Алазань от Ицка. Но это почти не помогло: понеся потери от ловушек, партизаны стали продираться прямиком через колючие заросли.

Словом, вопрос был не в том, чтобы идти в Ицк, а в том, как удержать уже захваченное.

***

Проснувшись, царь Атар после утренней разминки (в походе старки даже в Империи отбрасывали почти весь церемониал, сберегая силы и время для более насущных дел) собрал узкий военный совет. Генерал Асретин и барон Таррисань рассказали, как они готовятся к встрече степняков. Услышав их план и кое-что осмотрев на месте, Атар понял, что они, основываясь на высочайшей выучке и боевом духе войск, продумали, как завлечь степняков в ловушку и вопрос был лишь в том, как не дать никому убежать из нее. Поэтому царь срочно отправил в Арканг гонцов с требованием немедленно подвезти половину оставшегося греческого огня. А руководить битвой он приказал автору основного плана, Асретину. Барон Таррисань должен был командовать конницей. А сам царь намерен был не вмешиваться, если все пойдет по плану: ведь он не успел узнать и прочувствовать все то, что подготовили двое военачальников. С некоторой иронией он думал, что надо будет в нерешающий момент битвы с мечом в руке ворваться в схватку, но так, чтобы никакой опасности не было. А после этого в истории и в песнях будут его прославлять как выигравшего славную битву (если, конечно, ее выиграют старки; но в победе царь и до этого почти не сомневался).

Поздним вечером пришел обоз с греческим огнем. Его распределили между тремя группами воинов, а ранним утром дозорные с другого берега подали сигнал, что в предрассветной мгле скачут степняки.

Вырвавшиеся вперед самые отчаянные батыры были уверены, что берег не защищен, и в тумане, расстилавшемся над рекой, поскакали через брод. В реке была подготовлена при помощи Древних адская ловушка. Заостренные колья поднялись со дна и пропороли брюхо коням первых батыров. Они несколько замешкались, потеряли натиск, а на берегу уже выстроились старки из приграничной крепостцы, многие голые после сна, но все в доспехах. Мало кто из авангарда вернулся назад, а защитники потерь не понесли.

Попытавшиеся разведать худшие броды выше и ниже по течению, тоже вернулись с сообщением о западнях и о поджидающих на другом берегу копейщиках. Пришлось степнякам повесить копья за спину, взять мечи и двинуться через брод осторожным шагом. Туман уже рассеялся, и было видно, что на другом берегу строй старков жиденький. Но степняки потеряли пару часов.

Если бы сражение было чисто оборонительное, сейчас его можно было бы спокойно выиграть, выстроив все войско на переправе. После второй атаки степняки постреляли бы и ушли. Но битва планировалась в расчете на полное уничтожение вражеского войска. Затягивать степную войну было нельзя.

Когда конница осторожно вошла в реку, жидкая цепь вдруг сломалась, и старки побежали в крепость. Те, кто попытались пришпорить коней, напоролись на ловушки. Неистово ругаясь, степняки стали выходить на берег. Они боялись атаки в момент, когда часть их уже переправится, но ничего не было. Из крепости вяло постреливали, но, когда ее попытались атаковать, стрелять стали интенсивно и отбили атаку с серьезными потерями.

Переправившись и восстановив порядок, степняки, которые уже начали становиться голодными (время приближалось к полудню), развернулись в сторону основного строя старков, занимавших позиции на косогоре. Коннице приходилось скакать вверх при атаке. Но, учитывая трехкратное численное превосходство степняков, они были уверены в победе. С гиканьем лава понеслась на строй, тот распался и побежал.

Степняки не обратили внимания на то, что старки бежали не одной толпой, а группами. Это казалось естественным поведением струсивших жалких пехотинцев. Когда конники уже настигали группы, задние воины неожиданно остановились и выстроили ежи. Между ежами были большие промежутки, конники ринулись туда (кроме тех, кто остались на копьях ежей) и опять попались в ловушки: замаскированные ямы с кольями. Буквально по трупам своих они пронеслись дальше, и неожиданно перед ними выросла вместо хаоса беглецов фаланга. А ежи тем временем успели перестроиться в тонкую, но крайне неприятную линию железной пехоты, закрывающую обход своего строя с левого, дальнего от реки, фланга. На правом фаланга немного не доходила до прибрежного леска. Главные силы по команде бегом двинулась с горы на конников. Степняки попытались обойти строй старков справа, но тут из леса полетел греческий огонь. Они метнулись назад, но с тыла появилась конница старков. Они попытались смять конницу наскоком, но конники метнули перед собой тот же греческий огонь. Батыр хан Эжингойн прорвался вместе с несколькими другими батырами через пламя, но барон одним ударом (это был последний удар меча из торовского булата) разрубил его пополам. При этом меч сломался, барон отбросил его и достал другой. Впечатленные батыры стали сдаваться.

Войско степняков осталось без единого командования. И путь был вроде один: к реке. Хоть половина да спасется. Но, когда степняки подскакали к реке, там тоже загорелись греческие огни, а гарнизон крепости уже перешел реку и поджидал прорвавшихся с копьями с другой стороны брода. Железная фаланга уже не бежала, она спокойно шла, готовясь раздавить попавших в ловушку степняков.

Из фаланги выдвинулся чуть вперед ужасный Крис Колорин. Он легко сбросил с коня одного батыра и сломал ему хребет. Затем столь же страшно разделался еще с тремя. И тораканы почти все полностью пали духом и побросали оружие.

Крис в этой битве получил вторую золотую пластину и дворянское достоинство. Он теперь формально имел право на свой шатер, но в войске колонистов такой привилегией не было принято пользоваться. А вот Крису пришлось. Все единодушно отказались ночевать с ним под одной крышей.

Пленных было в два раза больше, чем старков. Поэтому обошлись с ними жестко. Всех раздели донага, а поскольку степняки плохо ходят пешком, тем более нагими и босыми, это было почти гарантией от побега. Ноги всем связали. Затем разобрались, кто из батыров из других племен. Их отвели в сторону, вернули штаны и объявили, что они будут отпущены после выкупа: один золотой, один баран и один добрый конь за трех батыров. Отпустить просто так было бы некоторым позором для степных удальцов, а сейчас они сочли решение очень благородным и справедливым: плата была практически символической. Между собой они начали в шутку пререкаться, кто из них оценен в коня, а кто в барана. А затем, после того, как их покормили мясом и налили им понемногу водки, батыры, попросив из захваченных вещей пару сазов, неожиданно начали импровизировать песни, воспевая свою и старков храбрость в битве и восхваляя воинственных и честных противников, проиграть которым не стыдно.

Одного из батыров отпустили к тораканам собирать выкуп, дав ему хромающего, но в остальном нормального, коня. По обычаям степняков, если воины воевали за другое племя, выкупить должны были те, кому они помогали. Потом воин и его родичи возмещали выкуп.

Далее, от основной массы воинов отделили почтенных беков и нойонов. К ним подошел царь и сказал, что трое из них будут отправлены собирать выкуп. Беки после перепалки назвали троих счастливчиков. Царь показал на повозку, запряженную волами, стоявшую на другом берегу реки:

— Поедете на ней.

— Но это позор. Мужчины ездят на конях.

— Вы и не будете мужчинами. А чтобы не тянули с выкупом, скажите своим, что через шесть дней со всеми остальными пленными будет проделано то же, чтобы они не мечтали сбежать на родину вместо честного выкупа. Торга не будет. Цена за каждого пленного: добрый конь со всей сбруей и пять золотых.

