*"Вероника решает умереть" — роман Пауло Коэльо. Автор счёл возможным без спроса позаимствовать это название для этой главы.
А Ира потом тоже позвонила и сказала, что договаривались, про трубу. Но это уже не имело никакого значения, потому что за две минуты до этого был сбивчивый рассказ домработницы Щедринских, и через две секунды Иван Глебович, успев бросить Сашке какое-то оправдание, через две ступеньки сбежал на первый этаж и, ничего не объясняя администратору, выскочил в дождь.
Жар-птица с досады выхватила из-под подушки пистолет и, сопроводив свою посылку смачным ругательством, пустила в спину горе-любовнику пулю. Вообще-то она берегла её для самого горячего момента свидания, но раз так, она сделает это сейчас… Кусок свинца был стремительным, но Сафонов оказался ещё быстрее, и пуля встретила на своём пути захлопывающуюся дверь и застряла в ней намертво. Сашка, как была, в короткой ночной рубашке и без стрингов, огласила округу отборным матом, ставшим особенно многоэтажным в тот момент, когда в номер вошли бдительные стражи сергиевопосадского порядка. Жар-птице дали одеться и препроводили её в отделение — якобы за нарушение общественного спокойствия и покушение на убийство, и Александра Петровна Жар нескоро ещё узнала, что это был заранее заготовленный прощальный подарок её несостоявшегося любовника, и подробное досье на неё со всеми доказательствами, включая показания байкеров, уже лежало на столе майора Отвагина, который связался с Красавицей (тоже про просьбе Сафонова) и отрапортовал о поимке киллера, виновного в убийстве Петра Александровича Щедринского. За доказательствами, разъяснениями и именем заказчика просил подойти двадцатого числа в "Пироги". Да, это прихоть чудного столичного детектива, но он профессионал своего дела, а значит, так нужно для какой-то цели.
Но всё это, опять же, имело теперь не больше значения, чем прыщик на мизинце Жар-птицы. Потому что Иван Глебович Сафонов бежал сломя голову сквозь не на шутку разыгравшийся ливень с грозой, и в голове у него снова и снова шумели вместе с пульсацией крови слова Зинаиды Фёдоровны:
— У меня сегодня ночная смена… прихожу к хозяюшке, открываю своим ключом — а она лежит, красавица, в кухне, на полу прямо, а вокруг пилюль набросано — ей-богу всю аптечку выпила!
С трудом добившись от домработницы адреса больницы, куда увещли Веронику, Сафонов со всех ног бросился туда. Что и кому он говорил, Иван Глебович почти не соображал, и более-менее очнулся только тогда, когда в его руке оказался стакан воды и голос заведующего отделением бесстрастно и чётко объяснял:
— Отравление серьёзное. Шутка ли — смешать анальгин, но-шпу, валидол, валокордин, мелаксен, да ещё в больших количествах, да ещё запить шампанским… Спасло её только то, что ей ещё активированный уголь под руку попался. Он несколько нейтрализовал действие прочих лекарств...
— Жить она будет?! — Прервал Сафонов эту монотонную речь.
Зав. отделением только развёл руками:
— Сейчас в реанимации. Мы делаем всё возможное. Желудок уже промыли, но сами понимаете, такая гремучая смесь, да ещё с алкоголем и в больших количествах...
Иван Глебович схватил врача за грудки и проговорил, стиснув зубы и срываясь на крик:
— Послушайте, если она умрёт, я… я разнесу всю вашу богадельню вдребезги, сотру с лица земли и камня на камне не оставлю! — Связная речь перешла в вопль, даже вой.
И тут из темноты и пустоты, в которую ухнул мир, Сафонова обхватили и прижали к себе крепкие руки, и голос Пашка прошептал где-то совсем рядом:
— Тихо, тихо, Ванюш. Всё будет хорошо.
Как Павел Щедринский оказался здесь так быстро, откуда узнал о происшедшем — всё это были мелочи. Главное, он был здесь — настоящий друг, вскочивший среди ночи, чтобы прийти на помощь. Ткнувшись в его мощную грудь, Иван Глебович забыл, что мужчинам не положено плакать, и только повторял, как заевшая пластинка:
— Это же я убил её, я!
— Это я убил её… — снова произнёс Сафонов отсутствующим голосом, сидя за стойкой в ближайшем к больнице кабаке, куда Пашок притащил его почти силой, и опустошив залпом два стакана водки.
— Во-первых, она жива, — пытался успокоить друга Щедринский, — а во-вторых, при чём тут ты-то?
— Да при том. Я там, с этой… тварью рыжей… уже не рыжей, неважно… а Вероня, наверное, из окна увидела и решила, что… — сыщик хлопнул ещё стакан и, сбиваясь, пояснил Пашку, кто такая "тварь рыжая".
