Глава 5 - Старое доброе

Надо ли дарить цветы, когда идёшь к лучшему другу на годовщину свадьбы, если в этот же вечер поминают единственного сына? Сафонов размышлял над этим полдня и решил: надо, но скромный простой букетик, без лишних изысков, которыми так любят утяжелять покупки в современных цветочных магазинах. Белые гвоздики пришлись как нельзя кстати. Решив другую дилемму — чётное или нечётное число брать — Иван Глебович купил семь.

Наташа была приветлива, очень рада, но тиха и как-то внутренне напряжена, что естественно для матери, так недавно потерявшей сына. На ней было очень скромное тёмно-серое платье, а на шее — тонюсенькая золотая цепочка с медальоном в форме сердечка, в который была вставлена Севкина фотография. Сафонов изумился, насколько такой от природы неяркой женщине как Наталья Афанасьевна Щедринская может идти тоже неяркий и даже утяжеляющий цвет. И однако же кромный наряд вовсе не создавал атмосферы монастыря или пуританского приюта для бедных, а наоборот, в очередной раз заставил Ивана Глебовича подумать, как же Пашку повезло с женой. И, хотя Сафонов искренне любил обоих и Наташу тоже считал своим другом, он впервые за долгое время ощутил собственную неприкаянность. В голове всплыли и встали рядышком два женских образа. Это была чёткая картинка, как две фотографии, вставленные в одну рамку. Слева — Вероника, давно, в одиннадцатом классе, стройная, красивущая, которую маньячно хотелось всеми фибрами молодой души, которая понимала без лишних слов, на какую тему ни заговори, и которая готова была с полуслова идти на край света, если там интересно. Справа — Ириша, тоже очень манкая, но совсем другая — хозяйственная, спокойная, домашняя, могущая из ничего создать уют, простая как дважды два, эталоно вписывающаяся в понятия хорошего человека и хорошей жены. В своём сознании Сафонов частенько сравнивал обеих с огнём. Только Веронику — с бенгальским, а Иру — с очагом, с мирно потрескивающими в камине полешками. В конце этой мысли была какая-то загвоздка, что-то, обо что Иван Глебович спотыкался всякий раз, нападая на эту тему. И только сейчас чуть ли не впервые в жизни, Сафонову удалсь поймать эту загвоздку и разгадать. Он понял, в чём принципиальная разница между двумя огнями. Разница между "греть" и "греться". В Иришином тепле хотелось отдыхать от треволнений дня, выкинуть из головы серьёзные сложные мысли и на время набить её милыми, дурацкими, доступными Ире пустячками. Если спросить её, надо ли в этот вечер купить цветы и, если надо, то какие и сколько, Ирка очаровательно похлопает своими и безо всякой туши длинющими ресницами и, скорее всего, ничего не ответит. Потому что она никогда не задумывалась над такими вещами и не знает ответа. Зато она знает другое: сколько яиц положить в пирог, который Щедринским принести непременно надо, "потому что не одной же Наташе готовить на такую ораву гостей". (Орава, к слову — это три-четыре самых близких друга, считая Сафонова и Иришу, сами хозяева и — раз уж годовщина свадьбы сошлась с поминками — пара-тройка Севкиных друзей-байкеров). И — встретившись глазами с живой, настоящей Ирой и приветливо ей кивнув — квинтэссенция всей загадки, "разгвоздка", как пошутил про себя Сафонов: бенгальский огонь ему был гораздо дороже каминного. Греть хотелось сильнее, чем греться, потому что согреться и своего тепла хватит, даже с избытком — и этим избытком очень хочется поделиться. Вспомнилось ещё школьное сравнение Вероники с аккумалятором, от которого заряжаешься. И вырабатываешь в ответ тепло. И это должно быть так и никак иначе.

Поприветствовав всех собравшихся, Иван Глебович сел на пустующий стул рядом с Иришей (Пашок по привычке посадил их вместе) и, чтоюы в очередной раз удостовериться в собственной правоте, внимательно обвёл взглядом бывшую жену.

