4. «Человек предполагает…»

Человек может бесконечно смотреть на три вещи: как течет вода, как горит огонь и как работает другой человек. Эта, старая, как мир, поговорка оправдывалась полностью. Ну, почти полностью: текущей воды поблизости не оказалось, но зато в наличии имелся горящий огонь и работающий человек, за которыми Андроклид следил попеременно.

Тысяча костров, с веселым треском вгрызаясь во тьму, бодро истребляла запасенные вязанки маквиса. В округе на десять стадий не осталось сухой веточки, как саранча прошлась. В не вырубленной еще каким-то чудом буковой роще, свалили весь сухостой. Не хватило, пришлось рубить живые деревья. Они, сырые, горели плохо. А завтра что жечь будем? Об этом никто не задумывался, о другом мысли. Завтра-то, конечно, наступит, а вот потом…

— Андроклид, ты за кашей-то смотришь? — окликнул Неандр.

— А? Что? — встрепенулся декадарх, возвращаясь к действительности.

— Каша, говорю, пригорает! Не чуешь что ли?

Нынче его, командира, очередь кашеварить. Хоть он и начальник, да невелика птица, чтобы от общих обязанностей устраняться. Есть еще, конечно, слуга, что каждой декаде положен, но он ускакал по соседям, излишки лука на сало сменять и где-то застрял, видать со знакомцами языком чешет, затрещины давно не получал.

Андроклид помешал кашу, снял котел с огня. Воины с ложками расположились вокруг. Все, кроме Медона — тот копошился в своих вещах, сначала долго подгонял новый шейный ремень к щиту, сейчас вздыхал, пытаясь соединить бронзовой втулкой половинки сариссы, слишком свободно входившие внутрь. Медон встал на ноги, стараясь никого не задеть, перехватил сариссу обеими руками в трети, ближней к тяжелому бронзовому подтоку, так, как будет держать ее в строю. Тряхнул. Часть древка, та, что с наконечником, сразу же отвалилась. Соединительная втулка тоже улетела во тьму. Медон снова печально вздохнул и пополз вокруг костра на поиски.

— Остынет, — покосился на него Андроклид.

— Сейчас, — отмахнулся Медон.

— Семеро одного не ждут, — с набитым ртом проговорил один из воинов.

— А пятнадцать, тем более, — добавил другой.

Когда Филипп стал царем, в каждом поперечном ряду фаланги стояли десять воинов, называвшихся «декадой». Незадолго до Херонеи царь довел их число до шестнадцати, на эллинский манер, но именование наименьшего отряда педзетайров, «пеших друзей», таковым и осталось.

Медону повезло, втулка нашлась быстро, и теперь он опять сидел на карачках, пытаясь сообразить, как усилить ненадежное соединение.

— Веревкой обмотай поверх, — посоветовали товарищи.

— Не, лучше веревку распустить и волокнами деревяшку замотать, да в таком виде в трубку и сунуть.

— Жрать уже садись! — рассердился декадарх.

Медон послушался. Каша стремительно убывала.

— Состену, бездельнику, оставьте, скулить же будет.

Едва были произнесены эти слова, приспичило заорать стреноженному ослу, который до этого мирно покачивал головой в дрёме, натрудившись за день перевозкой восьми палаток, упакованных в тяжелые кожаные чехлы, жерновов для ручной мельницы, котла и кое-какой другой поклажи, что воины декады не тащили на себе.

— Эй! — крикнули от соседнего костра, — заткните свою скотину! Разбудил, зараза…

Андроклид цыкнул на осла, да разве проймешь отца упрямства. Пока не наорался, не замолчал.

Неандр облизал ложку, похлопал себя по пузу и заявил:

— Все, спать. Завтра, может, начнется, надо свежую голову иметь.

— Вряд ли, — не согласился Андроклид.

Неандр спорить не стал, опустился на четвереньки и заполз в одну из низких, рассчитанных на двух человек, палаток, кольцом расставленных вокруг костра. Одни последовали его примеру, другие вызвались помочь Медону в его мучениях. Появился Состен. На дюжину луковиц никто не позарился. Декадарх выбранил слугу за долгое отсутствие, заставил быстро проглотить оставленный ужин и вместе с котлом прогнал к ручью, где вся армия набирала воду. Состен убежал во тьму, Андроклид десяти раз не вздохнул, как оттуда донесся грохот покатившегося по каменистой земле котла, чья-то ругань и звук звонкой оплеухи.

