Глава 3 - Перо Жар-птицы

— Дурак ты, Ванюха! — Подтвердил Пашок, когда Сафонов рассказал ему о своём визите к Веронике.

— Иван-дурак? — Усмехнулся детектив.

Друзбя сидели в летнем кафе в саду имени Баумана и угощались мороженым.

— Ладно, — вздохнул Пашок, — ещё можно всё исправить, — он что-то зашептал, наклонясь к другу.

— Паш, спасибо. Если мне понадобится, я и сам смогу всё исправить, — Иван Глебович прервал его красноречие. — Сейчас не до того.

— Ну-ну, — хмыкнул Пашок.

— Ты мне лучше скажи, что понесло твоего брата в Москву?

— Не знаю. Вероникина версия вполне возможна, но тогда получается...

— Что та баба и есть заказчик, — договорили оба одновременно.

— А значит… — прищурился Пашок.

— Шерше ля фам, — подытожил Иван Глебович.

— Именно. Причём шерше её надо именно в Москве.

— Ну, Москва большая, и баб в ней больше миллиона. "Нам бы схемку аль чертёж, мы б затеяли вертёж...", — процитировал Сафонов из любимой сказки.

— Эк у тебя всё просто! "Схемку аль чертёж" — это любой может. "Побеждать Федота надо не мечом, а головой".

— Это я знаю, — Иван Глебович подъел подтаявшую бахрому у своей порции мороженого. — Но я не Господь Бог, чтобы разгадать загадку, не имея зацепок.

— А ты пораскинь мозгами, — хмыкнул Пашок.

— Тогда у меня к тебе два вопроса.

— М?

— Вопрос первый: это не ты?

— Что не я? Любовница Петяна — уж точно не я!

— Это-то ежу понятно! — Отмахнулся Сафонов со смехом. — Петра заказал не ты?

— А зачем мне? — Пожал плечами Павел Александрович. — С бизнесом у меня, слава Богу, всё в порядке, прикарманить ещё и его дело мне не надо. Брата лично мне ненавидеть не за что: мне он дорожку не перебегал.

— Понятно.

— А второй вопрос?

— Вопрос второй: какие бабы нравились твоему брату?

— Вань, не тупи! Ты же прекрасно знаешь ответ на этот вопрос. Такие, как Вероника.

— Э, брат, ты что-то путаешь. Такие, как Вероника, нравились мне.

— Тем не менее, женат на ней был он, а ты зачем-то дурил голову Ире.

— Паш, не заставляй меня хотеть дать тебе в морду. Ты же прекрасно знаешь, не дурил я ей голову.

Павел Александрович захихикал:

— Эк ты загнул: "не заставляй меня хотеть дать тебе в морду!". Надо взять на вооружение!

— Если бы ему нравились такие, как Вероника, — задумчиво изрёк Сафонов, упустив мороженое на пальцы и обсасывая их, — он бы не гулял от неё.

— Когда твоей жене почти пятьдесят, хочется чего-нибудь посвежее.

— Если по-настоящему любишь женщину — не хочется, — отрезал Иван Глебович мрачно.

— Это да, — согласился Пашок, который за без малого двадцать восемь лет брака ни разу не изменил Наталье Афанасьевне.

Продолжить разговор друзья решили в тире, куда Павел Александрович Щедринский любил порой сходить развеяться. По дороге бизнесмен вдруг хлопнул себя по лбу:

— Вот дубина, забыл совсем! Ты ж знаешь, дурацкое совпадение дат: у нас с Натахой во вторник годовщина свадьбы — и во вторник же Севке сорок дней. Так что праздника не будет, так, посидим, помянем… Приходи, а? 0 Он поднял на Ивана Глебовича взгляд, и Сафонов заметил в его маленьких тёмных глазах грусть. Он знал, что тир для Пашка — это всё равно, что счёт до сорока шести для него самого.

— Конечно, — кивнул Иван Глебович, — обязательно приду.

— Ой, мама дорогая! — Воскликнула нелепо — в футболку, фрак, джинсы в облипку, ботфорты и чудную ковбойскую шляпу — одетая рыжеволосая деваха, обернувшись на вошедших. Был уже вечер, тир скоро закрывался, и кроме неё и работника, там никого не было.

Павел Александрович, с иронией относившийся к собственной внешности, не удивился: многие так реагируют. Усмехнулся даже.

Девица отвернулась, бесцеремонно вытерла рукавом нос и сказала сотруднику тира:

— Дай-ка мне ещё десяток пулек, — протянула тысячную купюру.

— А по-моему, тебе уже пора домой, — покровительственно ответил молодой усатый мужчина, зачехляя остальные ружья, кроме того, которое лежало возле рыжей, и тех, что взяли себе Щедринский и Сафонов.

— Дык и я говорю: ещё десять пулек — и на боковую! — Кивнула, тряхнув гривой тёмной меди, девица, и стало ясно, что она пьяна.

— Хорошо, — согласился усатый, отсчитывая пульки и девятьсот рублей сдачи, — но больше не проси, это последние.

— О чём базар? — Развела руками деваха, небрежно запихивая деньги в карман джинсов. Зарядила ружьё, прицелилась, прищурив густо накрашенный голубыми тенями глаз.

— Паф! — Сказали ружьё и рыжеволосая девица хором, и большой лев закачался из стороны в сторону и медленно заморгал круглыми грустными глазами.

— Паф! — Заклевали зерно две курочки, как на старой деревянной детской игрушке.

