Глава 4 - Homo homini lupus est*

* Человек человеку волк (лат.)

Майор Антон Николаевич Красавица закрыл за посетителем дверь и раздосадованно вздохнул. Этот Сафонов явно перегнул палку: прибежал сегодня с утра пораньше, притащил тщательно запакованную брошюрку с расписанием электричек и попросил снять с неё "пальчики", утверждая, что это имеет отношение к делу Щедринского. Ну, делать Красавице и его команде больше нечего! Дело и так попалось сложное, запутанное, от него голова подчас шла кругом, а тут этот горе-детектив со своей ерундой! В-общем, так. Красавица продолжает расследование, расписание пока прикарманит (во-первых, пригодится — съездить в Сергиев Посад поговорить со вдовой и коллегами покойного; а во-вторых, вдруг Сафонов всё-таки что-то в этом понимает), а Ивану Глебовичу вежливо, но без обиняков, скажет, что они вышли на след убийцы и в его услугах больше не нуждаются. К тому же, его нанимали, когда ещё думали, что убит Павел Щедринский, а не Пётр. А раз получилось именно так, как получилось, то полиция справится сама, спасибо за помощь, до свидания.

Решив так, майор успокоился и повеселел. Подошёл к зеркалу, приосанился, сказал симпатичному молодому мужчине в зеркале "здравия желаю, товарищ подполковник!" и рассмеялся почти по-детски. Вспомнил, когда ему было три, четыре года, мама за хорошее поведение пришивала к плечам его любимой кофточки по одной звёздочке из фольги или жёлтой бумаги. А если Антоша что-то набедокурил — отпарывала. С тех пор Красавица изо всех сил старался быть хорошим. Прилежно учился в школе, потом на юридическом факультете МГУ. Закончил, правда, без красного диплома (всё подпортил иностранный язык), но в общем, довольно-таки неплохо.

До того, как Антону Николаевичу поручили расследовать дело об убийстве Петра Щедринского, быть хорошим получалось. Работу свою майор Красавица выполнял добросовестно, за медальками не гнался. Но сейчас, соприкоснувшись так близко с жизнью другого класса, товарищ майор понял, что засиделся. Как было сказано в дурацком пластилиновом мультике, который он смотрел недавно с сынишкой, "что-то и сам я какой-то маловатый". Выходил нелепый логический парадокс: стараешься быть хорошим — получаешься никакой. Как только чуток смухлюешь — во-первых, добьёшься результата, а во-вторых, и по головке погладят, и ещё одну звёздочку на погоны прикрепят — вот как раз и выйдешь хороший. Плюс прибавка к зарплате — можно будет свозить Олю и Данилку куда-нибудь на курорт. А то июнь на дворе — а ни роздыху, ни продыху. Иными словами, плох тот солдат...

С этими мыслями Красавица почти на автопилоте сунул пакет с расписанием электричек в ящик стола и закрыл на ключ. Успеется! "Пальчики" снять большого труда не надо. Тем более, это вряд ли чем-то поможет: этот Сафонов, похоже, слишком верит в случайные совпадения.

В случайные совпадения Иван Глебович не верил, а верил в подсказки Свыше. Какое оно, это "Свыше", Сафонов точно не знал, но вот то, что оно то и дело посылает нам намёки — бесспорно. И люди его профессии отличаются от остальных только тем, что умеют эти подсказки принимать и правильно интерпретировать.

— Мне, пожалуйста, мясо по-французски, чизкейк классический и чай с бергамотом, — попросил детектив официантку. Та записала всё в блокнот и ушла выполнять заказ, а Иван Глебович в пятый раз кряду пробежал глазами орнамент на стилизованной под дорогую, но на самом деле довольно небрежно выполненной фляжке, завёрнутой в пакет и лежащей у него на коленях под столом — в надёжном укрытии от посторонних глаз.

"Интересно, на какой барахолке она это купила", — подумал Сафонов. Водрузил на небольшой столик ноутбук и, выйдя в интернет через yota, задал в яндексе запрос "сергиев посад блошиные рынки". Посмотрел результаты, что-то пометил в блокноте. Задумался. Оставил "сергиев посад", но всесто блошиных рынков запросил "антиквариат магазины". Сделал в блокноте ещё несколько записей и остался доволен.

Официантка принесла заказ, и Сафонов сразу попросил счёт: до отхода электрички оставалось сорок минут, а потом должен был быть полуторачасовой перерыв. Терять время не хотелось. Ещё нужно успеть зайти забрать фотографии. Вещдоки Сафонов предпочитал снимать на плёнку: так гораздо меньше вероятности, что тебя уличат в подделке.

