RhiSh. Рецензия на роман «Год некроманта. Ворон и ветвь», автор Дана Арнаутова (Твиллайт)

Ссылка на конкурсный топик

В душу запрыгни плавно
С маленькой высоты.
Это почти забавно…
© Ундервуд, «Понты-понты»

Если рискнуть и описать парой слов широкий спектр эмоций и впечатлений от этой книги, то всё сведётся к восторгу и ярости. Первое — для той шикарной вкуснейшей истории, что мне позволили прочитать. Второе — для последних слов… и это всё?! А дальше?!

Здесь мне крайне сложно войти в ритм критика — ведь я не критик по природе и никогда им не был, я просто — читатель. И как читатель, могу сказать до смешного мало… ах да, я уже сказал — «восторг»?  

Это будет сумбурно, это будет пристрастно — это ода Читателя к Автору, одна из тех, что так часто поются внутри, для себя, в тишине — и так редко бывают озвучены, ведь очень мало авторов, вызывающих к жизни подобные оды, могут ещё и услышать тебя. Они далеко — во времени, как правило, а уж если нет, то в пространстве, за барьером из чужих языков и множества уже сказанных слов. И порой хочется просто забыть, что ты — более, чем обычнейший читатель, да и есть ли это «более»… Я пишу пронизавшие мою душу истории полжизни, чуть меньше — анализирую… и сорок лет — читаю. И в основном я — Читатель.

И всё, что я скажу далее, будет словом читателя.

Ты погружаешься. Я не случайно взял эпиграфом вступительной части именно эти строки, поскольку тут происходит именно это: герои незаметно запрыгивают тебе в душу с первых же строк — и там остаются. Плавно просачиваются, ненавязчиво цепляются крохотными коготками, как разыгравшиеся котята… или как пары марихуаны, тихий и сладкий яд. Не заметишь — не избавишься. Такие книги… нет, они не редкость. Я вырос на таких, я люблю, по сути, только такие, и неважно, просты они или сложны, открыли мне нечто новое — или искусно повернули новым ракурсом старое. Не в этом дело. Оригинальность не определяет хорошую книгу. Не в ней залог успеха… ах, что успех — не в ней признак таланта. Вы знаете, здесь оригинальности нет. Это знакомый мир — я видел его много раз… как и наш собственный, вообще-то. Но от этого он — наш — не делается менее ярким, странным, удивительным. И мир «Некроманта» — он всем хорошо знаком. Та же давящая тень безжалостного в своем стремлении к Свету христианства — и та же обманчивая, жестокая и прекрасная мелодия эльфов. Всем нам, увы, знакомы столь привычные проявления жадности, ограниченности, злобы — и поразительная в своей неуёмности сила любви. Любви самой разной: к себе и другим, к жизни — и её подобию… ну да, вы помните, что речь идёт о некроманте?

Но противореча сам себе, я осмелюсь заверить, что некромант тут отнюдь не типичен. Для начала, он… нет, пожалуй, его я оставлю под конец. Хотя с него-то всё начинается — с его плавного, ненавязчивого проникновения в душу читателя… но дальше причудливой спиралью из света, тьмы и калейдоскопа оттенков вокруг нас раскручивается остальное. И остальные — самые разные. Праведные и грешники, дети света — и создания тьмы… или так они только называются?

Зеркала. Противопоставления. Контрасты. Герои-отражения, являющиеся своеобразными негативами друг друга, — здесь так или иначе «отражают» друг друга практически все. За единственным исключением. Здесь вообще многое — лишь отражение, негатив сути, поскольку зачастую первое впечатление оказывается ложным. Те, кто с первого взгляда выглядят искренними, окажутся лжецами. Добрые и хорошие совершат поступки, весьма далёкие от доброты. А жестокие чудовища… наверное, это самое интересное — потому что здесь хватает жестоких чудовищ. И их никто не станет оправдывать слезливыми сентенциями о «тяжёлом детстве» и «сложных обстоятельствах» — нет, но нам покажут, что рядом с жестокостью уживается своеобразная доброта, с чёрствостью — способность любить, с оскалом чудовищ — мягкое касание безоружной руки… иногда с ядом. Или с ударом заточенной стали — но метким и милосердным.