— Паф! — Закрутилась вокруг своей оси аляповато раскрашенная девочка с пирожками — не то Красная Шапочка, не то Машенька.

— Чпок! — Глухо ответила на выстрел жестяная банка, продырявленная навылет.

Девка, даже пьяная, оказалась виртуозом стрельбы, так что у Сафонова глаза полезли на лоб: сам он хоть один раз из десяти да промазывал, а рыжая не промахнулась ни разу.

— Ай молодца! — Похвалила она сама себя, отстреляв последнюю пульку в такого же крутящегося зайца с морковкой. Положила ружьё. Достала из-за голенища ботфорта плоскую фляжку с гравировкой, хлопнула большой глоток — и вдруг повалилась на руки вовремя подоспевшему Сафонову. Безуспешно попыталась сфокусировать на нём мутный взгляд, крепко обхватила руками его шею и томно пролепетала, проваливаясь в хмельной сон:

— Кастаик… Поехали к тебе… — и захрапела, запрокинув голову, так что шляпа свалилась с неё, а роскошные тёмно-рыжие волосы в мелкую кудряшку рассыпались беспорядочным фонтаном.

Иван Глебович и Пашок попытались привести девицу в чувство. Не удалось, и Сафонов с отчаянием понял, что, видимо, им и правда придётся поехать к нему, только не с той целью, с какой предполагала рыжая — пьяные девушки, будь они хоть королевами красоты, не вызывали у детектива никаких чувств, кроме отвращения — а отсыпаться и приходить в себя. Потому что добудиться её и узнать, где она живёт, не получалось, а бросить человека в непростой ситуации одного было не в принципах Сафонова. А у Пашка дома жена… В общем, выхода нет.

— Яногорская, 10, корпус 1, — сказал Иван Глебович таксисту.

Лифт, как назло, не работал. Рыжая, повиснув на Сафонове мёртвым грузом (а габаритов она была немаленьких и в высоту, и вширь), покорно перебирала ногами по ступенькам, пока детектив не втащил её на свой четвёртый этаж. Открыл дверь, не зажигая света, стянул с девицы ботфорты, покряхтывая — годы, годы — поднял её на руки, в чём была уложил поверх нерасстеленной кровати, придвинул стул, водрузил на него на подносе стопарик водки и солёный огурчик — похмелиться, когда проснётся — и, тихонько затворив дверь, стал вспоминать, где стоит раскладушка. Вспомнил, достал её из кладовки, разложил на кухне, повесил одежду на спинку стула и уснул, ничем не укрываясь: в июне ночи обычно тёплые.

Проснувшись, как обычно, с рассветом, и сделав зарядку, Сафонов стал набрасывать в голове план, что делать дальше. Позавтракать, вызвать ночной гостье такси, позвонить Красавице по поводу результатов экспертизы паспорта и осмотра раны (вот же волокитчики!), потом сделать ещё один звонок — домработнице Петра Щедринского, и ехать в Посад говорить с ней и с подчинёнными Петра Александровича. Так, глядишь, и день пройдёт, а там посмотрим.

Пока Иван Глебович размышлял, одевался, приводил себя в порядок и завтракал, над спальным районом разгорелся новый ясный июньский день, и было уже даже не рано начинать приводить в исполнение план. Из комнаты всё ещё доносился смачный храп с присвистом, и Сафонов решил начать действовать со следующего пункта: звонков. Нехорошо будить человека, когда он с похмелья. Не по-человечески это.

— Алло, доброе утро, это Сафонов, насчёт экспертизы… Да… Да… понял...

Антон Николаевич Красавица отчитался перед детективом: такое-то оружие. Такой-то калибр. Навылет. Пулю нашли, соответствует. Паспорт на имя Петра Александровича Щедринского, 19.09.1967 года рождения, так что всё верно. Нет, чужих отпечатков пальцев нет ни на паспорте, ни на обложке, в которую он был обёрнут, что означает, что документ никто не подменил и убитый действительно является Петром Александровичем Щедринским.

На разговор с Красавицей Иван Глебович потратил целых сорок минут. Аж ухо нагрелось, не говоря уже о мобильнике. Нажав отбой и облегчённо выдохнув, Сафонов прислушался. Тишина.

"Проснулась, — подумал детектив. — Что ж, надо объяснить ей, что ничегно между нами не было, и вызвать ей такси. Ну, или рассказать, как идти до метро...".

Зайдя в комнату, Иван Глебович обнаружил, что она пуста, как и стопка на приставленном к кровати стуле. От огурца остался только хвостик, а рядом лежала записка, накарябанная на клочке бумаги размашистыми печатными буквами:

"Спасибо за завтрак, жмот. Огурец классный!"

И подпись: "Жар-птица".

Сафонов всё понял, кинулся к входной двери. Так и есть: не заперта.

"Догнать, хоть денег на такси дать, ей-богу", — Иван Глебович схватил с тумбочки кошелёк, открыл его — и отпрянул: все три отделения были пусты, осталась только кредитная карточка.

Сафонов, наверное, впервые в жизни, грязно выругался, досадливо воскликнул: "Ведь три тысячи же было!"и в запале швырнул кошелёк на пол. Приземляясь, он что-то задел. Какую-то валявшуюся на полу брошюрку — наверное, ночная гостья обронила второпях. Детектив Сафонов осторожно, за самый краешек, поднял книжицу с пола — и обомлел второй раз за пять минут. Это было расписание электричек Ярославского направления.