Цена была приемлемая, хотя всех поразила разница в подходе к чужакам и к тораканам. Вроде бы надо было лучше обходиться с соседями, а тут высказывали всяческое почтение дальним и пренебрежение и жестокость по отношению к ближним.

Беков подвели к арбе, кастрировали, обработали рану и погрузили на арбу. Тораканы завыли от страха. Они поняли, что, если их сородичи протянут, с ними сделают то же самое.

А у царя, несмотря на блестящую победу, на душе было тревожно. Во время битвы прискакал (вернее, дополз, если рассчитать время) гонец от Ликарина. Барон-таки вылез вперед и пошел брать то, что удержать будет тяжеловато. А отдавать обратно — сейчас, на первых порах, когда необходимо создать у всех образ непобедимых воинов и жестких политиков, просто недопустимо.

***

Женщины наблюдали битву из крепости на берегу реки. Зрелище было страшное. По рассказам все казалось гораздо более красивым. А здесь… Сначала лошади с выпущенными кишками, в конце дикие крики заживо горящих степняков. Да, учебный бой выглядит намного красивее.

Но все равно главным чувством была гордость. Их мужчины оказались лучше тех, кто считал себя прирожденными воинами, и не просто получше, а неизмеримо сильнее. Подскакав к женщинам, царь закричал:

— Менее сотни убитых и смертельно раненых граждан! А этих мы раздавили! Теперь они долго полезть не смогут! Почти никто не ушел!

Воины, отходящие от азарта жестокой и тяжелейшей битвы, поздравляли друг друга. Они смотрели на крепость и женщины почувствовали, что ждут теперь их поздравлений и поцелуев.

В общем, все оказалось не так красиво и романтично, как представлялось по романам, песням и поэмам. Сражение было выиграно в первую очередь организацией и пóтом. Смелость людей была лишь основанием для всего этого. Без первых двух компонент смелые воины славно погибли бы, затоптанные численно превосходящими, и на самом деле тоже смелыми и умелыми в бою степняками. А сейчас смелость завлекла степняков в гибельную западню, где их боевые навыки оказались бесполезны.

На следующее утро женщины отправились обратно, подальше от обгоревших трупов, лагеря пленных и прочих «прелестей». Конечно же, каждая из них вознаградила одного из героев битвы. По мере того, как они удалялись от лагеря, неприятные впечатления сглаживались, и оставались воспоминания о смелых и сильных людях, которые шли на верную смерть с улыбкой, а еще лучше, своим искусством повергали сильных врагов, сами оставаясь живыми. Теперь уже виделись картины: как громадные степные богатыри валятся перед невысокими ловкими старками; как батыры-добровольцы поют песни, славя смелость и благородство своих победителей; как пару часов назад безжалостно дравшийся и многократно смотревший в лицо смерти воин галантно и ласково ухаживает за красавицей, которая просто не может перед ним устоять, — и как во время ночи любви сильные воины неожиданно припадали к груди женщины и начинали плакать от страшного напряжения, которое разрядилось неистовой страстью, и от того, что только теперь перед глазами смельчака встали все ужасы и опасности, пережитые в бою. Вот так и создаются песни, романы и легенды о войне…

Вернувшись в Арканг, Ириньисса увидела прекрасное зрелище. Объединенная эскадра под ярким солнцем, движимая попутным ветром, шла на запад высаживаться в тылу Ссарацастра. И вдруг ей вспомнился в последний момент струсивший Ол, грусть заволокла ее глаза и она запела:

Далекий возлюбленный

Я не знаю, мой милый, где ты.

Я теперь на краю земли.

Над горами встают рассветы,

И идут по волнам корабли.

На жемчужный песок упали

Капли горькой морской воды.

И в душе, как живые, вдруг встали

Незабвенной любви следы.

Наяву мы расстаться решили,

Но приходим друг другу во сне,

Парусов корабельных крылья

Принесите любовь ко мне

На суровом, на диком юге,

Даже солнце на север идет.

Донеси, мое солнышко, другу,

Как душа моя ждет и поет.

Здесь мужчины сильны и суровы,

Их объятья и дружба крепка.

Крепче стали их честь и их слово,

Твердо держит оружье рука.

Наяву мы расстаться решили,

Но приходим друг другу во сне,

Парусов корабельных крылья

Принесите любовь ко мне

Приходи ко мне, мой незабвенный,

Паутину довольства развей,

Ждет тебя здесь подарок бесценный:

Жизнь и смерть настоящих людей.

Повстречаю тебя возле сходен,

Расцелую на зависть другим,

Здесь поймешь ты, к чему ты пригоден,

Здесь ты станешь собою самим.

Наяву мы расстаться решили,

Но приходим друг другу во сне,

Парусов корабельных крылья

Принесите любовь ко мне

Вы, на север летящие гуси

Передайте мой зов ему:

Приходи, и к тебе вернусь я,

Приходи, крепче всех обниму.

Приходи, здесь героем ты станешь,

Только здесь свое счастье найдешь.

Там лишь призраки слабых манят,

Там без пользы душою сгниешь.

Наяву мы расстаться решили,

Но приходим друг другу во сне,

Парусов корабельных крылья

Принесите любовь ко мне

***

Аргумент царя оказался действенным. Через пять дней появился табун лошадей, и началась церемония передачи пленных. Сначала освободили чужих батыров, вернув им халаты и шапки. Они расставались со старками почти что лучшими друзьями, некоторые даже побратались со старкскими воинами. Затем, поскольку тораканы пригнали коней не только для выкупа, но и для того, чтобы пленные вернулись домой, как подобает воинам, старки отобрали лучших коней в качестве выкупа. На глазах у взбешенных тораканов большинство старков уселось на новых коней и направилось в тораканские степи. Тем не менее, даже после этого тораканские старейшины не заговорили о мире. Освобожденные пленные в беспорядке пересекли реку, и тут на них напали старки: они сдержали слово отпустить пленных на свою землю, но кровавую баню надо было довершить, чтобы надолго отбить у тораканов охоту воевать. Словом, мало кто из этого племени вернулся домой.

Чужие батыры, придержав коней, хладнокровно смотрели на побоище. Это была уже не их война. Тораканы завлекли их обещаниями одной славной битвы, а после нее легкой прогулки и богатой добычи. Они обманули союзников, и теперь беспощадно покараны. А со старками лучше не враждовать, тем более что общей границы с ними нет. Если тораканы по своей глупости и упрямству пожелают умирать дальше, это теперь только их дело. Степь больше вмешиваться не будет.

Царь дважды лично принял участие в битвах (но выбирал момент и место подключения к бою весьма осмотрительно, чтобы зря не рисковать), и каждый раз его защищал Чиринг, с азартом бросавшийся в бой и стремившийся, чтобы Атару ничего не грозило во время битвы. После первого боя царь демонстративно освободил его и спросил, желает ли бывший ихланский царь дальше служить Атару по доброй воле? Тот сразу согласился и поучил свои первые пять золотых монет в качестве жалования. Во время побоища Чиринг тоже был рядом с царем. Когда немногие вооруженные тораканы (из тех, кто приехали выкупать своих) бросились на царя, Чиринг воспользовался своим новым положением, выехал вперед и не дал им даже приблизиться к царю. А безоружных он перебил пару десятков, сопровождая каждый удар радостным кличем. Царю было несколько неловко, что Чиринг убивает слабых с удовольствием, но такова психика горцев. После битвы Чиринг стал клиентом царя и получил старкское имя Чир Ихиларинг. Царь сказал ему, что как только Чир сумеет на достаточно чистом старкском языке выступить перед Народным Собранием и попросить гражданства, оно ему будет даровано за преданность, смелость и честь. Присутствующие граждане криками поддержали царя. Чир с удовольствием переоделся в старкские одежды, нацепил пожалованный ему меч, и стало ясно, что теперь он будет изо всей силы стремиться усвоить язык и обычаи своего нового народа.