К декадарху подсел Филодем с деревянной чуркой в руках и большим ножом. Чурка отдаленно напоминала человеческую фигурку. Андроклид отстраненно наблюдал, как Филодем осторожно вырезает подобие лица. Получалось плохо, нож для такой работы великоват. Конечно, опытный резчик и топором бы управился, но куда до него Филодему, большие мозолистые руки которого не привыкли к тонкой работе.

— Карану отдай, — посоветовал Андроклид, — он лучше сделает.

— Сам хочу, — отмахнулся Филодем.

Декадарх понимающе кивнул.

— Сколько ей уже?

— Третий год пошел. Такая егоза… — Филодем улыбнулся, мечтательно глядя на огонь.

Андроклид почувствовал легкий укол зависти. У него не было ни жены, ни детей. Вообще никого из родных. Ему еще и пяти лет не исполнилось, как отца зимой порвали волки. Он смог отбиться, порубил серых топором, да самому изрядно досталось. Раны загноились. Так и сгорел. Через четыре года умерла мать. Тоже зимой. Простудилась, слегла и больше не встала. Осиротевшего мальчишку поднял на ноги старший брат. Как смог. Едва сводя концы с концами, они протянули несколько лет, а потом брат вступил в царское войско. Филипп хорошо платил опоре своего трона, жить стало полегче.

Достигнув семнадцати лет, Андроклид пошел по стопам брата. Филипп много воевал, а Андроклид вышел и умом и силой. Сейчас ему двадцать четыре, а он уже декадарх и мужи в подчинении, не мальчишки. Слушаются. И уважают.

Брат погиб под Херонеей. Андроклид остался совсем один. Дома его ничто не держало, по правде сказать, у него и дома-то давно не было. Он надеялся уйти с Александром, на родине любой камень бередил душу, но царь не взял в поход таксисы Эмафии, Внутренней Македонии. Они, наиболее преданные Аргеадам, остались дома, а за море ушли менее надежные таксисы окраинных областей. Оставлять их за спиной слишком рискованно, что и подтвердилось недавними событиями. Воины Эмафии никогда не подняли бы оружие против своих братьев. Покойный Ламах напрасно выкликал сына под Амфиполем, тот служил в гипаспистах и с отцом на поле боя встретиться не мог.

Декадарх растянулся на земле, заложив руки за голову. Алмазная россыпь, невидимыми гвоздями прибитая к бесконечно далекой небесной сфере, мерцала убаюкивающе. Веки наливались свинцом, Андроклид не пытался сопротивляться.

— Скатку подстели, — не поднимая головы от своей работы, посоветовал Филодем.

— Да встану сейчас, в палатку пойду.

— Смотри, уснешь, спину застудишь.

Андроклид не ответил. К костру кто-то подошел, присел рядом, задев декадарха полой плаща. Знакомый голос спросил:

— Ну, как тут у вас?

Андроклид открыл глаза и привстал на локте: нехорошо лежать в присутствии начальства.

— Как обычно, без происшествий.

Танай, лохаг[1], начальник над шестнадцатью декадами, поковырял костер обугленной веткой.

— Рука-то как, Андроклид?

— Нормально, как на кошке все зажило.

— Готовы?

— Думаешь, скоро? — спросил Филодем.

— Все к тому.

— Далековато от Врат встали, — заявил Филодем, — могут выйти, а мы не помешаем.

— Да ну кто же в здравом уме выйдет, — выказал уверенность Андроклид, — если полезут — дураки. Сами полезем, значит и у наших ума нету. Кто первый начнет, тот и проиграл. Я думаю, мы тут долго простоим.

— Можно ведь и по козьей тропе в тыл выйти, — сказал Танай.

— Нет, — покачал головой декадарх, — такие вещи только раз проходят. Я думаю, эту тропу пуще глаза берегут. Наверняка там народу толпится не меньше чем в самих Вратах.

— Слыхали, — переменил тему лохаг, — над нами Антипатр Кратера поставил.

— Да ну? — удивился Андроклид, — с чего бы это?

— Всех начальников меняет. Эмафийцам ставит командирами «персов», а «персам» — наших.

«Персами» с легкой руки антипатрова сына Кассандра теперь именовались все македоняне, потоптавшиеся на пороге Азии.

— Зачем? — поднял голову Филодем.

— Для большей устойчивости, судя по всему, — предположил Андроклид, — я не удивлюсь, если он не только командиров, а вообще всех перемешает.

— Нет, я бы на такое не пошел, — протянул лохаг, — вот я всех своих знаю и уверен, что те шестнадцать, что в первом ряду пойдут, коленями не дрогнут, а если чужих в середину поставить — это же слабое звено!

— Быстро мы на «своих» и «чужих» поделились, — буркнул Филодем.

Повисла пауза. Танай посидел еще немного, поднялся, плотно завернувшись в плащ.