А иногда всё это так тесно сплетается в смесь цинизма, практичности, сострадания, сентиментальности, злобы и расчёта, что… можно только поверить. Потому что это и называется — человек. Люди сложны, странны, многогранны. Люди — такие люди.

Даже если некоторые из них — фейри.

Здесь несколько слоёв противопоставлений, и каждый глубок. Великий магистр Игнаций, инквизитор Арсений — они ведь, в общем-то, хорошие люди. Они искренны в своей вере и стремлении к Свету, в их желании очистить мир от скверны нет фальши и корыстолюбия. Но что страшнее: когда безумные игроки вроде Керена открыто наслаждаются чужой болью — или когда хорошие люди говорят о боли и убийствах с привычным, обыденным спокойствием? Где скрывается корень большего зла — а кстати, степени зла вообще можно сравнивать? Может ли одно зло быть «добрее» другого лишь потому, что вершится с искренне добрыми намерениями? И главный вопрос очень, очень многих книг, от детских сказок до сложных философских исследований: можно ли идти к Свету, освещая себе путь «очистительными» кострами? И куда таким образом предстоит прийти?

Постепенно я стал замечать интересные закономерности. Во-первых, большие скалы двигались быстрее, чем маленькие. Во-вторых, они вращались одна вокруг другой, та вокруг третьей и так далее, без конца. Большие скалы вертелись вокруг маленьких и ни на секунду не останавливались. Вполне может быть, что первичным двигателем была какая-то пылинка или молекула.
© Роджер Желязны, «Знак Единорога»

Однако мне кажется более интересным другой слой, пары-негативы, сформированные по признаку направленности своих устремлений — можно сказать, по основному принципу, определяющему их деятельность. И тут «отражением» друг друга оказываются далеко не сразу очевидные пары. И уж если опираться на аналогию, то «большие скалы» — магистр Игнаций, представитель официальной Светлой Церкви, и Вереск, королева фейри. Эти герои вообще крайне любопытны сами по себе, и как я уже сказал выше — интерес вызывает их неоднозначность. Показанный нам поначалу весьма привлекательной личностью Игнаций способен на жестокость. А вроде бы классическая «миледи» — коварная интриганка Вереск — в итоге раскрывается как патриот: вся её деятельность посвящена отнюдь не личному процветанию, но восстановлению значимости и самого существования её народа, по сути превращённого в узников, заточенного в кэрны и потихоньку вымирающего. И на этом месте стоит спросить себя — снова — какой ценой можно платить за достижение благой цели, и не убьёт ли заплаченная цена пресловутую цель… Но кроме этого, автор ненавязчиво подталкивает нас к сравнению: магистр Церкви и повелительница фейри, ведь оба они искренне верят в то, что деяния их направлены во благо их народам. Они руководствуются глобальными стремлениями, они — за «светлое будущее». Таковы все искренние революционеры, таковы многие правители: они отвергают личное в угоду общему благу, они идут за «правдой, светом и добром для всех»… как они его понимают. И посмотрев на мировую историю, мы прекрасно видим, как легко «борцы за добро для всех» жертвуют не только собою, но и другими, как на этом пути сметаются сотни и тысячи судеб, приносимых на алтарь Всеобщего Блага. Отличительной чертой таких людей — как правило, имеющих власть и способных повелевать, — является в каком-то смысле их альтруизм. Их девиз: «личное — ничто, Идея — всё». А те, кто попался в жернова запущенного ими механизма, попросту будут перемолоты. Что уж говорить о тех, кто пытается этот механизм остановить.

