Некукить

— Другое Место, — заговорил он, — рядом с нами...

мистер Линфилд… можно сказать, за углом… только особого рода.

Вы заворачиваете за угол… сами того не замечая.

(Д. Б. Пристли. «Другое Место»)

Грунтовая дорога уходила в залитый полуденным солнцем сосняк. В ноздри ударил тёплый смолисто-вересковый дух, с примесью черники и багульника. Егор глотнул из фляги и бросил прощальный взгляд на дорожный указатель с надписью «Сюдово». Потом набросил на плечи рюкзак и двинулся в путь — по хрустящим сосновым шишкам, по опавшей хвое, по расползающемуся под ногами светлому песку. До реки, судя по карте, было совсем близко, а дальше — ещё километра четыре вдоль берега до лагеря археологов, где его ждёт Юлька. Или не ждёт. Она его не звала сюда вообще-то, но это неважно. Спрашивать у женщины, чего она хочет — последнее дело, всё равно сама не знает. А знает — так не скажет, а скажет — так неправду. Верно друг Паша сказал, церемониться с ними — только время зря терять. Всем им на самом деле нужно одно — сила. А говорить они могут что хотят. Пусть дурни верят, а мы не из таких.

Шагалось легко, но неясно-тревожные мысли по-прежнему роились в голове. Может, виною тому был привязавшийся к нему в деревне мужичонка — невысокенький, сухощавый, обтёрханный, с хитрыми глазами пьянчужки и блуждающей в бороде невнятной улыбочкой, назвавшийся «дядей Ромой».

— А, к этим… хренокопам! — усмехнулся он, когда Егор, набрав у колодца полную фляжку, сказал, что идёт к археологам. — Вот же делать людям нечего — каменные мужские причиндалы из-под земли доставать.

Про «причиндалы» Егор уже был наслышан от Юльки, которая перед отъездом рассказала, что отправляется на раскопки древнего городища. Не по учёбе, — училась она совсем не на археолога, — так, с друзьями-подругами за компанию. А когда он — из чистой вежливости, конечно — спросил, что ж в этом городище такого интересного, рассказала про каменные фаллосы. Он тогда ещё посмеялся: зачем, мол, тебе каменные, у меня настоящий, он лучше. А она обиделась отчего-то. Странная она, эта Юлька. Красивая девчонка, а вид вечно прихиппованно-затрапезный: феньки на запястьях, макияжа ноль, каблуков вообще не носит, ходит в драных джинсах и фланельке с закатанными по локоть рукавами, выгоревшие на солнце волосы собраны в хвост на макушке. И в голове у неё тоже всё не как у людей.

***

— Нет, вот ты скажи — зачем тебе это нужно? Неделями комаров кормить, грязь из-под ногтей выколупывать… Оригинальничаешь? Типа, я одна такая, ни на кого не похожая?

Юлька, в шортах и майке, сосредоточенно пихает вещи в рюкзак. Сдувая спадающую на глаза чёлку, заталкивает поглубже сложенный вчетверо старый свитер. Стягивает шнуровкой горловину и, подняв голову, отвечает.

— Знаешь, мне неважно — похожая, непохожая. Я это делаю, потому что так надо. Наверное, это предки...

— При чём тут предки? — Егор усаживается на подоконник, достаёт сигарету, выпускает кольца дыма в настежь открытое окно.

— Ну вот… как тебе объяснить, — Юлька морщит лоб. — Они говорят с нами. Всем тем, что от них осталось. Ждут, чтобы мы их услышали. И если не ответили, то хотя бы поняли. Чтобы знать, что они жили не зря, понимаешь?

— Нет. Не понимаю. Какая им разница? Их никого сейчас и на свете нет.

— Им, может, и никакой. А мне — разница есть. — Юлька подходит к окну, садится рядом, свесив с высоты босые загорелые ноги. — Я-то знаю, куда и зачем они меня зовут. А ты про себя — знаешь?

Егор бросает бычок в жестянку, пожимает плечами и молчит. Юлька смотрит вдаль и тоже молчит.