— Ладно, пойду я.

— Погоди, Танай, — задержал его Андроклид, — как думаешь, кто там против нас, кроме афинян с этолийцами? Подошли спартанцы?

— Не знаю, эти наособицу всегда. Вряд ли они там договорятся. Меня больше Леосфен беспокоит.

— Леосфен?

— Не слышал? Он союзниками сейчас командует вместо Антигона. Про того что-то ни слуху, ни духу, может и в живых уже нет.

— И что Леосфен?

— Говорят, эллины отплыли из Азии. Антипатр Кассандра отправил удерживать Амфиполь, если они назад по Фракии пойдут. Только я думаю, что они в другом месте высадятся. Если бы через Фракию — уже слышно было бы, а так, как сквозь землю провалились. Наш флот под началом Амфотера в море вышел, ищет.

Танай сделал шаг во тьму, снова остановился и сказал, чуть повернув голову:

— Бой будет, Андроклид, слева от меня встанешь.

— Что так?

— Видел тебя при Амфиполе. Думаю, скоро уже и крайним сможешь быть. Посмотреть хочу, потянет тебя вправо или нет.

Лох Таная, самый устойчивый в таксисе Эмафии, уже не первую кампанию располагался в фаланге крайним правым, а лохаг, соответственно, занимал самую почетную и опасную позицию, в переднем углу, задавая темп движения монолита.

— А Менедема тянет?

Танай задумался, но молчал не слишком долго.

— Тянет. Вроде и лет немало и опыт преогромный. Пальцами одной руки, Андроклид, можно пересчитать тех, кто на правом краю фаланги без щита товарища может угол сохранять. Всяк норовит правее взять, из-под удара выйти. Тех, кто весь строй локтем удерживает, воспитывать надо, Андроклид. Сами они из ничего не возникают и в палестре их не вырастишь, только в бою.

Лохаг удалился, но декадарху весь сон уже, как ветром сдуло. Он подбросил в догорающий костер еще охапку хвороста и устроился поудобнее возле радостно оживающего пламени. Верно, истину говорят люди, наблюдать за пляской прометеева подарка человек мог бы вечно. Если б дали ему боги ту вечность.

Александр мертв!

Ураган пронесся по Элладе, валя деревья, срывая крыши, но не смог превзойти по силе то смятение, что породила в умах людей весть о смерти царя. Невидимые стены из невесомых, ничего не значащих теперь клятв, рушились на глазах, и в них, наливающихся кровью, багровела ненависть.

Из каждого полиса, поклонившегося македонянам, нахлестывая коней, мчались на Истм, в Коринф, послы. Новый всеэллинский съезд собирался в куда большей спешке, чем два предыдущих. Представители городов пребывали в неуверенности, задавая друг другу один и тот же вопрос: «Что делать?»

«Я скажу, что делать!» — возвестил город Паллады устами Демосфена.

Заскрипели снасти, вспенили водную гладь весла триер и понеслись буревестники на острова Эгеиды, в Ионию.

«Где деньги?» — вопрошал Эсхин.

Полмесяца не прошло, появились у Демосфена и деньги и гоплиты и полководцы. Персидская эскадра под командованием флотоводца Фарнабаза подошла к берегам Аттики у Марафона и на берег сошли полторы тысячи наемников во главе со стратегом Харидемом, известнейшим ненавистником македонян, вынужденным бежать от Александра к персам. Теперь он вернулся, одолеваемый жаждой мести, да не с пустыми руками, а с воинами и тридцатью талантами персидского золота, задатка Дария Афинам на войну с Македонией. Афинам — не Демосфену, и город взял это золото.

Сто афинских триер могли выйти в море на схватку с македонским флотом. Пятьдесят из них немедленно отправились к Геллеспонту, забрать войска Коринфского союза, которых после бегства македонских начальников возглавил известный предводитель наемников Леосфен.

Первыми, кто преодолел страх перед тенью македонского царя, стали этолийцы. Они выставили пять тысяч гоплитов. К ним присоединились фокейцы и жители Локриды, в числе невеликом, но обладающие достоянием, способным уравновесить ничтожное войско с сильнейшим. Фермопилы, Теплые Врата, однажды, много лет назад, ставшие вратами огня для бесчисленных ратей Ксеркса, вновь наполнялись войсками. Наемники Харидема спешили к ним, как и авангард афинян, двадцать тысяч которых сняли щиты со стен своих домов и проверили остроту наконечников копий.