Но виртуозная игра автора не даёт нам чётких и ясных установок — кто тут плох, а кто хорош. Мы начинаем симпатизировать или недолюбливать героя, опираясь на его мысли, действия и намерения, — а нам лёгкими, непринужденными мазками рисуют его в таком свете, что отношение меняется… во всяком случае, никакой ясности не остаётся.

И об этом я ещё скажу в конце, потому что не развить эту тему просто невозможно… Но перейдём к «скалам» поменьше. Керен и Женевьева. Отражения друг друга, контраст — но в то же время между ними видна бесспорная общность. Они далеки от идеи «блага для всех» — они оба преследуют сугубо личные цели. Конечно, тут само напрашивается банальное «тьма и свет» — особенно поначалу, когда жестокость и эгоцентричность Керена бросается в глаза. Ну допустим. Однако и тут в итоге нас лишают уютной ясности — когда выясняется, что мотивы Керена не столь однозначны, и назвать его безумным монстром уже сложновато… С Женевьевой всё проще: она любящая мать, и этим всё сказано. Но как за холодной жестокостью Керена мы обнаруживаем привязанность и желание защитить, так и за материнским началом Женевьевы видна готовность обнажить когти и клыки, оберегая своё потомство. В конце концов, наше с нею знакомство начинается с последствий совершённого ею убийства.

Идея убийства вообще проходит алой нитью сквозь весь роман. Убийство из жестокости, из каприза, убийство во благо — благо отдельно взятых людей, страны или народа… Нам не предлагают готового решения — его тут попросту нет. Мы сами должны решать, как относиться к убийству, принимать ли его как способ решения проблем или осуждать… Но нас очевидно подталкивают к тому, что однозначного ответа тут просто не существует. Во всяком случае — в нашей реальности, где поборники Добра и Света столь легко могут сами прибегнуть к убийству, а проблема столкновения интересов решается войной.

Самое крутое впереди
До него осталось полпути
И мне уже почти-почти не больно
© Агата Кристи, «Вольно»

Керен заслуживает отдельного рассмотрения — бесспорно, он один из самых ярких и рельефных героев книги. И восприятие его читателем меняется практически постоянно, от первого его появления до финала (впрочем, до финала ещё минимум книга, если не две). Изгнанный наследник клана Боярышник, сидхе Кереннаэльвен, ведущий жизнь целителя и мастера снадобий, выполняющий весьма рискованное и опасное задание епископа, в то же время преследующий свои неясные цели — и одной из них является обучение юного Греля, наделённого колдовским даром сына рыцаря… У Керена много обличий. Он ужасает — но в то же время невольно вызывает странную симпатию. И дело тут не только в портрете персонажа, но и в подаче автора. И раз уж на то пошло, то я всё-таки не удержусь и скажу об этом здесь — ибо это, на мой взгляд, едва ли не главное, что мне хотелось бы сказать об этой книге… забавно, что такие вот главные вещи зачастую уползают в конец или прячутся в середине — но уж так сложилось. И как я уже говорил раньше — в основном это моё слово к автору, моя благодарность и попытка сказать: «Мы одной крови, ты и я… и пиши уже, наконец, вторую книгу немедленно!».

