6. Кровь героев

Таксис Кратера, медленно сминаясь под напором, казалось, незамечающих потерь этолийцев, тем не менее, и шага назад не сделал. Совсем иначе обстояли дела на левом фланге македонян.

Афиняне, возбужденные пламенными речами Харидема с Демосфеном, прямо-таки лучились уверенностью, что способны горы своротить. Они продвигались вперед медленно, периодически выкрикивая хором энергичные боевые кличи. Асандр наступал очень бодро, и топтание противника на месте, его не настораживало, а скорее всего это им даже и не замечалось. За лесом поднятых вверх сарисс Харидем не мог видеть едущих шагом гетайров и македоняне, не наблюдая попыток противника перестроиться, уверились в том, что их план удается. Гипасписты закрывали пространство между фалангами Антипатра и Асандра, отчего македонский строй выглядел вполне монолитным. Лохаги афинян заволновались:

— Харидем, похоже, они не купились!

Стратег даже ухом не повел.

— Харидем, ты слышишь?

Вот же мухи назойливые.

— Сохранять спокойствие! — рыкнул стратег.

Афиняне шли прямо, македоняне согнувшись. Флейтисты с обеих сторон играли марши, вплетавшиеся яркой нитью в тысячеголосый хор, свист и топот двух многоногих гигантских зверей, надвигавшихся друг на друга. Они до смерти пугали маленького удода, сидевшего в уютном гнезде, скрытом под аркой выбеленных солнцем и ветром ребер скелета собаки, давным-давно нашедшей последнее пристанище в пожухлой траве посреди поля. Удод полтора месяца назад научился летать, и уже один раз, ловко маневрируя в полете, смог спастись от ястреба, но теперь, скованный страхом, не мог двинуться с места. Его рыжий хохол нервно вздрагивал.

«Уп-уп-уп, чи-и-ир!» — кричал от ужаса маленький удод, отгоняя страшных чудовищ, но те продолжали приближаться с двух сторон, крича, рыча и грохоча.

Удод, наконец, решился и бросился бежать. Несся он очень проворно, но чудовища и не думали удаляться. Тогда, совершенно отчаявшись, он прибег к последнему средству и распластался на земле, раскинув в стороны пестрые крылья и задрав вверх слегка изогнутый клюв.

— Ах ты, зараза! — споткнулся один из педзетайров.

— Чего ты? — не отрывая взгляда от приближающегося врага, спросил другой.

— Наступил на что-то, а оно вскочило…

Удод заметался под ногами воинов и, наконец, сообразил взлететь, забив широкими крыльями.

— Гляди, гляди! Удод!

— Это сам Терей! Боги за нас, вперед македоняне!

Воины воодушевились: всякий в Македонии знал, что увидеть удода перед сражением — к победе, ведь в эту птицу когда-то был превращен фракийский царь Терей, полубог, сын Ареса. Явление отпрыска Эниалия на поле, что совсем скоро умоется кровью, могло означать только одно: боги спустились к смертным и незримо присутствуют где-то поблизости, как в героические седые времена противостояния ахейцев и троянцев.

Фокейцы сильно выдвинулись вперед, обогнав своих правофланговых союзников, которые продолжали ползти крайне медленно, не выравнивая своего строя, все также загибавшегося к северу. Пространство между эллинскими фалангами еще больше увеличилось.

Самое время.

— Алалалай!

Неожиданно для эллинов, в македонском строю появился увеличивающийся просвет. Гипасписты бегом смещались вправо, отрываясь от фаланги Асандра, и из образовавшихся ворот вырвалась конная лава. Она не была хаотичной: сторонний наблюдатель, если бы ему достало выдержки и хладнокровия спокойно оценить этот неудержимый, несущий смерть вал, отметил бы, что македонская конница выстроена вытянутым ромбом. Такое построение неслучайно, оно значительно облегчает маневрирование на поле боя, а в задачу Линкестийца, гнавшего своего рыжего жеребца на острие атаки, как раз входило резкое изменение направления удара после прорыва вражеской линии.

Две тысячи широкогрудых фессалийских лошадей разгоняющимся галопом летели вперед. Гетайры приникли к конским шеям. Атака началась, когда фаланги сблизились на совсем малое расстояние, но пространства для разбега «друзьям» хватило, тем более, что неслись они не на копья врага, а в пустое пространство — настоящий подарок предоставленный глупцом Харидемом Антипатру.

— Алалалай!

Линкестийцу казалось, что он не сидит на тряской широкой спине рыжего «фессалийца», укрытой двумя попонами, а парит над ней. Он, горец из Верхней Македонии, не столь привычен к верховой езде с малых лет, как уроженцы равнин, но чувство единения с конем сбивало с ног легче неразбавленного вина. Оно, доселе неизведанное, впервые пришло к нему в этой атаке, скоротечной, как удар молнии, и тянущейся уже целую вечность. Жеребец подчинялся узде, коленям и пяткам всадника столь послушно и просто, что Александр совершенно уверился, что лишь одной своей мыслью подчинил скакуна.