Немалое удивление у делегатов съезда вызвало появление в Коринфе Агесилая, брата спартанского царя Агиса. Все ожидали, что спартанцы по своему обыкновению останутся в стороне от общеэллинских проблем, однако Агесилай, получив слово, коротко заявил, что Спарта присоединит свое войско к новому Коринфскому союзу, который уже назвали Третьим.

— Эти-то куда полезли? — от новостей, одна печальнее другой, у Антипатра болела голова, — сидели бы в своей дыре, да поплевывали на всех высокомерно, как всегда…

— Наверное, Агис захотел славы Леонида — хмыкнул Эвмен, изучавший письма и сообщения лазутчиков.

— Леонид занял Фермопилы, опередив всех союзников, — раздраженно буркнул регент, — а эти приперлись последними. Сколько их там? Опять, небось, триста гиппеев?

— Полторы тысячи, — рассеянно пробормотал начальник канцелярии, пытавшийся в этот момент разобрать смятую надпись на восковой табличке.

— И только?

— Да, — Эвмен поднял глаза на регента и показал ему дощечку с донесением криптия, — верховным стратегом большинством голосов избран Харидем, кандидатура Агесилая отклонена.

— Чего и следовало ожидать. Погоди, так там не Агис?

— Нет, судя по всему, спартанцами командует его брат, а самого царя здесь нет.

— Ничего, — процедил регент, — доберемся. До всех доберемся…

В последнее время Антипатр стал раздражителен, зол. И следа не осталось от спокойного, уравновешенного и мудрого правителя, которому цари с легким сердцем оставляли государственную печать, отправляясь на войны. Часть казны разворована дружками ведьминого сыночка, которые еще и утянули за собой немалую часть войска. Далеко не худшую, причем. Они уже объявлены вне закона, все до одного, но сейчас их не достать. Сама ведьма принялась оспаривать любое решение регента, всюду ей мерещится ущемление прав царя. Он напомнил ей, что царю еще неплохо бы родиться и потом дожить до шестнадцати лет. Эти слова, прозвучали, как угроза, хотя Антипатр, славящийся невозмутимостью, редко выходящий из себя, и в мыслях ничего подобного не держал. Олимпиада, которой всюду мерещились заговоры, словно вернулась к реальности, осознав, что в Македонии у нее нет ни одного сторонника. Гадюка уползла в Эпир. Сразу дышать стало легче, однако ненадолго: она и оттуда пыталась царствовать, заваливая регента письмами и вмешиваясь во все дела.

Окажись отношения с царицей единственной препоной на пути наведения железного порядка в пошатнувшемся государственном здании, Антипатр возблагодарил бы всех богов, угождая Олимпиаде во всем с сыновней почтительностью, даром, что старше ее почти на двадцать лет. Если бы только это… Войска пришлось распылить, усилив приграничные гарнизоны. На окраинах вновь зашевелились соседи. Били-били, не добили. Иллирийцы, казалось хорошо поученные год назад, вновь замечены неподалеку от горной филипповой крепости Пелион, торчавшей у них на границе, как кость в горле. До открытого нападения дело пока не дошло, но в намерениях битых князей, жаждущих реванша, сомневаться не приходилось. На востоке дела еще хуже: царь одрисов Севт, послушно приславший своих воинов Антипатру под Амфиполь согласно союзному договору, после битвы, как видно раскинул мозгами и осознал, что колосс стоит некрепко, а «падающего — подтолкни». Одрисы уже открыто выступили против Македонии, отрезав от Антипатра его стратега Зопириона с частью армии, расквартированной в Византие. Севт грозил начать осаду Амфиполя, расположенного в его землях, но пока тянул время, выясняя отношения с Афинами, которые так же претендовали на этот город, свою бывшую колонию. Конечно, раздоры в стане противника только на руку, но донесения лазутчиков, которые читал регенту Эвмен, наводили на мысли, что те, весьма вероятно, на этот раз договорятся. Пусть ненадолго — Македонии хватит. Волки могут передраться, но зарезанному барану будет уже все равно.

Антипатр поморщился: мысль про барана была особенна неприятна, сразу вспомнилось предсказание дельфийской пифии Филиппу:

«Видишь, бык увенчан, конец близок, жертвоприноситель готов».

Никому и в голову тогда не пришло, что увенчанный жертвенный бык — вовсе не Персия.

— Что еще?

Эвмен посмотрел на Демада, вальяжно развалившегося в складном кресле. Афинянин умудрился сбежать с десятью талантами золота, полученного ранее от царей за верную службу. Хоть и не довелось ему воспользоваться этими деньгами для укрепления собственного благосостояния, но выгоду он все равно с них поимел. Благодаря золоту, возвращенному изначальному владельцу, Демад оказался при дворе регента более чем желанным гостем, потому и вел себя так, словно находился у себя дома.