Керен — и не только он. Мы с первых строк попадаем в мир чужих душ и сердец. Нас туда забрасывают — и там мы до конца остаёмся. Да, я часто вижу в отзывах навязшую в зубах сентенцию «герои тут живые» — но что за этим стоит? Что читатель понял мотивы героя, уловил с ним некое сходство, поверил в его реальность? Или это лишь штамп, способ сказать что-то значительное, по сути не сказав ничего? Но я не ставлю целью постичь других — с собою бы разобраться… У меня как читателя с сорокалетним стажем есть своё ощущение «живых героев», но когда задумываешь, как это описать, то невольно чувствуешь недоумение и беспомощность: ведь это именно ощущение, а не формула, а как передать это словами? Но я попробую. Здесь это чувство «настоящего» поймало меня с самого начала и очаровало, как всегда очаровывало в книгах, ставших любимыми… по сути, именно это чувство «настоящего» много лет назад и приохотило меня к литературе. Из чего оно складывается? Хотел бы я знать. С читателем говорит не автор, а сами герои, и неважно, от первого или третьего лица идёт повествование; глубокое чувство искренности — и истинности — всех этих людей, мужчин и женщин, наполняет эту книгу и вынуждает к сопереживанию. И наверное, именно это — ключевое слово. Сопереживание. И не в том дело, что Грель и Женни — «хорошие», а Керен — «плохой»… во-первых, это не так, а во-вторых, совсем не в том дело, сколько в ком «положительности». Тайна сопереживания — именно в том, что мы чувствуем всех столь понятными, их души — столь открытыми нам, что само это обнажение заставляет нас сопереживать. Нельзя остаться безразличным к обнажению души. На этом играют сотни великих романистов, сумевших показать нам сложность, многогранность и глубину людских душ — и почти против воли заставляющих нас симпатизировать и сочувствовать далеко не лучшим из героев. За полтора века до нашей эры римский драматург первым произнёс расхожую фразу «понять — значит простить»; далее её не раз повторяли другие, включая Гёте и Толстого, вкладывая свои грани смысла…

«Всё сводится к одному: вместе с настоящим пониманием, позволяющим победить врага, приходит любовь к нему».
© «Игра Эндера»

Да, я уже цитировал это, и наверняка процитирую ещё не раз, потому что это — суть сопереживания. И не только о врагах — это о людях вообще. О людях, которые обычно от нас закрыты, заперты за дверями собственных чувств и мыслей, ведь «всё изреченное есть ложь» — даже когда мы хотим сказать правду. И только книги открывают нам эти двери. Поправка: настоящие книги. Или просто — Книги… потому что я бы не стал звать таким словом ненастоящие. А их, к сожалению, тоже хватает. Но здесь я говорю о самой настоящей — сотканной из осколков настоящих жизней, из окошек в души самых разных людей, которых объединяет одно: в их реальности не сомневаешься. И им сопереживаешь, потому что — да, нам показали их так, что мы невольно вынуждены понять. Пусть не полностью, пусть по-своему — наверняка и Керена, и Греля, и Игнация, и Женни, и всех прочих другие читатели увидели несколько иначе. Но мы увидели их. А раз увидев чужую душу, забыть это, абстрагироваться от этого невозможно.

И в этом — суть настоящей книги. Показать души, пустить внутрь сокровенного. Да, немало значит и хорошо сотканный сюжет, и достоверность обстановки, и бесспорно — владение «кистью» писателя, состоящей из слов; да, всё это очень важно. Но опыт читателя подсказывает, что хитроумно сотканные конструкции, прихотливые узоры воображения — они могут увлечь ненадолго… но и растаять бесследно, когда сюжетный узор пройден нами до конца. И только те книги, куда вложены живые, полные чувства, желаний и боли души — души, обнажённые для нас автором, — такие книги остаются в веках.

Нет, я пока не готов объявить «Некроманта» шедевром мирового уровня. В конце концов, автор сам мне не дал такой возможности, книга-то не закончена. Но бесспорно, это — книга в смысле Книга, и отнюдь не из рядовых.

И возвращаясь к отнюдь не рядовому персонажу, которого сам автор зовёт в аннотации «безумцем», а именно опальному принцу Керену, могу только добавить, что хотя он и противостоит воистину светлой, чистой от природы Женевьеве — но если вдуматься, они и впрямь схожи. У них нет великих целей, они оба не мнят себя вершителями судеб мира — однако оба готовы сражаться буквально до последнего вздоха за то — а вернее, за тех — кого любят. Ведь способность любить — на свой лад, но глубоко до отчаянности — присуща обоим.