Бледное лицо — в позапрошлом веке такое назвали бы одухотворённым. Ровные тёмные волосы, разделённые на прямой пробор, толстая коса, забранная к затылку большой деревянной заколкой. Карие глаза, вечно спокойные и добрые. Чёрное платье (на самом деле тёмно-синее, но и ткань, и цвет настолько плотны, что при таком освещении синего оттенка не видно совсем) с кружевным белым воротничком. На белоснежной скатерити лежат тонкие длиннопалые руки несостоявшейся пианистки. "То ли Мелани, то ли Джейн Эйр", — мелькнуло в голове у Сафонова. Что ж, он не Эшли Уилкс, не Эдвард Рочестер и даже не Сент-Джон Эйр Риверс. Он — Иван Глебович Сафонов, в прошлом — беллетрист и литературный редактор, а в последние пять лет с небольшим — преуспевающий частный детектив, и в его жизни будет совсем другая история, не выдуманная ещё ни одним автором.

Убедившись, что все в сборе. Наташа пошла на кухню, чтобы достать из духовки и подать курицу. Ира метнулась следом, на бегу извинившись перед бывшим мужем, что не дослушала его рассказ о том, как продвигается расследование.

— Какая она у тебя славная! — Улыбнулся лучшему другу Пашок с противоположного конца стола. Спохватился, что сказал "у тебя" — Сафонов с Иркой так недавно расстались, что Павел Александрович всё ещё не мог к этому привыкнуть.

Иван Глебович хмыкнул: пожалуй, лучше слова, чем "славная", для Иришки действительно не подберёшь. Он даже любит её — но это вовсе не означает, что они должны быть вместе. Пастилу Сафонов тоже любит, но если съест кило, вряд ли когда-нибудь захочет ещё.

Вечер пошёл своим чередом. Щедринский и Наташа сидели, обнявшись, во главе стола и принимали поздравления и соболезнования. Вспоминали свадьбу, Севу, смотрели фотографии.

Ближе к концу вечера трое друзей Севы Щедринского попросились на балкон покурить. Сафонов в жизни сигарету в зубах не держал, более того, почти не переносил табачного дыма, но ему очень нужно было поговорить с ребятами.

— Здравствуйте, — начал он, когда от летнего звёздного вечера его и трёх богатырей в косухах отделила винтажная перегородка, именуемая перилами балкона. Нестройное "здрасьте" было ему ответом.

— Павел Александрович представил вам меня как совего лучшего друга и Севкиного крёстного отца, но он не сказал, что по профессии я — частный детектив.

— Ух ты!

— Ну ты крут, батя!

— Больше того, я сейчас расследую одно довольно-таки сложное дело. — Заглянув в прямые и честные глаза ребят, детектив Сафонов понял, что им можно доверять. — Вы, наверное, читали в газетах, что недавно был убит Севин дядя и гроза всего Сергиева Посада Пётр Щедринский...

Ребята что-то припомнии, но мельком, и ужасно удивились, какое отношение ко всему этому имеют они.

— Вот скажите мне, пожалуйста… ну Вы, — Иван Глебович кивнул одному из молодых людей — патлатому блондину с пушистой бородой и серьгой в ухе, напоминавшему то ли героя скандинавских саг, а то ли забившего на принципиальность и слегка подгулявшего Оби Вана Кеноби.

— Игорь, — отрекомендовался тот, приосаниваясь.

— Игорь, — повторил Сафонов, — как Вы считаете, не могла ли гибель Севы Щедринского быть подстроенной?

Молодой человек наморщил лоб и довольно долго задумчиво смотрел на небо, как будто искал в россыпи огоньков какое-то конкретное созвездие. Потом ответил совсем по-взрослому:

— Несчастный случай, однозначно.

— Почему Вы в этом так уверены?

— Потому что я был свидетелем.