Александр… Защитник мужей. Ведь это его имя, почему же так редко оно слетает с чужих уст? Единственный выживший сын князя Аэропа хорошо знал, что поминая его в приватной беседе, надеясь, что он не слышит, люди избегают звать его Александром, используя прозванье, данное по имени родины. А почему? В знатных семьях Македонии и Эпира полно Александров, почему же только его избегают называть по имени? Не из-за близости ли к покойнику, чей прах в золотой урне скрыт от людских глаз в темном сыром склепе?

Не хотят лишний раз бередить рану. С ним, сыном Филиппа, убийцей его братьев, жестоким безжалостным тираном, всего год правления которого наполнил целые озера слез, они связывали все свои надежды. Надежды на славу.

«Как он опрокинул фиванцев при Херонее? Вы видели?»

Видели. И тогда и позже, когда вереницы стройных обнаженных девушек жались друг к другу, сгорая от страха и стыда перед пожирающими их глазами озверевшими победителями. Видели, невыразимый человеческой речью, ужас детей, разлучаемых с родителями. Видели бессильную злобу избитых мужчин, не спасших, не защитивших и теперь не имеющих даже возможности наложить на себя руки…

Кто они, эти фиванцы, ему, македонянину, линкестийцу? Но они станут безмолвными свидетелями возмездия, даже если боги никому из них не позволят дожить до этого дня. Он запомнил их лица, поставив в один ряд со своими братьями. Он отомстит, рано или поздно. Так он думал…

На все воля богов, но что же теперь? Нерастраченная ненависть требует выхода, но все, кому следует мстить, уже лишь бесплотные тени. И не он отправил их в небытие. Что же делать?

Разрушить их славу.

«Как он опрокинул фиванцев?»

Об этом помнят. Об этом говорят с горечью, хороня канувшие в Лету надежды, но помнят, ибо даже минувшую славу не забывают, она — то, что поддерживает огонь людских сердец в дни беспросветного отчаяния.

Как разрушить славу? Превзойти, принизить, стереть из памяти, заменив другой, свежей, горячей и светящейся, как раскаленный клинок только что откованного меча, еще не закаленный погружением в масло.

«Как он опрокинул фиванцев?»

Он, Александр опрокинет фокейцев и афинян. Его, Александра, имя будет звучать годами на пирах мужей, восхищенно цокающих языками при воспоминании о былых днях молодости и этой стремительной атаки. Его атаки, Александра, не Македонянина, но Линкестийца!

— Алалалай!

Гетайры ворвались в брешь между союзническими фалангами и, забирая вправо, обрушились правым углом своего ромба на край фокейского строя, разя копьями сверху вниз, топча конями бездоспешных гоплитов в задних рядах фаланги, ошеломленной, словно ударом молота по голове. Александр, развивая успех, рвался дальше во вражеский тыл. Ромб, не задерживаясь, не сбиваясь в кулак, что способен сворачивать не челюсти, но целые армии, вытягивался в длинную тонкую дугу. Она отрывалась от спешащих следом щитоносцев, которые тоже вломились в брешь, схватившись врукопашную с гоплитами обеих фаланг.

Фокейцы дрогнули, афиняне заколебались, в то время, как Асандр еще даже не подошел на расстояние удара. Антипатр наступал быстрее, и вся длинная линия македонской тяжелой пехоты уже столкнулась с союзниками. Тех вдвое больше, но центр почти расстроен, эллины угодили в клещи, повторялась Херонея.

— Пора! — коротко приказал Ликург.

— Паллада! — грянуло за спиной Линкестийца, но тот был слишком занят: забыв обо всем на свете, он с упоением давил разбегающихся перед ним гоплитов.

Сначала никто не понял, что произошло. Гипасписты, дравшиеся с афинскими гоплитами, не сразу разобрали, что в сражение включилась новая сила. Щитоносцы словно в зеркало уперлись: новый враг был под стать им, столь же подвижен и быстр. Но это только на первый взгляд, а вот на второй…

Филипп создал корпус щитоносцев, как среднюю пехоту, не имеющую панцирей, вооруженную недлинными копьями и гоплитскими щитами. В сражениях гипасписты поддерживали конницу, связывая ее с неповоротливой фалангой, и прекрасно зарекомендовали себя. Но средняя пехота не была единоличным изобретением македонского царя, придумал ее, немного ранее, афинянин Ификрат. Он пошел гораздо дальше Филиппа, отобрав у воинов тяжелый и слишком большой гоплитский щит. В войнах прошлого именно от него, в первую очередь, норовил избавиться бегущий с поля боя. Не случайно спартанки, провожая мужчин на войну, говорили: «С ним или на нем». Ификрат не стал облегчать гоплитов, как Филипп. Ификрат утяжелил пельтастов. Они оставили себе плетеный щит, получили копье и шлем, а вместо поножей высокие сапоги, которые, как и саму новую пехоту, по всей Элладе прозвали «ификратидами».

Изобретение оказалось невероятно удачным, дошло до того, что афиняне некоторые сражения стали выигрывать одними ификратидами, без фаланги гоплитов.

И вот эта сила, ведомая Ликургом, обрушилась на гипаспистов и, потерявших пробивную мощь, гетайров. В спину растянувшимся в нитку всадникам. Одного эффекта неожиданности оказалось достаточно для того, чтобы македоняне дрогнули, а численное превосходство эллинов, уже вроде бы превозмогаемое, всей своей неподъемной массой обрушилось на плечи покачнувшегося гиганта.

