Шесть лет спустя. Вербовая Ольга

Скорый поезд стучал по рельсам. Вьюга, верная спутница суровой сибирской зимы, злилась и бросала ему навстречу тучи снега, словно не желая выпускать из своего царства.

За окном быстро проносились заснеженные поля, леса с белыми деревьями, но Сергей на них почти не смотрел. Его взгляд был прикован к Тане. Подумать только! Целых шесть лет её не видеть, не слышать её голоса. Шесть долгих лет ожиданий, наполненных отчаянием и надеждой. И вот она перед ним, он держит её руку в своей, боясь выпустить. Вдруг окажется, что это всего лишь сон, и, проснувшись, Сергей обнаружит, что ещё четыре года придётся жить без неё? Сама мысль об этом была невыносима.

— Даже как-то непривычно, — близоруко щурясь, Таня рассматривала купе. — Такое большое пространство, и никого, кроме нас.

«Это ж насколько тесно ей было все эти годы, что купе поезда кажется большим пространством!» — невольно подумал Сергей…

"… Приговаривается в десяти годам лишения свободы без права переписки". Стандартный срок, который дали сотрудникам центра «Трезвый взгляд». Суды очень хорошо поняли намёк президента, что надо бы «разобраться с этими НКО как следует» и «наказать всех виновных вплоть до уборщицы». Впрочем, уборщицу пожалели — дали всего пять лет, да и свидания с родными разрешили. А бухгалтера…

«Это значит, не увидишь больше Таньку», — говорила Сергею бабушка, ещё помнившая те времена, когда «десять лет без права переписки» означало совсем другое…

— Но теперь придётся привыкать, — заметил Сергей. — Скоро мы будем дома.

Дома… вместе с Таней… как прежде. Мог ли он ожидать такого подарка в канун Нового года? Подарка, который преподнесла сама судьба. Сначала Сергей махнул рукой, когда узнал, что Клыков больше не президент России. А увидев по телевизору искажённое яростью лицо самого Клыкова, которого вели под конвоем, не почувствовал ничего, кроме злорадства. Лишь через неделю, когда по стране прокатилась волна освобождения политзаключённых, надежда посетила его сердце. Что если и Таню…

Она позвонила мужу сама, чтобы сказать об этом. Мигом бросив все свои дела, Сергей купил билет на поезд и помчался в Магадан. Обратно он купил уже четыре билета — и все в одном купе. Пусть те несколько суток, что поезд доедет до Москвы, любимая женщина чувствует себя как дома, где есть только она и её муж. Ну, или почти как дома.

Ночь постепенно вступала в свои права. Чай на столике давно остыл, а супруги всё не могли друг с другом наговориться. Она расспрашивала его о жизни на свободе, о соседях, друзьях и знакомых. Он рассказывал во всех подробностях, употребляя всё своё красноречие. Сама о жизни за решёткой Таня рассказывала скупо, всё больше показывая рисунки простым карандашом — лагерные бараки, заходящее солнце, пейзаж, наблюдаемый из окна и… портреты родных и знакомых, которые рисовала по памяти. Больше всего было среди них портретов мужа.

— Художник я посредственный, — призналась Таня. — Но мне хотелось тебя увидеть. Пусть даже плохо нарисованным.

Сергей прекрасно понимал это желание. Он сам, приходя с работы, каждый вечер рассматривал альбом с фотографиями. «Конфетная стадия», «Свадебные», «Медовый месяц», «Год вместе», «Три года семейной жизни» — гласили подписи на корочках. А приходя в офис каждый день любовался девушкой с короткими волнистыми волосами, одетой в блестящее чёрное платье. В одной руке она держала веер, другую же подняла к губам, словно хотела раскрыть какую-то тайну. Ему одному. На подоконнике за её спиной виднелась огненно-красная вербена — подарок соседки на годовщину совместной жизни.

Сравнивая Таню с фотографии и ту, что теперь сидела перед ним, Сергей не мог не отметить, что годы тюрьмы изменили её. Тёмные волосы у висков покрылись проседью, лицо утратило прежнюю юную свежесть, кожа рук потрескалась от сибирского холода. Но этот огонёк в глазах, который так очаровал его на первом свидании — он остался и по-прежнему сводил с ума. Нет, эта Таня ничуть не хуже — даже лучше той, что на фотографии. Может ли бездушная фотобумага передать чарующие звуки тихого ласкового голоса, нежные прикосновения, от которых по всему телу будто проходит электрический разряд, страстный шёпот, жаркое дыхание?

Сергей никогда не отличался говорливостью, тем более был скуп на выражение чувств. Но сейчас он говорил и говорил, как заведённый.

— Вербена… — произнесла Таня мечтательно. — Символ неугасающей страсти. Я помню. «Пусть пылкость ваших чувств никогда не угаснет».

— Да, Катька так и сказала, когда принесла подарок.

— Знаешь, а ведь я тоже нарисовала тебя с веточкой вербены. Ты заметил?

— Ну да.

— А ещё мне часто снилось… Снился ты. Будто мы дома, ты меня обнимаешь, целуешь в губы так страстно и жарко, что дух захватывает. Говоришь, что любишь, что ждал и скучал. А потом…

— Потом я целовал твою шею, плечи… Этому мешал халат, и я его сбросил. Я прав?

— Абсолютно.

— А ты своими нежными руками провела по моим волосам, потом обвила мою шею…

— И целовала, словно в последний раз, не могла остановиться. Потом нащупала пуговицу твоей рубашки и расстегнула. Затем вторую, третью…

— Потом твоя голова была на моей груди. Твои волосы, мягкие, как шёлк… Твои губы…

— А ты поднял меня в воздух своими сильными руками…

— И понёс в спальню. А там мы до самого утра вытворяли всевозможные безумства.

— Точно. Как же ты угадал, что мне снилось?

— Наверное, потому, что и мне снилось то же самое. Я скучал по тебе, Танюша. И думал о тебе. Каждую минуту. Как ты думаешь, не превратить ли нам наши сны в явь? Прямо сейчас. Таня в ответ лишь молча улыбнулась. Загадочно и кокетливо, как и много лет назад. «И ты ещё спрашиваешь!», — словно говорили её глаза. Сергей улыбнулся в ответ и жадно прильнул к её губам…