— Против Демада выдвинуто три обвинения, он лишен права произносить речи перед народом…

Афинян презрительно хмыкнул.

— …и приговорен к штрафу в двадцать талантов.

— Это еще за что? — не стирая с лица саркастической улыбки, поинтересовался беглый оратор.

— Здесь не сказано. Но раз штраф, а не более суровое наказание, наверное из-за того, что ты уважаемый, не предоставил в Совет Пятисот отчет о своей миссии.

— «Более суровое»… А двадцать талантов — не суровое. И как будто они горели желанием услышать тот отчет, лицемеры.

— Наверное, все же менее суровое, чем Эсхину.

— А что с ним?

— Приговорен к изгнанию.

— Вот, как раз он легко отделался, — хохотнул Демад, — а Фокион что?

— Ничего.

— Совсем?

— Совсем.

— Везучий старикан, — сморщил нос афинянин.

Антипатр мрачно переводил взгляд с одного на другого, облокотившись на походный стол, обхватив виски ладонями и не произнося ни слова. Эвмен раскрыл очередную табличку.

— Письмо от Кассандра.

— Почему сразу не сказал?! — взвился регент, — тебе что, все эти афинские судилища важнее?

— Это письмо ничем не отличается от его же предыдущего. Твой сын просит подкреплений.

— Подкреплений?! — рявкнул Антипатр, — ему десяти тысяч мало? С фракийцами, сопляк, справится не может?!

— Ходят слухи, что к Севту бежал Филота с остатками сохранивших ему верность.

— И что? Три человека прибежало — Севт невероятно усилился? Где я возьму подкрепления? И чем сам воевать буду? У меня тут четырнадцать тысяч человек, а там, — регент ткнул пальцем на юг, — за Вратами сидят тридцать тысяч эллинов. Если не больше!

— Так что ответить? — спросил Эвмен.

— Не задавай дурацких вопросов, кардиец.

— Так и напишу, — согласно кивнул начальник канцелярии.

Антипатр скрипнул зубами.

«Совсем распоясались, собаки. Филипп бы с тебя за дерзость шкуру впустил, а сынок ведьмы еще чего повеселее изобрел».

Грозовая туча антипатрова настроения наливалась тьмой день ото дня все больше. Регент никогда не имел склонности к припадкам неконтролируемого гнева, свойственного Александру, но в последнее время с тревогой замечал за собой непреодолимое желание кого-нибудь убить. Лично. Окружающие Антипатра стратеги, конечно замечали столь катастрофические изменения его характера, но в собственном поведении не могли или не хотели ничего менять. Как желтая листва в горах облетает, не в силах противостоять неумолимо наступающей осени, так и при дворе без следа таяло прежде нерушимое ощущение всеобщей сплоченности, незыблемости военного и государственного здания, что два десятилетия кропотливо создавал Филипп. Казалось, все здесь ждут чего-то, заранее прикидывая пути отступления. Не верят в то, что Антипатр — сила, что он — надолго.

Распахнулся полог и в палатку вошел Линкестиец. В руке кубок, и вроде даже не пустой. Ну, это уж совсем через край.

— Ты чего здесь делаешь? — напустился на зятя регент, — я куда тебя посылал?

— Они больше не лезут, — ответил Линкестиец и нагло отпил из кубка, — две атаки отбили, они убрались. Сунулись одними пельтастами, я их отогнал. Потерь нет.

— Четвертый день такая беготня, — подал голос Демад, — почему ты не ударишь, Антипатр?

Регент посмотрел на него, как на философствующего таракана.

— Куда ударить? В Фермопилы? Ты совсем рехнулся? Даже, если бы у меня было численное превосходство, а не у них, только законченный идиот станет штурмовать Врата в лоб!

— Но есть же тропка…

— А они, думаешь, про нее не знают?

Линкестиец присел на свободный стул.

— Однако, не лезут. Не хотят отдавать удобную позицию.

— Они ждут, — сказал Эвмен, — у нас за спиной Фессалия. Они ждут ее выступления.

— Там в каждом городе наш гарнизон, — возразил Линкестиец.

В палатку заглянул телохранитель, стоявший на страже у входа.

— Чего тебе? — спросил Эвмен.

— Гонец из Пеллы!

— Пусть войдет, — распорядился Антипатр.

Вошел посыльный и протянул регенту письмо. Антипатр раскрыл его, пробежал глазами строки, посмотрел на Эвмена, на своего зятя и сказал, безо всякого выражения:

— Родился новый царь македонский.

— Что? — вскочил кардиец.

Его примеру последовали остальные.

