На поругацца. Глава из середины

В углу комнаты, треща искрами, полыхал очаг, но человек, сидевший возле него на грубо сколоченном табурете, зябко ёжился, кутаясь в плащ с меховой оторочкой. Он был немолод, с плешивым черепом, с которого свисали жидкие пряди волос, костисто-скуластым лицом и глубоко посаженными глазами.

Комната была низкой, без окон, с полудюжиной толстых каменных столбов, подпиравших тяжёлые стрельчатые своды. И стены, и столбы имели такой вид, словно их возвели по меньшей мере за пару столетий до года Основания: сложенные из грубо обтёсанных известняковых глыб, покрытые осклизлым мхом и слоем копоти, в мокрых потёках. Почерневшая лесная поросль, распространяя гнилостный запах, рыхлой подстилкой устилала пол, тоже каменный и истёртый до впадин сотнями и тысячами ног; в углах валялись разбитая мебель и осколки посуды. Из стен торчали проржавевшие крюки и скобы, когда-то, по всей видимости, использовавшиеся как стойки для оружия либо опоры для полок. Да и сам очаг зажгли только недавно впервые за много лет: он был сыр и вонюч; дым, вместо того, чтобы пробиваться через нечищеный дымоход, предпочитал стелиться по потолку.

В дверь стукнули, вернее, громыхнули то ли сапогом, то ли кулаком, и в подвал ввалились двое, держа подмышки третьего, с мешком на голове и связанными за спиной руками. Спустились по разбитым ступеням, и без церемоний швырнули пленника на пол; тот упал тушей, хрюкнув вполне по-поросячьи.

— Ты не торопился, Гельтвиг, — буркнул мужчина на табурете. Голос у него был со скрипом.

Один из них, здоровенный громила со сломанным носом, сдёрнув с головы кожаную шапку с завязками, неуклюже поклонился.

— Чуть не утёк от нас, ваша милость. Радвина порезал.

Второй в доказательство засучил рукав и вытянул не особо чистую руку, которую украшал длинный порез, ещё сочившийся кровью, широко открыл рот и что-то невразумительно промычал. Во рту у него копошился обрубленный кусок плоти.

— Ножик, правда, у него дерьмо, — продолжил Гельтвиг, — бабский.

Он разжал здоровенный кулак, в котором действительно обнаружился крохотный нож со слабо сверкнувшей перламутром рукоятью – женская безделушка для вышивания. Мужчина в плаще раздражённо отмахнулся.

— Всё тихо?

— Как велели, ваша милость. Сучка его чуть вой не подняла, но мы её того…

— Болваны! Это что – тихо?

— Всё шито-крыто, ваша милость. Мы её в выгребную яму бросили, она глоткой булькнула, и всё. Не найдут ни в жизнь…

— Твою мать! – с чувством ругнулся мужчина в плаще. Он встал, оказавшись довольно щуплым, что было особенно заметно на фоне его слуг. Глаза из пещерок на его лице блеснули ртутью. Подошёл к пленнику и брезгливо ткнул его носком тщательно начищенного сапога, непонятно как оставшегося чистым среди окружающей грязи. Плащ на мгновение распахнулся, приоткрыв тёмно-синий бархатный камзол.

— Ну-ка…

Гельтвиг сдёрнул с головы несчастного мешок. Под ним обнаружилось одутловатое лицо, изрядно покрасневшее от духоты и кляпа во рту – комка грязной тряпки. Мужчина в плаще кивнул, и Гельтвиг выдернул кляп. Пленник надрывно закашлял.

— Кто вы? Что вам нужно? Денег? – прохрипел он в перерывах между спазмами.

Мужчина в плаще указал глазами, и немой Радвин опрометью кинулся к очагу, притащил табурет, и на пару со своим подельником усадил пленника. Руки у последнего по-прежнему были стянуты за спиной; он продолжал кашлять и сопеть; из носу текло. Скулу украшал внушительных размеров синяк. Он был весьма дороден, лет около сорока на вид; небритый подбородок дрожал, слюна вперемежку с соплями капала на ещё недавно белоснежную рубаху с вышивкой по вороту; на груди висела витая золотая цепь в три пальца толщиной с медальоном размером с ладонь.

Усевшись, толстяк подслеповато уставился на мужчину.