Гипасписты бросились бежать. Мимо, спешащей в драку, македонской фаланги.

— Что это?! — удивление Асандра было неподдельным, — стоять, собаки!

Но бегущих не остановить. В голове каждого бойца асандрова таксиса в эти мгновения промелькнула одна и та же страшная мысль:

«Поражение!»

А враг, словно гераклову силу получил!

— Паллада!

— Все, как один!

Пользуясь минутным оцепенением македонян, афиняне прорвались вплотную, и не в одном-двух местах, а почти по всему фронту. Их слитный удар ошеломил педзетайров. Первые ряды «пеших друзей» словно ураганом смело. Лучших воинов. Асандр, занимавший, несмотря на возраст, место димойрита, внезапно оказался в непосредственной близости от украшенных совой Афины щитов.

Расстроенная фаланга не в состоянии сопротивляться долго, противостояние монолитов — всегда состязание нервов. Многие сражения в прошлом были проиграны еще до столкновения наступающих друг на друга шеренг, и вся кровь лилась во время избиения бегущих. Так случилось и теперь. Потери педзетайров еще не велики, не смертельны, но от боевого духа не осталось и следа, они уже не воины, они — стадо ищущих спасения баранов.

— Стоять! Сохранять строй! — в отчаянии кричал Асандр, беспорядочно размахивая обломком сариссы, почти ничего не видя перед собой. Немногие, еще державшиеся рядом, падали, один за другим или, бросая копья и щиты, показывали врагу спину. Таксиарх прошел множество боев и прекрасно понимал, что это все, смерть, но в такие мгновения лишь одна мысль раненной птицей бьется в голове каждого воина, кто не опуская оружие, сражается до конца. За торжествующе-сосредоточенными лицами врагов Асандр уже отчетливо видел ладью Харона, и душа молила лишь об одном: создать на той последней пристани, как можно большее столпотворение, утянуть за собой еще хоть парочку этих… И тогда, в недолгие мгновения, отпущенные до момента, когда губы коснуться вод Леты, душа возликует от радости.

Что-то ударило Асандра в лицо, и солнце померкло, сгорев в краткой вспышке боли, голову сдавил глухой колпак мертвой тишины, и необоримая сила толкнула пожилого воина в объятия пустоты, где не было ни Харона, ни Леты. А что было? Никто о том не расскажет.

Асандр рухнул навзничь, раскинув руки. В стекленеющих глазах таксиарха, залитых кровью, отражалось бесконечное небо и там, в недостижимой его высоте, пел жаворонок…

Гипасписты умело сражались в рассыпном строю, но против спартанского монолита сами построились фалангой. В последние десятилетия сомкнутый строй по достоинству оценили многие варвары. Фракийцы и иллирийцы, даже не имея тяжелого вооружения, все реже действовали на поле боя аморфной толпой.

Гелланик и Тимандр, догнав спартанцев, выстроили своих людей в восемь шеренг. Македонян было больше, и они значительно превосходили длиной фронта спартанскую фалангу. Лакедемонян это не беспокоило. На лицах презрительные усмешки, всем известное спартанское высокомерие, подкрепленное многовековой репутацией непобедимых воинов.

Не таких уж непобедимых, как дважды доказал Эпаминонд. А Филипп, в молодости живший почетным заложником в Фивах, на горе эллинов оказался способнейшим учеником великого полководца. В корпус гипаспистов отбирали отборных воинов, самых рослых, сильных и, что немаловажно, сообразительных. Сам Гелланик, человек незнатный, выдвинувшийся из низов, превосходил ростом и шириной плеч любого стратега македонян, и не только. Сейчас, на правом краю фаланги жесткая черная щетка гребня его шлема возвышалась над всеми на полголовы. Да и сам шлем, выкрашенный в пурпур, с золотой продольной полосой, с перьями цапли по бокам, очень заметен, бросается в глаза. Такие носили воины агемы, от которых осталось… По пальцам счесть можно…

Спартанцы запели пеан, и двинулись вперед. Воплощенное презрение к смерти: только две первых шеренги имели панцири, остальные — лишь щит, простой конический шлем и копье. Все остальные эллины, не сговариваясь, ответили бы, что это все от спартанской бедности. На эксомиды мол денег не хватит, совсем голыми в бой пойдут, а всем станут рассказывать, что де «пращуры им так заповедали».

— Иди твердо, копьем коли, щитом бей! — затянул Гелланик.

— Ха-ай, щитом бей! — подхватили воины.

Флейтисты высвистывали все убыстряющийся ритм, гипасписты шагали в ногу, нисколько не уступая выучкой «пешим друзьям». Собственно, подавляющее большинство начинало службу в фаланге, в корпус щитоносцев переводились отличившиеся в горных войнах с иллирийцами, где нечасто македонянам удавалось вести «правильный» бой.

Спускаясь с гряды, чуть подзадержался Тимандр и теперь поспешал, ликвидируя разрыв в стене щитов.

Спартанцы идут, на шеренгу сбоку глянешь — один человек. Глаза над кромками щитов, как у каменных некрашеных статуй, словно бельма без зрачков, спокойно-неживые.

Тимандр оглянулся на своих: как они, не дрожат ли колени?