— Родился новый царь македонский! — повысил голос регент, сверкнув глазами на зятя, — всех начальников, до лоха включительно, собрать перед шатром!

Линкестиец выскочил наружу, как ошпаренный. Антипатр протянул Эвмену табличку и медленно, проговаривая каждую букву, словно смакуя, произнес:

— Царь Филипп, третий с таким именем…

Кардиец, бегло ознакомившись с письмом, недоуменно поднял глаза.

— Не Филипп — Неоптолем. Александр назвал его в честь своего отца.

— Мне плевать, как будет его звать молосс! — отрезал регент, — а для Македонии он — царь Филипп Третий!

Эвмен не стал спорить. Он рассуждал вслух:

— Двенадцать дней. Мальчик родился в Эпире, в Додоне, но гонец не знал, где стоит войско, поэтому сначала поскакал в Пеллу.

— Чего ты там бубнишь, кардиец? — бросил регент, — пойдем, выйдем, душно здесь, не место, чтобы царя провозглашать.

Снаружи стремительно сгущались сумерки, но с собранием тянуть не стали. Галдеж экклесии показался Демаду не более чем симпосионом весьма скромного разгула, по сравнению с ликованием македонского войска. По случаю невыразимой никакими словами радости, давно ожидаемой с настороженной опаской, Антипатр велел раздать воинам вино и всю ночь лагерь у Гераклеи Малидской, что в семидесяти стадиях от Фермопильского прохода, напоминал оргию дионисовой свиты. Сам регент поднял несколько кубков, впервые за годы, изменив своей знаменитой трезвости, над которой всегда беззлобно подтрунивал друг Филипп.

А на рассвете к шатру Антипатра подлетел разведчик, поднял на дыбы взмыленного жеребца и, не удержавшись на его спине, кубарем покатился наземь. Чуть шею себе не сломал. Сонные стражи, бранясь, помогли ему встать на ноги, и он прокричал, срывая голос:

— Спартанцы вышли из Фермопил!

Войско союзников совсем немного не дотягивало до тридцати тысяч человек, числа, названного Антипатру его лазутчиками. Основной лагерь располагался у отвесной скалы в подножии горы Каллидромон, между Скиллийским фонтаном, горячим источником, посвященным Персефоне, и холмом, локтей тридцать в высоту, на вершине которого лежала мраморная плита с надписью:

«Путник, пойди возвести нашим гражданам в Лакедемоне, что их заветы блюдя, здесь мы костьми полегли».

Последний рубеж трехсот спартанцев. Здесь они приняли смерть от персидских стрел, не сложив оружие перед царем царей. Об эллинах, отступивших из Врат, после того, как персы по тайной тропе проникли им в тыл, предпочитают не вспоминать. По правде сказать, и не за что, однако в их число незаслуженно попали семь сотен феспийцев, до конца разделивших судьбу доблестных воинов Леонида. Но даже им — ни памятных плит, ни песенной славы. Спартанский подвиг. Кому есть дело до феспийцев, кроме них самих? А между тем их отряд снова здесь, как и многие прочие: афиняне, коринфяне, этолийцы, аргосцы, фокейцы, локры. Такой пестроты эмблем на щитах, собранных в одном месте, Эллада не видела очень давно. Сейчас их в десять раз больше, чем тогда во время нашествия тысячи языков и малую долю снова составляют спартанцы. Даже некоторые совсем захудалые полисы прислали воинов больше, чем Спарта, однако «Красные плащи» держались так, словно они македонян уже разбили, причем в одиночестве.

Спартанцы расчесывали бороды, завивали длинные волосы, упражнялись с оружием, и совсем не общались с союзниками, которые недоумевали, что вообще сюда привело самовлюбленных гордецов.

— Как с персами воевать, так их это не касается, а тут к разделу пирога локтями норовят протолкаться, — неприязненно говорили афиняне.

Прибыв в Фермопилы не первым, Агесилай, тем не менее, далеко вырвался вперед в деле призывов к решительному выступлению на Антипатра. Его горячо поддерживал представитель аркадцев, которых пришло к Вратам всего двести человек, он даже предложил выбрать Агесилая верховным стратегом.

«Кому как не спартанцу командовать, воину из воинов?»

Афиняне и этолийцы, составлявшие становой хребет союзной армии, в восторг от подобного не пришли. Со времен фиванца Эпаминонда одной спартанской репутации маловато для того, чтобы доверять войско первому встречному, все заслуги которого лишь в том, что он родился в городе без стен.