***

— Копают чего-то, копают… — вывел его из задумчивости дядя Рома. — А зачем их выкапывать, когда в ночь на Купалу они сами из-под земли встают?

— Как встают? — не понял Егор.

— Стоймя, как же ещё. Бабы со всех окрестных деревень в лес сбегаются. Потереться об них одним местом — чтоб плодовитости, значит, прибыло и рожать легче было. Оно ведь как — что каменный, что человеческий, а силу от матери-земли набирает. А выкопаешь его — и сразу вся сила на нет изойдёт. Говорил я им, дурням, да разве ж послушают?

— Ну ты и мастер врать, дядька, — не выдержав, расхохотался Егор. — Это ж надо такое напридумывать!

— Зря смеёшься, — хитро сощурился дядя Рома. — Да и вообще, я б на твоём месте не ходил в те места. Отсюдова дотудова один шаг, а оттудова досюдова — не добраться никак.

— Это что за загадки дурацкие? — Егору начал надоедать этот разговор.

— Сам ты дурацкий, что кафтан босяцкий, — неожиданно перешёл на стихотворную нескладуху дядя Рома. — Сгинуть охота — вали в сини дали, потом не говори, что не предупреждали. Коли хочешь, так будешь жить, а нет ума — попадёшь в Некукить.

— Какой ещё некукить? — Егор наклонился, чтобы поднять с земли рюкзак, а когда обернулся, рядом никого уже не было.

***

«Тук-тук» — громко раздалось справа. Егор обернулся. Сидящий на сосне большой дятел перелетел на соседнее дерево и снова завёл свою дробь.

— Тук-тук-тук, тук-тук-туктук...

Егор прислушался. Что-то было странное в этом перестуке, как будто знакомое. Удары клюва складывались в чёткий ритм, прорисовывали мелодию отрывистыми, резкими штрихами.

тук-тук-тУк

тук-тук-туктУк

тук-тук-тУк

тУктук

Бред какой-то. Не может быть. Да нет же, вот снова:

тук-тук-тУк

тук-тук-туктУк

тук-тук-тУк

тУктук

Звуки Smoke on the water разносились по сосняку, отражались от деревьев, возвращаясь рассыпчатым эхом. Да что ж за фигня такая, а?

И тут он её увидел. Фигню, в смысле. Серебристого металла. Летающая тарелка висела на небольшой высоте, освещая несбыточно ярким лучом полянку под собой. От неожиданности Егор поскользнулся на шишке, и нога поехала по песку. Потеряв равновесие, он упал на спину и, съехав на рюкзаке с пригорка, со всего маху рухнул вниз. В зияющий чёрным округлый провал, более всего напоминающий громадную кроличью нору. «Едят ли мошки кошек?..» — мелькнула в его сознании неведомо откуда пришедшая дурацкая мысль, а потом всё погрузилось в темноту.

Ощущение прохладного ветерка, принесшего речные запахи, вернуло его к реальности. Солнце всё так же стояло в зените. Никакой норы поблизости не было видно. Справа возвышался обрывистый песчаный берег, с которого он, видимо, и свалился — то ли перегревшись на солнце, то ли надышавшись испарений багульника. Слева шептала что-то неразборчивое река. Приподнявшись на песке, Егор пошевелил по очереди всеми конечностями. Вроде кости целы. Уже хорошо. Сколько он так пролежал, интересно? Взглянул на наручные часы, поднёс их к уху. Точно, встали. Жаль, хорошая вещь была, подарок отца. Механика, не современное электронное фуфло. Ладно, может, удастся потом починить. Мобильник с виду был цел, но экран не светился, и реагировать ни на какие нажатия девайс тоже не желал. Егор несколько раз вынул и вставил аккумулятор — никакого толку. Разрядился, что ли? Пожав плечами, он засунул «Гнусмас» в клапан рюкзака. Всё равно Юлька говорила, что сигнал у них на раскопе никакой. Да и на кой ему там телефон?

В любом случае, судя по солнцу, времени прошло немного. Отыскав полузаросшую тропку в кустах, Егор вскарабкался обратно на дорогу и двинулся в путь. Звенели над головой комары, изредка с деловитым жужжанием пролетали шмели, ветерок поигрывал листвой кустарника. А внизу, никуда не торопясь, катилась ленивая река.