Линия гипаспистов чуть извилиста, но движется ровно. На скулах ближайшего к командиру воина играли желваки, у следующего за ним капля пота блестит на бритой щеке. Да, сразу после быстрого марша в бой, но и спартанцы тоже не свежие.

Песня флейт и слитный топот тяжелых сандалий-эндромид, не люди идут навстречу, а древние спарты[1], проросшие из драконовых зубов.

«Ну, уж нет. Бивали эти зубы-переростки, и не раз. И мы побьем».

Но мысль не покидает:

«Стоит ли искушать судьбу, посылая против них равные силы?»

— Тимандр!

— Кто меня зовет?

Подбежал гипарет Гелланика.

— Не торопись, вместе ударим! С агрианами!

Гипарет тычет рукой куда-то вперед и левее. Тимандру плохо видно, но вот, кажется, различил: по гребню бежит человек. Там, поодаль, сбились в кучу фракийцы. Растратив стрелы и дротики, они не решаются атаковать монолит.

А ведь неплохая идея. У спартанцев на флангах илоты, надо бы их снести.

— Тише шаг! Делай, как я!

Замедлились. Крылья фаланги щитоносцев далеко охватывают спартанские шеренги, это хорошо, намнем бока вепрю.

Но Гелланик придерживается другой точки зрения:

— Тимандр! — прокатилась волна по рядам справа, — синасписм! Сомкнуться в кулак!

Синасписм — это строй, еще более тесный, чем тот, которым обычно идет в атаку фаланга. Четные ряды входят в промежутки между воинами нечетных, отчего монолит становится еще плотнее, а его глубина меньше. Шагать в таком тяжело, используют синасписм для обороны. А что, следует обороняться? Не верит Гелланик, что сдюжим? Однако вспомнил Тимандр и желваки на скулах воинов и скрип зубовный. Лучше перебдеть…

— Синасписм!

Это вам не строй «пеших друзей» с их двенадцатилоктевыми оглоблями ворочать — сомкнулись вмиг, поучитесь-ка, «драконьи зубы».

Те и ухом не ведут, еще и скалятся. Ага, противник меняет построение, значит, заметался, значит дрогнул. Вот уже мы его сейчас приложим!

Ну, кто там самый шустрый?

И как по заказу клич с правого угла лаконского монолита:

— Кто из вас храбрец?! Кто сразит врага?

— Я!!!

Вот и все понятно с вами, спартанцы. Смертные вы, титан себя накручивать не станет.

А раз смертные…

Монолит рванулся вперед, бегом. Встретим, обнимем. Ну, македоняне?!

— Алалалай!

И дальше уже ничего человеческого в этом надрывном реве сшибающихся волн.

Столкнулись!

И пошла работа…

Принять удар на щит, отбросив вверх, поднырнуть в длинном выпаде в ноги и сразу бросок вперед, щит в щит, толкнуть, сбить с ног. Стоит, зараза. Второй ряд колет сверху вниз, прямо в брызжущие слюной рожи, и нащечников-то у них нет, только попади! Ага, попадешь тут, не для того их там с пяти лет гоняют, чтобы они стояли столбом рот разинув.

Спартанцы страсть, как любят потолкаться. Только они по всей Элладе предпочитают такую свалку, где и копьем не взмахнуть. Не бьются фаланги «продавливанием», хаос получается, передним не повернуться, и все преимущества монолита вмиг улетучиваются. Очень долго учиться надо такому бою, а какой полис себе может позволить столько времени выделить на подготовку гоплитов, обычных граждан, призванных на краткую службу? Даже богатые Афины не могут. А у спартанцев этот хаос управляемый, они ему с малолетства учатся, ибо ничем иным в жизни и не занимаются.

Но гипасписты не ополченцы, раз в год собираемые полисом на учения. Филипп создал постоянную армию и подготовкой она спартанцам уступать не желала. Значит, толкаться будем? Ну, давай!

Македонян больше, построились они плотнее. Вперед, «Красные плащи», сдвиньте глыбу. Животы не надорвите. А глыба-то не лежит на месте, сама прет.

Агесилай, вне себя от изумления, сделал шаг назад. На периферии зрения пошло какое-то движение. Полемарх скосил глаза направо, а там…

— Кандаон!

У этих варваров половина имен эллинские, а все равно в атаке не Ареса поминают, а своего бога. Имя чужое, но сам бог вполне подходящий. В смысле, своим завсегда поможет.

Агриане, потрясая длинными ромфайями, врубились в ряды илотов, как волки в собачью свору. И у тех и у других клыки и когти имеются и облик схож, да вот что-то псы заскулили, хвосты поджали…

— О дисе, Кандаоне!

— Павсаний, прикрой!

Полемарх повернулся вправо и отточенным движением вогнал копье в незащищенный живот набегавшего фракийца. Наконечник вышел из спины на две длины ладони.

— А-а-а, улке мука! — фракиец и не думал умирать.

Полемарх легко отбил длинный слабоизогнутый вперед клинок, и хотел выдернуть копье из тела мертвого фракийца, но «покойник», бешено вращая глазами, вцепился в древко и, надеваясь на него, подтягивался к Агесилаю. В его рыке уже не осталось ничего людского.

— Да умри же ты! — Агесилай потерял хладнокровие, ударив фракийца по лицу краем щита.