После побоища старки собрали лошадей и направились грабить стойбища тораканов. Захватывать землю на другом берегу реки они не собирались: лезть в степи означало обречь себя на бесконечную войну. А эти упрямцы уже обессилены, их надо заставить на коленях просить мира.

В стойбищах сопротивлявшихся мужчин убивали, бежавших не особенно преследовали, женщин и детей забирали в рабство, слуг и рабов уводили с собой, не понижая статуса слуг. Скот угоняли. Кое-где в степи в балках и около ручьев были небольшие деревеньки. Тораканы со своими крестьянами обходились весьма пренебрежительно и обдирали их беспощадно. Поэтому половина крестьян присоединилась к старкам, которые их не трогали и платили за взятое.

В Арканг потянулись обозы с рабами и скотом. Купцы со всего Юга собрались, чтобы покупать дешевые товары. Крестьян расселяли как смердов на свободные наделы и оговаривали сразу их повинности. К каждым четырем-пяти дворам смердов подселяли крестьянина-старка или варвара-воина, если смерды доставались дворянам.

***

Кутрингштанд, отец Чанильтосинда, отказался от сына, опозорившего его род своим бесчестьем (в данном случае не бесчестным поведением, а тем, что он получил позорное наказание), в тот же час, когда получил весть о случившемся и о бегстве сына. Это было самое разумное: ведь царю либо новому царевичу могло в противном случае показаться целесообразным уничтожить всю семью изгнанника. Сановник призвал к себе своего любимого сына, Чанильштолота, полного младшего брата Чанильтосинда (от той же жены).

Чанильштолота весть о позоре брата застала на рыбалке (он очень любил море и сам ходил под парусом на своем катамаране). Он немедленно направил катамаран к берегу и переоделся в траурные одеяния (юбка из мешковины, лапти на ногах, безрукавка из холста, черный платок на голове, закрывающий лицо, кроме глаз). Тут последовал вызов от отца.

Отец поглядел на сына и сказал:

— Позора на нашей семье нет. Чанильтосинд больше не мой сын и не твой брат. А ты должен окончательно смыть бесчестье нашей семьи. Немедленно переоденься в свое обычное платье, собирайся, иди на своем катамаране к новому наследнику престола, поклонись ему, добейся, чтобы он принял тебя в число друзей. Лучше сделать это не при царе, царь может разгадать твои намерения и казнить тебя. А затем в удобный момент смоешь позор нашей семьи своим геройским деянием: убийством этого злобного существа. Но не спеши. Научись у него всему, чему сможешь, войди к нему в полное доверие, подготовь себе бегство и затем рази наверняка, оставив записку с объяснением, за что мнимого царевича убили. А не удастся уйти, умри доблестно, проклиная жестокого и подлого выродка северян и славя наш род.

— Слушаю и повинуюсь, — ответил Чанильштолот, упал в ноги отца, поблагодарил его за оказанную честь и высокое поручение.

На следующее утро Чанильштолот на своем катамаране в сопровождении яхты, на которой шли слуги и везли его вещи, отправился на юго-запад выполнять поручение отца. О принце уже ходили легенды, и агашец представлял себе его как настоящего демона во плоти, как Обесчещенного, вновь воплотившегося в человеческом облике.

Через десять дней к Кутрингштанду прибыл горец из Логима с посланием от сына. Сын извещал, что он в безопасности, под покровительством логимского князя, и просил денег. Чанильтошлот на глазах у гонца сжег послание и сказал:

— Этот человек больше не сын мне. Тебя угостим, дадим тебе женщину на ночь и деньги в награду за честно выполненное поручение. А своему князю передай: «Изгнанник лишился своего рода и своей семьи. Он целиком в вашем распоряжении. Никого из родственников у него теперь нет, и мстить за него никто не будет». А бывшему сыну моему передай: «Ты больше не сын мне и не член нашего рода. Никакой помощи тебе от нас не будет. Я направил того, кто был раньше твоим братом, чтобы он службой и делами своими искупил твой позор у царевича».

***

Посоветовавшись с лазанцами, прекрасно знавшими здешние места, Урс решил, что, снявши голову, по волосам не плачут, и что хуже всего останавливаться на полдороге. Основная дорога вела через перевал в Долину Кувшинов: самые богатые и населенные места Ссарацастра, его сердце. На перевале стояла старая запущенная крепость. Урс решил, что эта крепость станет западной границей Лиговайи и его владений, и будет кинжалом, направленным в сердце врага. Вот на этом месте он и собирался принять удар полчищ Ссарацастра.

Окончательно повлияло на его выбор известие о разгроме тораканов. Гонец, который по дороге загнал двух коней, заодно привез приказ царя не увлекаться наступлением и при приближении войска царя царей отойти в крепость. Урс прочитал приказ и громогласно объявил всем, что ему предоставлена полная свобода действий, истолковав его так, что ведь в приказе не указано, в какую крепость отойти.

Путь к перевалу лежал через земли народа арцхан, царство Ицк. Цацикот разослал мелкие отряды тревожить войско Урса, а сам решил отступить в Долину Кувшинов к главному войску. Вместе с войском царька собралась уходить куча народу. Все боялись неведомых жестоких «сраков» и прекрасно ведомых лазан, которые и в обычные времена по каждому поводу затевали стычки и набеги, а уж теперь дадут волю своей ненависти. Ходили разговоры, что лучших женщин заберут себе старки, а всех оставшихся, кроме старух и уродин, лазанцы и эти невесть откуда взявшиеся ихлане. Тех, кому оставят жизнь, начисто ограбят и превратят в бесправных месепе.

Цацикот понимал, что благороднее было бы ползти с войском сзади этого медленно продвигающегося сборища беженцев, но это было бы самоубийственно для армии и не защитило бы людей, а, наоборот, подставило бы их под удар. Поэтому плетьми и ударами оружием плашмя его воины проложили себе дорогу сквозь толпу и ушли в долину первыми. А на входе в долину образовалась дикая пробка еще по одной причине. По традиции гарнизон крепости собирал пошлину по паре медяков с человека и досматривал людей и товары, чтобы не занесли болезнь или чего запрещенного (например, дури от Древних). На этой «таможне» местные мытари и пропускали в час по чайной ложке, стремясь еще и содрать с тех, кому милостиво разрешали пройти без очереди или пронести запрещенное. Хватательный инстинкт у них был столь силен, что они прозевали подход старков.

Узнав, что Цацикот уходит, Урс не стал отвлекаться на занятие деревень Ицка, а прямиком двинулся к перевалу. Оценив обстановку перед крепостью, он велел своим построиться клином и прорубать себе путь через толпу, крича, чтобы мирные жители расступились и безжалостно убивая тех, кто будет мешать двигаться. Самых красивых женщин он разрешил захватывать и взять в середину строя.