— Я вас знаю! – взвизгнул он. – Как вы смеете?! Я – сир Карлеман, королевский сотрапезник, главный герольд его величества…

Повинуясь незаметному знаку хозяина, Гельтвиг наградил главного герольда несильной оплеухой, которой, однако, хватило, чтобы тот сверзился с табурета. Его снова подняли и усадили. Вид у сира Карлемана был такой, как если бы он увидел говорящую лошадь.

— Что вы… как вы?..

— Гельтвиг, экий ты неуклюжий, — укоризненно произнёс мужчина в плаще. Его голос шелестел и похрустывал, как осенние листья под ногами. — Сир Карлеман, я должен принести извинения за глупость и, тем паче, неотёсанность моих слуг. Я дважды за последнюю неделю пытался попасть к вам на приём, но, вероятно, чрезмерная занятость не позволила вам уделить внимание просьбам ничтожного помещика из Айдгермара. Поэтому я послал своих людей с нижайшей просьбой навестить меня в моём скромном обиталище, однако, как вижу, они подошли к этому делу с   чрезмерным рвением, за что прошу их простить. Простолюдины – они такие простолюдины, знаете ли.

Сир Карлеман повёл плечом.

— Мои руки…

— Ах, да. Гельтвиг!

Слуга вытащил нож и одним взмахом перерезал верёвку, оставшись стоять за спиной придворного. Толстяк тотчас принялся растирать изрядно покрасневшие запястья, поглядывая на «помещика» и – с некоторым страхом в глазах – на тёмные фигуры его челяди.

— Ну, вот, — удовлетворённо заявил «помещик», — теперь мы можем поговорить, как два благородных человека. И ещё раз прошу прощения за доставленные неудобства. К сожалению, здесь не особенно уютно, но надолго я вас не задержу.

Радвин ринулся в угол и притащил второй табурет, такой же старый и кривобокий. Не обращая внимания на вековой слой пыли, мужчина в плаще уселся напротив герольда, положив ногу на ногу. Пламя в очаге за его спиной играло красными бликами на лице гостя.

— Быть может, — нерешительно пробурчал сир Карлеман, — имеет смысл отложить этот разговор на завтра? С утра после приёма у его величества и до визита графа Деверо у меня будет час свободного времени. Я немедленно передам секретарю, что это время зарезервировано для вашей милости…

— О, нет. – Его собеседник развёл руками. – К сожалению, я вынужден отбыть сегодня же ночью. Совершенно неотложные дела. Так что вынужден просить вас…

Сир Карлеман судорожно скосил глаза на Гельтвига.

— Да, да, конечно.

— Вот и славно. Радвин, принеси вина. И смотри: одна нога там, другая – здесь. Как здоровье его величества? Не понесла ли королева?

Сир Карлеман с лёгким изумлением, смешанным с недоверием, глянул на собеседника.

— При дворе стараются не распространяться об этом…

— Но мне вы можете сказать, не так ли?

— Э-э… безусловно, сир Вальд. Увы, король Гвейн плох, очень плох. Одальберт, лекарь, говорит, что со дня на день можно ожидать самого худшего.

— Если не ошибаюсь, такие слухи ходили и зимой, и весной…

— Да, но сейчас… он уже пятый день не встаёт с постели.

— Тогда тоже не вставал, а потом вдруг встал, а потом снова слёг. Но да ладно. Попробуйте вина. Оно, уверяю, неплохое, хотя и из моих виноградников.

Возникший из ниоткуда немой Радвин неуклюже подал два серебряных кубка, наполненных густой и казавшейся в полумраке почти чёрной жидкостью, причём обнаружилось, что у него не хватает не только языка, но и доброй половины пальцев на левой руке. Карлеман вздрогнул и опасливо понюхал вино; заметив это, сир Вальд с едва заметной усмешкой сделал хороший глоток.

— А королева?..

Герольд отхлебнул из кубка и пожал плечами. Казалось, он уже начал приходить в себя.

— Её величество бесплодна, это знают все.

— Неужели? – наигранно удивился сир Вальд. – И что же король?

— Они вместе уже двадцать лет. Это – любовь, господин барон.

— Хм. Любовь-любовью, но надобно думать и о наследниках.

Сир Карлеман с серьёзным видом покивал головой.

— Это так. И в этом причина озабоченности всего Лонхенбурга. Никто не берётся сказать, на чью чашу весов ляжет решение Первородных.

— Неужели у Гвейна Храброго нет родичей?