Взгляд того сразу погас и он обмяк, но полемарх, открывшись на мгновение для напиравшего с фронта македонянина, вдруг ощутил острую боль в боку.

— Эх… — взмахнув тяжелым гоплоном, как дискобол, полемарх отбросил врага.

Край щита переломил кизиловое древко копья, торчавшего в пояснице, как раз в стыке между половинками кованного мускульного панциря. Огненный цветок распустился перед глазами. Полемарх отшатнулся, спасаясь от его обжигающих лепестков.

— Павсаний… — Агесилай осекся.

Царский советник лежал лицом вниз. Враги усилили натиск. Перед глазами все плыло, рана горела. Полемарх взмахнул голой рукой, не видя, что копья в ней нет, оно осталось в теле злого фракийца. Он уже не чувствовал, ни рук, ни ног, вообще ничего…

Вражеский воин сделал шаг вперед, толкнул полемарха щитом и, переступив через его труп, ударил копьем следующего спартанца.

«Красные плащи», так и не ставшие сверхчеловеками за годы аскезы, самоистязания и воинских упражнений, попали в клещи и гибли один за другим. Что же, все зря?

Не зря. Перемалываемые в сжимающихся тисках, спартанцы дрались так, словно само право на существование их города отстаивалось в этом бою. Им некуда отступать, за спиной море, врагов очень много и они теснят. Неся потери. Большие потери.

— Ну же! — кричал Гелланик, работая копьем, — осталось немного! Навались!

Навалились.

— Дайте им еще! — ревел Тимандр.

Дали еще.

— Агесилай! Агесилай мертв!

Все, сейчас побегут.

Как бы не так!

— Эниалий! Тебе эта жертва!

Копья давно почти все переломаны, пляшут клинки.

— Ах ты тварь! — Тимандр швырнул в лицо спартанцу обломок своего меча, схватил его за щит, рванул на себя и боднул гребнем шлема прямо в лицо. А в следующее мгновение правое плечо обожгло льдом.

Стратег отшатнулся, укрылся за щитом, отразив пару ударов, нырнул вниз, подхватив первое, что в руку попалось, обломок копья, и, не обращая внимания на рану, вновь утонул в схватке.

Спартанцы умирали, но не сдавались, таща за собой в Аид десятки македонян, но те, ослепнув от ярости, не видели потерь и бились отчаянно, наказав сами себе непременно укрыть землю ковром из красных плащей.

Правая рука онемела, Тимандр почти не чувствовал ее и вынужден был отойти с первой линии. Он выбрался на небольшой бугор, позволивший ему осмотреть поле боя, и первым увидел конную лаву, переваливающую через холмы.

Менон. Явился, наконец-то, бездельник, к самому концу. Не слишком торопился, мы пёхом быстрее управились. А скажет потом, что именно он решил все дело. Тимандр поморщился, зажимая рану. Щит он опустил и прислонил к ноге.

Пора заканчивать. Стратег набрал в легкие побольше воздуха и заорал:

— Гелланик! Явились фессалийцы! Давай отойдем, пусть закончат! — перевел дух и уже гораздо тише добавил, — хватит губить воинов зазря, нужно просто стоптать лаконских собак копытами.

Гелланик услышал, по рядам гипаспистов прокатилась команда отхода. Щитоносцы отхлынули, у спартанцев уже не осталось сил, подобно бойцовым псам вцепиться зубами, и в смерти не отпуская врага.

— Ну, сдохните, твари, — оскалился стратег.

Фессалийцы летели клином. А может своим любимым ромбом, отсюда не разобрать. Вот только как-то странно… Зачем взяли так круто вправо? Куда они?

— Куда ты прешь, придурок?!

От первого жеребца Тимандр увернулся, но в следующий миг что-то со страшной силой толкнуло стратега в спину и вышибло из него жизнь.

Конница врезалась в ряды гипаспистов, как тяжелый таран.

— Менон, предатель… — процедил Гелланик.

Он понял все и бросился в свою последнюю атаку, намереваясь подороже продать жизнь.

А над кровавым полем плыл в полуденном мареве торжествующий клич:

— Фессалия!

Наибольшего успеха на поле у западного устья Врат достигли Антипатр и Мелеагр. Перед ними стояли слабейшие отряды союзников: фокейцы, локры, аркадцы.

Регент, как издревле заведено у македонской знати, не отсиживался позади войск на высоком холме, взирая на битву, а самолично шел в бой и ничего, что стукнуло уже шестьдесят три года, навыков не убыло, как раз наоборот. Вот сила в руках уже не та, но педзетайрам вовсе не она нужна в первую очередь, а холодная голова[2]. Мышцы же и на смертном одре будут помнить, как нужно колоть сариссой.

Кратер на правом фланге стоял, как скала, и даже мало-помалу начал теснить этолийцев. Мелеагр выдвинулся вперед на дюжину шагов и, не желая обнажать свой правый фланг, заворачивал всю линию посолонь, попутно разрезая фалангу союзников в стыке локров и фокейцев. Последним доставалось особенно: спереди их со страшной силой теснил Антипатр, почти оторвавшийся от остальных своих войск, а в тыл прорвались гетайры и учинили там настоящую резню. Фокейцы балансировали на зыбкой грани между, еще беспокойством и уже паникой, строй их трещал по швам, глаза воинов метались, отчего продвижение македонян превращалось в легкую прогулку.