***

Юлька заходит по пояс в смолисто-чёрную воду, зачёрпывает её обеими ладонями, смотрится зачем-то в пригоршню, выливает себе на голову. Вытянув руки вперёд, с силой отталкивается, исчезает в тёмной глубине и долго не выныривает. Так долго, что сердце у Егора начинает бешено колотиться. И тут она всплывает. Гребёт к мосткам, вылезает, не обращая внимания на протянутую им для помощи руку. Отряхивает мокрые волосы, фыркает.

— Ты что, совсем без башни? Так же и утонуть недолго!

— Тебе — да. А я здешняя, мне можно. Я с малолетства на Бездонке купаюсь, а нырять в пятом классе научилась. На спор с Сашкой, одноклассником, на швейцарский ножичек, ему отец из загранки привёз. Он потом Сашке такого ремня всыпал — не за то, что нож проспорил, а за то, что типа я из-за него утопиться могла! А я узнала и пошла к нему домой. Сказала — мне тогда тоже надо ремня, я больше виновата. Сашкин отец меня выгонять начал: пускай, мол, твои тебя и воспитывают. А я достала ножик, тот самый, положила ладошку на косяк и хотела себя за руку к двери приколоть. В наказание. Он тогда отругал меня и отвёл к бабушке. А бабушка только посмеялась. Ножик, правда, обратно Сашкиному отцу отдала и честное слово с меня взяла, что больше я на Бездонке нырять не буду, пока разряда по плаванию не получу.

— Получила? — Егор обнимает её за талию, привлекает к себе.

— А то, — она хитро улыбается и отстраняется от него. Пятится к краю мостков и неожиданно, сделав сальто назад, бултыхается в воду. Егор плывёт навымашку за ней, догоняет, в шутку хватает за ногу. Она вырывается, уходит снова в глубину, выныривает на другом берегу. Волнисто-обрывчатыми переливами разносится по камышам её смех...

***

Лес расступился, открыв вид на окружённый полями пригорок, из которого, словно гроздь опят из трухлявого пня, прорастала домиками деревенька, очень похожая на недавно покинутое им Сюдово. Странно, по карте здесь вроде больше никакой населёнки быть не должно. Ну да ладно, карта старая, за два десятка лет что-то могло и поменяться. Разберёмся.

Он уже подошёл к самому подножию пригорка, когда над самым ухом раздалась звонкая балалаечная трель.

С милой мы на сеновале

Ерундой весь день страдали.

Ночь настала — вот беда:

Отвалилась ерунда!

— Дядя Рома? — оглянувшись, несказанно удивился Егор. Его случайный знакомый выглядел теперь совсем по-иному. Вместо затасканной мастерки и линялых брюк на нём были шаровары и рубаха из ярко-малинового сатина, островерхая скоморошья шапка и сапоги с загнутыми вверх носами. Балалайку, на которой он играл, украшали три разноцветные ленты, свисающие почти до земли. Картину довершал сидящий у него на плече пёстрый дятел.

— Никакого дяди Ромы не знаю и, того более, знать не желаю, — ответил он, высокомерно надув губы. — Рэм Льюисович меня зовут, всеми делами заведую тут. Вопросы решаю в один момент, а эта вот птичка — мой ассистент.

«Ассистент», перелетев на придорожное дерево, вдохновенно выдолбил начальные такты из Пятой симфонии Бетховена. Земля под ногами качнулась, как палуба, и окружающий мир поплыл перед глазами.

— Г-где я? — только и смог выговорить Егор, хватаясь за дерево, чтобы не упасть. И тут его взгляд сфокусировался на дорожном указателе с надписью «Тудово». От Сюдова до Тудова — один шаг, а от Тудова до Сюдова — не добраться никак, с неожиданной ясностью вспомнилось ему. И, словно, вторя этой мысли, Рэм Льюисович пропел под аккомпанемент балалайки дребезжащим козлетоном:

Тудыть-растудыть,

А назад — едва ли:

Провалился в Некукить,

Поминай как звали!