Как, к слову сказать, и некая инертность, которая свойственна любому обычному человеку, не правителю и не герою; люди вроде нас с вами редко оказываются вынуждены идти к Ородруину, спасая мир; куда чаще нас стаскивает с любимых диванов и пинками выгоняет в путь куда более эгоистичная надобность и забота о благе собственной шкуры — ну, и сюда же, конечно, включается благо наших близких.

И всё это вполне подходит как для Керена, так и для Женевьевы. Своего рода тёмное и светлое крыло, осеняющее путь центрального героя повествования — Греля, того самого некроманта.

Приходит срок — и вместе с ним
Озноб, и страх, и тайный жар,
Восторг и власть!
И боль, и смех, и тень, и свет —
В один костер, в один пожар!
Где смысл? Где связь?
Из миража, из ничего,
Из сумасбродства моего…
© к/ф «Обыкновенное Чудо»

И не спрашивайте, каким образом возникла тут ассоциация с Грелем. Куда проще объяснить, почему его образ вызвал в памяти те строки из «Амбера» Желязны — ведь это он, бывший рыцарь Энидвейт, а ныне преследуемый Церковью некромант, и есть та «пылинка или молекула», вокруг которой с разной скоростью вращаются, каждый на свой лад, все остальные герои книги. Он — тот фокус, на котором сходятся все линии романа, цели, устремления и заветные чаяния каждого, от «сильных мира сего» до живущих своей жизнью, от света до тьмы. И если о повышенном к себе интересе разнообразных Великих — а точнее, о его причинах — Грель понятия не имеет, то интерес Керена для него вовсе не тайна. Как и внезапная странная связь его судьбы с судьбой вдовы его врага, Женевьевы.

Грель поистине прекрасен. И нет, разумеется, я не о внешности (о ней мы знаем мало, и к чести автора, главный герой показан отнюдь не писаным красавцем, скорее наоборот). Но как личность — образ просто роскошный. По сути, именно Грель и является тем «крючком», на который автор наживляет и ловит нас с первых строк, не давая сорваться до последней. Он восхитителен и как человек, со всей своей глубиной и сложностью характера, сочетанием скептицизма, на волос не доходящего до циничности, и почти что сентиментальности; унаследованной от наставника жёсткости (не путать с жестокостью) и доброты. И да — он глубоко, пронзительно настоящий. О таких именно героях мы долго размышляем и рассуждаем после того, как книга закончилась; и не потому, что их поступки и мотивы вызывают сомнения — а потому, что они стали для нас не менее реальными (а иногда — и более), чем знакомые, сослуживцы, соседи… Их судьбы становятся настолько нам не безразличны, что мы ждём продолжения, а иногда видим о них сны. Герои книг способны «сойти со страниц» — как случилось с Шерлоком Холмсом, д’Артаньяном, Воландом, Отелло, Фродо, Гэндальфом и десятками других… хотя если подумать, то на фоне сотен тысяч книг десятки — это не так уж и много. На мой взгляд, вполне способен в итоге покинуть свою книжную страну и некромант Грель по прозвищу Ворон. Возвращаясь к теме сопереживания — именно его образ «включает» это чувство читателя на полную катушку. И снова — в чём причина? В неоднозначности? В том, что он (как и ненавистный-любимый его наставник) может без особого труда убить, но в то же время достаточно полон пресловутого сопереживания, чтобы постоянно рисковать жизнью, кого-то спасая, — при этом, кстати, не очень-то желая спасать? Грель относится к себе со смесью скепсиса и иронии, сердясь на себя и посмеиваясь над собою за «рыцарские» порывы защищать; ведь зачастую эти порывы ничего, кроме лишних проблем, ему не приносят. Но он просто не может поступать иначе… и эта невозможность и лишённая какой бы то ни было рисовки скромность того, кто вовсе не записывается в герои и Светлые Спасители, но по сути им и является, — не может к нему не располагать.