Атаку Ликурга Антипатр со своего места видеть не мог, но улавливая чутким ухом, тончайшие нотки перемен в, казалось, хаотичной какофонии, звучавшей над полем боя, заподозрил, что на левом фланге происходит что-то неладное.

Спустя короткое время торжествующие вопли раздались за спиной пятящихся фокейцев, и по их рядам прокатилось:

— Вперед, вперед! Навались!

Действительно, навалились. Регент, хоть и не в первой шеренге стоял, почти сразу ощутил возросшее давление. Откуда силы взялись? Полководец в строю, конечно, способствует повышению боевого духа, но требуется срочно прояснить обстановку.

Антипатр покинул строй, в сопровождении телохранителей, ему подвели коня.

Эвмен с тремя десятками продромов-разведчиков, последним македонским резервом, держался позади фаланги. При нем вестовые, гипареты, сигнальщики, а так же слуги стратегов. Небоеспособный люд. Кардиец, восседавший, посреди всей этой пестроты, на серой кобыле, облаченный в мускульный панцирь и беотийский шлем с широкими, согнутыми в складки полями, с мечом на перевязи, выглядел довольно странно, особенно, если не забывать о его должности.

Начальник канцелярии был мрачен и тем самым подстегнул худшие опасения Антипатра.

— Ну что? — еще издали крикнул регент, понукая коня пятками.

— Не знаю, — ответил кардиец, — гетайры напылили, ничего не разобрать. Послал разведчика. Вот, жду. Что-то там нехорошее творится. Хоть сам поезжай.

Антипатр хмыкнул, но обстановка к шуткам не располагала и он не стал развивать тему «писаря в разведке».

— У Кратера что?

— Там все неплохо, стоит Кратер, хотя против него, судя по всему, силы тяжкие. А Мелеагр так прямо и давит в центре.

— То я и сам вижу, побольше тебя, локтем его таксиса касался, можешь не рассказывать мне.

Эвмен не ответил, прикрывая глаза от солнца ладонью, щурясь, в том числе и от пыли, что плотной занавесью разделила сражающихся, он пытался разобрать в мелькании размытых теней, хоть что-нибудь. Расшифровать, кажущееся беспорядочным, движение.

— Смотрите! — один из воинов указал рукой куда-то назад.

Все оглянулись: два всадника мчались со стороны западной оконечности Малидского залива. Подлетели, осадили коней. Один, не удержавшись, рухнул на землю: на спине колотая рана.

— Откуда вы? — почернел лицом Антипатр, уже догадываясь, каким будет ответ.

— Мы разбиты, — выдохнул второй гонец, фракиец, бледный, как мел, — фессалийцы… Менон… предал…

Антипатр застонал.

— А Гелланик?

— Убит… Войско рассеяно…

Они еще не успели толком осознать эту страшную весть, как из серо-бурого, нежелающего оседать облака, появился разведчик. Он мчался, приникнув к шее коня, и отчаянно стегал его плетью.

— Афиняне!..

Вроде не своими ногами бежал, а воздух ртом хватает, как рыба на берегу.

— Что? — нетерпеливо рявкнул Антипатр.

— Афиняне… прорвались…

— Где? — коротко спросил Эвмен, опередив регента, — как это случилось?

Разведчик покачал головой, сглотнул.

— Не… Не знаю… Наши бе… бегут…

— Вот песьи дети! — воскликнул Антипатр. Не понятно, кого имел в виду, — «бегуны», за мной!

— Куда ты?

— Разберусь на месте. Остановлю!

— Опасно! Позволь мне!

— Ты — здесь! — отрезал регент и исчез в пыли. Тридцать продромов последовали за ним.

Эвмен остался один. Как часто случается в подобных ситуациях, чувство времени отказало ему. Сколько его утекло, как песок сквозь пальцы, прежде чем обстановка стала проясняться? Любитель точности во всем, не только в составляемых текстах, кардиец имел наметанный глаз и легко мог свериться по солнцу, но сейчас он забыл обо всем, страстно желая лишь одного: пусть эта проклятая пыль уже опустится. А та сопротивлялась: утренний бриз сошел на нет, сдавшись на милость победителя — полуденного безветренного зноя.

Творилось что-то очень плохое, фаланга в центре пятилась назад. Эллины ввели в бой новые силы? Это уже очевидно, но в каком месте и как много? Правый фланг просматривается лучше, хотя и там напылили тысячи ног. А с левым совсем все плохо.

Так сколько же времени прошло? Пес его разберет. Грохот битвы на левом фланге докатился уже до того самого места, откуда таксис Асандра двинулся в атаку. Давят афиняне, мы отступаем.

Нет, прав разведчик, не отступаем — хуже. Эвмен различил, наконец, бегущих, побросавших оружие людей. Уж точно не афиняне, те бы в другую сторону бежали. За спасающимися мчались всадники-продромы. Чужие.

Боги, где Антипатр?! Ведь в самое пекло бросился старик!

Нужно срочно спасать ситуацию. Как? Быстро, вот как, без разговоров и душевных метаний.

Сжав зубы, кардиец ударил пятками лошадь и помчался к, медленно пятящимся, педзетайрам.

— Развернуть строй противосолонь! — Эвмен скакал вдоль тыла фаланги, — развернуть строй!