Успел. Едва электричка тронулась и стала набирать ход, как Иван Глебович, убедившись, что никто в его сторону не смотрит, тихонько пошуршивая упаковкой, развернул фотографии.

Ну какая ж красота и какой же он, Сафонов, молодец! Вот ведь, двадцать первый век на дворе, а старые дедовские методы вроде присыпать флягу тальком и посмотреть, что получится, по-прежнему работают.

Последней за фляжку хваталась Жар-птица. Потом эта штуковина выпала на пол, когда Сафонов стягивал с рыжей пьяни ботфорты, и Иван Глебович ловким движением ноги отправил её под комод, а подобрал позже в перчатках. Внутри, кстати, оказался весьма недурной портвешок, который детектив и допил за здоровье Жар-птицы и того Свыше, которое прислало ему такую отличную подсказку. Но дело, собственно, не в этом, а в том, что, раз эта рыжая касалась фляги последней, стало быть, и отпечатки её должны быть видны чётче всего.

Так и есть: два следа получились не очень хорошо, зато оставшиеся три — загляденье! Осталось только пробить эти "пальчики" по базе — и Жар-птица обретёт имя, отчество и фамилию. Где взять эту базу, детектив Сафонов прекрасно знал: в полиции. Но он был хитрее, чем Красавица и хитрее, чем Красавица думал. Поэтому он сдал им расписание поездов и попросил снять отпечатки пальцев. Пусть поработают. Да и мало ли, что интересного обнаружат. А эти фотографии и саму флягу Сафонов отвезёт своему другу Мишке — нормальный частный детектив обязан иметь своих людей в полиции.

Но это не к спеху. Сафонов посмотрел на наручные часы. В полпятого у него назначена встреча с временно исполняющим обязанности директора фирмы "Щедрое молоко" — основной кормушки Петра Щедринского.

Этот и. о. оказался долговязым худющим блондином в светло-сером пиджаке с отливом. К его внешности — голубым глазам, тонкому прямому носу и серьёзному, по-деловому сжатому рту — кроме эпитета "благообразный", сложно было подобрать хоть какое-то определение. Звали это чудо — Сафонов справился по бэйджу, прикреплённому к лацкану пиджака — Эдуард Владиславович Околомов. Он улыбнулся вышколенной голливудской улыбкой и осведомился, жестом приглашая гостя сесть:

— Чем могу быть полезен?

— Частный детектив Иван Глебович Сафонов, расследую дело об убийстве Петра Александровича Щедринского. Хотел бы задать Вам несколько вопросов.

Околомов принял скорбный вид, поправил галстук, как будто упоминание о покойном вызывало у него спазм, и пробормотал почти себе под нос, пытаясь в то же время сохранить вежливый вид:

— Я к Вашим услугам.

Сафонов огляделся по сторонам с живой улыбкой и спросил:

— Вы не поверите. С детства очень люблю молочные продукты и давно мечтал побывать на настоящем молокозаводе, да вот всё никак не удавалось. Не покажете?

Эдуард Владиславович слегка растерялся: он думал, разговор пойдёт о Щедринском, а не о фирме. Поэтому переспросил:

— Что, простите?

— Проведите мне экскурсию по Вашей фабрике — это ведь теперь Ваше?

— Ну, официального вступления в должность ещё не было, — застеснялся Околомов, — я всего лишь исполняющий обязанности...

— И тем не менее, — продолжал упрашивать Иван Глебович, глядя на собеседника невинно распахнутыми глазами. — Мне ужасно интересно посмотреть, как делают кефир и сыр. Или как покрывают шоколадной глазурью мои любимые конфеты "Птичье молоко".

Вконец растерянный и растроганный Эдуард Владиславович жестом пригласил гостя следовать за ним. По дороге сознался:

— "Птичье молоко" мы больше не производим. От кондитерской части производства нам пришлось отказаться.

— Вот как? Очень жаль, — Сафонов выглядел искренне расстроенным.

— Видите ли… — замялся Околомов, не зная, как лучше объяснить, — видите ли, на кондитерскую продукцию "Щедрого молока" почти не было спроса, и мы решили, что… нерентабельно. Кроме того, шоколад для глазури ведь тоже нужно закупать, сами мы его не производим...