Толпа в панике расступилась в основном в стороны, и по кровавой дорожке Урс приблизился к крепости. Тут толпа смела заслон мытарей, но сама образовала непроходимую пробку. Расчистив оружием эту пробку, Урс выстроил свое войско так, что все беженцы, кроме тех, кому посчастливилось уже проскочить перевал, оказались отрезаны, копьями оттеснил толпу несколько назад и потребовал от мытарей сдать крепость. Перетрусившие мытари боялись и страшных старков, и своих, которые их могут потом растерзать, если крепость будет сдана без боя. Тогда Урс велел своим воинам начать на глазах у защитников крепости насиловать женщин, и заявил гарнизону, что они сдают крепость не просто так, а за выкуп: жизнь и честь всех беженцев. Если крепость будет немедленно сдана, старки пропустят без всякого насилия и без грабежа всех, кто желает уйти. Если нет — поступят по праву победителей, обращая в рабство, убивая, грабя и насилуя.

Такие «весомые аргументы» убедили мытарей и заодно показали им, что торговаться не стоит. Они стали выходить. Но их поджидало еще одно разочарование. Когда они покинули крепость, внешний строй из джигитов их перехватил, ограбил догола, избил, говоря, что это им наказание за то, что они из-за жадности подставили под удар своих людей, и проводил пинками.

А беженцы действительно после этого полились широким потоком, и никто их не трогал, пока они вели себя спокойно. Некоторых, кто стал рваться по головам и тем самым грозил вновь образовать пробку, сразу утихомирили оружием, и тех из них, кого не убили, обратили в рабство и отправили на работы в крепость.

Женщинам, использованным в качестве наглядного пособия, разрешили тоже идти, но большинство из них предпочло остаться, боясь, что их как обесчещенных убьют мужья либо родители, а тех, кого не убьют, опустят до шлюх и продадут в рабство свои же. Их разобрали в наложницы. Сначала выбирали себе женщин старки, затем ихлане, а затем джигиты. У джигитов это не вызвало нареканий: правильный правитель, по понятиям действует. Но их удивило, что Урс и старки четко следили: если женщина возражает, брать ее себе нельзя. Ихлане объяснили джигитам, что старки вообще по-другому относятся к женщинам, и надо привыкать. А из тех женщин, кто сначала хотел уйти, почти все, посмотрев издали на процедуру распределения наложниц, вернулись назад, решив, что здесь им будет лучше.

Целые сутки шли сплошным потоком беженцы. За это время Урс заставил своих привести укрепления в порядок, насколько это было возможно.

На следующий день подошел царек Кратавело. Увидев войско Урса, он отказался от намерения штурмовать крепость, а когда Урс демонстративно приказал своим оттянуться с дороги, понял, что ему дают проход, и тоже ушел в Долину Кувшинов. А Урс посчитал, что спереди кратавельцы будут не столь опасны, как сзади.

Назавтра утром внизу в Долине Кувшинов показалась лента ссарацастрского войска, а к крепости подскакал небольшой отряд.

— Царь царей Ссарацастра Куструк из Кампатира хочет наедине переговорить со славным воителем Урсом Одноруким.

— Я согласен и клянусь честью, что тебе и твоим людям, царь, никакого вреда не будет нанесено и вам позволят, если мы не договоримся, уйти к своему войску. Но при условии, что твое войско тоже пока остановится на время переговоров.

— Идет, Однорукий, — произнес царь царей.

Царя с двумя охранниками впустили в крепость, а его людям поставили шатер под стенами крепости и вынесли им угощение. Переводчиком служил Аориэу.

Царь начал с того, что отдал дань угощению и лазанскому вину. Виночерпием была горянка из рода азнаура, обращенная в рабство несколько дней назад. Старки бы предпочли наготу, поскольку считали ее намного менее постыдной, чем всяческие ухищрения показать и вместе с тем скрыть, но по советам лазанцев и Аориэу, девушку одели в полупрозрачное платье. Царь вежливо похвалил девицу, и Урс немедленно подарил ее царю. Наконец, Куструк перешел к делу.

— Люди рассказывают, что ты можешь быть и безжалостен, и гуманен. Я вижу, что ты, хоть и вырос не в наших традициях, умеешь поступать так, что наши люди тебя понимают и уважают. А в том, какой ты полководец и какие у тебя воины, мы уже убедились на собственной шкуре.

— У нас, старков, принято считать, что если тебя начинают сильно хвалить, тебя собираются обмануть, — прямо резанул Урс.

Царь царей поморщился от такой невежливости.

— Ты говоришь так резко со мною, как будто ты — царь царей или царь своего великого царства.

— Я владетель своих владений, которые я честно взял мечом, и свободных людей, которые пришли вместе со мной. Мы привыкли все друг другу говорить прямо. И если ты, царь царей, и твои люди хотят с нами сотрудничать и дружить, вам нужно принимать нас такими, какие мы есть. У вас на земле мы не будем наводить свои порядки, но и не станем кланяться всем по чужим обычаям. А насчет отношения к лести… мы взяли пример с Победителей.

Куструк почувствовал недосказанное: «А вы берете пример с Кришны».

— Ну ладно. Общаясь с агашцами и скаратцами, мы привыкли, что горожане с низин любят, чтобы с ними говорили мягко и льстиво. У себя в царстве я говорю прямо, а вот в Совете Царей уже приходится расцвечивать речь. Но ты ведешь себя как равный с равным.

— Сейчас мы воюем. После того, как война решит, станет ясно, кто выше, а кто как пыль под ногами. А пока что разумнее всего говорить на равных.

— По тому, как ты это сказал, понимаю, что ты уверен: пылью станем мы. Но не заносчивость ли это? Ты посмотри вниз, сколько войск я привел с собою.

— Торакане тоже привели с собой целую орду. И никто не ушел назад. Так что молись, чтобы твое войско ушло назад без больших потерь.

— Ты правду говоришь, Однорукий?

— Разве я похож на людей, которые, как стыдливо говорят политики и мошенники, «лукавят»?

— Ты похож на человека, который может применить в битве любую хитрость.

— Ты неправ, царь царей. Только такую, которая не противоречит чести.

Куструк расхохотался.

— Еще раз вижу, что я принимаю правильное решение. Ты понравишься нашим народам. И ты мог бы пасти их стальным жезлом и сделать из Ссарацастра могучую силу.

— Зачем ты мне это говоришь? Я могу тебе, государь, ответить прямо: то, что лежит ниже гор, мы заберем в наказание за вашу попытку склонить меня к предательству и за то, что вы по глупости и самонадеянности своей влезли в войну. Но ваше государство нам просто не нужно. Разбирайтесь со своими делами сами.

— Прекрасно! Значит, Лиговайе Ссарацастр не нужен. Ты сказал мне очень важную вещь. И можешь ли ты столь же прямо сказать мне, правда ли, что у вас теперь союз с Агашом?

— Правда. Наш царь и царь Агаша теперь братья. А нашего бывшего наследника Кринсора, который в одиночку убил на поединке семь агашских царевичей, их царь теперь усыновил и сделал своим наследником, дав ему такое имечко, что у меня язык сломается, если я попытаюсь его произнести.

«Тлирангогашт», — вдруг произнес Аориэу, и оба переговорщика улыбнулись.

— Невероятные вещи ты рассказываешь. Но чувствуется, что не врешь.

— Я вру только для пользы дела. А сейчас обманывать было бы вредно для нас всех.