Эх-ма, в Некукить!

Поминай как звали!

Вот, значит, что такое Некукить, подумал Егор со странным безразличием. Просто сходишь с ума по тихой грусти и видишь наяву всякий бред с ряжеными скоморохами и музыкальными дятлами. И что, спрашивается, теперь?

«Выход обычно там же, где и вход», — всплыла в его сознании немудрящая идея, с большим апломбом высказанная как-то после четвёртой кружки пива другом Пашей. Ну ладно, портал какой-то, аномалия. А вдруг он работает в две стороны? Как вошли, так и выйдем. В книжках про попаданцев, правда, такой номер обычно не прокатывает, но мало ли что там писатели наврут. Пробовать надо, а не зенками хлопать.

— Ладно, приятель, — обратился он к шуту гороховому с балалайкой. — Вы тут с долбомузыкантом своим развлекайтесь, а мне пора по своим делам.

И, не оглядываясь, зашагал по дороге в обратную сторону — откуда пришёл.

***

— А ограду давно пора подкрасить, — Юлька обламывает несколько соцветий канареечно-жёлтого золотарника; собрав их в метёлку, смахивает пыль с бабушкиного надгробия. Егор, натянув по локоть резиновые перчатки, остервенело сражается с зарослями борщевика, стараясь не брызнуть невзначай ядовитым соком на голые Юлькины ноги.

— И всё-таки — почему твоя мама сюда переехала? Разве нельзя было дом продать? Ну или как дачу использовать. Что она забыла в этой глухомани? — Егор с размаху зашвыривает в крапивную чащобу выдранные из земли корневища. — Терапевт с таким опытом и стажем… а в местной больнице из лекарств — в лучшем случае аспирин, из аппаратуры — фонендоскоп.

Юлька наливает свежей воды в банку, опускает туда букет георгин с алыми лохматыми головами.

— Знаешь, что мне мама про тебя сказала?

— Откуда мне знать? — Егор пожимает плечами. — Думаю, вряд ли что-то хорошее. Когда это мамам нравились молодые люди, ухаживающие за их дочками?

— Нет… — Юлька стоит к нему вполоборота, смотрит, сощурившись, на заходящее солнце. — Она сказала: «Хороший парень. Отпустила б ты его, не мурыжила зря. Не будет у тебя с ним толку».

— А ты что? — Егор стаскивает перчатки, ополаскивает руки остатками воды.

— А я ответила, что я тебя не держу. И прогонять тоже не буду. Судьба — значит, будем вместе, не судьба — сам уйдёшь, — Юлька поворачивает голову, взгляд у неё серьёзный и спокойный.

— Судьба — не судьба, — передразнивает раздражённым тоном Егор. — Не верю я в эти бредни. Как я решу, так и будет, вот и вся судьба.

Юлька не отвечает. А потом, уже на выходе с кладбища, словно припомнив что-то, оборачивается к нему.

— Мама перед переездом говорила, что ей бабушка начала каждую ночь сниться. Стоит посреди огорода и зовёт, зовёт. Мама перепугалась сначала: недобрая это примета, когда умершие живых к себе призывают. А потом поняла, что бабушка не к себе зовёт, а в дом: во сне она всегда рукой на открытую дверь показывала.

— Знаешь, если бы я прислушивался ко всей чепухе, которая мне снится… — начинает было Егор. Перехватывает Юлькин взгляд и поспешно замолкает...

***

То место, где он впервые встретился с дятлом-музыкантом, Егор нашёл легко. Высокий обрывистый берег трудно было с чем-то перепутать. И никаких тебе летающих тарелок, кроличьих нор, звёздных врат и прочих признаков портала «Тудово-Сюдово». Наверняка в прошлый раз он просто не сориентировался, пошёл не в ту степь и выпилил обратно к Сюдову, а там дядя Рома, этот шут гороховый, завидев его издалека, решил устроить цирк. Заменил указатель заготовленной загодя табличкой, костюмчик маскарадный нацепил… Хотя, надо отдать должное, дрессированный дятел у него клёвый. Юлька бы точно оценила.