— Увы, близких нет. Герольдия работает не покладая рук, но приемлемого для всех решения мы пока не нашли. Все Первородные: и граф Нордмонт, и герцог Ллевеллин, и герцог Беркли, и Бедвир практически в равной степени являются родственниками и потомками Эдгара Длинная Шея. Сам Эдгар был женат на сестре Рикберта Злого, а своих сестёр…

Вальд Айдгермарский поднял руку.

— Очень интересно… но этой истории уже две с половиной сотни лет, если не ошибаюсь. А чего-нибудь поближе к нашим временам у Герольдии нет?

Сир Карлеман сделал очередной глоток. Судя по его виду, он уже и забыл о том, каким непривычным способом попал в это место: от выпитого вина лицо его раскраснелось, одну рукой он опёрся о колено, второй слегка покачивал бокал, наслаждаясь ароматом напитка. Немой Радвин уже третий раз наполнял его кубок.

— Скажу, пожалуй, пока ни за что не ручаясь, что наибольшие шансы у герцога Леофрика.

— Вот как?

— Именно. – Сир Карлеман кивнул, явно польщённый вниманием со стороны к его познаниям в запутанной генеалогии знатнейших домов, и с важностью в голосе продолжил: — Герцог Алейн Бедвир женил своего сына на дочери короля Мередидда и, соответственно, Леофрик является внуком от этого брака. То есть в настоящее время он самый близкий к королю Гвейну носитель крови Эдгариддинов. Однако здесь есть небольшая проблема.

— Вот как? И какая же?

Если бы у табурета имелась спинка, сир Карлеман непременно на неё откинулся бы, настолько умным и нужным он чувствовал себя в этот момент.

— Как известно, изначально Первородных насчитывалось семеро, включая самого короля. После Войны Теней их осталось лишь пятеро, и было решено, что так и будет во веки веков. Согласно «Закону корнов» любой из Первородных признаётся имеющим право на корону по праву первой крови. В случае отсутствия прямых наследников новый король должен избираться общим решением из их числа, и предпочтение отдаётся самому близкому по крови…

— Хвала Эогабалу. И что же дальше? – Сир Вальд нетерпеливо, но почти незаметно постукивал пальцами по своему колену, однако преисполненный сознания собственной важности герольд не замечал, что, по всей видимости, рассказывает то, что его собеседнику хорошо известно.

— Ах, да. В каждом из Первородных, да хранит их праматерь Боанн, течёт кровь праотца, который поставил их над всеми, чтобы управлять народом корнов, исполнять волю богов и блюсти высшую справедливость. И именно поэтому их не может быть больше. Каждый из них ещё при жизни выбирает себе наследника из своих детей, но не любого, а того, в коем видит искру божью, того, кто достоин получить корону о семи зубцах и пройти обряд посвящения.

— Необычайно интересно, — пробормотал сир Вальд. От нечего делать он с ленцой разглядывал медальон на шее главного герольда: правильной формы золотой овал, украшенный по кругу рядом мелких чередующихся гранатов и изумрудов, с посеребрёнными фигурками борющихся леопарда и единорога. Королевский герб.

— Без сомнения. Говорят, что если непосвящённый посмеет надеть корону Первородного, то будет немедля испепелён божественным гневом. Так вот: ходят упорные слухи, что покойный герцог Эффа Бедвир провёл такой обряд над своей старшей дочерью Уной, а вовсе не над Леофриком…

— Вот как? – Барон остро глянул на герольда, первый раз, казалось, проявив искру интереса. – Что за Уна? У Эффы была дочь? И что ж с ней сталось?

— Тёмная история, сир. Пропала ещё в детском возрасте больше тридцати лет назад. Или не пропала, о чём многие имеют разные мнения.

— Вы полагаете, — сир Вальд задумчиво почесал кончик носа, — что герцог Леофрик держит свою сестру в заточении где-то далеко от людских глаз?

Сир Карлеман едва не поперхнулся вином и испуганно замотал головой.

— Боги и святые с вами, господин барон. Как я могу предполагать такое?! Моё дело – бумаги и доказательства, а слухи… Люди – они всего лишь люди, и болтать могут всё что угодно.

— Однако, смотрю, для слухов ваши уши всё же открыты. Так что скажете: умерла или нет? Что это вообще значит – пропала?

Герольд развёл руками, при этом плеснув вином на свою рубаху.

— Кто знает? Но в любом случае: его светлость Леофрик на сегодняшний день является ближайшим родичем его величества Гвейна и, если он предъявит корону своего отца, его права будут неоспоримы.