Ошеломленный такой прямотой, царь выпил свою чашу и протянул ее рабыне, чтобы та наполнила ее вновь. Урс тоже выпил свою.

Аориэу стремительно перебирал в голове варианты, стремясь найти наиболее гармоничный. Он уже понял, что царь царей, в тоскливом ожидании неминуемого поражения и затем позора на Совете Царей, попытается передать власть над Ссарацастром Урсу. Какой великолепный шанс гармонизировать этот клубок взбесившихся змей! Его упускать нельзя!

А царь царей еще раз убедился в том, что принятое решение правильное. Он не питал иллюзии по поводу того, что его воинство с ходу возьмет крепость. Конечно, джигитов не удержать и они попытаются. Откатившись, неделю будут зализывать раны и пьянствовать с горя. Потом еще неделю препираться, кому строить осадные орудия? Так что месяц этот Однорукий, вероятнее всего, удержится, а затем подойдет войско Агаша и начнется избиение… Нет, надо говорить прямо.

— У меня есть предложение к тебе, Однорукий. Я должен отдать приказ своему охраннику.

— Отдавай.

Охранник передал царю изящный венец. Царь, сняв походную шляпу, надел его себе на голову и выпрямился. Урс почувствовал, что и ему нужно встать.

— Я, царь царей Ссарацастра Куструк, провозглашаю царем благородного и славного воителя Урса Однорукого и жалую ему честно завоеванное им царство Лазика, наследником которого он стал как зять его последнего царя, опозорившего себя бегством. Я добавляю к этому царству крепость Кулитран и крепость Аякор вместе с прилежащими землями. Я снимаю с себя корону царя царей и передаю ее достойнейшему. Я извещаю царя Урса, что Совет Царей большинством голосов решил в случае, если ты примешь царскую корону и я, Куструк, добровольно сниму с себя венец, избрать тебя царем царей. Я готов поклониться тебе, как царю царей. Дано в крепости Кулитран в третий день десятого месяца года синего ворона.

— Что такое? Мне опять предлагают предательство?

— Нет. Став царем царей, ты обеспечишь мир народу Лиговайи и сможешь заключить прочный и справедливый союз между своим царством и царством большинства твоего народа. Подумай, именно это нужно сейчас Лиговайе.

Урс понял, что резон в словах царя есть. Голова его начала раскалываться. Так хочется навести порядок среди этих горцев! Но нет, он же не царь над рабами царя! Он — владетель для граждан! И такое решение в одиночку он принять просто не может, потому что решать здесь должен народ.

— Царь, то, что ты рассказал, очень важно и твое предложение лестно для меня и моих людей, — подчеркнув последние слова, ответил Ликарин. — Но я не деспот над рабами. Я — вождь свободных людей, граждан. Они должны решить вопрос, останутся ли они гражданами Лиговайи или же станут гражданами вновь образованного царства. И поднять меня до царя должны сначала они. А уж признать титул можешь ты. Так что давай сейчас спокойно пировать. Твоих людей я позову в крепость и угощу как следует. А завтра утром ты выступишь со своим предложением перед нашим народом. А я после тебя объясню Народному Собранию моего владения, какие же преимущества все граждане получат, став господами Ссарацастра. и какие обязанности им придется при этом на себя взвалить. Так что готовь убедительную речь. Лучше, конечно, было бы, если бы ты произнес ее на Древнем языке, но, если тебе хочется выражаться свободно, мой слуга переведет ее на старкский.

Последнее предложение Ликарин произнес на Древнем языке.

— Тогда я немедленно пошлю своего человека за священником, чтобы он помог мне составить речь, и заодно передам воинам, чтобы не беспокоились и ждали до завтра, — произнес царь царей, считая, что убедить Народное Собрание не составит труда.

Правда, в голове у Куструка уже стало вырисовываться ощущение некоторой ловушки. Но он неправильно понял сигнал опасности. Он решил, что старки возьмут на себя роль знати во всем Ссарацастре. Но царей-то они заменить не смогут… А сами старки в этом случае сыграют роль цемента, который скрепит Ссарацастр. Тысяча человек в следующих двух поколениях рассосется в окружающем их обществе, но зато знать разных царств будет ощущать себя единым целым. А как этого не хватает сейчас! Так что стоит пойти на такое.

Как следует попировать Куструку не удалось. Он со священником весь вечер оттачивал речь, а затем попросил Урса перенести Народное Собрание еще на день, а то он не успевает как следует подготовиться. Урс улыбнулся и сказал, что он тоже хотел униженно просить об этом Куструка, поскольку он разослал гонцов ко всем гражданам своего царства (эта оговорка порадовала Куструка), но к утру многие из них прибыть не сумеют. А на таком важном собрании должны присутствовать по возможности все. Лишь после этого Куструк с Урсом как следует выпили.

Весь следующий день Куструк заучивал свою речь, а в крепость съезжались граждане из деревень Лазики и Лиговайи. Несколько джигитов из войска Ссарацастра подскакали к крепости. Царь царей вышел к ним, переговорил, успокоил и сказал, что завтра утром на Народном Собрании будет все решено, и пусть они готовят пир в честь новых джигитов-старков.

***

Подготовить десант в тыл Ссарацастра оказалось делом не одного дня. Пришлось сразу же вновь собирать распущенные после замирения войска княжеств, корабли подготавливали к рейду, старки и агашцы собрали несколько осадных машин, затем разобрали их и погрузили на корабли. После битвы с тораканами пригнали еще табун лошадей, которых надо было разместить на кораблях. Словом, хлопоты заняли полмесяца.

Первую неделю всем руководил царь Ашинатогл. А затем он вызвал к себе наследника.

— Сын мой, за это время ты уже немного овладел агашским. Теперь ты мог бы сам командовать нашей армией. А теперь насчет войны. Царь Атар присвоил себе твое предложение. Ты провидел план войны, а он высказал его затем как свой. Это правильно, произнести решение должен высший. Тем более что тораканов все равно пришлось разбивать ему. И сдерживать ссарацастрские полчища, пока мы не вставим им иглу в брюхо, тоже ему. Но и ты показал себя достойным руководить войском. Я хочу отправиться в Калгашт. В царстве накопились дела. А командование объединенным войском и флотом вручаю тебе.

Тлирангогашт понял, что это — решающее испытание, сможет ли он стать достойным царем мощного царства. Заодно он сразу же сообразил, что князья с радостью примут его в качестве командующего. Ашинатогл был бы непререкаемым авторитетом со всеми достоинствами и недостатками такового. Против его решений никто не осмелился бы возразить. А тут можно будет и возразить, и дележ добычи, как князья рассчитывают, станет справедливым. Конечно, и Ашинатогл мог бы проявить при дележе благородство и справедливость. Но если ему стало бы угодно взять себе львиную долю, никто не сказал бы ни слова.

А что главнокомандующий объединенными силами очень молодой, это никого не смущало. Главное, происхождения высочайшего и репутация убийственная. В этом одно из преимуществ монархии: ведь молодость порою способна на такие дерзания, перед которыми человек более зрелого возраста остановился бы.

Внутри себя Тлирангогашт решил, что войну он завершит в Долине Кувшинов, в столичном городе Ссарацастра. И, не колеблясь, принял предложение отца.