Ладно, нужно идти дальше. И так времени потерял немерено. Странно, что птицы совсем не поют, как будто перед грозой — небо чистое, ни облачка. Заморачиваться на эту тему Егор не стал, просто топал себе по лесной дороге. Пока не замаячил впереди всё тот же пригорок, облепленный хатами-опятами.

— Твою ж мать… — только и смог произнести Егор, таращась на знакомую картину.

— Мать тут вовсе ни при чём, здесь теперь твой, парень, дом, — раздался из-за спины и сверху не менее знакомый голос. Рэм Льюисович (или всё-таки дядя Рома?) сидел на толстом нижнем суку ближайшего к дороге дуба, с неизменным дятлом на плече. На этот раз на нём были халат и тюбетейка, в руках он держал домбру, а на коленях — толстую книгу. «Казахский кюй», — рассмотрел Егор название на корешке.

— Назначение кюя заключается в установлении связи между народом и его историческими корнями и традициями, — назидательно-скрипучим тоном возвестила книга, сама собою открывшись на какой-то странице. — Кюи западных регионов Казахстана сильно отличаются от восточных, в особенности размером.

— Истину глаголяща всему миру сущу, ворону летающу и гаду ползущу, — елейно произнёс Рэм, погладив фолиант по переплёту.

— Угу. А ещё зело понеже, паки-паки и иже херувимы, — не выдержал Егор. — Хватит уже комедию ломать, дядя. Покажи лучше, как отсюда выбраться.

Вместо ответа Рэм ударил по струнам и пропел очередной стихотворный экспромт. Голос у него с прошлого раза, надо сказать, ничуть не изменился к лучшему.

Эх, в луже сидить

Хламидомо-на-да!

Кто попал в Некукить,

Так тому и надо!

— Что-то я, извиняюсь, ни кюя не понимаю. Мне чего, всю жизнь тут у вас париться? — громко возмутился Егор.

— Париться в бане, и всенепременно, блохи да вши не нужны совершенно, — серьёзным тоном ответил Рэм. После чего соскочил с ветки, взвалил на плечо домбру и деловитым быстрым шагом припустил в сторону деревни.

Егор, двинувшись вдогонку, хотел было дать обнаглевшему аборигену по шее, но тут его внимание отвлёк странный персонаж, разболтанной походочкой шагающий по дороге им навстречу. На плече он держал увесистое орудие труда, более всего напоминающее колот для сбора кедровых орехов, который Егор видел как-то раз в детстве, когда гостил у сибирских родственников. Вот только вместо чурбака к шесту-рукоятке был привязан крест-накрест здоровенный каменный фаллос. Не доходя до них нескольких шагов, незнакомец свернул на тропку, ведущую в придорожный сад и, выплюнув докуренный «косячок» (запах ощущался даже на расстоянии), двинулся к ближайшему грушевому дереву. И в этот момент Егор его узнал.

Мишка Шлёмин учился с ним на одном курсе — если это можно было назвать учёбой. Он был единственным за всю историю их университета, кто умудрился не сдать ни одного экзамена с первого раза. При этом тупицей Мишка вовсе не был, просто отличался феерическим раздолбайством и пофигизмом. На втором курсе он пристрастился к «травке», а в середине третьего — куда-то бесследно исчез, и больше его никто с их курса не видел...

Тем временем Мишка воткнул шест в землю, оттянул «колот» и отпустил его. Каменная головка с силой шандарахнула по стволу, и с ветвей хлынул плодовый дождь. Странно, но ни одна груша не свалилась Мишке на голову. Не обращая внимания на усыпавшие траву спелые фрукты, он извлёк орудие из земли и пошёл к следующему дереву.

Ухмыляющийся Рэм снял с плеча домбру и, словно в унисон Егоровым мыслям, выдал оптимистический куплет:

Эх-ма, Некукить!

Всем нам жить не тужить,

Хреном груши колотить,

Окола-чи-вать!

Ну, теперь хотя бы ясно, что с человеком стало, подумал Егор. Наконец-то любимым делом занят. Одно только непонятно: если Некукить — для таких, как Мишка, я-то сюда с какого перепугу попал?