Сир Вальд едва уловимо подался вперёд, сверкнув ртутными бусинами глаз. Острый нос вкупе с меховым воротником плаща делали его похожим на некую хищную птицу. Учитывая плешивую голову с клочками волос, скорее всего, на грифа.

— А как же Идда и её дети?

Карлеман непонимающе уставился на барона.

— Кто?

— Идда, супруга короля Этельреда?

— Этельреда?

Сир Вальд раздражённо щёлкнул пальцами.

— Что: среди монархов Корнваллиса было много носивших такое имя?! Отца короля Гвейна!

— У Этельреда Младшего была только одна супруга – Амелина, дочь…

— Плевать, чья она дочь! Вам освежить память, сир?

По бокам над герольдом угрожающе нависли тёмные фигуры слуг. Тот икнул, мгновенно протрезвев. Серебряный кубок со звоном упал на пол.

— Богами клянусь, сир Вальд, никогда не слышал ни о какой Идде!

— Ну, так я напомню. Идда из Дро. Она была двоюродной сестрой моей матери. Лет этак сорок тому назад король Этельред проезжал с охотой через Дубренский лес. Его лошадь пала от вепря, сам он вывихнул ногу, и остановился в Дро. В те времена там стоял маленький замок, в котором жила Идда; родители её к этому времени уж померли. А когда нога чуть зажила, король уехал, и прихватил Идду с собой. И я слышал, что она родила от него дочь. Слышишь, ты, тупая толстая скотина, я хочу знать, где эта дочь и как её зовут!

— Б… богами клянусь… – Губы герольда тряслись студнем. – Ни… никогда…

Барон мотнул головой, и слуги в мгновение ока связали сиру Карлеману руки. Тот слабо трепыхался и булькал горлом. Гельтвиг и Радвин подтащили его к стене и, слегка приподняв, подвесили за верёвку на один из железных крюков, как свиную тушу, пропустив крюк между запястьев. Рубаха его задралась, толстое брюхо вывалилось из штанов, пятки отбивали по камню дробь.

— Помилуйте, помилуйте… — сипел он. — Я знаю родословную наизусть. Супругой Этельреда была Амелина Бедвир, а единственным их ребёнком – его величество Гвейн Храбрый, да дарует праматерь Боанн ему долгую жизнь. Других детей у Этельреда не было. Ни в одной книге вы не найдёте упоминания ни о какой Идде из Дро, клянусь праматерью…

— Проклятье. – Барон неожиданно успокоился. Отвернулся и уставился в огонь. Потом принялся расхаживать взад-вперёд, расшвыривая ногами гнилую листву. Остановился перед главным герольдом, заложив руки за спину и вытянув шею, что окончательно сделало его похожим на падальщика.

— Всё, что хотите, всё, что хотите… — слабо поскуливал сир Карлеман.

— Хочу девицу первородной крови! – рявкнул Вальд. – Детородного возраста! А ты, жирный ублюдок, только что отобрал её у меня.

— Помилуйте, добрый господин! – Придворный болтался бесформенным мешком, красный от натуги. Говорить вразумительно будучи подвешенным за руки у него получалось с трудом. – Вы простой эорлин… никто и никогда не станет рассматривать вашу кандидатуру на престол, даже если найдётся эта ваша Идда… даже если вы вступите в брак с её дочерью… или внучкой…

— Гельтвиг, отрежь ему язык.

Слуга с готовностью вытащил нож.

— Нет, нет! – с отчаянием возопил толстяк. Лицо его стало багровым, изо рта вырывался свист. Он захрипел, будучи не в силах продолжать, глаза его закатывались.

— Радвин, седлай лошадей.

Немой, подобострастно поклонившись, торопливо подобрал с пола уроненный кубок, взял второй, который барон аккуратно поставил на табурет, сложил их в мешок и, переваливаясь на кривых ногах, скрылся за дверью, на мгновение впустив внутрь шорохи и запахи ночного леса. Сир Вальд развернулся, взмахнув полой плаща, и пошёл следом. Гельтвиг с тупым выражением на лице уставился на спину своего господина.

— Сир… а с этим что?

— Бесполезный кусок мяса, — не оборачиваясь, бросил сир Вальд уже на пороге. – Кончай с ним быстрее и догоняй. Только смотри, чтоб никаких следов! Огонь затуши. Потом по Северному тракту к Слейсу. Мы едем в Бреотигерн.