— Я понимаю, что Сева был Вашим другом и совсем немного времени прошло с его смерти, но может быть, Вы всё-таки...

— Значешь, в чём твоя беда? — Круто поменял тему Игорь, бесцеремонно перейдя на "ты" и похлопав Ивана Глебовича по плечу. — Ты слишком многословен и официален. Тошно, — он кинул бычок с балкона и вернулся в дом.

Сафонов досадливо оглянулся ему вслед. Вдруг кто-то поянул его за рукав:

— Иван Георгиевич...

— Глебович, — сухо поправил детектив, оборачиваясь. Его глаза встретились с простыми умными карими глазами ещё одного байкера, да к тому же тёзки — Ванька Третьякова.

— Вы простите его, — начал Ванёк. — Он просто Сашку никогда не сдаст.

— Ну-ка ну-ка, — Сафонов не постеснялся приобнять молодого человека за плечи, — с этого места поподробнее, пожалуйста.

— Дело было так. Затесалась к нам в компанию Сашка. Откуда взялась — Бог её знает. Стала с нами тусоваться, крутой байкершей оказалась. И Игорёк в неё втюхался как ребёнок чуть ли не с первого взгляда. Она с ним крутила-крутила, а потом кинула. Но в нашей компании всё равно тусила...

Он замолчал, испугавшись, что собеседник устал следить за мыслью и соскучился. Но Иван Глебович смотрел на него подбадривающе, и Ванёк продолжил:

— В тот вечер Сашка как-то чересчур благосклонно общалась с Севкой. Даже поехала с ним в паре, рядышком. А у него посреди шоссе, в самый неподходящий момент, спустило шину. Представляете: мы на трассе, навстречу фура несётся — а Севка застрял. Мы, конечно, рванули на помощь, но далеко вперёд уже проехали, не успели… А что байк по сравнению с фурой… Из кабины-то не видно… — Ванёк хлюпнул носом и не совсем по-мужски смахнул слезу. Сафонов тоже: сегодня можно.

— Так вот, — продолжал Ванёк, скрепившись, — мы все между собой чувствуем, что это Сашка виновата. Колесо Севке проколола как-то… Да только Игорёк отказывается в это верить.

— Всё ясно, — закивал Сафонов. — Скажи, а эта Саша… она до сих пор с вами, как ты выражаешься, тусит?

— Нет. После Севкиной гибели она как-то очень быстро от нас отошла.

— Это и вызвало подозрение?

— Именно.

— Ну а зачем ей была нужна Севкина смерть?

— Вот тут не знаю. Пацаны считают, что тут уже он её продинамил, вот Сашка и мстила.

— Поматросил и бросил?

— Как-то так.

— Передай пацанам, что тут они могут быть спокойны: я Севку хорошо знал, был его крёстным отцом и, можно сказать, старшим другом. Поверь мне, Всеволод Павлович Щедринский не способен был поступить так.

— Да вот я тоже думаю… Вообще-то, если честно, у меня лично другая гипотеза.

— Ну-ну, Ванюш. Слушаю.

— Да залетела она небось, не знаю, от кого, хоть от того же Игорька… Прознала, что у Севки батя крутой, ну и решила Севку грохнуть и явиться к Павлу Александровичу и Наталье Афанасьевне — мол, давайте, обеспечивайте меня теперь, раз уж я ношу вашего внука и единственного наследника. Хрен ведь докажешь, что Сева ни при чём.

— Гипотеза, конечно, интересная, — одобрил Иван Глебович, — но для такого состоятельного человека как Павел Александрович нетрудно ведь и генетическую экспертизу провести.

— Так экспертизу внутриутробно-то не проводят. А за девять месяцев из Щедринских знаете сколько денег вытянуть можно...

— Что верно то верно… Слушай, а у вас не осталось… ну, не знаю, скажем, седла от мотоцикла… словом, чего-нибудь, на чём эта ваша Саша могла оставить отпечатки пальцев, и за что с тех пор никто не брался.