Демосфен предложил кандидатуру Харидема. Худой узкоплечий оратор, белая ворона в совете стратегов, нацепив гоплитские доспехи, в которых он промаршировал сюда вместе с афинской армией, выглядел донельзя нелепо, вызывая смешки даже у своих сограждан, однако дара убеждения у него никто не отнял, и предводителя наемников провозгласили главнокомандующим почти единогласно.

Агесилай презрительно поджал губы, скрестил руки на груди и в дальнейших обсуждениях плана боевых действий участия не принимал, свысока взирая на суету глупцов, отдавших предпочтение какому-то наемнику.

Противники стояли на месте, друг против друга, уже несколько дней, и за все это время перед Вратами произошло около десятка мимолетных стычек. И те и другие понимали, что если битве суждено состояться, то случится она не в узком проходе, однако большинство эллинов никак не могло решиться выйти из Врат. Численность македонян доподлинно не была известна, сообщения разведчиков не отличались достоверностью, но что удалось определить абсолютно точно, так это существенное превосходство Антипатра в коннице. Эллины верхом воевали плохо, однако уже не раз убедились, что подобным недостатком не обладают их враги. После того, как при Херонее гетайры во главе с Александром переломили ход сражения, к кое-кому пришло запоздалое осознание того, что некоторые вещи в традиционном воинском искусстве безнадежно устарели.

Регент привел к Фермопилам почти пять тысяч тяжеловооруженных всадников. Половину составляли фессалийцы, которых Антипатр вынудил предоставить конные отряды. Новый набор в македонское войско никого в Фессалии не обрадовал, ибо еще не вернулись домой ушедшие с Александром. От них пока не дошло никаких вестей и это обстоятельство добавляло в положение обоих противников острую интригу: за кого встанет Фессалия?

«За кого?» — спрашивали Демосфена вожди эллинов, ожидая, что родитель нынешней войны должен это, безусловно, знать.

«Фессалийский вопрос» превратился в камень преткновения, не выпускающий союзные войска из Фермопил.

Море пока что оставалось за Афинами, македонский флот вблизи от Малидского залива не появлялся и союзники без каких-либо проблем снабжались всем необходимым. Для двух триер крупный двадцативесельный акат, появившийся на выходе из Эвбейского пролива, не представлял никакой опасности, поэтому его пропустили без досмотра. Дозорные удовлетворились заявлением кормчего аката, издали прокричавшего, что судно идет с Хиоса и везет в стан союзников посольство.

Слова кормчего не были ложью, но и правдой являлись лишь отчасти. Акат действительно принадлежал Хиосу, но вез он вовсе не послов острова, а доверенного человека царя Агиса, который еще весной, одновременно с выступлением Александра в Азию тайно отбыл в Ионию. Цель путешествия была известна лишь членам герусии[2] и его брату.

Сойдя на берег, посланник прошел в спартанскую часть лагеря, приветствовал гоплитов, стоявших на страже, и попросил, чтобы его провели к Агесилаю. Что и было немедленно исполнено.

— Радуйся, полемарх.

— Павсаний? — стратег, совсем не удивившийся вошедшему, поднялся навстречу и, сцепив с ним предплечья, коротко приказал, — говори.

Многословие не в обычае лакедемонян и посланник не стал растекаться мыслью по дереву, сразу перейдя к делу.

— Я опережаю Леосфена на один день. Он высадился в Магнесии и идет маршем через Фтиотиду. Мирокл по наущению Харидема убедил его не заходить в Малидский залив. Леосфен идет к Ламии и освободит ее от македонян. Одна из триер Мирокла должна будет появиться здесь. Это послужит сигналом к всеобщему выступлению.

Агесилай хмыкнул.

— Едва Антипатр обнаружит Леосфена в Ламии, он немедленно снимется и уйдет. Эти идиоты думают, что сожмут его в кулаке. Да, сожмут, только угря не удержать. Он скользкий, знаешь ли.

Павсаний согласно кивнул.

— Где сейчас мой брат? — спросил полемарх, — с Леосфеном?

— Нет. Мы разделились, нужно было оценить обстановку.

Месяц назад царь Агис прибыл в азиатский лагерь союзников, опередив флот афинского наварха Мирокла. Все стороны довольно быстро договорились о совместных действиях и решили, что выгоднее всего высадится в Фессалии. Фессалийская конница Александра отделилась от союзников и, переправившись через Геллеспонт в его самом узком месте на свежепостроенных плоскодонных паромах и собранных с миру по нитке судах, двинулась на родину берегом. Это не слишком огорчило Леосфена, поскольку кораблей для перевозки огромного количества лошадей у него все равно не было. Одно дело преодолеть десять стадий в ясную ровную погоду и совсем другое — везти конницу за море на значительное расстояние.