— А, Сашка, что ли? Жар?
— Ты её знаешь? — Изумился Иван Глебович.
— Конечно, курьерша наша. Недавно взял только и уже собирался увольнять: плохо работает. Но при чём здесь...
— Да какая, к шуту, разница?! При чём здесь она, я тебе потом расскажу. Главное, что вот там вот, через два дома от нас, умирает женщина, которой я обязан больше, чем жизнью — и виноват в этом я! — Сафонов встретил тяжёлый взгляд друга и продолжил уже тихо, скороговоркой:
— Ну давай, давай, скажи, что я ничтожество, что это не метод ловли преступника и я не должен был так поступать, что сам виноват, что нет мне прощения...
Павел Щедринский сглотнул и похлопал друга по плечу:
— Успокойся, Вань. Ты не так уж и виноват. Не прав, конечно, но не виноват. Тем более, что Вероника выживет, и мы ещё на вашей свадьбе гулять будем!
Эти слова немного приободрили Сафонова. Он встал и спросил:
— А можно мне к ней?
— Вообще-то нельзя, но я могу устроить.
На какие связи Пашок надавил, чтобы Сафонова пустили в палату реанимации, истории осталось неизвестным. Но через полчаса Иван Глебович в белом халате, шапочке, бахилах и маске стоял перед больничной койуой, где, вся обмотанная какими-то трубками и катетерами, с закрытыми глазами лежала женщина, на которой сошлось для Сафонова клином всё мироздание. Он подошёл, боясь прикоснуться, и тихо, ласково зашептал почти и не ей, а в пространство, но веря, что она услышит:
— Веронька моя… Ну… ну зачем ты?! Опять пытаешься уйти от меня к Петяну? Да только на этот раз я тебя ему не отдам ни за что, так и знай… Веронька, я тварь… Я ничтожество… Я хуже Петяна, в миллиард раз хуже: он тебя хотя бы не обманул. Моя жизнь… какая ерундовая цена за твою честь, свободу и счастье… Но я люблю тебя, Веронька — неужели же это недостаточный аргумент, чтобы выжить?
Больше слов у Сафонова не было, и он замолк, растерянно глядя перед собой. Иссиня-бледная, без макияжа и румянца, Вероника вдруг показалась Ивану Глебовичу такой старой, что ёкнуло сердце: даже если она сейчас выживет, кто знает, что станет с её здоровьем и сколько ей останется. Он как будто впервые в жизни осознал, что Веронике Сергеевне Щедринской уже не семнадцать лет, и эта попытка самоубийства может всерьёз укоротить ей жизнь. И виноват в этом только он. Вот ведь ирония судьбы: человек, любящий Веронику без преувеличения сильнее всего на свете, виноват во всём кромешном ужасе, приключившемся в её жизни. Сначала из-за дружбы с ним она отдала ненавистному человеку то, что дороже жизни, теперь вот… — Иван Глебович молча вышел из палаты, сел на пол и обхватил голову руками. Он чувствовал на своём плече ободряющую руку Пашка, где-то в глубине сознания был рад и благодарен, что он здесь, но все остальные мысли и чувства Сафонова переполняла пустота, не знающая, вылиться ей в бесконечную боль или в такую же бескрайнюю радость. Всё зависело от искусства врачей и воли Провидения.
Что было дальше, Иван Глебович почти не помнил. Там точно был ещё не один стакан водки, почти силком влитый в него заботливым другом, какие-то звонки кому-то с одной и той же фразой: "20 июня, 18:30, "Пироги" на Маросейке", беспокойное забытьё на огромной кровати, где всего за несколько суток до того он был самым счастливым из бессмертных (ведь бессмертных же, иначе в чём смысл переполнявшего его тогда тепла, любимой женщины рядом, лавры и рассвета?), и причитания Зинаиды Фёдоровны, сразу сориентировавшейся в ситуации и уже считавшей Сафонова своим новым хозяином — и наконец, восемнадцатого, чуть после полудня — звонок Пашка:
— Две новости, хорошая и плохая, и начать придётся с хорошей.
— Ну?
— Веронику перевели из реанимации в стационар. Жить будет.
— Уфф, — выдохнул Иван Глебович, — тогда плохих новостей быть не может.
— И тем не менее, есть. Она не хочет тебя видеть.
Сафонов помолчал немного.
— Что ж, если такова цена её жизни, пусть будет так.
— Тряпка ты, Сафоныч, а не мужик, — беззлобно буркнул Павел Александрович.
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
Если вы используете ВКонтакте, Facebook, Twitter, Google или Яндекс, то регистрация займет у вас несколько секунд, а никаких дополнительных логинов и паролей запоминать не потребуется.