О Греле я мог бы говорить тут долго — хотя всё это уже сплошные спойлеры, но я сразу попытался предупредить, что отзыв мой не для тех, кто вовсе не знаком с книгой, он в основном для автора и всех, кто подобно мне наделён дивной способностью быстро забывать детали пока не прочитанных книжек… и в полной мере ими наслаждаться при чтении, давно выбросив из головы всяческие отзывы. Прошу прощения — я всё ещё о Греле. И о тех крутящихся скалах Желязны… а может, точнее было бы сравнить его с таким явлением, как «глаз бури» — область безоблачного затишья в центре циклона, вокруг которой грохочут грозы и бушуют ураганы. Грель Ворон, несмотря на угрозу быть пойманным инквизицией и куда хуже — вернуться к учителю, живёт в крохотном островке покоя среди бури, в неведении о собственной силе и о том, сколько разных властителей его мира жаждет эту силу найти и на свой лад использовать. Но и в его «покое» хватает гроз и ураганов, способных смять и разорвать. То, что они затрагивают только его (или Грель так считает), не делает опасность менее реальной. И всё же на протяжении первой книги все его приключения «камерные»: от вмешательства в судьбы мира молодой некромант далёк. Всё, что занимает его, — заработать нак жизнь своим умением да как можно дальше держаться от наставника.

Существенной чертой его образа представляется то, что Грель не одержим местью. Вся его семья страшным образом уничтожена сочетанием злого умысла, корысти и пресловутого «стремления к Свету», и Грель тоскует о них и испытывает ненависть к погубившему их из жадности барону — но он не превращается ни в маньяка, стремящегося «мстить до седьмого колена», ни в вечного плакальщика на могилах. Он живёт дальше, нося свою боль в сердце — но не поддаваясь ей. Впрочем, так он поступает и с болью своего ученичества. Он настоящий борец; он сопротивляется. И хотя эту цитату я тоже уже использовал, но тут она кажется уместной: «Я встречу свой страх и приму его. Я позволю ему пройти надо мной и сквозь меня», — это мантра юного Пола Атрейдеса из «Дюны», и именно так поступает Грель. Не столь осознанно, как Пол, — его никто таким словам не учил, — но по сути молодой некромант делает именно так. Пусть не сразу, но он встречает и принимает каждый свой страх. Хотя это и даётся ему недёшево.

Но эта способность — не становиться рабом своих страхов и своего горя, а пропускать через себя и жить дальше — неотъемлемая черта Греля. Как и поистине «рыцарское» благородство, толкающее раз за разом спасать Женевьеву — пусть сам Ворон прикрывает свой поступок грядущей местью, но очевидно, тут он лжёт сам себе, пытаясь придать логичные, корыстные основания чистому акту милосердия. В его отношении к Женевьеве совершенно нет чувств мстителя — и кстати, пока нет влечения мужчины к женщине; оба раза он просто спасает слабое существо, попавшее в беду; и что бы сам Грель себе ни говорил, но спасает он не ради выгоды, а лишь потому, что такова его натура, и иначе поступить он не может.

В общем и целом, становится ясно, отчего циничный и безжалостный Керен проникся к ученику искренним чувством привязанности (как бы она ни проявлялась). Подобные характеры располагают к привязанности — основанной на уважении. А Керен похож на того, кто может полюбить лишь достойного его уважения. Грель, определённо, достоин.