***

— Интересный у тебя дядя, — говорит Юлька, ёжась под ноябрьским ветром. На ней скандинавская шапочка с толстенными косами-завязками и длинный, в цвет королевского аспида, шарф.

— Ну да, — соглашается Егор, — только позанудствовать любит. Свои дети выросли, разъехались, так он до сих пор меня воспитывает, будто я маленький. Пока ты с травяным чаем на кухне колдовала, он мне всю плешь проел: почему я забросил свиристелки делать?

— Какие свиристелки? Ты мне не рассказывал, — Юлька замирает на полушаге, смотрит пристально ему в глаза.

— Да тут и рассказывать нечего. Что-то типа семейной традиции. Их из дерева вырезают, но это не обычные детские свистульки, а такие, чтоб звук на птичий голос был похож. Дед рассказывал, были у нас в роду умельцы, что вообще под любую птицу сделать могли. Хоть под рябчика, хоть под куропатку, хоть под соловья.

— И ты тоже делал? — допытывается Юлька, — И получалось?

— Получалось, и неплохо, там ничего трудного. Как раз от дядьки Антона и научился. Он-то до сих пор этим балуется. Говорю же, делать человеку нечего, — Егор тянет её за рукав, какой смысл стоять посреди улицы на этой холодрыге...

— А ты чего забросил? — не унимается она. — Или не нравилось?

— Нравилось, было дело. В инете нарыл кое-чего, с акустикой разобрался, как сделать, чтоб под разные голоса. Там много тонкостей всяких...

— А потом? — Юлька чувствует его напряжение, наседает настырней.

— Времени не стало, работать начал, потом ещё подработки, — отмахивается Егор. Не рассказывать же, как его обсмеял Пашка, когда застал за этим занятием. Да и не в этом вовсе дело. Наверное.

— Ну и зря. Талант нельзя в землю зарывать. Прав твой дядя.

— Ай, отстань, ещё и ты туда же, — сердится Егор. — Кому это сейчас надо? Всё течёт, всё изменяется.

— Река времен в своем стремленьи уносит все дела людей, — задумчиво-печально цитирует Юлька. Она это любит — на словах вроде как согласна, а всем своим существом показывает, что ты неправ и тьфу на тебя...

***

Обрывистый берег выглядел так же, как в прошлый раз — да и с чего бы ему было измениться? «И почему я раньше до такой простой идеи не допёр?» — подумалось Егору, пока он раздевался. С трудом запихнув одежду и ботинки в рюкзак, плотно завернул его в дождевик и закрепил скотчем.

Река уносит всё. И отделяет всё от всего. А на всякие аномалии ей чихать. Переберёмся через неё — наверное, и из этого грёбаного Некукитя вырвемся. Он спустил рюкзак на воду и поплыл, подталкивая его перед собой. Никаких помех — ни магических, ни обычных, только зеленоватая, прохладная вода. Вот и другой берег, с илистым дном и густыми прибрежными зарослями. С громким плюханьем попрыгали в воду распуганные лягушки.

Неужели свезло? Даже рюкзак совсем не намок: дождевик был примотан на совесть. Полотенце лежало на самом дне, доставать его было лень, и Егор решил просто обсохнуть на солнце, пока оно не зашло. Только ботинки надел — по сплошь усыпанной шишками земле прыгать босиком не хотелось. Вид, конечно, ещё тот, но кому какое дело?

Лежащий на тропе камень продолговатой формы, с характерным небольшим утолщением на конце, сразу привлёк его внимание. В натуральную величину, усмехнулся Егор, как раз примерно мой размерчик. Он расстегнул клапан, собираясь засунуть находку в рюкзак, и в этот момент заметил на отдалённой прогалине какое-то движение. Инстинктивно прикрывшись рукой, вгляделся. И не поверил своим глазам.

Они вставали один за другим, прорастая сквозь землю — стройные, в рост человека, с головками, сияющими на закатном солнце, подобно шлемам легионеров. С высокой сосны зазвучала боевым барабаном дробь дятла. И под звуки марша каппелевцев из старинного фильма «Чапаев» они стройными рядами двинулись прямо на него.