Цель союзников, единая, как они друг друга горячо убеждали, под внимательным взглядом начинала слегка двоиться, словно при глазной болезни. Агис отбыл в Фессалию раньше Леосфена и уже полмесяца с малым отрядом осматривался на месте, тайно встречаясь с фессалийскими правителями, тагами. Царь лично наблюдал, как войско Антипатра прошло на юг, видел — оно не слишком велико. Афинянин Мирокл похвалялся ему, что союзники соберут не менее пятидесяти тысяч человек. С такой силой Антипатр сражаться не будет, отступит, укрепится в какой-нибудь надежной крепости, и вся война сведется к ее осаде. Скорее всего, союзники все равно одолеют, но Спарта рассчитывала на несколько иной результат.

— Что предлагает мой брат?

— Ты должен сам занять Ламию. Опередить Леосфена.

— И что это даст? — удивился Агесилай.

— Антипатр постарается сразу выбить тебя оттуда или вообще не допустить даже твоего приближения к городу. Оба этих варианта нас устраивают. Он ввяжется в бой.

Агесилай почесал бороду.

Городу воинов нужна победа в поле. Желательно без участия афинян. Необходима демонстрация военной мощи Спарты. Но македоняне сильны и дело отсвечивает неопределенным исходом, поэтому геронты не хотят рисковать гражданами Спарты, число которых от поколения к поколению уменьшается, ради туманной перспективы вновь вырвать у Афин знамя первенства в Элладе. Поэтому один из царей спартанских лично занимается разведкой и переговорами с союзниками, хоть это и несвойственное царям занятие. Поэтому другой царь не возглавил войско, остался дома, а полемарху[3] дали всего полторы тысячи гоплитов. После катастроф при Левктрах и Мантинее Спарта собирается таскать каштаны из огня чужими руками. Но обстоятельства складываются так, что вытащить македонян на бой можно только на живца. И этим живцом предстоит стать Красным плащам. Задача усложнялась тем, что Агесилаю предстояло не просто геройски умереть. В столь славном для сынов Лакедемона месте он сделал бы это, не задумываясь, но требуется нечто большее — победить. Так, чтобы ни у кого не осталось сомнения — победой все обязаны Спарте.

— Это танец на лезвии ножа, — сказал Агесилай, — а если нас не поддержат? Мое влияние здесь ничтожно, надо было Агиса сюда посылать, а на его место меня. Или тебя. Харидем уже дал всем понять, что первым ход не сделает. Антипатр прижмет нас к морю и уничтожит.

Павсаний задумался. Харидем ненавидел македонян лютой ненавистью. Нынешний план сформировался окончательно, как раз тогда, когда Агису стало известно, что в стратеги прочат Харидема. Выдвижение кандидатуры Агесилая предполагало, что союзники лишь горячее захотят стратегом бывшего наемника, однако его нынешняя осторожность не объяснима и может погубить все дело.

— А мы не будем скрывать наших намерений, — сказал, наконец, Павсаний, — когда на рассвете выступим из Фермопил, пусть это увидят все.

— И что? — недоуменно спросил полемарх.

— А когда отдалимся на десяток стадий, кто-то расскажет весь наш план Демосфену. Этот в военном деле ничего не понимает, зато взбаламутит всех. Ты знаешь здесь кого-нибудь, кому можно довериться?

— Эвтин, стратег аркадцев, голосовал за меня. Думаю, для такого дела подойдет. Если позвенеть монетой.

— Отлично. Деньги найдутся.

— Допустим, они выйдут, — предположил Агесилай, — но в их рядах и духа нет сплоченности. Если Антипатр их потеснит — побегут.

— Куда? Обратно в Фермопилы? И много их таким способом сбежит?

— А если сдадутся?

— Да пусть македоняне их даже перебьют всех до единого, нам только на руку.

— То есть, они все — лишь мясо и мой брат рассчитывает только на наши с Леосфеном силы? Маловато.

— Хватит, Агесилай, главное связать Антипатра боем, не дать ему уйти. Неужели ты пытаешься оспорить приказ царя?

— Нет, — гордо выпрямился полемарх, — приказ священен. На рассвете Врата вновь увидят бой спартанцев.

[1] Лохаг — командир лоха, тактической единицы фаланги. В разное время, в зависимости от полиса и способов комплектования, лохи могли состоять из 100, 144, 256 и 512 воинов.

[2] Герусия — совет старейшин в греческих городах-государствах. Наиболее известна герусия в Спарте — высший правительственный орган, состоявший из 28 геронтов в возрасте старше 60 лет и двух царей.

[3] Полемарх — военачальник.