Как и ожидалось, оба князя были только рады, когда Ашинатогл формально вынес на их обсуждение решение о передаче командования царевичу. Ведь иначе командование было бы поручено одному из них, и второй был бы ущемлен. А идти на бой под руководством простого генерала князьям гонор не позволил бы. Обсуждение превратилось в восхваление достоинств Тлирангогашта и в последующую пьянку. И армия встретила совместное повеление царя и князей ликованием. Репутация царевича была сейчас высока во всех слоях: и у знати, и у офицеров, и у простых воинов.

Перед отъездом царь сделал Тлирангогашту еще один подарок. Он устроил ужин на двоих, немного выпил, после того позвал одну из своих охранниц, налил ей вина и велел сыграть на лютне. Та, видимо, уже не первый раз делала такое по просьбе царя, и подыграла ему, пока тот спел арию из героической агашской пьесы. После чего царь и охранницы (они незаметно вошли в шатер во время пения; видимо, то, что царь распелся, было признаком прекрасного настроения) со значением посмотрели на Тлирангогашта. Пел царевич за время пребывания в агашском лагере всего раз, но в ситуации, когда это стало знаменито. Тлирангогашт взял лютню и стал петь песни из спектаклей Театра Души. Пел он по-старкски, но и мелодия, и весь словесный орнамент давали возможность почувствовать всем, что это песни про героев, про высокую любовь, долг и героическую смерть. После этого одна из охранниц запела песни на своем языке, их аура была такая же. А царь спел еще пару героических арий. По ходу дела все осушили по нескольку чаш вина. И тут царь спросил охранниц:

— Любите ли вы моего сына?

Они переглянулись, и старшая из них неожиданно серьезно сказала:

— Все мы готовы отдать за него свою жизнь, и были бы рады, если бы он позвал нас на ложе.

— Не будет ли для вас обидой, если я передам вас ему?

— Нет, хозяин! Мы будем рады ему служить.

— Тогда с этой минуты вы охранницы командующего армией и наследника престола, а не царя. Если вы все влюбились в него, опасно вас оставлять на службе у меня, — и царь басовито рассмеялся, показывая, что все случившееся входило в его расчеты и приятно ему.

Принц был ошеломлен. Женщины-охранницы были старше его. Он спросил их о возрасте. Младшей было двадцать три священных года, а старшей тридцать. Заметив некоторую растерянность приемного сына, царь сказал с улыбкой:

— Идти на верную смерть не боялся, а перед женщиной дрожишь!

— Любой мужчина дрожит перед сильной женщиной. Это единственный случай, когда бояться поединка не позорно.

— В этом лагере ты теперь больше не найдешь себе достойных женщин, а без них нельзя. В Ссарацастре тебе придется начать создавать себе гарем из пленниц, но и они ведь не будут достойны тебя. А эти воительницы защитят тебя и от врагов, и от смертной тоски, и от отчаяния. Ведь мужчине не стыдно утешиться в объятиях достойной женщины, когда у него наступает момент отчаяния. А такие дни в жизни каждого бывают. И еще тебе скажу. Предают друзья. Предают жены и дети. Эти женщины никогда не предадут. Но могут убить, если ты совершишь подлость по отношению к ним.

И царь расхохотался, показывая, насколько невероятным кажется ему последнее предположение.

— И еще одну вещь я должен тебе сказать. Ты обязан за время похода довести своих друзей до такой степени преданности тебе, что они должны по одному твоему слову быть готовы убить собственных отцов… Да и меня тоже.

— Отец! Как ты можешь такое говорить?

— Могу именно потому, что знаю, что ты никогда им не прикажешь такое сделать, — и тут царь тяжело вздохнул и добавил: — если только я не сойду с ума. Тех, кто не сможет дойти до такой верности, убивай. Причина для этого всегда найдется. А свободные места заполняй другими по собственному выбору.

Принц вновь призадумался. Задача, которую поставил отец, как теперь ему стало ясно, это минимальная гарантия выживания после того, как Тлирангогашт одержит победу и вернется в «нормальное» общество придворных и интриг. Конечно, интриги, а порой и убийства родичей, случались и в обществе Империи, но здесь законы взаимодействия явно были жестче. Зато тренировка и обучение детей намного мягче. Так всегда: «гуманность» и мягкотелость в одном оборачивается страшными последствиями в другом. И вдруг его поразила мысль:

«А ведь мыслителям из таких обществ, где подлость является законом во взрослом мире, зато сюсюкание — законом при обращении с детьми, вполне может показаться, что мы, старки, заслуживаем сожаления! Ведь у нас с детства гражданам вбиты понятия чести и достоинства, из-за этого мы якобы зашорены в своем восприятии мира и в своих общественных отношениях. Я-то вижу, что на самом деле вовсе не так. Да и оба моих отца прекрасно понимают это. Иначе царь Агаша не сделал бы меня своим наследником».

На следующее утро царь Ашинатогл отбыл на своем корабле в Агаш.

***

Народное собрание началось через два часа после восхода солнца. Граждане расположились на площади мытарей перед крепостью в полном вооружении, подчеркивая серьезность момента и заодно не желая оказаться захваченными врасплох вылазкой стоящего в паре верст ссарацастрского воинства.

В предыдущие дни отдельные группки ссарацастрцев пытались пробраться мимо крепости, чтобы пограбить в долинах за нею. Их безжалостно останавливали оружием, и когда царь царей узнал об этом, он только сказал:

— Наши джигиты всегда сломя голову лезут в драку. Их невозможно остановить. Вы поступаете правильно: они нарушили приказ и больше не мои воины. Захваченных в плен можете казнить, можете сделать рабами. Только не надо их позорить и после этого отпускать на волю.

Барон Урс Однорукий начал с того, что собранию оказана высокая честь и на него возложена высокая ответственность. Граждане должны выслушать царя царей и дать достойный и разумный ответ на его неожиданное предложение. Куструк порадовался такому введению в свою речь. Он уже начал понимать, что здесь владетель не имеет права заставить граждан изменить свой статус. Это могут решить лишь все граждане совместно. В принципе в некоторых из ссарацастрских царств были собрания воинов, а собрания знати в большинстве. Так что подобный подход не был чужд миру горцев. И, собравшись с духом, царь царей начал самую ответственную в своей жизни речь.

«Свободные граждане, пришедшие на нашу землю под предводительством славного вождя Урса Однорукого! Свободные народы Ссарацастра приветствуют вас и приглашают вас в нашу семью. За последние века многие славные и воинственные народы приходили сюда и оставались здесь, покоренные нашими прекрасными горами и долинами, нашими страстными и верными женщинами, нашим вином. Ведь не зря наша главная долина зовется Долина Кувшинов. Все они сохранили свой язык и свою культуру, и живут рядом друг с другом как одна большая семья, где порою бывают ссоры и драки, особенно после вина, но, когда приходит на нашу землю недруг, мы все как один встаем против него».

«Я вижу, что вы — добрые и смелые воины. Вы можете быть безжалостны к врагам и благородны с друзьями. А эти два качества как раз то, что объединяет все наши народы. Все наши народы — народы доблестных джигитов, которые могут и подраться, и помириться, которые выше всего ставят воинскую доблесть, честь и щедрость. Вы можете войти в нашу семью как одни из старших ее членов».