Они пришли в цех, где в молоко добавляли закваску и оставляли побродить, чтобы получился кефир. Людей в цеху было множество, и каждый был занят делом и не обратил на и. о. директора никакого внимания. Осмотрев цех с неподдельным интересом, Иван Глебович попросился в другой отдел — где вызревали сыры. Но Околомов сказал, что сырам для вызревания нужны особые условия, и без экстренной надобности туда лучше не заходить, тем более, посторонним. Сафонов принял такое объяснение и согласился, чтобы всесто этого его препроводили в цех, где эти сыры расфасовывались. Он с серьёзным, важным и невозмутимым видом прошёл вдоль длиннющего конвейера, по которому ехали ровные брусочки эдама, тильзитера и пармезана, медленно плыли кружки моцареллы и совсем уж меланхолично тянулись кусочки бри.

— А этот почему стоит? — Поинтересовался детектив, махнув рукой на пустующий конвейер.

— В последнее время мы вынуждены были слегка ограничить производство сыров… — залепетал околомов, чувствуя, что последние крупицы самоуверенности оставляют его.

— Нерентабельно? — Перебил Сафонов, ехидно поднимая брови вверх.

— Видите ли… в наше время держать настоящую ферму крайне дорого...

Иван Глебович уже почти не слушал распинавшегося перед ним собеседника. Мозг его лихорадочно заработал, а глаза, как всегда в такие минуты, заблестели юношеским огнём. И через все логические построения, вдруг резанула, как гром средь ясного неба, мысль: видела бы его сейчас Вероника!

— Да-да, я понял, — прервал наконец Сафонов красноречие Эдуарда Владиславовича, — жаль, конечно, что мне не удалось отведать "Птичьего молока". Ну да ладно, не судьба, значит. Я с удовольствием продолжу разговор через пять минут. А пока — где у Вас тут уборная?

— Во двор через заднюю дверь, направо, прямиком в первый корпус и сразу налево, первая же дверь.

— Во двор, направо, прямо, налево, — повторил Иван Глебович весело.

— Так точно! — Отозвался Околомов ему в тон.

Толкнув заднюю дверь, Сафонов вышел на воздух. Ему нужно было собраться с мыслями. "Щедрое молоко" загибается, это он понял сразу, ещё не гуляя по цехам и не видя простаивающих конвейеров, а только заглянув в глаза и. о. директора. Тоскливые такие глаза, затравленные. Оставалось только одно: выяснить, начался ли упадок ещё при Щедринском или он пошёл как раз без него.

Возле первого корпуса было место для курения. Там стояли, мирно беседуя и дымя, три человека. Два мужчины и женщина. Сафонов подошёл ещё не очень близко, когда услышал, что говорила женщина:

— Смешной этот Грицко: думает, сменил фамилию, так и не догадается никто. Как будто мы здесь все тупые и не умеем в анаграммы играть. А он...

Голос одного из мужчин — долговязого и рыжего, с бородкой — прервал её на полуфразе:

— Митенька очень любил играть в анаграммы...

— Толь, я всё понимаю, но если "Щедрое молоко" тут действительно при чём, то почему ты ещё здесь работаешь?

— Маш, ну ты же всё понимаешь… Вера больна, кто-то должен семью обеспечивать. Нас пять человек.

— И поэтому ты продолжаешь… — она шепнула что-то ему на ухо.

Глаза рыжего загорелись недобрым огнём:

— Ты, между прочим, тоже это делаешь! Все, как говорится, в одной обойме.

В этот момент Ивану Глебовичу надоело подслушивать, и он решил обнаружить себя.

— Добрый вечер! Меня зовут Иван Глебович, я расследую дело об убийстве Петра Щедринского. Сейчас мне некогда, я обещал вернуться к вашему… Околомову… Но если вы сможете рассказать мне что-нибудь по существу дела, скажем, в понедельник вечером, я буду вам очень признателен, — он протянул всем твроим свою визитную карточку с номером телефона и московским адресом.

— Хорошо, что его убили! — Не сдержал эмоций тот, рыжий, которого называли Толей.

— А вот об этом Вы мне и расскажете в понедельник, — отозвался Сафонов на ходу.

Дальнейший разговор с Околомовым как-то не заладился. Иван Глебович задал, наконец, пару вопросов о Щедринском, Эдуард Владиславович сообщил ему, что тот держал всё предприятие в ежовых рукавицах, но как раз при нём-то, при Околомове, всё и наладится, "так что заходите через годик — порадуем Вас Вашим любимым "Птичьим молоком"", и на этой благостной ноте всё и кончилось. Но Сафонов умел играть в анаграммы, и его с самого начало удивило, что молочный бизнес возглавил человек, чья фамилия, если отбросить стандартное окончание "-ов", слева направо читается как "молоко". Теперь, благодаря случайно подслушанному разговору, Иван Глебович узнал его настоящую фамилию, но был более чем уверен, что имя и отчество тоже не всамделишные. И главное, не давало покоя ощущение, что когда-то не очень давно ему уже где-то попадалась фамилия Грицко в связке с "Щедрым молоком". Но где и в каком контексте — хоть убей не вспомнить! Плохо. Стареешь ты, батенька Иван Глебович, профнепригоден становишься… Но Мишу нужно озадачить ещё одним вопросом: если человек менял паспорт, где-то в базе данных это точно должно было остаться.