Его не слышали, может, не понимали, а может (скорее всего) — не желали подчиняться приказу, отданному не понятно кем.

Кардиец спрыгнул с лошади, выхватил меч и бросился прямо в гущу сражения, проталкиваясь между рядами воинов, раздраженно огрызавшихся и бранивших писаря на чем свет стоит. Эвмен пробился почти на самый передний край, где шла жестокая сеча, и заорал в ухо одному из лохагов:

— Слева обходят, развернуть строй противосолонь и отойти на стадию!

— Чей приказ?! — не отрывая взгляда от напиравших фокейцев, крикнул лохаг.

— Антипатра! Он возглавляет отход наших! Теснят наших афиняне!

Кардиец импровизировал, прежде ему никогда не приходилось руководить сражением, да и вообще, командовать воинами, но сейчас в его голове складывалась отчетливая картина битвы. Что не смог увидеть, домыслил по косвенным признакам. Нужно организованно отходить на юго-запад, держа фронт против прорвавшихся афинян. Левый фланг, похоже, не спасти. А там регент… Но не о нем сейчас думал Эвмен, а о войске, большую часть которого еще можно вытащить из этой бойни.

— Выполняй! — проорал он в ухо лохагу, — я к Мелеагру!

Однако добраться до Мелеагра кардиец так и не смог: тот сильно оторвался от своих, азартно преследуя побежавших аркадцев и локров, и открыл брешь, в которую незамедлительно хлынули недобитые фокейцы и еще какие-то воины. Афиняне? Как они тут? Откуда?

Ификратиды Ликурга, стремительно перемещаясь по полю боя, казалось, были уже всюду. Они отсекли таксис Мелеагра от остальных и уже окружали его.

Кардиец бежал по тылам, которые стремительно растворялись в бурлящей кровавой пене. Его заметили. Худощавый воин метнул дротик, Эвмен увернулся. Афинянин бросился к нему, потрясая копьем. Кардиец легко уклонился от смертоносного жала, перехватил древко рукой. Выпад, противник закрылся пельтой от меча, но клинок-обманщик, не желая встречаться с лозой, на противоходе подсек воину сухожилия в коленном сгибе. Эвмен толкнул раненого ладонью в грудь, проскользнул в пируэте, уходя от копий еще двух проворных вчерашних гончаров. Короткие точные взмахи клинка и горшки лепить в Афинах придется кому-то другому. Впрочем, здесь недостачи не будет, вон сколько их… Видели бы сейчас царского писаря эти надменные князья, только вчера сменившие овчинные безрукавки македонских пастухов на расшитые хитоны. Писарь, да. Папирусомаратель. А вот Филипп бы не удивился, опознав в ловком и умелом панкратиасте своего секретаря. Он, Филипп, многое знал, о служивших ему людях. Может, даже больше, чем они сами. Это ведь он первым вручил писарю панцирь и шлем, перед походом на Элладу. Все тогда смеялись…

Эвмен замешкался. Мелеагр окружен, куда бежать? Вперед, к Кратеру? Или назад? Кратер имеет больше шансов прорваться, но отход следует начинать прямо сейчас, промедление смерти подобно.

Эвмен оглянулся: за спиной никакого строя, свалка, повсюду мелькают плетеные щиты.

Кратер. Предупредить Кратера. Сражение проиграно.

Эвмен бросился бежать.

Андроклид вновь шел в первом ряду, подхватив сариссу из рук павшего товарища. Он, конечно, понятия не имел, что творится вокруг, но нутром чуял — в сражении наступил перелом. И явно не в пользу союзников: строй этолийцев трещал по швам, прогибаясь под напором македонской фаланги. Продвижение вперед заметно усилилось. Ряды этолийцев смешались, а воины Кратера сохранили порядок и теперь их глаза горели, предвкушая восторг резни показавшего спину врага. Ну, еще не показал, но скоро уже. Совсем скоро…

«Пешие друзья» рвались вперед, но их командир сохранял трезвость, не позволял себе без памяти погрузиться в танец смерти. Он не видел, что твориться на левом краю своего монолита, но чувство, более надежное, чем зрение, подсказывало ему:

«Не торопись!»

— А ну пыл умерить! Кто вырвется вперед, накажу! Ровнее строй!

— Сейчас, сейчас драпанут, — в возбуждении приговаривал Неандр, работавший слева от таксиарха, — навались, ребята!

— Сохранять спокойствие! — скосил глаза на торопыгу Кратер.

Неандр заткнулся, но губы все равно шевелились:

«Сейчас, вот сейчас…»

Ну и случилось.

— А-а-а!

— На, жри!

— Бегут!

— Ар-ре-е-ес!

— Б-е-е-е-е-г-у-у-у-у-т!

— Стоять! — взревел Кратер, как сто быков, — сохранять строй!

Неандр дернулся было вперед, но таксиарх, повернувшись и перехватив сариссу одной рукой, отвесил неслуху оплеуху.

— Шкуру спущу!

Подействовало, горячие головы малость охолонули.

— Кратер! Кратер! Пустите меня, да пустите же! Ну, раздайтесь!

— Кто там орет? — повернулся таксиарх, — Эвмен? Зачем ты тут? Что случилось? Ты в крови?!