Говоря об уважении, хочется отметить ещё один интересный и весьма приятный для меня как читателя момент: все герои книги — профессионалы в своей области. Здесь нет дилетантов, недоучек, слабых в силу неумения и лени; конечно, слабые здесь есть — но на каждую силу сыщется сила побольше, что тоже очень ясно показано в книге: и Грель, и Керен, и епископ, и Вереск — все они отнюдь не слабаки, но и над каждым из них есть те, кто властен их уничтожить. И это — тоже мысль, заслуживающая обдумывания… Но если посмотреть на каждого в отдельности, то все они — мастера в том деле, которое избрали. Даже Женевьева — не просто мать, а вполне тянет на Мать с большой буквы, что хорошо видно по её детям, не говоря уж о том, на что она идёт, защищая их. А о мастерстве всех остальных и говорить не приходится — оно буквально бросается в глаза. И хотя это уже из области сугубо личных предпочтений, но читать о таких героях — о профессионалах, обладающих солидными знаниями, опытом, да и попросту незаурядным умом, — очень приятно. И надо сказать — уже с точки зрения построения сюжета, — что это добавляет немалой остроты интриге. Куда интереснее читать о том, как угроза нависает над сильным, являя собою превосходящую силу, и гадать, как он, руководствуясь своими познаниями, будет из всего этого выпутываться, чем наблюдать беспомощные метания кролика, загнанного большим страшным волком. Впрочем, в защиту всех «кроликов» мира сего, начиная с Фродо Бэггинса, — такое тоже может быть написано более чем интересно.

И ещё один момент, пропущенный, но не забытый, и его стоит помянуть добрым словом: стиль. Главное, что я могу сказать о стиле, — его не замечаешь. И это самый большой комплимент, который я могу сделать технической стороне книги. На мой читательский взгляд, язык — это такая же штука, как мазки краски на картине: когда мы смотрим на картину, то видеть должны то, что там изображено, — суть, идею. А чтобы увидеть собственно мазки, тут уж надо специально подойти к картине и что называется, носом в неё уткнуться. Но когда ты ни во что не утыкаешься, а просто бросаешь взгляд — пусть это импрессионист типа любимого мною Синьяка, пусть это абстракционист, работающий на созвучии тех самых мазков — но при взгляде на полотно ты должен увидеть то, что пытался выразить художник. А не то, как. И по-моему, ровно то же самое относится к литературе. Язык, слова, фразы — это инструмент писателя. И мастерство в работе с инструментом выражается в том, что лишь при тщательном вглядывании, пресловутом «утыкании носом» в текст ты увидишь, как этот текст формировался. Какие подбирались слова, как из них строились фразы. Но вот когда читаешь… нет. И здесь — к моей великой радости и искреннему читательскому удовольствию — я проскочил всю книжку, вообще не обратив внимания на слова, фразы и прочие мазки. Их не было. Была Арморика. Был Грель, Керен, епископ, Женни и прочие. Было много тревоги, горечи, ужасного беспокойства и где-то даже боли. Много вопросов — на которые я не теряю надежды получить ответ. И конечно, много новых… знакомых? Не совсем, но точно — тех, чьи судьбы мне стали глубоко небезразличны.

А вот «хорошего языка», слава те господи, нет. И никакого языка. Откуда, бесспорно и однозначно, я делаю вывод, что язык в самом деле очень хорош. И это, поверьте, беспредельно радует. Ещё один выразительный штришок в картину под названием «Настоящая Книжка».

По-моему, я дошёл уже до той точки, за которой сказано всё главное, а что не успело сказаться — стоит приберечь для следующей книги. И на этом месте, в качестве финала, я всё-таки не удержусь от некоего «наезда» на автора: где следующая книга?! Ведь такие живые истории — они не сочиняются нами, они к нам приходят. И требуют быть написанными. А если автор не идёт навстречу их желанию… иной раз история может от него и ускользнуть — не из обиды или недовольства, а просто… идея Музы, которая «посетила, немного посидела и ушла», появилась не на пустом месте, определённо.

Наверняка я не сказал очень многого. А что сказал — более эмоционально и сумбурно, чем хотелось. Но в своё оправдание повторюсь: здесь я никоим образом не претендую на роль «критика». Я попросту читатель, которому очень понравилась эта книжка. И который очень, очень хочет продолжения!