Сафонов достал из кармана десятирублёвую монету. Они ему нравились: такие толстенькие, жёлтенькие. Подбросил высоко, пока летела, загадал: орёл — Мишаня, решка — Зинаида Фёдоровна. "Ребро — Вероника", — шепнуло подсознание, — и пусть весь мир подождёт".

Монета звонко чокнула об асфальт, подскочила пару раз, едва не закатившись под припаркованную машину, и в конце концов подставила солнышку сторону с учёным названием аверс, сверкнувшую в глаза Ивану Глебовичу жирненьким числом 10.

— Спасибо, — шепнул Сафонов. Он никогда не забывал поблагодарить Свыше за те подсказки, которые оно посылало; в этом плане был даже суеверным: а вдруг вот так разок забудешь — а Свыше возьмёт да и обидится и перестанет подсказывать? Вынул из другого кармана смятую записку, на которой бисерным почерком Вероники Сергеевны было написано одиннадцать цифр мобильного телефона и приписка:

"Трегубова Зинаида Фёдоровна. Ул. Карла Маркса, д. 11".

Дверь отворила только после третьего звонка встрёпанная заспанная женщина лет шестидесяти.

— Здрасьте, — буркнула она не очень вежливо, любопытно зыркая глазами по пришедшему.

— Здравствуйте, — Сафонов постарался улыбнуться как можно обаятельнее. — Это Вы Зинаида Фёдоровна?

— Предположим. А Вам чаво надо?

— Я расследую дело об убийстве Петра Александровича Щедринского.

— Эк загнул: такую сволочь по имени-отчеству величать!

— Значит, — Иван Глеюович взялся за блокнот и ручку и принял до ужаса профессиональный вид, — Вы утверждаете, что покойный Щедринский был… как бы это сказать… человеком не очень хороших моральных качеств?

— Да ты заходи, не стесняйся! — Зинаида Фёдоровна отодвинулась, наивно думая, что её габариты позволят даже такому стройному гостю протиснуться в образовавшуюся щель. — И говори проще, ты не в Москве.

Иван Глебович отдышался после пролезания в узкий промежуток между дверным проёмом и Зинаидой Фёдоровной, проверил, все ли его суставы целы и на месте, и хотел было как следует оглядеться, но домработница Щедринских как стояла, повернулась на сто восемьдесят, улыбнулась во весь рот — половина зубов гнилая, вторая золотая — и, повелительным жестом указывая на кресло, спросила:

— Так чаво ты там про хозяина спрашивал?

— Как Вы думаете, кто мог его убить?

— Хтось с "молока", однозначно.

— Почему Вы так считаете?

— А ты, милок, чай слышал про скандал полгодá назад?

Иван Глебович имел обыкновение внимательно прочитывать все доступные ему газеты. Профессиональная привычка: никогда не знаешь, какая самая невинная на первый взгляд новость вдруг окажется ключевым звеном в расследовании очередного преступления. Полгода назад… январь 2017… да-да, это, кажется, как раз то, чего он не может толком припомнить...

Зинаида Фёдоровна как будто прочитала его мысли:

— Как же, в "Сергиевских вестях" писали.

— Что?

— У одного сотрудника с этого ихнего "молока" сынок маленький помер не пойми с чего. Вроде, всё как обычно было, потом стал очень возбуждённым, потом наоборот, затих. А потом взял и помер. Ну, стали копать, провели вскрытие… В крови нашли эту самую… героину.

— Героин? У маленького ребёнка?

— Да, лет пять ему было, что ли...

"Митенька очень любил играть в анаграммы", — звякнуло в голове у Сафонова.

— Дык вот, — продолжала рассказывать на своём чудном наречии Зинаида Фёдоровна, — а до того за неделю или полторы им на "молоке" зарплату дали продукцией. Много её было… Оно бы и ничего, да ещё один сотрудник с "молока", причём крутой какой-то, с большого поста, взял и написал об этом статью в "Сергиевских вестях". Подписал, правда, ентим, как яво… псев-до-нимом, вот, да только хозяин его всё равно вычислил и выгнал сразу же. Проверка с саннадзора ничего там не нашла, да только сотрудники с "молока" всё равно как крысы разбегаться стали. Вот и решили яво пришить, видать. Может, от того, что работу по его вине потеряли, а может, тот сам и кокнул — ну, за сына мстил.