Ванёк всерьёз задумался, закусив губу, наморщив лоб и закатив глаза к небу. Через какое-то время сказал:

— Я подумаю, поищу. Если надо, Игорька тряхну.

— С Игорьком на эту тему не говори лучше: поставь себя на его место — ты влюблён в девушку, а тут… — и острая, как ожог, мысль: "А я? Сдал бы я Веронику, если бы в убийстве Щедринского виновата была она?". Ответ был настолько однозначен, что Сафонов оценил силу духа и выдержку Игоря. Свой человек, на самом-то деле. Кремень!

В оставшийся вечер Иван Глебович объяснил своему тёзке и теперь уже почти другу, что ему нужно и что хорошо бы, если Ванёк сводит его когда-нибудь на то место, где погиб Сева.

— Понял, — кивнул Ванёк. — Расскажите лучше про брата этого… ну, смерть которого Вы сейчас расследуете. Вы уже знаете, кто убил?

— У меня есть несколько гипотез, но… почти наверняка, — кивнул детектив. — Осталось только понять, зачем. Но и здесь я, кажется, близок к разгадке.

— Отлично! Дайте вводную, опишите подозреваемых, а я попробую догадаться, — попросил Ванёк совсем по-взрослому. Но уже в следующей его фразе проступил совсем ещё ребёнок:

— А то я страть как люблю детективы!

Они уже вернулись в дом и, сидя за общим столом, не совсем вежливо перешёптывались между собой.

— Хорошо. Но сперва — мой последний на сегодня вопрос: какая эта Саша из себя?

— Коренастая, рыжая, с толстой ж… и тяжёлым характером.

— Отличное описание! — Расхохотался Сафонов. — Ну, вот тебе вводная...

— Сафоныч! — Прервал его Пашок. Он иногда звал так друга. — А у меня для тебя сюрприз!

— Да что ты говоришь! Приятный?

— А это мы сейчас узнаем! Ты помнишь, какое сегодня число?

— Пятое июня. Ваша с Наташей свадьба и Севе сорок дней...

— Да я не об этом сейчас. Пятое июня, так? А это значит, что через неделю одна известная особа справляет свой день рождения.

— И что с того? — Почти равнодушно откликнулся Иван Глебович и… потупился, как влюблённый Ромео!

— А то, что Её Величество королева, сбросив ненавистные для себя оковы брака, решила вдруг отыскать старых друзей и устроить вечеринку, — с этими словами Пашок протянул другу конверт с позолоченой каймой, на котором знакомым бисерным почерком было выведено:

"Одиннадцатому "В" классу 1984 года выпуска, какой школы — и так ясно. Всем, кого Пашок сумеет найти. От Вероники Сергеевны Щедринской, бывшей Каллистратовой".

Иван Глебович развернул письмо, пробежал его глазами. Лист бумаги был, как и конверт, обрамлён золотой каёмкой, а начало текста было оформлено изящной буквицей.

Послание гласило:

"Получателю сего просьба явиться по адресу: г. Сергиев Посад, Кустарная, 9, двенадцатого июня сего года в 20:00. В программе вечера: полувековой юбилей Королевы, а также долгожданная встреча одноклассников с рассказами каждый о своей жизни.

Всегда ваша Вероня.

P.S.: очень жду".

Сочетание старательно продуманного антуража — золотой каймы, замысловатого почерка и буквицы — с этим забавным, как будто нечаянным контрастом между "полувековым юбилеем Королевы" и "всегда вашей Вероней" погрузили Сафонова в такую пучину нежных воспоминаний, в какую нырять с головой пристало только наедине. Поэтому, наскоро поблагодарив и простившись, Иван Глебович вышел в синюю июньскую ночь и медленно побрёл пешком через полгорода к себе домой.

Из дома Щедринских ему вслед посмотрели два кареглазых взгляда: недоумённый — Иришкин и восхищённый — байкера Ванька Третьякова.