«Я вижу, что вы недовольны. Мне кажется, вы считаете, что я пытаюсь вас оторвать от ваших братьев, что остались на равнинах. Но это не так. Вы просто будете жить теперь по-другому и в других условиях, вы все равно будете несколько отличаться от ваших равнинных братьев. Горы воспитывают суровых и смелых воителей, а равнины — тех, кто ищет покоя и довольства. Войдя в нашу семью, вы станете залогом вечного мира, союза и дружбы между Лиговайей и всем Ссарацастром. Ваши равнинные братья станут нашими братьями. Любой недруг, напавший на них, станет нашим недругом. Они будут давать нашему союзу богатства, а мы армию из бесстрашных и искусных бойцов. Вместе мы будем непобедимы, и ваш царь Лиговайи сможет возложить на себя корону императора Юга».

«А чтобы обеспечить все это, я, если вы, свободный народ, согласитесь войти в нашу семью свободных народов, сейчас же на ваших глазах передам свой венец царя царей вашему вождю. Я привез с собой также корону Лазики, снятую нашим Советом с трусливой башки их царя. Ваш вождь коронуется как царь Лазики, поскольку он имеет на это право как зять последнего царя. А Совет царей уже решил: после того, как он возложит на себя царскую корону, и если я добровольно сниму с себя свой венец, что я сейчас и делаю, он становится царем царей Ссарацастра. А это избрание пожизненное».

Царь царей передал корону Лазики Урсу, и тот держал ее в руках, дожидаясь решения собрания. Про себя Урс уже кое в чем был уверен, ведь старки весь прошлый день обсуждали предложение Ссарацастра, и уже, в общем, было ясно, как они к нему относятся. Свободный народ должен был сейчас проявить свою волю и принять мудрое решение. Урс уже знал, что воины назначили оратора от себя, чтобы ответить Куструку и самому Урсу после их речей. Но многое зависело сейчас и от речи царя царей. А тот продолжал:

«Будучи царем царей, ваш вождь заключит честный и прочный мир и союз с Лиговайей. Но это не единственное, на что мы надеемся. Однорукий показал себя в Лазике прекрасным воителем и прекрасным правителем, понимающим дух нашего народа. И мы уже видим, что не все у вас такие. Ваш принц, сейчас пытающийся завоевать Алазань, восстановил против себя и против старков весь тамошний народ, пытаясь наводить свои порядки. Вы скажете, ведь Однорукий тоже безжалостно наводил свои порядки. Но ваши понятия близки к нашим понятиям. Он действовал так, чтобы поправить наши нравы, законы и обычаи. Он стремился, чтобы они сочетались с нравами новых господ царства, а не пытался все сломать и переделать по-вашему. В качестве царя царей Урс мог бы оживить весь Ссарацастр и навести в нем лучшие порядки».

«А вы станете знатью нашего государства, наряду с древними и почтенными знатными родами других народов. Те из вас, кто пожелает поселиться в других царствах Ссарацастра, станут владетелями и командирами в войсках. А те, кто останутся на вашей новой родине Лазике, будут благородными азнаурами. Все наши лучшие семьи будут считать за честь породниться с вами, у каждого из вас появится по нескольку знатных жен-красавиц. Неужели вам не хочется стать почтенными, богатыми и знатными людьми в славном государстве?»

Царя царей насторожил смешок, пронесшийся по рядам граждан. Он не так хорошо знал Древний язык, чтобы на ходу перестроить речь, но попытался кое-что изменить.

«Слушайте внимательно! Я уже понял, что вы считаете себя лучшими воителями, чем наши джигиты. Но ведь вам предложили стать азнаурами, а не рядовыми воинами. А в других царствах вы сможете подняться и выше. И нашей армией будет командовать ваш царь царей. Он ваши заслуги оценит и вознаградит по достоинству».

«Словом, я надеюсь на то, что вы примете мудрое решение. Оно приведет наши народы к прочному миру и союзу, а вам откроет такие пути к власти и славе, которые вам не могли даже сниться. Вы видите, что я пришел к вам с честными предложениями и с открытой душой. Я надеюсь, что вы примете их так же честно и с открытой душой».

Честно говоря, собранию понравился Куструк. По сравнению с теми царьками, с которыми они встречались раньше, это была личность. И сотник Сунг Краторус, который должен был ответить от народа, несколько изменил в уме свою будущую речь и свои предложения Народному Собранию. Да и Урс решил несколько изменить свое поведение.

Речь Урса была краткой.

«Граждане! Вы слышали предложения царя царей. Я не вижу в них подвоха. Но вы сейчас должны сами выбрать. Перед нами стоят следующие альтернативы. Первая: мир или война. Вторая: гражданское общество, где вы будете полноправными гражданами, и где почти у всех вас владения ваши будут ограничиваться четырьмя-пятью дворами крестьян или столькими же рабами и слугами в городе. Или, наоборот, знать в государстве царей, азнауров. джигитов и бесправных крестьян, где вы не будете сами зарабатывать на жизнь, а будете лишь воевать и управлять. Третья: остаемся ли мы на Юге единым народом старков или делимся на горцев и равнинных. Четвертая: просить ли нам принца Лассора очистить Алазань или помочь ему замирить ее. Ваш ответ предопределит решения всех этих альтернатив».

Царь царей был, в общем-то, доволен комментарием Урса. Тот не высказал своего отрицательного отношения к предложению. А что упомянул насчет Алазани, все правильно: если у старков царь ответственен перед народом, он должен показать народу последствия выбора. И теперь Куструк был уверен, что никто в здравом уме не променяет мир на войну, руководство на необходимость самому зарабатывать, независимость горцев на подчинение царю с равнины. А последнее… надо же показать, что решений без недостатков не бывает! Куструк ожидал голосования, но вместо этого на трибуну поднялся сотник из народа.

— В чем дело? — удивился Куструк.

— У нас ведь граждане. Любой гражданин имеет голос и право высказаться. Граждане поручили Сунгу Краторусу высказаться от их имени, — ответил Урс.

Сотник слегка поклонился, как равным, Урсу и царю царей и начал речь по-старкски. Аориэу переводил ее для царя царей.

«Твое величество, царь царей Ссарацастра! Мой барон Урс! Сограждане и соратники, которые возложили на меня обязанность говорить от их имени! Мы выслушали честное и даже справедливое предложение наших соседей. И мы увидели весьма достойного властителя, который готов снять свой венец, чтобы его государству было лучше. На благородное предложение должен быть дан благородный ответ. Вчера мы весь день обсуждали слова Совета Царей. Сегодня мы услышали их из уст самого Царя Царей и получили от него прекрасные разъяснения ко многим нашим вопросам. И теперь я могу приступить к изложению того, до чего мы договорились большинством народа».

«Мы посмотрели на ваши земли. Богатейшие земли! Мы посмотрели на ваших крестьян. Несчастные и забитые месепе, глехи, страдающие от произвола и становящиеся уважаемыми лишь в глубокой старости, Мы посмотрели на ваших воинов. Высокомерные джигиты, которые боятся взять в руки молот или мотыгу, будучи уверены, что достойно мужчины держать в них лишь меч, лук, пастуший посох или чашу вина. Мы посмотрели на ваших военачальников. Трусливые азнауры, жалкие, подлые и жестокие царьки».

«А теперь посмотрите на нас. Мы держали в руках мотыги либо молоты. Но каждый из нас в бою стоит трех ваших джигитов, а когда мы в строю, то и десятка. Земля у нас беднее, но наши свободные граждане-крестьяне превратили свои наделы в богатейшие источники наилучших продуктов. А ваши крестьянские наделы возделаны отвратительно, особенно у так называемых джигитов. Каждый из нас мог бы командовать и руководить лучше, чем ваши азнауры. И править вашими царствами лучше ваших царьков».