Интересно. Домыслы? Или "хороший" маркетинговый ход, чтобы продукцию "Щедрого молока" хотелось покупать снова и снова? Фантазия Щедринского до такого докатиться вполне могла бы.

— А у Вас нет адреса этого самого, у которого сын погиб? Ну, или хоть телефона?

— Да откуда ж у меня? — Всплеснула руками Зинаида Фёдоровна. — Это на "молоке" надо спрашивать.

Сафонов сделал в блокноте несколько записей. Пока можно было рассматривать эту версию как основную, но Иван Глебович не был бы хорошим детективом, если бы остановился только на этой версии.

— Хорошо, про это я понял. А какие отношения были у Щедринского с Вероникой… Сергеевной?

— С хозяйкой? Он её на руках носил! Постоянно покупал ей новые платья и украшения, косметику дорогую… Я, знаете, так по-бабски завидовала иногда. Ну, понимаете, она такая красивая, нарядная, они всё по ресторанам да по друзьям, а я — стирай, мой, убирай, друзей проведать нельзя, сестра слегла — так и ту ни доходить, ни похоронить не дал...

— Сочувствую… А как Вероника Сергеевна всё это воспринимала?

— Держала себя что королевична. Наряжаться страсть как любит. И до духов всяких падка. Но вообще она добрая, никогда меня не обижала, от хозяина тайком частенько денежку лишнюю давала. А то и чайком угостит или по дому поможет. Очень я её жалела.

— Жалели?

— Ну, в смысле, что с таким человеком живёт. Как там в сказке… Красавица и Чудовище.

— А она Вам жаловалась когда-нибудь?

— Как ни странно, нет. Вообще, она о своём браке не говорила. И о самом хозяине только помаленечку. Но всегда хорошее, доброе.

— А чего ж её жалеть-то тогда? С ней-то он был хорошим.

— Да уж больно глазки у неё грустные, у Вероники-то… Видно, что-то не так всё-таки было. Я думаю, это от того, что у хозяев деток не было.

— Может быть, и от этого, — согласился Иван Глебович. — А Вы не слышали, Пётр Александрович ничего не говорил о своём брате?

— А у него брат был? — Удивилась Зинаида Фёдоровна. — Никогда не слышала.

— Он никогда не упоминал имя Павел или Пашок?

— Пашок… Пашок… Да, что-то говорил...

— Что именно, не вспомните?

— Там ещё какой-то не то Севка, не то Славка упоминался… Что-то вроде того, что Севка помер, и таперича он, хозяин, стало быть, единственный наследник Пашка остаётся.

О! Это уже интереснее! Стало быть, Петян подумывал пригрести Пашкин бизнес… Что ж, Сафонов даже не удивлён: рано или поздно это должно было случиться.

И тут в голове Ивана Глебовича раздался тихий мелодичный звон. Это запела какая-то струна и с музыкой встала на своё место одна деталька этого сложного паззла. Она выглядела как решённая задачка по арифметике. Дано: в "Щедром молоке" скандал. В местной газете напечатали статью, что в продукции этой фирмы обнаружены наркотики. Правда это или нет — это уже другой вопрос. Скандал всё равно раздут, и Петяново предприятие начинает трещать по швам. Найти: выход из ситуации. Решение: вспомнить о том, что у тебя есть брат, а у брата — свой бизнес. Канцтовары никакого отношения к молоку не имеют, но на войне, как говорится, все средства хороши. Возможно, последней каплей в этом построении было известие о гибели Севки. А может, и она подстроена? Расследовали, сказали, несчастный случай, но Иван Глебович никогда до конца не доверял расследованиям, которые проводил не он или те люди, на которых можно положиться, вроде Мишани.

Так или иначе, это многое объясняет. Петян вполне мог поехать в Москву, чтобы попытаться помириться с братом. А там уж, путём хитрых манипуляций, пригрести его бизнес и оставить Пашка без гроша в кармане. Во всяком случае, в ближайшее время нужно выяснить у Пашка, не объявлялся ли его брательник хоть как-нибудь или сразу после гибели Севки, или незадолго до собственной.

Когда там у них ближайшая встреча? Завтра, он зван на годовщину их с Наташей свадьбы, плавно переходящую в Севкины поминки. Не самое подходящее время для выяснения деталей. Что ж, значит, как-нибудь после. В следующий раз.