Забросив «сувенир» подальше в прибрежные кусты, Егор схватил рюкзак и что было сил припустил прочь, не разбирая дороги, даже не попытавшись одеться. Так быстро он не бегал уже давно. В ушах навязчиво звучал барабанный мотив, дыхание сбилось, ноги заплетались — а он всё бежал и бежал, не обращая внимания на то, как быстро темнеет вокруг. Бежал куда глаза глядят — пока не вырвался на открытое место и над затянутыми вечерним полумраком полями увидел силуэт уже ставшего родным пригорка. Добежав по стерне до ближайшего стога, оглянулся и с облегчением увидел, что его никто не преследует. Только тогда он позволил себе сбросить рюкзак и отдышаться. Расстелил спальник, прислонился спиной к стогу и, как был, в чём мать родила, отключился...

***

Они с Юлькой лежат в пахнущем клевером стогу. Он гладит её по волосам, осторожно спускается на плечи, подбирается к груди. Она на мгновение напрягается, лямка сарафанчика внатяг, ладонь на его ладонь — придержать, остановить, пока ещё не поздно. Он замирает на минуту, наслаждаясь ощущением двойного прикосновения — её прохладной ладошки сверху и нежного, тёплого, запретного снизу. Поглаживает снова, осторожно стаскивает с плеча лямку, вот так, не бойся, моя хорошая; да, конечно, милый (когда Юлька такое говорила?), она выгибает спину, поворачивается на бок, сама его обнимает, стаскивает через голову сарафанчик, на нём цветы клевера, точно такие, как под ними, и над ними, и вокруг них, и нет ничего больше, только этот запах клевера и тёмное небо над головой, и жар её бёдер (это всё было? я не помню), и звёзды над головой танцуют в том же ритме, чуть быстрее, чуть медленнее, снова быстрее, ещё быстрее, ещё-ещё-ещёещёещё, и небо сотрясается, и рушится прямо на них, и вся вселенная схлопывается, чтобы через мгновение родиться вновь, прорваться сквозь сине-чёрное покрывало ночи спелыми гроздьями звёзд...

— Что это за созвездие? Прямо над нами, на крест похожее? — её дыхание на его щеке, лёгкое и чуть влажное.

— Это не крест, а крылья. Над нами Лебедь летит. Прямо по Млечному Пути (откуда он это знает? сроду звёздами не интересовался). Видишь вон ту звезду, в самом хвосте? Это две звезды на самом деле. Одна жёлтая, как наше Солнце, а вторая — голубая и очень горячая.

— Илья, а ты про все звёзды можешь так рассказать?..

ЧТО??? Илья? Какой ещё Илья? Тот задохлик-археолог, с которым она перед отъездом созванивалась? Не-е-е-ет!!! Не может такого быть! Не верю… Юлька!.. Как же так?..

А вот так. И неважно, было это на самом деле или нет. И даже неважно, будет ли. Важно, что ты ей не нужен. А нужен ей — не такой. Другой. Да и тебе, по совести, не она нужна. А ты всё корчишь из себя невесть кого, вместо того чтобы посмотреть наконец на вещи как они есть.

Потрясение постепенно уходило, оставляя место глухой пустоте. И в этой пустоте, холодной, как предрассветная роса, он вдруг услышал негромкое: «Тик. Тик. Тик». Всё ещё не веря себе, поднёс к глазам левую руку. Часы показывали половину пятого. И они шли.

Он отбросил спальник и вскочил, отряхнув с себя налипшие травинки. Быстро оделся, сложил и нацепил рюкзак. Почти бегом домчался до дороги. И увидел надпись «Сюдово» на слегка покосившемся дорожном указателе.

Что-то продолговатое, хорошо знакомой формы, отскочило из-под его ноги. Он было рассмеялся находке: сколько можно? Но это был не камень, а кусок дерева. Почти свежий, рассохнуться ещё не успел. Берёза. Она хороший звук даёт — сильный, чистый. Пригодится в деле. Егор засунул деревяшку в рюкзак и пошёл в сторону деревни.

Из-за леса вставало солнце.