«Теперь посмотрите, что получится, когда мы станем вашими людьми. Разве смогут Однорукий и наши люди терпеть на царских тронах жалких интригующих ничтожеств? Нам придется самим становиться царями. Разве нашим царям нужны будут ваша знать и ваши азнауры? Мы их всех посадим на наделы и дадим в руки мотыги, а кто заерепенится, превратим в рабов. Разве ваши воины-джигиты стали сильнее от того, что они мотыги в руки не берут? Мы повсюду устроим такие же бои, которые Однорукий устроил в Лазике, и воинами будут не те, кто выпячивает грудь и хвастается подвигами предков, а настоящие бойцы. И всем джигитам придется взять в руки мотыги либо молоты и вместо того, чтобы курить трубки и пить вино, работать и тренироваться в военном искусстве до седьмого пота. А когда уже этот пот сойдет, вот тогда идти в баню его смыть, пить вино, обнимать женщин и курить трубки».

«Ты видишь, царь царей, какой беспорядок мы внесем в твое царство. И сами мы получим не мир, а кинжалы из-за каждого угла и яд в каждом бокале вина. Лучше мы честно подеремся с вами и раз и навсегда покажем вам, что дело не в том, горцы или жители равнин, а в том, у кого дух крепче и кто лучше умеет воевать».

«Я прямо говорю тебе, царь царей. Увидев ваших царьков, услышав, как вопил Цацикот, когда его пригрозили кастрировать, как он обделался при этом, как затем он весь в дерьме и без штанов бежал к своим, вспомнив, как он до того стремился смыть позор не доблестью и подвигами, а пытками и казнями тех, кто этот позор видел, увидев, как царь Лазики бежал, бросив своих людей и свою семью, мы удивляемся, как эти ничтожества выбрали царем царей такого достойного человека. Видимо, тогда их прижали не менее сильно, чем сейчас».

«И мы предлагаем тебе, Куструк, великую честь. Ты видишь, что наши граждане сильнее твоей знати. Мы редко кого принимаем в гражданство. Ты честно предложил Урсу стать царем царей, а нам знатью вашего государства. Знатью у вас на Юге мы уже и так стали. И мы предлагаем тебе, на которого эти трусливые рабы царствующие возложат всю ответственность за неминуемый разгром, более высокое, почетное, а главное, прочное положение. Сними венец, отошли его царю Атару, а сам становись полноправным гражданином Лиговайи. И вся твоя семья получит гражданство».

«А если хочешь привезти мир, то тебе достаточно лично поехать к царю Атару, поклониться ему как высшему и вручить ему свой венец. Тогда мир и союз будет точно обеспечен. Насколько мы знаем нашего царя, он вернет тебе твой венец и обеспечит тебе такой почет и положение, что трусливые шакалы, окружающие тебя в Совете царей, пикнуть не посмеют. А кто посмеет, того вы с Атаром немедленно замените на достойного гражданина Лиговайи».

«Но если тебе твоя честь не позволяет бросить в беде своих людей, и ты предпочтешь воевать в безнадежной войне, то мы говорим: в любой момент тебе и твоей семье обеспечен наилучший прием у нас и гражданство».

«Короче говоря, я предлагаю свободному народу проголосовать за следующее».

«Мы благодарны царю царей Куструку за честное и благородное предложение. Мы с сожалением отвергаем его и предлагаем царю лично встретиться с нашим царем, чтобы обсудить условия честного и прочного мира и союза. Мы настоятельно и единогласно рекомендуем нашему царю и нашему общему Народному Собранию по первой просьбе упомянутого Куструка даровать ему полное гражданство Лиговайи. Если царь царей отправится к нашему царю, мы совместно со ссарацастрцами дадим ему достойную свиту. Если же он вернется к своей армии, перемирие считается прекращенным с того момента, когда он поднимет свой флаг над шатром в лагере ссарацастрцев».

Царь был поражен, что простой сотник так четко и безжалостно сформулировал решение. Урс демонстративно возложил на себя корону Лазики, чтобы решение собрания могло быть немедленно реализовано, и поставил на голосование предложения Куструка и Краторуса:

— Те, кто за предложение царя царей, отойдите влево! Те, кто за предложение Краторуса — вправо.

Все граждане двинулись направо. А Урс снял корону и велел своим людям отвезти ее к царю Атару.

Куструк предпочел вернуться к себе, хоть и знал, что царем царей ему осталось быть недолго. В тот же день ссарацастрцы пошли на отчаянный и неорганизованный штурм и, конечно же, откатились с большими потерями (за время переговоров старки укрепились еще лучше). Старки потеряли одного гражданина, нечаянно убитого стрелой своего же лучника-джигита. Джигит, совершивший эту ошибку, в отчаянии бросился в ряды врага и там погиб, искупив свою невольную вину.

***

В этот же день Атар принял важнейшее решение. Поскольку тораканы практически обессилены, он передал командование на севере барону Таррисаню с правом заключить перемирие в случае, если степняки начнут договариваться о мире. А сам он двинулся с половиной войска занимать Кратавело и Ицк.

Таррисань продолжил налеты в степи, при этом щадя стойбища и стада тех беков и нойонов, которые приходили к нему с повинной и с данью, обещая способствовать заключению мира.

А Атар разделил свое войско на две части. Он сам пошел через Аякар по главной дороге, планируя затем повернуть на север, а треть войска в сопровождении Древних шла по горным тропам, снимая ловушки, чтобы вторгнуться в Кратавело с востока. Появление этих войск было сюрпризом для царя Кратавело. Он считал, что трус-алазанец преувеличил, что старки могут пройти по проклятым тропам. Царь Дадианэ дал сражение и потерял полсотни своих людей, не убив ни одного гражданина. В принципе можно было привести войско в порядок и сразиться еще раз, поражение не было сокрушительным. Но пришли известия, что большая часть старкского войска идет с юга. Царь покинул свою столицу, отступил в горы со своей дружиной и приказал остальным джигитам рассеяться по своим деревням и тревожить старков постоянными нападениями.

— Наша земля должна быть для них не цветущим раем, который они надеялись получить, а кромешным адом!

Так что у старкского войска сложилось первое впечатление легкой победы. Тем более что царь Рачало Амирэджиби явился к северному войску с дарами и заверениями в дружбе. Его отправили к Атару приносить вассальную присягу, потребовав, чтобы он одновременно по всей форме направил послов в Ссарацастр с извещением о выходе из союза. Рачалец, поморщившись, согласился.

***

Аориэу был просто поражен решением народного собрания и Урса. Отказаться от такого шанса! Это хуже, чем невезучий: это везучий, который не использует свое везение. Надо будет как-то в момент хорошего настроения хозяина расспросить Однорукого о его жизни. А то о ней ходят в отряде какие-то фантастические слухи, которые сходятся в одном: Урс выбился в знать из крестьян, он любимец царя и, самое важное, одной из главных царских любовниц.

В принципе для Аориэу положение старкских женщин не было удивительным и шокирующим. В некотором смысле они по своему поведению приближались к настоящим людям. Но их чувство гармонии сильно искажалось какими-то нелепыми предрассудками типа брака и семьи или цеховых правил.

Словом,

Кто стричь собрался,

Стриженым сам вдруг ушел.

Доблестью гордый

В битве сражен был

Тем, кто в гражданстве взращен.