— Не моя, — кардиец запыхался, — нужно отходить!

— Отходить? Но почему? Эллины показали спину, смотри!

— Это неважно! Мы разбиты! Ты слышишь, разбиты!

— А ну успокойся! — рявкнул стратег, — не части! Объясни толком!

— Нет времени, ты единственный сохранил порядок. Мелеагр окружен, и таксис Антипатра, похоже. Асандр бежит. С тыла подходят фессалийцы.

— Как это могло… — начал Танай.

— Подожди! — резко прервал его таксиарх, — а регент? Что с Антипатром?

— Я не знаю, — устало опустил руки Эвмен, — нужно уходить, Кратер, сражение проиграно. Мы разбиты. Наголову. Гелланик погиб. Линкестиец, похоже, угодил прямиком в засаду.

— Проклятье! — проревел Кратер, — проклятье!

— Если повернемся спиной, догонят, — покачал головой Танай.

— Нужно уходить бегом, — твердил свое Эвмен.

— Ударят в спину.

— Значит нужно оставить заслон… — уверенно сказал Танай.

— …из смертников, — закончил за него Кратер.

Повисла пауза. Недолгая. Танай, выпрямившись во весь рост, шагнул вперед.

— Я останусь! — он посмотрел вокруг, — кто со мной?

— Я с тобой, Танай, — шагнул вперед Андроклид.

— И я, — поспешил за другом Неандр.

— Нет, — отрезал лохаг, — если остается декадарх, уходит димойрит. И наоборот. Ты уходишь, Неандр.

— Но…

— Никаких «но», — негромко, но так, что у всех мурашки по спине пробежали, сказал Кратер, — оставим один лох, составной. Из разных отрядов. Только добровольцы. Те, у кого есть сыновья. А сами пойдем быстро. Очень быстро. Нужно сохранить армию, то, что осталось. Спасти Македонию! Эти шакалы теперь накинутся…

— У Андроклида нет сыновей! — голос Неандра дрогнул.

— Успокойся, брат, — Андроклид положил руку ему на плечо, — так надо. Я ведь гол, как сокол, а у тебя семья. Так нужно.

— Один лох, — задумчиво проговорил Эвмен, — почти триста.

— А как иначе, кардиец? — сверкнул зубами в улыбке Танай, — это же Фермопилы!

Линкестиец стоял на коленях, уткнувшись носом в землю. Руки связаны за спиной, ремнями стянуты у локтей. Ноги свободны, ну и что с того? Не убежишь… Некуда бежать.

Союзники ликовали, шум стоял нисколько не меньше, чем в битве.

Чья-то нога ткнулась в бок.

— Вставай.

Линкестиец не без труда поднялся на ноги. Он не был ранен, но помят изрядно.

— Не бей его, Харидем.

Два человека. В доспехах, без шлемов. Один худой, высоколобый, чуть лысоватый. Светлые кустистые усы и борода скрывают рот. Другой покрепче, кудрявый, чернобородый, загорелый, как эфиоп, золотая серьга в правом ухе.

— Ну что, Линкестиец, не узнаешь меня? — спросил чернобородый.

Александр медленно покачал головой, чуть наклонился в сторону и сплюнул кровь.

— А я тебя помню. Видел при дворе Филиппа, когда с ним еще можно было разговаривать. Только ты тогда совсем сопляк был.

— Повежливее, Харидем, — поморщился худой.

— С какой стати?

— Ты забыл, о чем мы договорились?

— Ну, дай мне насладиться моментом! Ведь ни одного больше пса из верхушки не осталось! А тут целый князь Линкестиды!

— Уважаю твое желание отомстить, но лучше направь гнев на других. Например, на Антипатра.

— Еще бы нашли его…

— Харидем?! — раздался чей-то крик, — стратег?

— Здесь! — обернулся чернобородый.

К ним спешил какой-то воин с небольшим кожаным мешком в руках.

— Нашли!

Харидем принял мешок, осторожно заглянул внутрь, словно опасаясь увидеть гадюку. Расплылся в злорадной ухмылке.

— Легок на помине! Вот такого тебя я люблю! — он сунул руку внутрь и вытащил… — смотри, Линкестиец. Смотрите все!

Александра передернуло. Харидем держал за жидкие волосы голову его тестя.

— Какое варварство, — поморщился худой, — что, нельзя было иначе?

— Не-ет! — прошипел стратег, слизнул кровь с бледной холодной щеки своего врага.

Худой даже чуть отошел в сторону, скривившись от отвращения.

— Убери, прошу тебя.

— Ладно, — послушался стратег, сунул голову в мешок и протянул воину, — отнеси в мой шатер и охраняй, как свою.

Худой повернулся к Линкестийцу.

— Боишься? Не бойся. Для тебя время страхов прошло, Александр из Линкестиды, царь македонский!

[1] Спарт (греч.) — «посеянный». Спарты — неистовые в бою воины (не путать со спартанцами), выросшие из зубов дракона, посеянных героем Кадмом, легендарным основателем Семивратных Фив. Согласно Павсанию, из рода спартов числил себя знаменитый фиванский полководец Эпаминонд.

[2] Это действительно так. В конце похода Александра самое боеспособное подразделение его армии, «Серебряные щиты», состояло из ветеранов, многим из которых было шестьдесят лет.