В углу комнаты, треща искрами, полыхал очаг, но человек, сидевший возле него на грубо сколоченном табурете, зябко ёжился, кутаясь в плащ с меховой оторочкой. Он был немолод, с плешивым черепом, с которого свисали жидкие пряди волос, костисто-скуластым лицом и глубоко посаженными глазами.
Комната была низкой, без окон, с полудюжиной толстых каменных столбов, подпиравших тяжёлые стрельчатые своды. И стены, и столбы имели такой вид, словно их возвели по меньшей мере за пару столетий до года Основания: сложенные из грубо обтёсанных известняковых глыб, покрытые осклизлым мхом и слоем копоти, в мокрых потёках. Почерневшая лесная поросль, распространяя гнилостный запах, рыхлой подстилкой устилала пол, тоже каменный и истёртый до впадин сотнями и тысячами ног; в углах валялись разбитая мебель и осколки посуды. Из стен торчали проржавевшие крюки и скобы, когда-то, по всей видимости, использовавшиеся как стойки для оружия либо опоры для полок. Да и сам очаг зажгли только недавно впервые за много лет: он был сыр и вонюч; дым, вместо того, чтобы пробиваться через нечищеный дымоход, предпочитал стелиться по потолку.
В дверь стукнули, вернее, громыхнули то ли сапогом, то ли кулаком, и в подвал ввалились двое, держа подмышки третьего, с мешком на голове и связанными за спиной руками. Спустились по разбитым ступеням, и без церемоний швырнули пленника на пол; тот упал тушей, хрюкнув вполне по-поросячьи.
— Ты не торопился, Гельтвиг, — буркнул мужчина на табурете. Голос у него был со скрипом.
Один из них, здоровенный громила со сломанным носом, сдёрнув с головы кожаную шапку с завязками, неуклюже поклонился.
— Чуть не утёк от нас, ваша милость. Радвина порезал.
Второй в доказательство засучил рукав и вытянул не особо чистую руку, которую украшал длинный порез, ещё сочившийся кровью, широко открыл рот и что-то невразумительно промычал. Во рту у него копошился обрубленный кусок плоти.
— Ножик, правда, у него дерьмо, — продолжил Гельтвиг, — бабский.
Он разжал здоровенный кулак, в котором действительно обнаружился крохотный нож со слабо сверкнувшей перламутром рукоятью – женская безделушка для вышивания. Мужчина в плаще раздражённо отмахнулся.
— Всё тихо?
— Как велели, ваша милость. Сучка его чуть вой не подняла, но мы её того…
— Болваны! Это что – тихо?
— Всё шито-крыто, ваша милость. Мы её в выгребную яму бросили, она глоткой булькнула, и всё. Не найдут ни в жизнь…
— Твою мать! – с чувством ругнулся мужчина в плаще. Он встал, оказавшись довольно щуплым, что было особенно заметно на фоне его слуг. Глаза из пещерок на его лице блеснули ртутью. Подошёл к пленнику и брезгливо ткнул его носком тщательно начищенного сапога, непонятно как оставшегося чистым среди окружающей грязи. Плащ на мгновение распахнулся, приоткрыв тёмно-синий бархатный камзол.
— Ну-ка…
Гельтвиг сдёрнул с головы несчастного мешок. Под ним обнаружилось одутловатое лицо, изрядно покрасневшее от духоты и кляпа во рту – комка грязной тряпки. Мужчина в плаще кивнул, и Гельтвиг выдернул кляп. Пленник надрывно закашлял.
— Кто вы? Что вам нужно? Денег? – прохрипел он в перерывах между спазмами.
Мужчина в плаще указал глазами, и немой Радвин опрометью кинулся к очагу, притащил табурет, и на пару со своим подельником усадил пленника. Руки у последнего по-прежнему были стянуты за спиной; он продолжал кашлять и сопеть; из носу текло. Скулу украшал внушительных размеров синяк. Он был весьма дороден, лет около сорока на вид; небритый подбородок дрожал, слюна вперемежку с соплями капала на ещё недавно белоснежную рубаху с вышивкой по вороту; на груди висела витая золотая цепь в три пальца толщиной с медальоном размером с ладонь.
Усевшись, толстяк подслеповато уставился на мужчину.
— Я вас знаю! – взвизгнул он. – Как вы смеете?! Я – сир Карлеман, королевский сотрапезник, главный герольд его величества…
Повинуясь незаметному знаку хозяина, Гельтвиг наградил главного герольда несильной оплеухой, которой, однако, хватило, чтобы тот сверзился с табурета. Его снова подняли и усадили. Вид у сира Карлемана был такой, как если бы он увидел говорящую лошадь.
— Что вы… как вы?..
— Гельтвиг, экий ты неуклюжий, — укоризненно произнёс мужчина в плаще. Его голос шелестел и похрустывал, как осенние листья под ногами. — Сир Карлеман, я должен принести извинения за глупость и, тем паче, неотёсанность моих слуг. Я дважды за последнюю неделю пытался попасть к вам на приём, но, вероятно, чрезмерная занятость не позволила вам уделить внимание просьбам ничтожного помещика из Айдгермара. Поэтому я послал своих людей с нижайшей просьбой навестить меня в моём скромном обиталище, однако, как вижу, они подошли к этому делу с